Текст книги "Герцог в сияющих доспехах"

Негодяй отдал ей кнут, но в любое мгновение все могло измениться, поэтому Рипли стал подбираться поближе, стараясь делать это незаметно.

Тем временем краснолицый заговорил:

– Что б вы знали, это мой пес, забери его чума! Стоил мне чертову прорву денег, поганец. Послушный, мне сказали, натаскан… для охоты. Ага. Полная чушь.

– Ты ударил бессловесную тварь, – сказала Олимпия. – Кнутом. А если бы так тебя?

Она взмахнула кнутом, словно хотела хлестнуть, и краснолицый загородился рукой, покачнулся, едва не упав, но в последний миг сумел обрести равновесие.

– Ужасно хочется дать тебе отведать кнута, – сказала Олимпия, – чтобы в следующий раз помнил, но это не пристало леди.

Взглянув на собаку, она скомандовала:

– За мной!

Пес поднялся, но краснолицый завопил:

– Вы не имеете права! Это моя собака!

Олимпия, не обращая на него внимания, легко взмахнула рукой, подзывая пса, и тот потрусил за ней.

– Сэм! – заорал хозяин пса. – Ко мне, не то я…

– Даже не пытайся! – грозно предупредила Олимпия. – Таким, как ты, нельзя доверять животных.

– Это моя собственность! Закон на моей стороне! – Негодяй огляделся по сторонам. – Эй, кто-нибудь, позовите констебля! Это мой пес, и если строптивый кобель не слушается хозяина, он имеет право его проучить. И никого это не касается.

Краснолицый продолжал кричать что-то насчет грабителей, захватчиков, констеблей и бог знаете кого еще. Из чайной на первом этаже начали выскакивать люди. Зрители высыпали также на галерею, нависавшую над двором гостиницы.

Рипли деликатно кашлянул. Леди Олимпия, направлявшаяся к дилижансу с собакой по пятам, остановилась и подняла голову.

– Мы не можем взять с собой собаку, – ответил на ее удивленный взгляд Рипли.

– Нет, мы не можем оставить бедное животное с этим мерзавцем! – возразила она. – Ударить бессловесную тварь! Кнутом! Можно было просто шлепнуть об землю, чтобы призвать пса к порядку, а он заставил его страдать – вы же слышали, как он выл! А ведь это собака-ищейка: такие животные исключительно спокойные и послушные.

Теперь Рипли взглянул повнимательнее на пса. Ретривер, безмолвный охотник. Он стоял рядом с Олимпией у руки, державшей кнут, и его била дрожь.

– Они хотят забрать мою собаку! – вопил краснолицый. – Эй, кто-нибудь, остановите их!

– Не дури, Боллард! – крикнул кто-то в ответ. – Это же его светлость Рипли, герцог, дурья твоя башка. Ему никто не указ.

– Но мою собаку он не заберет! Да еще руками своей шлюхи. Я требую своего пса назад!

Рипли вздохнул: разумеется, всегда найдется пьяный болван, который непременно ляпнет что-нибудь подобное.

Повернувшись к Болларду, он произнес тихо, едва ли не дружески – любой, кто его знал, назвал бы этот тон гласом смерти или по меньшей мере гласом неминуемой трепки:

– Что ты сказал, любезный?

Он спросил это лениво, как бы между прочим, но волоски на затылке Олимпии встали дыбом: она поняла – безошибочно, как любая молодая леди, которая росла в окружении мужчин, – что в нем просыпается врожденный инстинкт самца, защитника.

Она бы и сама с радостью отхлестала негодяя Болларда кнутом, пока не заревет, но усилием воли заставила себя успокоиться и ласково погладила пса по голове. Тот подошел поближе.

– Ты слышал! – крикнул хозяин пса. – Твоя дамочка воспользовалась тем, что воспитание не позволяет мне драться с женщиной, и забрала мою собственность! Вы решили, будто вам принадлежит весь мир!

– Ты дважды оскорбил леди, – продолжил Рипли, не повышая голоса.

– Это она-то леди? Ха! И еще мой кнут прихватила.

