Текст книги "Герцог в сияющих доспехах"

– А его светлость герцог Рипли сказал, что из ран на голове всегда течет как из свиньи зарезанной.

– Кровищи море – вот что сказал его светлость.

– Придержите-ка языки! – прикрикнула миссис Торн.

– Ничего страшного, – успокоила ее Олимпия. – У меня шестеро братьев.

– Мальчишки всегда остаются мальчишками, это всем известно, – вздохнула миссис Торн.

– Скорее уж дикарями, – поправила Олимпия. – Не знаю, можно ли их перевоспитать. Любой, кто попытается шокировать меня безумными мальчишескими выходками, только зря потратит время. И даже когда они становятся взрослыми, ничего не меняется, согласны? Меня вот удивляет, как они вообще доживают до взрослых лет. А что это была за дуэль, когда лорд Стьюкли чуть не отстрелил ухо герцогу Эшмонту?

– Это было очень давно, – наставительно заметила миссис Торн, упреждая девиц, которые уже открыли было рты. – Кажется, лет десять назад. Тогда они были очень молоды, чуть ли не со школьной скамьи. Я уверена, сейчас уже никто и не вспомнит, из-за чего был сыр-бор. Ни к чему тратить время на досужие разговоры о том, что случилось давным-давно: у нас слишком много работы.

Портниха бросила на девушек предостерегающий взгляд, и разговор тут же иссяк, все занялись делом, а у Олимпии появилось время обдумать услышанное.

О дуэлях старались не распространяться, поскольку они были вне закона, однако совсем замолчать такой случай было почти невозможно. Вот только Олимпия не смогла припомнить, чтобы ей доводилось что-то слышать про герцога Эшмонта и лорда Стьюкли.

Вряд ли стоит этому удивляться: «их бесчестья» то и дело что-нибудь вытворяли, так что выделить какую-то из них, тем более десятилетней давности, не представлялось возможным, как не удавалось спрятать от братьев баночку с медом.

Мысль о меде вызвала недовольное урчание в желудке, и Олимпия поняла, что ужасно голодна, и сказала:

– Было бы неплохо принести что-нибудь перекусить.

– Разумеется, миледи, – с готовностью отозвалась Джейн и поспешно вышла из комнаты.

Тем временем Олимпию втиснули в корсет, внесли последние поправки и зашнуровали. Затем пришел черед нижних юбок, которые не уступали роскошью остальным предметам туалета.

Наконец, пришла очередь платья.

Олимпия уже видела мельком эту массу розового шелка, кружева и лент, но сейчас ей очень хотелось есть. Сгодилось бы что угодно – кусок хлеба с сыром или печенье. Скорее бы вернулась горничная!

Но нет: ведь она прибыла в обществе герцога Рипли, которого здесь, очевидно, чтили как святого. Кухарка наверняка готовит суп из черепахи, лобстеров и жаркое из упитанного теленка.

Олимпия вернулась к действительности лишь тогда, как миссис Торн набросила ей на плечи короткую черную накидку. Опустив взгляд ниже, на корсаж платья и юбки, она высвободилась из рук модистки и поспешила к зеркалу. Мастерицы бросились за ней и окружили, любуясь ее отражением в зеркале: как рамка из улыбающихся лиц.

– Прекрасно! – воскликнула миссис Торн.

– Прекрасно! – эхом повторили ее помощницы, а Молли добавила:

– Лучше не бывает!

– Вы правы, – пробормотала Олимпия и, поправив очки на носу, направилась к двери.

За ее спиной раздавались приглушенные возгласы, но она их не замечала, направляясь к своей цели: соседнему номеру. Она не постучала, даже не задумалась: можно ли? – просто дернула за ручку, вошла и, захлопнув дверь за собой, начала:

– Это одна из ваших шуточек? Потому что…

Слова застряли в горле от представшего ее взору зрелища: мускулистая спина, упругие ягодицы и длинные сильные ноги. Мужчина ростом в шесть с лишним футов стоял, совершенно обнаженный, в большом корыте перед камином.

