Текст книги "Мисс Чудо"

– Значит, я ничем не рискую и смогу подняться вместе с вами на вершину, – заявил Алистер.

– Не рискуй вы ничем, эта перспектива потеряла бы для вас всякий интерес.

– Вам показалось, что я заскучал? – спросил он, улыбнувшись. – Ну что ж, в таком случае вы, возможно, не так умны, как я предполагал.

Глава 6

Золотистые глаза мистера Карсингтона весело поблескивали, а улыбка была просто потрясающей.

Мирабель поспешно отвела взгляд в сторону и начала подниматься по тропе, мысленно ругая себя.

Ей не следовало допускать, чтобы разговор превратился в личный.

Она полагала, что он обладает той непробиваемой аристократической самоуверенностью, с которой ей нередко приходилось сталкиваться в Лондоне и которую она считала такой же непостижимой, каким ее отец считал процесс размножения лишайников. Но в броне, за которой укрывался мистер Карсингтон, имелась брешь. Он был не так уверен в себе, как казалось.

Она ошибалась и еще кое в чем. Неловкость, которую он испытывал при упоминании о его героизме на войне, объяснялась не обычной в таких случаях скромностью – притворной или непритворной, и ей очень хотелось узнать причину этого. Хотелось, чтобы он выложил все начистоту и чтобы она смогла ему помочь.

Она обнаружила также, что, несмотря на всю озабоченность своей внешностью, он был далеко не доволен собой.

Она пришла к этому заключению не потому, что он говорил о собственном перевоспитании. Хочешь не хочешь, а мужчины – особенно повесы и прочие бездельники – обычно усыпляли бдительность женщин обещанием исправиться. Даже отец это делал раза два в год, причем с самыми искренними намерениями, о которых немедленно забывал, столкнувшись с очередной ботанической загадкой.

Нет, причиной послужил не разговор об исправлении его привычек, а тревожный взгляд мистера Карсингтона и то, как менялся у него голос, когда он говорил о своем отце. В нем звучала безысходность: уверенность в том, что ничего не выйдет, как ни старайся. Мирабель было хорошо знакомо это чувство.

– Я могу идти и разговаривать одновременно, – пророкотал за ее спиной глубокий баритон мистера Карсингтона.

Оглянувшись, она обнаружила, что между ними совсем маленькое расстояние.

– Я размышляю, – обронила она.

– Но женщины более сложные создания, чем мужчины, – произнес он. – Мне кажется, вы даже можете думать одновременно о нескольких вещах. И это не мешает вам идти.

– Наверняка вы отрабатываете этот скучающий взгляд перед зеркалом? – спросила она. – У вас он так хорошо получается. Мне даже пришло в голову, что вы можете свалиться с лошади. Вы прочли книгу мистера Фэри, и то, что рассказала о Лонгледж-Хилле я, наверняка показалось вам нудным повторением.

– Меня интересует не то, что вы можете рассказать о сельском хозяйстве, – сказал он. – О сельском хозяйстве Дербишира я прочел столько, что впору повеситься. Интересуете меня вы.

У Мирабель снова екнуло сердце.

– Я всего лишь фермерша, – заметила она. – И в этом нет ничего волнующего.

– Почему бы вам не передать управление поместьем Хиггинсу? – спросил он. – Пусть делает то, для чего его наняли, а вы езжайте в Лондон, наслаждайтесь жизнью. Если светская жизнь покажется вам слишком пустой, вы найдете множество других интеллектуалок, с которыми интересно поболтать или сходить на лекции.

Она вспоминала, причем без сожаления, лондонские развлечения, участвовать в них ее заставляла тетушка Клотильда. Возможно, когда-нибудь Мирабель на это решится. Но не сейчас, когда все, что она любит, оказалось под угрозой.

– Вы очень добры, – сказала она. – Я пожелала, чтобы вы оказались в Калькутте. А вы пожелали мне оказаться всего лишь в Лондоне.

– Вы дважды уклонились от ответа на мой вопрос, тем самым вдвое увеличив мое любопытство. У вас есть здесь любовник?

Любовник? У нее? Он, наверное, шутит?

Мирабель резко остановилась. Он наступил ей на пятку, и она поскользнулась. Взмахнув руками, чтобы удержать равновесие, она подалась назад. Он схватил ее за талию и помог удержаться на ногах. Все произошло в одно мгновение. Но он ее не отпустил.

Он резко втянул в себя воздух, и она встретилась с его странно напряженным взглядом. У нее участилось дыхание, а сердце едва не выскочило из груди.