– Это третий раз, – заметил Рипли. – На этом мое терпение заканчивается. Ты не оставил мне выбора. Итак, обратившись к даме «миледи», ты принесешь извинения. Сейчас же.

– Извиниться? Перед ней? Да ни за что! Пусть вернет пса!

Удар был молниеносным, прямо в живот, и Боллард, сложившись пополам, рухнул на колени.

– Итак, повторяю: извинись, да побыстрее. Мои перчатки оставляют желать лучшего, но я все же предпочел бы не пачкать их.

– Ты просто застиг меня врасплох, – пробормотал краснолицый, хватая воздух ртом, и огляделся по сторонам. – Все видели?

Ответом ему была тишина.

– Похоже, у тебя плохо со слухом, – заметил Рипли. – Придется повторить и уточнить. Если следующими словами, что произнесет твой рот, не станут «прошу прощения, миледи», то границы моей снисходительности рухнут.

– Пугать меня вздумал? – Боллард выставил кулаки. – Давай!

Он грязно выругался, а в следующее мгновение получил удар такой силы, что не устоял на ногах, но герцог не дал ему повалиться на землю, схватил за шиворот и поднял. Вцепившись грязными пальцами в затянутые в перчатки руки и болтая ногами в воздухе, грубиян тем не менее умудрялся хрипло извергать потоки брани.

Спокойный, ледяной голос герцога можно было слышать даже в самых дальних углах двора – такое мертвое молчание здесь царило.

– Ты сейчас же обратишься к даме «миледи» и принесешь извинения, иначе мне придется сильно испортить тебе жизнь.

– Давай, убей меня! – выплюнул глупец. – Тебя вздернут на виселице, и мы встретимся с тобой в аду.

– Зачем же мне тебя убивать, – усмехнулся Рипли. – Слишком просто, никакого куража. Нет, для начала я, пожалуй, сломаю тебе пару костей, потом, если ситуация не изменится, еще несколько, а там видно будет.

Лицо Болларда сделалось свекольного цвета, но он тем не менее продолжал изрыгать ругательства и оскорбления, теперь уже в адрес Рипли.

– Какой же ты все-таки зануда! – заметил тот. – Может, мне тебя отпустить? Давай посмотрим, что будет, а? Прости, если случайно наступлю тебе на голову.

– Давай, – прохрипел Боллард.

И Рипли сначала поднял его вверх, а потом разжал руки. Боллард рухнул на мощенную булыжником землю. Олимпия думала, что он снова вскочит на ноги: бывают же такие, кому урок не впрок, – но соприкосновение с твердой поверхностью явно возымело действие. Боллард схватился за горло, но других движений не совершал: лежал и смотрел на герцога вытаращенными глазами.

– Хватит? – поинтересовался Рипли. – Или продолжим состязание в остроумии?

Боллард кивнул.

– Нет, так не пойдет. Что надо сказать?

– Простите, – выдавил бедолага.

– Неправильный ответ. Итак?

– Простите, миледи… виноват.

– Вот так-то лучше. А теперь пошел прочь.

Боллард с трудом поднялся на ноги и кликнул собаку, но животное, поджав хвост и опустив голову, прижалось к Олимпии.

– Нет, – сказала та, – собаку мы забираем.

– Сэм принадлежит мне, – хрипло крикнул Боллард.

Олимпия взглянула на Рипли, но тот покачал головой:

– Нет, пса взять мы не можем.

– Но не можем и оставить, – возразила она. – Он опять его изобьет.

– Это моя собака! Я отвалил целую прорву денег за этого непослушного кобеля! Нет у вас такого права!

– Это у тебя нет на него прав! – воскликнула Олимпия. – Ты предал беззащитное животное, когда ударил.

– Садитесь в дилижанс, – велел Рипли.

– Я не оставлю собаку с ним! Как только мы уедем, он выместит на нем всю свою злобу.

– Сэм, ко мне, – рявкнул Боллард.

Пес посмотрел на хозяина и задрожал всем телом.

– Он не пойдет с этим человеком! – сказала Олимпия.

– Это мой пес, холера его забери!