Он не двигался, и Олимпии следовало бы отвернуться, а еще лучше – выйти из его номера, сохраняя хотя бы видимость достоинства, но, очевидно, ее мозг не вернулся к прежнему состоянию, поскольку подумала она лишь о том, насколько взрослый мужчина отличается от мальчика.

Ей доводилось видеть мраморные статуи, изображающие обнаженных мужчин. Да кто их не видел? Видела она и картины. Но этот мужчина был живой, еще какой живой! И хоть стоял он без движения, но дышал, и она заметила легкое движение плеч и мышц спины. Его кожа была отнюдь не из мрамора или бумаги и в отблесках пламени камина казалась золотистой. Янтарный свет высвечивал темную поросль, покрывавшую его руки и ноги. От этого зрелища Олимпию бросило в жар, отчего-то ей стало трудно дышать.

– Мне следовало это предвидеть, – произнес Рипли, поворачиваясь.

Олимпия тоже было повернулась, чтобы выскочить за дверь, вот только ноги отказались ей повиноваться, и она не сумела покинуть его с гордо поднятой головой прежде, чем он потянулся за висевшим на стуле полотенцем и завернулся в него, вернее – прикрылся: широкие плечи, бо́льшая часть спины и ног остались на виду. Сделав шаг, он вышел из ванны. Вода стекала с него и капала на ковер.

Она подняла голову, пытаясь сохранить самообладание, которого, собственно, уже не было, и пробормотала:

– Действительно, надо было.

Олимпия напомнила себе, что ей уже двадцать шесть, она давно вышла из детской и… что заставило ее сюда врываться?

Платье.

– Оно французское…

– Что?

Он повернулся, и теперь она могла любоваться видом анфас: сильная шея, плечи, грудь. Волны жара прокатывались по ее телу, и, кажется, она едва не разинула рот.

Боже правый, он сложен как… Аполлон. Она еще не опомнилась после того, как увидела его со спины, но вид спереди: ключицы… грудь…

«Хватит глазеть, дурочка».

Олимпия заставила себя опустить взгляд на платье – действительно самое красивое и самое смелое дневное платье, каких носить ей еще не доводилось.

– Оно во французском стиле. – Она обвела платье дрожавшей самую малость рукой. – Я не стану перечислять, что там под юбками: вы наверняка знаете, – но да будет вам известно, я догадываюсь, почему оно такое.

– Вы про нижнее белье? Выглядит слишком… – Он сделал неопределенный жест рукой, которой не придерживал полотенце. – Тут всего слишком много… ведь вы гораздо миниатюрнее. Все эти юбки так топорщатся, да еще рукава точно винные бочки. А под ними наверняка железный каркас.

– Мужской ум воистину загадка, – сказала Олимпия. – Я не об этом.

– Так и знал, что дело серьезное, – вздохнул Рипли. – Я парень скромный, поэтому ни на минуту не поверил, будто вы ворвались ко мне, подчиняясь неодолимому желанию потереть мне спину.

Жаркая краска залила ее лицо, шею и прочие места, которым неприлично заявлять о себе.

– Вы поразительно догадливы, – сказала Олимпия, взмахнув восхитительной мантильей, которая окутывала ее плечи. – Вот это: блонды, черные блонды – годятся в лучшем случае для замужней дамы, да и то весьма сомнительно, чтобы хоть одна знакомая мне мать семейства надела черное с розовым нижнее белье и розовые ленты. Что это, спрашиваю я вас?

Он опустил тяжелые веки, однако ей и не нужно было видеть его взгляд: она кожей чувствовала, что он медленно рассматривает ее с головы до ног.

По телу побежали огненные мурашки, как в тот раз, когда она увидела его впервые, только сильнее, хотя прошло уже семь лет и она предостаточно навидалась светских повес. Вот только свои приемы они никогда не испытывали на ней.

– Если вы хотите знать, видно ли мне ваше нижнее белье, то я отвечу, что нет, – вкрадчивым голосом проговорил Рипли. – И поскольку я его не вижу, а вы полностью одеты – кстати, одежды на вас сейчас даже больше, чем раньше, – мог бы добавить…

– Не трудитесь! Не знаю, о чем я думала, когда надеялась, что вы поймете. Что ж, воспользуюсь случаем и скажу себе, что теперь стала куда интереснее, но для того, чтобы мыслить разумно, слишком хочу есть. Я ни разу в жизни не носила черные блонды!