У него были крупные теплые руки и крепкая хватка, и она подумала, что он, должно быть, заметил ее волнение. Ей надо бы высвободиться из его рук, но делать этого не хотелось. Хотелось заглянуть в его глаза и прочесть в них то же волнение, которое охватило ее.

– Какая у вас тонкая талия, – произнес он с удивлением. – Никогда бы не подумал.

Она не была миниатюрной, но он был значительно крупнее. Ее голова доходила ему до безупречно выбритого подбородка. Она стояла достаточно близко, чтобы чувствовать его дыхание на своем лице. Достаточно близко, чтобы вновь уловить тот ускользающий запах, названия которому она так и не придумала. Она заметила сеточку тонких шрамов у него под подбородком, и ей захотелось прикоснуться к нему. Она не знала, зачем и к чему это приведет. Просто хотелось, и все.

Ей потребовалось собрать в кулак всю волю, чтобы устоять перед этим желанием и сказать с небрежным видом:

– Если вы закончили снимать с меня мерку, мистер Карсингтон, то, мне кажется, я смогу продолжить путь без посторонней помощи.

Он не спеша выпрямился и медленно и весьма неохотно отпустил ее. Даже после того, как он ее отпустил, она продолжала ощущать на себе тепло его рук. Она понимала, что они перешли какую-то границу, и если она не приложит усилий, то скоро вообще никаких границ не останется.

– Вы меня напугали, – сказал он. – Я представил себе, как вы катитесь вниз по скользкому склону. У меня сердце до сих пор бьется как бешеное.

Сердце Мирабель тоже билось как бешеное, но совсем по другой причине.

– Возможно, если бы вы не шли так близко следом за мной, мы бы не столкнулись друг с другом, – сказала она, надеясь, что не поддастся искушению сделать это еще разок.

– Справедливо замечено, – согласился он. – Мне тоже следовало внимательнее смотреть на дорогу. Но я, видите ли, был поглощен восхитительным видом.

Справа, слева и прямо перед ними «восхитительный вид» составляли деревья, известняковые скалы, жалкий кустарник и грязь. Единственным ярким пятном, оживляющим унылую картину, были заросли вечнозеленого кустарника.

– Чтобы полюбоваться этим видом, едва ли стоило подниматься сюда, – заметила она.

– Я рассматриваю его в другой перспективе, – сказал он. Теплая волна прокатилась по ее телу. Она поняла, что он имеет в виду. Два сезона, проведенные в Лондоне, не прошли для нее даром. Она научилась понимать намеки. Она сделала вид, что не понимает, но не смогла притвориться, будто это ее испугало. Слишком много времени прошло с тех пор, как привлекательный мужчина отпускал на ее счет неприличные замечания. Она успела забыть, как это приятно.

Внутренний голос предупреждал ее об опасности, но она вспомнила, как вчера вечером Алистер без труда обворожил всех присутствующих мужчин.

– Надо внимательнее смотреть под ноги, – произнесла она.

– Я постараюсь, мисс Олдридж, – пообещал он. Мирабель продолжила путь.

– Так как насчет вашего любовника? – начал он мгновение спустя.

Мирабель не имела ничего против легкого флирта. Она никогда не была жеманной. Но не могла позволить себе стать жертвой его обаяния. И уж конечно, не собиралась обсуждать с ним свои личные дела.

– Не могу поверить, что вы думаете, будто я предприняла все это для того лишь, чтобы быть рядом с каким-нибудь мужчиной, – сокрушенно промолвила она.

– Какая жалость. А я-то представил себе тайные свидания, возможно, даже на утесе, с которого открывается романтический вид на вересковые пустоши.

– Вы, конечно, вправе дать волю своему неуемному воображению, – повторила она его слова, которые он сказал ей покровительственным тоном несколько дней назад. – Я не собираюсь вас останавливать.

Он рассмеялся:

– Сдаюсь, мисс Олдридж.

Когда тропинка круто повернула за острый выступ, Мирабель почувствовала, как изменился воздух. Она взглянула вверх. Облака сгущались. Она остановилась. Но на этот раз он был наготове, и они не столкнулись.

Он остановился рядом с ней – строго говоря, ближе, чем допускали приличия, – и стоял, тяжело дыша – видимо, переводил дух после подъема.

Едва ли он привык лазить по горам, и нога у него, должно быть, болела.