– Мы не можем взять собаку, – повторил Рипли. – На тот случай, если вы не заметили: это не пекинес, так что на колени к вам не усядется. В дилижансе едва помещаются два человека.

– Он может ехать в отделении для багажа, – упорствовала она. – В деревянном ящике.

– Он занят: там ваш подвенечный наряд.

– Ничего страшного: все равно его больше не надену.

– Какого черта вы обсуждаете? Просто верните мне пса!

– Заткнись! – прикрикнул Рипли. – Видишь, мы с леди разговариваем.

– Вы не можете его забрать! Он мой!

– Как же ты мне надоел! – раздраженно буркнул Рипли. – Кто-нибудь, сделайте так, чтобы он убрался!

Если Боллард что и собирался сказать, то не был услышан, потому что два здоровяка из числа зевак взяли его под руки и потащили в дальний угол двора. Рипли опять повернулся к Олимпии:

– Если мы возьмем собаку с собой, она будет ваша, и всю заботу о ней вам придется взять на себя. Это не вещь, которую можно убрать на чердак или выбросить, если надоест. Это, надеюсь, понятно?

– Да, – кивнула Олимпия с громко бьющимся сердцем. – Спасибо, что все объяснили: мой девичий мозг слишком мал, чтобы уразуметь последствия.

– Вот и замечательно, – сказал Рипли и направился в дальний угол двора поговорить с Боллардом, которого на всякий случай здоровяки держали за руки.

Последовали недолгие переговоры, причем Боллард то возвышал голос до гневного крика, то понижал до невнятного ворчания, а через некоторое время из дверей гостиницы вышел слуга с одеялом, которое бросил потом на дно ящика, поверх свертка с ее аккуратно сложенным свадебным нарядом.

– Ну что, довольны? – поинтересовался Рипли. – А то, может, еще нанять отдельную карету для вашей зверушки и пару лакеев, чтобы за ней ухаживали?

– Достаточно и этого, – сказала Олимпия.

Рипли прищелкнул языком, и пес насторожился, подняв торчком уши. Ему указали на ящик, он послушно туда запрыгнул, взбил лапами одеяло в кучу, покрутился, устраиваясь поудобнее, и успокоился.

Собака оказалась послушной и выдрессированной. Беда была явно в Болларде, а не в ней.

Олимпия взглянула на бывшего хозяина пса, который стоял, разинув рот и хлопая глазами, потом услышала голос герцога:

– Полезайте наконец в дилижанс, и побыстрее.

Рипли наблюдал, как она забирается в карету и устраивается на сиденье: облако кружев, лент и цветов на шляпке, – потом в последний раз оглядел двор, на тот случай если Боллард вздумает наброситься на них и учинить разборку, и заглянул в багажное отделение, чтобы осмотреть собаку. Он заметил два рубца от ударов кнутом, но крови не было: слава богу, негодяю не хватило времени изуродовать животное.

Погладив пса, Рипли сказал:

– Повезло тебе, приятель: мы подоспели как нельзя вовремя.

Пес в знак признательности лизнул его руку, и герцог рассмеялся:

– Не пускай слюни! Перчатки, конечно, дрянь, но других пока нет. И смотри не гадь тут в пути.

Вот теперь можно и дух перевести.

Будущая герцогиня Эшмонт жива, в целости и сохранности. Кровь не пролилась, разве что Боллард мог насчитать на себе, как напоминание о сегодняшних событиях, с дюжину синяков и ссадин. И все-таки, несмотря на эти приятные мысли, Рипли понимал, что ему понадобится некоторое время, чтобы успокоиться, ведь он едва не потерял над собой контроль и не превратил Болларда в кровавое месиво.

Глубоко вздохнув, он закрыл багажное отделение, сел в дилижанс и приказал кучеру трогаться. Но едва они тронулись с места и Рипли уселся поудобнее, как леди Олимпия подскочила, закинула руки ему на плечи и с пафосом воскликнула:

– Право же, вы настоящий герой!

И поцеловала!