Олимпия повернулась было к выходу – ей следовало уйти давным-давно, – когда он заметил:

– Значит, пришло время начать. Вам очень идет.

Она обернулась.

– Вы серьезно? По-моему, слишком смело для рациональной зануды.

– Кого вы хотите одурачить? Сбежали со свадьбы, перелезли через стену, упали за борт. Что бы о вас ни говорили – а я, если честно, даже не знаю, что тут еще сказать, – слово «зануда» к вам явно не относится.

Она махнула рукой:

– Это не я настоящая, это Олимпия, которая немножко сваляла дурака.

Он приподнял черную бровь.

– Немножко?

– Дело в том, что мое легкое опьянение прошло, и…

– Легкое? Это вы себе льстите. Нагрузились вы прилично. Не забывайте, я ведь эксперт в этих делах.

– В любом случае я поступила глупо. И теперь ломаю голову, но не могу придумать никакого разумного – или хотя бы вразумительного – оправдания.

Паника не может быть оправданием, хотя для нее имелись причины: между ухаживанием и принятым предложением и свадьбой прошло слишком мало времени, она поддалась восторженным уговорам матери и тетки. И вот сегодня утром, еще до того, как напилась бренди, что-то в ней сломалось, иначе она вообще не притронулась бы к алкоголю.

Может, бренди и придал ей решимости, однако в обществе Рипли голова продолжала кружиться и после того, как он выветрился, и этот эффект даже усилился.

Олимпия опять посмотрела на платье, усилием воли возвращаясь с небес на землю.

– Нам лучше вернуться.

Последовало молчание, и она ожидала чего-то вроде «я же вам говорил». Разве не спрашивал он, и не раз, действительно ли она намерена бежать, разве не твердил, что вернуться можно в любой момент?

– Черта с два теперь мы повернем назад! – заявил Рипли, и это не стало для нее неожиданностью.

Глава 5

Хотя на Рипли не было ничего, кроме полотенца, смутило его отнюдь не это. Скорее напротив он бы заплатил сотню фунтов, чтобы видеть ее лицо, когда она ворвалась к нему в номер. Ему ужасно хотелось обернуться, причем без полотенца, и он заплатил бы еще двести фунтов, чтобы увидеть ее реакцию.

К счастью, в последнюю минуту он вспомнил, что леди Олимпия невеста Эшмонта. Шутка ли, разгуливать без штанов перед будущей женой лучшего друга!

Но как бы то ни было, вид благоухающей дамы в соблазнительном платье, с распущенными волосами, раскрасневшейся от слов обвинения, которые выговаривала ему, – грудь ее тем временем вздымалась и опадала, как волна в бурном море, – и он в костюме Адама, чистенький, свеженький, даже блестит, – могли пробудить тщетные надежды у чувствительного паренька пониже пояса, а уж это осложнение в планы Рипли не входило.

Не менее важно, что в обычных обстоятельствах Эшмонт скорее всего посмеялся бы над этой сценой, но обстоятельства были далеки от обычных. У Рипли не было опыта по части двусмысленных сцен с избранницами своих друзей, но он предполагал, что даже Эшмонт мог обидеться, если бы кто-то стоял перед его нареченной в чем мать родила.

– Ялик уплыл, – заметил Рипли, – так что вернуться мы не сможем.

– Не говорите ерунду! – парировала Олимпия. – Вы не раз спрашивали, не хочу ли я…

– То было раньше, – оборвал ее он. – Но вы перешли Тибр.

– Рубикон, несносный вы человек!

– Жребий брошен, – нисколько не смутился он. – Я отвезу вас к тетке, как мы и договаривались, и вы прекратите менять свои решения каждые пять минут!

– Ничего подобного! Я вообще не меняла решений… до сего момента.

– У нас план…

– Это у вас, не у меня, и всем хорошо известно, что от ваших планов добра не жди.

– Я уже обсох, – сказал Рипли. – Может пощадите мою стыдливость и подадите мне халат?