– Думаю, погода может измениться скорее, чем вы предполагали, – проговорила она. – Нам, наверное, лучше повернуть назад.

Он окинул взглядом крутой склон.

– Пройдемте еще немного. Где этот ручей Брайар-Бук?

– Недалеко, – ответила она. – Но туда вообще нет никакой тропы, да и подъем значительно круче.

– Похоже на то, – согласился он. – Прошло очень много лет с тех пор, как я последний раз взбирался по скалистому склону. Интересно, смогу ли я сделать это теперь.

Мирабель следовало бы возразить, но мечтательный взгляд, который он бросил на скалы, остановил ее.

Сейчас его нельзя было назвать абсолютно здоровым, и это наверняка раздражало его, хотя он виду не подавал. Должно быть, непринужденная грация была результатом тяжелой работы над собой. И все же он не мог двигаться так же свободно и изящно, как до битвы при Ватерлоо.

Ей не хотелось, чтобы он огорчался по этому поводу. Едва ли кто-нибудь, глядя на него, мог счесть его увечным или слабым. Но даже у нее хватило деликатности не затрагивать столь болезненную тему, хотя он все равно не прислушался бы к ее словам.

И Мирабель согласилась продолжить путь. Он успешно преодолевал подъем и был так доволен, что она увела его дальше, чем предполагала.

Ему давно следовало понять, что хромота не мешает взбираться на скалы, подумал он и поделился с ней этой мыслью.

– Вспомните о крабах, – сказал он и стал взбираться боком, стремясь первым достичь вершины.

Мирабель рассмеялась, запрокинув назад голову. И в этот момент на лицо ей упали первые капли дождя, о чем она сообщила Алистеру.

Он не обратил на это внимания, продолжая взбираться на скалы с быстротой краба. Мгновение спустя небо потемнело, и начался ливень.

В следующее мгновение она увидела, как он поскользнулся, упал и покатился вниз, в ручей с каменистым дном. Когда она добралась до него, он лежал там, пугая своей неподвижностью.

В мгновение ока вокруг потемнело. Когда Алистер пришел в себя, он не понял, день это или ночь и где он находится.

С низко нависшего неба цвета каменноугольного дыма лил холодный косой дождь. Он закрыл глаза и попытался успокоиться. Не получилось.

Серьезно ли он ранен? Сколько дыр проделал в нем враг? Сколько времени пройдет, прежде чем силы начнут убывать?

Интересно, скоро ли вытечет из него жизнь? Не лучше ли это, чем ждать, пока тебя спасут и как-нибудь залатают, чтобы потом, искалеченному и неспособному двигаться умирать медленной смертью в течение нескольких лет?

Где-то рядом била артиллерия, в воздухе стоял дым. Он слышал крики раненых. Видел оружейный огонь. Дым сгустился. К нему на полном скаку приближается отряд кавалеристов.

Они промчались над ним. Он потерял сознание. Но не надолго. Вскоре он снова пришел в себя, почувствовав вонь и дым, и услышал предсмертные крики людей и животных.

И ощутил боль, которая словно бы заслонила собой эту мрачную картину.

Боль нарастала, отодвигая на второй план все остальное. Сначала она пульсировала, подобно ударам сердца, отступая и возвращаясь вновь, расползаясь спазмами по всему телу, пока не превратилась в мощную непрерывную барабанную дробь.

Сейчас в мире существовали только он и эта невыносимая боль.

– Мистер Карсинггон? Ночная музыка в виде фуги. Нет, что-то здесь не так.

Алистер встретился взглядом с голубыми глазами. Над глазами – огненный нимб. А на нем – старая шляпа с обвисшими полями. Над шляпой и позади нее было черное небо, сорок дней и сорок ночей извергающее потоки воды.

– Вы пришли в сознание, – услышал он голос. – Вы можете говорить? Можете сказать, где болит?

– Нигде, – ответил он.

Болело все. Нога была как в огне. В него стреляли? Конечно, нет. То было много лет назад. А это происходит теперь. Девушка. Рыженькая. Ах да, он вспомнил: мягкие шелковистые волосы цвета восхода солнца, глаза цвета сумерек, прелестная стройная талия. Когда это было? Почему он ее отпустил?

– Я знаю, что вам больно, – сказала она. – Скажите где? Я не осмеливаюсь перевернуть вас, пока не узнаю. Но я должна вас переместить. Не можете же вы лежать в ручье целый день. Прошу вас, скажите, где болит.