Глава 6

Она поцеловала его в щеку, потому что переволновалась, или так подсказал бы Рипли ум, если бы по счастливой случайности в данный момент работал. Так вот: если бы действительно работал, то велел бы хозяину оттолкнуть леди и сказать что-то вроде «не глупите!», – но, увы, ум не работал. Рипли сжал Олимпию в объятиях и поцеловал в губы, причем отнюдь не по-братски, а со страстью, отчаянием, яростью и прочими досадными чувствами, с которыми, как ему казалось, он справился всего минуту назад. И в первую очередь это было простое плотское вожделение.

Он почувствовал, как она напряглась, и уже собирался отстраниться, но потом ее нежные губы принялись отвечать на его поцелуй, и у них был необыкновенный вкус: свежести, сладости и чего-то еще. Он не знал, да ему, впрочем, было все равно.

Олимпия и понятия не имела, как надо целоваться, но и это ему тоже было безразлично. Рипли просто нравился вкус этих сочных нежных губ. Во всяком случае, он-то умел целоваться и очень надеялся, что девушка тоже быстро научится.

Олимпия таяла в его объятиях и была словно создана для них, и на миг Рипли забылся от нахлынувшего восторга, облегчения, удовольствия и других, менее понятных ему ощущений.

Тут залаяла собака, и звуки эти пробудили его от того бездумного состояния, в которое впал. Рипли отстранился, потому что в тот же миг, когда его ум пусть и запоздало, но заработал, понял, что совершил невероятную глупость. Какой смысл ее отталкивать, если это он сам обратил невинный благодарный поцелуй в нечто такое, чего не должно было случиться.

– Будь я проклят! Ну почему никто вам не сказал, что надо держаться подальше от мужчины, который только что дрался?

– Вы меня сами поцеловали! – воскликнула Олимпия, и глаза ее в этот миг сделались огромными и, кажется, синими, хотя разве можно сказать наверняка в пасмурный день в темном нутре кареты?

– Нет, вы первая! – возразил Рипли.

– В щеку!

– В щеку, в губы… Какая разница? Неужели нужно объяснять очевидное? Я мужчина.

– Похоже, да, поскольку я не понимаю. У меня шестеро братьев, дрались они предостаточно, но мне и в голову не приходило… А Боллард… Почему он назвал меня шлюхой?

– Полагаю, чтобы побольнее уколоть, заставить вернуть ему собаку, – сказал Рипли.

Он все еще чувствовал разочарование. Если подумать, в этом поцелуе не было ничего особенного, но вполне могло бы быть. Ну как он допустил такую оплошность? Ведь эта девушка – невеста Эшмонта!

– Никто никогда не принимал меня за даму полусвета, – продолжала рассуждать Олимпия. – Я же в очках.

– Ну и что? Они придают загадочность.

Она уставилась на него, но Рипли решил не обращать внимания, отчаянно пытаясь найти выход из двусмысленного положения, в которое сам себя поставил.

– Виной всему платье: слишком вызывающее, – нашла наконец причину Олимпия. – Благовоспитанные дамы и старые девы таких не носят.

– Ну какая же вы старая дева? Вы невеста герцога.

– Не пытайтесь сменить тему! Для кого предназначался этот туалет?

– Откуда мне знать?

– Наверняка для куртизанки. – Олимпия разгладила юбки. – Или для веселой вдовушки. По намекам я миссис Торн догадалась, что она за что-то обязана вам.

– Не мне, – возразил Рипли, – а моей сестре.

Если бы ее светлость леди Блэквуд присутствовала на свадьбе, то Рипли сумел бы убедить ее помочь догнать леди Олимпию, и тогда сбежавшая невеста не ушла бы дальше садовой калитки.

Но нет: Алиса находилась в то время в тридцати милях от Лондона, у тети Джулии, по какой-то неясной причине.

Блэквуд как-то туманно это объяснил, но, с другой стороны, они почти не разговаривали, все время говорил один Эшмонт – насчет своей свадьбы… с девушкой, которую минуту назад Рипли поцеловал, неверно истолковав невинный поцелуй в щеку.

– Вы, несомненно, с ней встречались. Она, возможно… ну да ладно. Если встречались, то знаете, какова она.