– А где слуги? Как же вы обходитесь без полудюжины слуг, которые должны суетиться вокруг вашей драгоценной особы?

– Всего за пару минут до того, как вы ворвались ко мне в номер, я отправил их узнать, что с нашим обедом и моей одеждой, насчет которых я распорядился вечность назад. Боже правый, Шардо, мой повар, даже в жестоком приступе меланхолии мог бы соорудить нам королевский обед, и куда быстрее, чем возятся они тут. Были и другие дела, которые требовали внимания. Кажется, надо было отослать их пораньше. От гостиничной прислуги нельзя ожидать, что будут держать язык за зубами: не поможет ни подкуп, ни угрозы. Сомневаюсь, что ваше семейство благосклонно примет новость об этой пикантной сцене, а мне до чертиков надоели дуэли, как я уже говорил.

Портниха и ее помощницы, конечно, болтушки, но не видели этой сцены, поэтому он может даже обернуть их сплетни к своей выгоде. Насчет леди Олимпии он тоже не особенно беспокоился. Вероятность, что она станет рассказывать каждому встречному-поперечному, что имеет обыкновение врываться к мужчине, когда тот принимает ванну, тем более к герцогу Рипли с его дурной репутацией, ничтожна мала.

Олимпия покраснела.

– Вот еще одна причина, чтобы вернуться, и чем раньше, чем лучше.

– Нет! Так что насчет халата? Впрочем, не трудитесь: я возьму сам.

С гордо поднятой головой Олимпия прошествовала к кровати, схватила халат, который слуги так удачно разложили, вернулась и протянула ему на вытянутой руке, а когда он принял его, отвернулась.

– Теперь, когда в голове прояснилось, я понимаю, что доверить вам столь деликатное дело было с моей стороны чистым самоубийством.

Рипли изучал ее вид сзади.

Миссис Торн превзошла себя: черная кружевная накидка собиралась изящными складками, выгодно подчеркивая красивые линии плеч – не слишком широких и не узких, в аккуратной пропорции с прочими совершенными формами.

Леди Олимпия обладала красивой спиной. Рипли не раз замечал, с каким достоинством она несет себя, отмечал и некоторую порывистость шага, отчего возникало желание остановить ее, чтобы завладеть вниманием. Может, это и привлекло, в конце концов, Эшмонта: вызов, который она бросала своим поведением.

В данный момент спина была сердито напряжена: леди явно не собиралась уступать. Да, задаст она перцу герцогу Эшмонту… потом.

Сейчас он не мог вернуть ее даже лучшему другу… нет, конечно мог бы, но это было бы слишком просто. Его светлость с ангельским ликом должен постараться. Пресловутых ухаживаний мало. Ему выпал счастливый шанс найти идеальную герцогиню Эшмонт, но он ее не оценит так, как следовало бы, если не попытается завоевать девушку по-настоящему.

– Вы режете меня без ножа, – сказал Рипли, набрасывая халат. – Я и прославился умением планировать.

– С тем, что прославились, не поспоришь, – усмехнулась Олимпия. – Газеты обожают живописать ваши подвиги. Во всех подробностях. Дайте-ка вспомню. Однажды вы устроили званый обед и заменили все зеркала в гостиной и обеденном зале на кривые.

– Жаль, что вы пропустили это зрелище, – улыбнулся Рипли. – Было очень смешно смотреть, как мои гости вертятся так и этак, не успев даже толком напиться.

Под воздействием зеркал кое-кого из пьяных гостей вырвало, но потеха стоила того, чтобы заменить ковер и несколько стульев. Рипли смеялся до колик. И оба его приятеля заодно.

– А в другой раз устроили званый обед для всех заик Лондона, – напомнила Олимпия.

– Не моя заслуга, – возразил Рипли. – Это придумал не я, а Блэквуд, а я только помогал ему найти и собрать их всех в одном месте. Нелегкая, между прочим, задача, но вы бы слышали, как они разговаривали!

– Это было жестоко.

– А вот гости сочли, что было весело, – возразил он. – От смеха заики падали со стульев, и чем больше они смеялись, тем труднее им было говорить. Концепция, которой вам не понять: молчание.