– Сейчас переведу дыхание и встану, – пробормотал он. Ему удалось поднять голову и ухватиться одной рукой за камень. Он положил голову на камень, как будто это была подушка. Дождь лил на его непокрытую голову. Куда запропастилась его шляпа? Надо найти шляпу. Через минуту он встанет и поищет ее.

– Джок! – крикнула она. – Джок!

Что это за Джок? Это не ее любовник. Она сказала, что у нее нет любовника. Ему не следовало спрашивать. И многое другое не следовало делать. Он вспомнил, что любовался тем, как покачиваются ее бедра, и чуть было вслух не выразил свое восхищение. Потому что они были одни. С ними не было никакого грума устрашающего вида. «Джок. Грум».

– Лошади, – сказал он. – Он не может бросить лошадей. Все снова погрузилось в туман. Крики людей вокруг него смешались с криками животных. Он чувствовал запах крови.

Человечьей или конской? Он почувствовал, что его сейчас вырвет и он опозорится.

– Вставай, болван, – пробормотал он. – Помоги своим товарищам!

Голос, который теперь немного дрожал, позвал Алистера из тумана.

– Не пытайтесь разговаривать, мистер Карсингтон. Побережем силы, договорились? Джок все равно не услышит меня в этом грохоте.

Она права. В такую бурю никто не услышит их криков о помощи.

– Я должна проверить, не сломали ли вы кости, – произнесла она. – Если у вас все цело, можно будет без особого труда вытащить вас из ручья.

Да, он, кажется, цел. Очень не хотелось, чтобы его нога оказалась в куче окровавленных конечностей, которую он видел.

– Царапина, – пробормотал он. – Нет причин для волнения.

Твердые уверенные ручки двигались по его шее и плечам. Он закрыл глаза, и тьма снова поглотила его.

Сквозь грохот артиллерии он слышал стоны и крики. Он дрожал от боли и окоченел от холода. Он вспомнил о Китти и Джеме, об Эме и Элен, о теплых постелях и нежных ручках. Он умрет здесь и никогда больше не почувствует прикосновения женских рук.

Мгновение спустя Алистер вновь пришел в сознание.

К нему вернулся голос и даже способность шутить.

– Так вы еще и доктор, мисс Олдридж?

– Мне чаще приходится иметь дело с животными, – сказала она, – однако перелом я могу распознать и у человека.

Когда ее рука прикоснулась к щиколотке левой ноги, острая боль заставила его сесть.

– Все ясно, – сказала она. – Могло быть и хуже. Вы сильно ушиблись, когда упали. Наверняка подвернули лодыжку и растянули мышцы. Но переломов, судя по всему, нет.

Ушибы. Растяжение мышц. Почему же, черт возьми, ему так больно? И что приключилось с его сознанием?

– Я был уверен, что ничего серьезного нет, – произнес он.

– Я не назвала бы это «ничего серьезного», – резко сказала она. – А все ваши старые травмы, полученные на поле боя? К тому же вы насквозь промокли и окоченели. – Говоря это, она помогла ему подняться на ноги.

Боль в поврежденной лодыжке соперничала с болью в изувеченной ноге.

К тому же мышцы то и дело сводило судорогой. Боль, дрожь, быстрое течение воды в ручье, скользкие камни, слепящая стена дождя и его намокшая одежда заставили его почувствовать себя беспомощным инвалидом, а это для него было страшнее всего.

Алистер заставил себя действовать, хотя тело жаждало оставить эту попытку, а разум говорил, что уж лучше бы он сломал себе шею, чтобы не нужно было больше бороться.

Это подала голос та самая крошечная часть его самого, которую он презирал и обычно держал под замком. Жалость к себе вызывала у него отвращение. Он видел, что приходилось переносить другим, и знал, что по сравнению с этим его собственные трудности – сущий пустяк.

Он должен быть благодарен за то, что может опереться на здравомыслящую деревенскую женщину, которая не плачет, не паникует, а сохраняет спокойствие, словно товарищ по оружию.

С ее помощью он кое-как вышел на прибрежную отмель и наконец выбрался на берег.

Идти стало чуть-чуть проще. Было скользко, но они, поддерживая друг друга, все же спускались вниз, а не лезли вверх по склону. Вот и поляна. Встревоженный Джок уже собирался отправиться на поиски.

Мирабель не раз приходилось делать вид, что она держит ситуацию под контролем. Когда речь идет о бизнесе, приходится сохранять невозмутимое спокойствие, даже если поздние заморозки уничтожили завязи на плодовых деревьях, или из-за сырой погоды сгнила половина запасенного на зиму сена, или начался падеж овец от какой-то загадочной болезни.

Как говорил капитан Хьюз, она была капитаном судна, а благополучие судна и экипажа зависит от капитана. Прояви она любые признаки смятения, нерешительности, сомнения или тревоги, это моментально передалось бы остальным, подорвало боевой дух и поставило бы под удар и экипаж, и судно.

Она взвалила на свои плечи дела отца, потому что он сложил с себя командование, позволив течению нести поместье на скалы и тем самым поставив под угрозу благосостояние людей, которые от него зависели.

Теперь, когда она уже десять лет исполняла обязанности своего отца, для нее стало второй натурой брать на себя инициативу в любой ситуации, какой бы катастрофической она ни была.

Когда мистер Карсингтон свалился в ручей, она была близка к истерике. С сильно бьющимся сердцем она спускалась к воде. Стена дождя мешала ей видеть, и она не могла бы с уверенностью сказать, дышит ли он. Руки у нее так тряслись, что она не сразу смогла нащупать пульс.

К счастью, он открыл глаза и мгновение спустя, видимо, узнал ее. Она немного успокоилась и обрела способность мыслить.

Пока они добирались до Олдридж-Холла, она постепенно приходила в себя и к тому времени, как слуги сняли мистера Карсинггона с коня и уложили на импровизированные носилки из приставной лестницы, поняла, что с ним случилось что-то более серьезное, чем растяжение лодыжки.

Он воспротивился тому, чтобы его несли, потом снова что-то забормотал, очевидно, не сознавая, где находится. В доме все повторилось, но слугам удалось внести его вверх по лестнице в гостевые апартаменты.

Было бы проще поместить его в одну из комнат на цокольном этаже, но оттуда легче сбежать. Мирабель была уверена, что он попытается сбежать. Ведь у него не было с собой даже смены белья. Вряд ли человека, которого не остановил ледяной ливень, остановит поврежденная лодыжка.

Ей было необходимо позаботиться о том, чтобы он оставался в покое, по крайней мере до тех пор, пока его осмотрит доктор Вудфри.

Она видела, как мистера Карсингтона переложили с носилок в кресло, и позаботилась о том, чтобы удобно уложили его больную ногу. Отправив лакея Томаса за нужным ей инструментом, она жестом приказала Джозефу оставаться рядом, решив, что гостя нужно подготовить к уничтожению его дорогостоящих сапог.

Она сказала ему, что вот-вот принесут горячую воду и он сможет принять ванну.

– Боюсь только, что ваш сапог придется разрезать, – добавила она.

Он воспринял это известие спокойно.

– Мои сапоги… Кру хватит удар, когда он об этом узнает. – Его золотистые глаза лихорадочно блестели. – Мне нужно снять одежду, – сказал он, взявшись за узел промокшего галстука.

Она остановила его.

– Ткань намокла, и с ней трудно справиться. А вы дрожите. Позвольте мне помочь.

Он нахмурился, выпустил из рук галстук и поднял подбородок.

Мирабель наклонилась и принялась развязывать узел, пытаясь унять дрожь в руках.

– У папы нет камердинера, иначе я прислала бы его к вам, – произнесла она, справившись с галстуком. Как только будут сняты сапоги, слуги разденут его и помогут искупаться.

– У герцога Веллингтона тоже нет камердинера, – сообщил мистер Карсингтон. – Его светлость обходится без него, а я тем более могу обойтись. Но Кру присматривал за мной всю мою жизнь. Он повсюду следовал за мной. – Алистер прерывисто вздохнул, взгляд его стал отстраненным. – Еще немного – и я встану. Надо помочь. Не могу же я здесь лежать. Какая жалость. Нечего будет написать на могильном камне.

Он снова стал бормотать что-то невнятное. Мирабель не хотелось думать о том, чем это вызвано. Она была уверена в одном: в результате растяжения лодыжки горячечного бреда не бывает.

Она вспомнила, как бредила мать в последние дни своей жизни, но поспешила прогнать эти мысли. И приказала себе сосредоточиться на том, чтобы ее гость был как можно скорее вымыт и согрет.

– Мистер Карсингтон, нам придется разрезать ваши сапоги, – сказала она, сдерживая дрожь в голосе. – Они все равно пришли в негодность.

Он кивнул.

Появился Томас с ножом. Мистер Карсингтон взглянул на слугу, и тело его напряглось.