– Не сомневаюсь, что этому способствовало вино.

– Разумеется, и у меня оно, смею заметить, отличное.

– В любом случае я протрезвела и не собираюсь покорно делать то, что велит герцог Рипли, просто потому, что так угодно его светлости, – сказала Олимпия. – Знаете, мне кажется, что будет куда разумнее, если я стану поступать как раз наоборот.

– И после всего этого вы готовы вернуться с поникшей головой, поджав хвост, этакой кающейся беглянкой? – спросил он.

Это никуда не годится. Эшмонт желал видеть ее смелой и мятежной: в общем – трудной добычей.

– Это было очень плохо, и плохо по многим причинам – у меня разболелась голова, когда я пыталась их сосчитать! – воскликнула Олимпия.

– Как известно, головная боль – последствие избыточного употребления бренди, – заметил Рипли.

– Я скомпрометировала мою семью. И хоть понимаю, что от моего якобы бегства Эшмонту ни тепло, ни холодно, я все же унизила его публично. Его гордость будет уязвлена, и это жестоко, ведь он не сделал мне ничего такого, чтобы заслужить это!

Ах какой хороший был план, который придумал Рипли, прямо-таки идеальный! Ради Эшмонта. Ради Олимпии. И все же…

«Она была очень добра», – сказал вчера ночью Эшмонт, и голос его замирал от удивления: никто не был добр к «их бесчестиям», все делали то, что им приказывали или за что платили. К ним подлизывались, их пытались обольщать. Можно было их игнорировать, или принимать как неизбежное зло, или критиковать, и никому не приходило в голову, что распутник герцог, возможно, жаждет доброты и способен ее оценить.

Рипли вспомнил события прошлой ночи и сегодняшнего раннего утра. Эшмонт был так весел, когда сообщил, что женится, и просил Рипли проследить, чтобы церемония прошла как надо, а он украл его невесту. Теперь, когда она захотела вернуться, дело приняло именно такой оборот, и это не делает ему чести.

– Очень хорошо, – сказал Рипли. – Я отвезу вас обратно.

По дороге в Лондон у него будет возможность дать ей пару-тройку советов насчет общения с его светлостью герцогом Эшмонтом.

– Благодарю, – сказала Олимпия и направилась к выходу.

– Только в чертову лодку мы больше не сядем, – бросил он ей в спину, такую стройную, такую красивую спину.

Олимпия пожала плечами – не менее прекрасными – и вышла.

Некоторое время спустя

Пока Молли и Джейн укладывали волосы, Олимпия пыталась съесть сандвич. С того места, где она сидела, было хорошо видно в зеркале подвенечное платье и фату.

Служанки разложили все это просушиться перед камином, и вещи были похожи на грязные рваные тряпки, как на похоронах ее единственного шанса выгодно выйти замуж и спасти братьев от финансовой безответственности родителей.

Она предпочла бы не думать, что натворила сегодня утром, но в отличие от Рипли не умела выбрасывать неприятные мысли из головы по собственному желанию.

Казалось, он думает, что у нее есть второй шанс, и наверняка знает, как избежать скандала. С другой стороны, никто из герцогской троицы не попадал в категорию величайших мыслителей мира. А с третьей стороны – почему бы не быть третьей стороне и даже четвертой, кстати? – все знают, что Эшмонт непредсказуем самым прискорбным образом. Никто не мог предугадать, когда он устроит очередной розыгрыш или очередную драку. И ему все сходило с рук. До поры до времени спасали титул, наружность и обаяние, однако год-два назад из-за дурного поведения хозяйки лондонских салонов начали исключать его из своих пригласительных списков.

Предположим, Эшмонт не даст ей второго шанса. Не то чтобы она очень уж жаждала этого второго шанса… Да и вообще не все пропало – остается еще лорд Мендз.

В новых обстоятельствах он может показаться ее родителям менее отвратительным кандидатом, чем раньше, если, конечно, еще жаждет быть таковым. Насколько было известно Олимпии, он, возможно, уже нашел себе другую даму, которая захотела стать его библиотекаршей.