– Только не надо резать, – сказал он. – Это всего лишь царапина.

Мирабель легонько прикоснулась к его лбу. Он был горячий.

– Щиколотка у вас, наверное, распухла. Если стаскивать сапог, можно причинить вред.

Он взглянул на нее. Взгляд его, кажется, стал более осмысленным.

– Сапоги. Конечно. Я сделаю это сам.

– Вы совсем окоченели, – сказала она, – и руки плохо двигаются. Прошу вас, будьте благоразумны, позвольте Джозефу сделать это.

Мистер Карсингтон взглянул на свои дрожащие руки.

– Не надо Джозефа. Сделайте это сами. Вашими прохладными твердыми руками. Разрежьте их оба, как считаете нужным. Я имею в виду сапоги. И не обращайте внимания, если я буду всхлипывать. Эти сапоги мне очень дороги. – Он бросил на нее озорной мальчишеский взгляд. – Я пошутил, чтобы заставить вас улыбнуться. Вы цените шутки, я знаю.

Мирабель, несмотря на тревогу, действительно улыбалась. Взяв из рук Томаса нож, она опустилась на колени и принялась за дело.

Как только сапоги сняли, все остальное пошло как по маслу. После ванны мистер Карсингтон согрелся. Он позволил уложить себя в постель, подсунув под больную ногу подушки и приложив к лодыжке мешок со льдом. Зайдя к нему некоторое время спустя, Мирабель увидела, что он задремал.

Он проспал недолго, потом забеспокоился и стал что-то бормотать, как это было тогда, когда она пыталась осмотреть его в ручье. Она попробовала успокоить его, но он еще сильнее заволновался.

– Я не могу здесь лежать, – сказал он, приподнимаясь с подушек. Вырез его ночной сорочки распахнулся, обнажив часть груди, покрытую курчавыми темно-золотистыми волосами. Волосы были влажными, как и край ворота. На шее билась жилка. – Где моя одежда?

Мирабель напомнила ему, что его одежда промокла и что слуги приводят ее в порядок.

– Ах да, – произнес он и снова откинулся на подушки. Она поднялась с кресла и натянула на него одеяло.

– Вы утомлены, – сказала она. – Вы подвернули лодыжку и, мне кажется, простудились. Отдохните.

– Черт возьми, я совсем запутался, – сказала он. – Я ударился головой? – Он закрыл глаза, а она принялась шагать из угла в угол, надеясь, что доктор не заставит себя слишком долго ждать.

Не прошло и получаса, как мистер Карсингтон сбросил с себя одеяло – очевидно, не сознавая, что обнажает свои длинные мускулистые ноги в ее присутствии, – и позвал своего слугу.

Джозеф, которому было приказано прислуживать ему, поспешил к нему, но больной оттолкнул его, вскочил с постели и, выругавшись, ухватился, чтобы удержаться на ногах, за спинку кресла, с которого только что встала Мирабель.

– Нога должна ходить, – в ярости заорал он. – Что, черт возьми, с ней происходит?

– Сэр! – послышался решительный голос. – Возьмите себя в руки!

Мистер Карсингтон застыл на месте, переведя взгляд на фигуру в дверном проеме.

– Что означает весь это шум, сэр?

Мистер Карсингтон опустился на кресло и встряхнул головой, будто пытаясь что-то вспомнить.

– Мистер Карсингтон немного не в себе, – сказала Мирабель спокойным тоном, хотя сердце у нее бешено колотилось. – Он подвернул лодыжку и… – Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. – И возможно, у него сотрясение мозга или простуда. Этого я не могу сказать, но ему плохо.

– Я слышал о несчастном случае, – произнес капитан. – Возвращаясь из Мэтлока, повстречал парнишку, которого вы послали за доктором Вудфри. Боюсь, доктор немного задержится. У него масса неотложных случаев.

– Я никогда не болею, – заявил мистер Карсингтон. Он сидел на кресле боком, обхватив одной рукой спинку. – Никогда. Но все же не следовало бы оставлять здесь эту огромную вонючую кучу. Я не неженка, но даже меня тошнит. А они так спешили. Ну, вы знаете, как это бывает. – Он обращался к капитану Хьюзу, который, как и Мирабель, не имел ни малейшего понятия, что он имеет в виду.

Однако капитан кивнул:

– Разумеется, знаю.

– А может быть, и не знаете. Я, кажется, болтаю всякий вздор. Я ударился головой, не так ли? Ну конечно. Только сотрясения мозга мне и не хватало.