Правда, он старик и вообще педант, и у ее родителей приключилась гневная истерика при мысли, что будущий муж их единственной драгоценной доченьки годится ей в дедушки. Если бы Олимпия действительно его любила, то могла бы их уговорить, но ее привлекала исключительно его библиотека.

Когда родители отклонили его приглашение – лорд предложил Олимпии приехать и посмотреть книги, – у нее было ощущение, что она и так знает его собрание досконально, основываясь на том, что она читала и что он ей рассказывал. Лорд с печалью в голосе признался, что его библиотека значительно уступает книжному собранию герцога Мальборо или герцога Роксбурга. Вот только Олимпия чуть не влюбилась в лорда, когда он принес ей отпечатанный лично для нее каталог и Псалтырь в прекрасном переплете работы Кловиса Эва, некогда принадлежавший Маргарите Валуа…

Но как бы то ни было, через несколько дней после того, как ее родители отказали лорду Мендзу, состоялась роковая встреча Олимпии и герцога Эшмонта.

А теперь… роковая встреча с голыми ягодицами герцога Рипли и прочими частями тела… Она вдруг подумала, что и герцог Эшмонт, и лорд Мендз тоже продемонстрировали бы ей обнаженные части тела. И при мысли о супружеской близости с любым из этих двоих ей захотелось вскочить со стула и, вероятно, выпрыгнуть в окно, но в этот миг открылась дверь и ее взору предстал герцог Рипли.

Олимпия прогнала из головы все прочие мысли, сосредоточившись на том, где она и кто она, и на Рипли тоже, потому что он стоял перед ней, затмив для нее весь мир.

– Вы еще не готовы, мадам?

– Нет, и вы не сможете ничего с этим поделать. Мы и так делаем все, что только в человеческих силах. Очень несправедливо со стороны мужчин жаловаться, что женщины тратят уйму времени. Ведь вам-то одеваться гораздо проще! Вспомните, сколько времени вы возились, чтобы снять эту штуку с моей головы! – Кивком она указала на то, что осталось от венка и фаты. – И после этого вы полагаете, что соорудить вразумительную прическу можно за одну минуту?

– Вижу, вас мучает похмелье.

Это он еще мягко выразился.

– Возможно ли, ваша светлость – или я прошу слишком многого? – чтобы вы попытались, хотя бы самую малость, самую капельку, провоцировать меня поменьше?

– Действительно слишком, но я попытаюсь. Что скажете?

Рипли повел рукой, предлагая полюбоваться его новым нарядом, отчего воображение еще четче нарисовало ей картину, которую она тщетно пыталась прогнать: герцог полностью обнаженный…

Она знала наверняка, что это не подобает леди и что ни к чему хорошему не приведет. Совсем недавно она пожирала его глазами, так сможет ли забыть?

Съеденный сандвич, кажется, способствовал протрезвлению, хотя наверняка она не знала: сравнить-то было не с чем, – но в голове прояснилось, и теперь она еще сильнее ощущала его физическое присутствие как неодолимую силу.

Тут же на ум пришел жеребец, за которым она наблюдала, когда он крыл кобылу.

«Прекрати. Хватит. Включи разум, – твердила она себе. – Смотри на факты». А простой факт состоял в том, что было очень трудно не замечать физические качества мужчины, когда ты сидишь и вынуждена смотреть на него снизу вверх.

Она опустила взгляд и из-под ресниц осмотрела его с головы до пят: широкие плечи, на которых едва не трещал по швам черный сюртук, плиссированная сорочка и жилет в полоску, белые брюки и далеко не новые черные ботинки. В правой руке он держал шляпу.

Она уставилась на эту шляпу и попыталась занять свой не в меру активный ум, припоминая названия мужских шляп. Как назвать вот эту?

– Разумеется, сидит не очень, – сказал он, проследив за ее взглядом. – Даже не обсуждается, учитывая, как мы ограничены во времени, хотя портной сделал все, что мог. Эту шерстяную материю лично я ни за что бы не выбрал, да и белье посредственного качества.

Олимпия попыталась представить, что перед ней манекен из магазина, странно одетый манекен, и сказала:

– Согласна: ничего особенного, да и сидит плохо, но по крайней мере брюки закрывают щиколотки. А швы на сюртуке выдержат, если не будете таскать дам на руках.

– А вот жемчужина коллекции.

Рипли подошел ближе, так что женщины попятились, остановился перед зеркалом и надел шляпу, потом сдвинул ее влево, вправо, опять прямо и нахмурился.

– Ужасно! Я похож на банковского служащего. Но это единственная шляпа, которая хотя бы не сваливается с головы. Каким образом народ ухитряется носить готовую одежду, хотел бы я знать?

– Какой из вас банковский служащий! – фыркнула Олимпия. – Да надень вы хоть кепку матроса с баржи, все равно видно, что вы не матрос, к тому же дворянин, хоть и замаскированный, причем не очень умело, надо сказать.

Она сделала неопределенный жест рукой и заключила:

– Сойдет. Вы можете носить что угодно, и все равно останетесь высоким, смуглым и привлекательным…

– Вы серьезно?

– Мужчины остаются привлекательными, даже когда им стукнет сорок и появится брюшко, могут седеть и лысеть, горбиться и шаркать ногами, в то время как нам, женщинам, позволено считаться красивыми самое большее лет до двадцати, а потом нас обзывают старухами, старыми девами, «синими чулками».

Присутствующие женщины возмущенно зашумели.

– Леди не в себе, – сказал им Рипли. – Вы потрудились на славу, и сейчас она выглядит совсем не как старая карга, каковой обычно кажется. А теперь, если вы закончили эту канитель с волосами, нам пора идти. Ее светлости не терпится отправиться в путь.

Ей действительно не терпелось. Вопрос лишь – куда…

– Да, намерена.

Она считает его привлекательным. Никто никогда не делал Рипли подобных комплиментов. Должно быть, леди все еще пьяна. Не привыкла пить, вот и не протрезвела до сих пор. Кроме того, она особа благородного происхождения и вдобавок девица, хотя таких взглядов, пусть и тайком, из-под ресниц, на обнаженного мужчину трудно ждать от неискушенной девушки. Кто же знал, что девица «синий чулок» способна смотреть так, что в нем все закипает? Очевидно он еще многого не знает о «синих чулках».

Слава богу, кипеть пришлось недолго: Олимпия повернула голову, огонь камина отразился от ее очков, и он больше не мог видеть ее глаза.

Не очень-то и нужно, сказал себе Рипли.

Леди довольно насмотрелась на него, а ему хватит и того, что он уже в ней увидел. Лучше и не смотреть, в данных-то обстоятельствах. Месяцы монашеского воздержания давали себя знать: он теперь воспламенялся практически мгновенно.

Ничего, сегодня же вечером он поправит дело, как только вернет невесту жениху.

Такие рассуждения крутились в голове Рипли, помимо обычных греховных мыслей, одолевавших любого далекого от добродетели мужчины, пока он, нетерпеливо постукивая ногой, дожидался, когда служанки наденут шляпку на голову леди Олимпии и затянут ленты. Когда же наконец ритуал был завершен, а свадебный наряд завернут в холстинку, он торопливо вывел девушку из комнаты, затем из гостиницы во двор, где дожидался дилижанс.

– Почтовый дилижанс! – воскликнула она.

– А вы думали, что я куплю билеты на почтовую карету? – усмехнулся Рипли. – В это время дня?

– Он отвезет нас в Твикенем?

Рипли сложил руки на груди, склонил голову набок и уставился на леди Олимпию. В неярком свете позднего полудня его глаза стали темно-зелеными, цвета хвойной рощи.

Девушка поправила очки и вздернула подбородок.

– Я решила, что в ваших словах есть рациональное зерно.

Он непонимающе взглянул на нее.

– Насчет того, чтобы вернуться, поджав хвост, – пояснила она. – А я не трусиха.

– Вовсе я так не думал. Может, вам просто не хватает решительности?

– Допускаю, что у меня несколько путались мысли, – согласилась Олимпия. – Все равно нужно же как-то обосновать инстинкт, который взывает к осторожности. Хочу сначала поговорить с тетей Делией, прежде чем вернусь в Лондон… если вернусь. Полагаю, она лучше всех подходит на роль моей советчицы, поскольку у всех остальных перед глазами газетный заголовок: «Олимпия наконец-то замужем, да еще за герцогом». Признаюсь честно: этот заголовок и мне застил мозги, помрачив рассудок.

Она отвела взгляд.

Много чего мешало ей мыслить ясно: будущее братьев, ее собственное будущее. И Эшмонт тоже. Никто еще не ухаживал за ней так настойчиво. То есть вообще никто за ней не ухаживал, если не считать лорда Мендза с его нескончаемыми разговорами про книги. Стоило Эшмонту устремить на Олимпию серьезный взгляд своих синих глаз, да так, словно, кроме нее, никого в целом свете не существовало, да еще как бы невзначай упомянуть обширное библиотечное собрание своего деда, которое, как ей было известно, запросто могло соперничать с библиотеками герцогов Роксбурга или Мальборо, – господи, да тут кто угодно потерял бы голову.

Дело было совсем не так, как с лордом Мендзом: Олимпии удалось лично осмотреть библиотеку в доме герцога в Ноттингемшире. Отец взял ее с собой, чтобы взглянуть на лошадей. Эшмонт тогда еще учился в университете. Это лорд Фредерик Бекингем, его дядя и опекун, любезно предложил маленькой Олимпии – ей тогда вряд ли было больше двенадцати – осмотреть дом. Стоило ей увидеть библиотеку, как все прочее в доме стало ей неинтересным, что немало позабавило джентльменов.

– Твикенем, – сказал Рипли, возвращая ее к действительности.

– Да, – ответила она.

Рипли молчал, причем так долго, что Олимпия крепко стиснула руки – не то чтобы всерьез надеялась выиграть схватку, если бы он ее затеял, – но как знак, что готова к сражению, зная, однако, что настроение у нее скачет туда-сюда.

Лучше ей никогда больше не пить бренди.

– Очень хорошо, – сказал Рипли. – Тогда в путь.

Олимпия с облегчением перевела дух и направилась к карете. Форейтор спустил лесенку и распахнул перед ней дверцу, но тут раздался исполненный страдания крик, следом за ним и второй раскатился по двору эхом.

Обернувшись, Олимпия увидела, как жилистый краснолицый мужчина, почти у самых ворот, заносит кнут над съежившейся, припавшей к земле собакой – красивой, пятнистого окраса крупной псиной вроде волкодава.

Красная пелена заволокла ее зрение. Олимпия забыла про Рипли, забыла про Твикенем и сама не заметила, как ноги принесли ее к месту расправы. Налетев на негодяя, как ястреб на дичь, она приказала, ткнув пальцем сначала в сторону мужчины, затем себе под ноги:

– Брось это, немедленно!

Злодей застыл на месте. Собака распласталась на земле. Рипли замер тоже, пораженный до глубины души.

– Немедленно! – повторила леди, все ближе подходя к мужчине с кнутом, неумолимо и неотвратимо, как… рок.

В этой шляпке с цветочками на макушке и развевающимися полами черной кружевной накидки, наброшенной на плечи, и лентами, летящими за спиной, как паруса на ветру! Коробка конфет ни дать ни взять, но никак не Немезида.

Как бы там ни было, тон ее голоса заставил замереть всех, кто был во дворе и оказался свидетелем этой сцены. Рипли не мог припомнить, чтобы когда-нибудь дама могла с помощью одного лишь голоса добиться такого эффекта. Ну, разве что его сестра. Или тетя Джулия.

Предмет гнева Олимпии был настроен воинственно и сдаваться не собирался, как любой низкий грубиян и самодур – уж Рипли-то их повидал, – да и пьян он был вдобавок, но руку, которая держала кнут, все-таки опустил, хотя с места не сдвинулся, настороженно наблюдая за приближением леди.

– Дайте мне это, – потребовала Олимпия и протянула тонкую, затянутую в перчатку руку.

– Что б вы знали… – начал было негодяй, но она оборвала его:

– Просто отдайте.

Леди Олимпия не дрогнула, не произнесла ни звука. Просто стояла и ждала, протягивая руку.

Рипли хотел было вмешаться, но инстинкт подсказал ему, что пока ей ничто не угрожает.