– Прекрасные волосы цвета воронова крыла и зеленые глаза, – кивнула леди Олимпия. – Я была поражена до глубины души, когда узнала, что она выходит за Блэквуда. Мне она казалась благоразумнее.

Рипли тоже так казалось…

– Но вы же приняли предложение Эшмонта, – напомнил он. – А он ведь один из нас.

– Вашей сестре не нужно было думать о пятерых младших братьях и расточительных родителях, а еще о том, что годы идут и шансы на замужество тают. И наверняка несколько лет кряду не называли самой занудной девицей сезона, – сказала Олимпия. – Я начала поддаваться панике, да и родители тоже.

– У вас еще есть время, – возразил Рипли. – Да и насчет занудства я сильно сомневаюсь.

– Вы же не знаете, какая я на самом деле, – возразила она мрачно. – Я могу рассуждать о редких изданиях, старинных собраниях и гравюрах на медных пластинках до тех пор, пока мой собеседник не свалится в глубокий обморок. Хуже того: у меня есть система, на создание которой меня вдохновил американский президент, мистер Томас Джефферсон, применивший для классификации книг в библиотеке научные таблицы Бэкона. Только мой метод еще сложнее, и я могу говорить на эту тему раз в двадцать дольше, чем мои слушатели способны слушать.

Рипли смотрел прямо перед собой – вид открывался не слишком привлекательный: спина кучера да лошадиные зады, – а теперь повернул голову, чтобы взглянуть на спутницу. Она же устремила взор в переднее окошко, сурово сжав губы… губы, которые целовал всего минуту назад.

Рипли тут же сказал себе: это не первая его ошибка, да и наверняка не последняя. Не зря же их окрестили «бесчестиями»: за добродетельный образ жизни так не назовут.

– Может, вам просто скучно, – предположил герцог. – Может, у вас слишком живой и обширный ум для той компании, что вы водите: хорошие послушные девочки, куча правил на каждую чепуху, – может, вы без конца рассуждаете о книгах только потому, что никто вас все равно не понимает? А это по крайней мере забавляет – видеть, как у них стекленеют глаза.

Ему раньше и в голову не приходило, что ей могло быть скучно. Он-то полагал, что леди Олимпия ничем не отличается от прочих девушек из приличных семей и достойно представляет общество, к которому принадлежит, поэтому теперь, узнав ее – давно ли? Два часа, три часа назад? – был поражен. По идее, ей полагалось попасть в беду задолго до сегодняшнего дня.

Олимпия энергично захлопала ресницами, и он заметил, как по ее щеке скатывается слеза, но она поспешила ее смахнуть.

– Не сомневаюсь, что вы судите по собственному опыту. Вам-то легче легкого справиться со скукой: совершил какую-нибудь пакость – и развеселился. Женщинам такое не дано: мы должны вести приличествующий образ жизни, чтобы всем нравиться.

– Одевайтесь смелее, вот и будете нравиться. Мужчины устроены очень просто, и вряд ли мне стоит объяснять это вам, у которой целая орава братьев. Вот, к примеру, то, что на вас сейчас надето, подчеркивает фигуру, черное кружево придает флер загадочности и намекает на опасность…

– О господи! О чем вы? Ну какая может исходить опасность от старой девы в очках?

– Ах как вы ошибаетесь! Разве вы не заметили, как обрадовался Боллард, когда понял, что драться предстоит только со мной, не с вами? Одевайтесь, как опасная женщина, и мужчинам будет все равно, что вы говорите: их мозг переключится на совсем иное.

– Не верю своим ушам! Герцог Рипли предлагает мне вести себя как куртизанка!

– Вовсе нет, это просто совет: если хотите, братский, у меня ведь есть сестра.

– И она, без сомнения, имеет на вас огромное влияние, что каким-то не до конца понятным образом обусловило вечную благодарность одной модистки из Патни.

– Она не всегда жила в Патни, – заметил Рипли, радуясь возможности вернуться к исходной теме.

Ему очень хотелось побольше узнать о системе, которую придумала леди Олимпия, и не хотелось, чтобы она плакала из-за того, что какие-то узколобые болваны находили ее скучной.

От подобных мыслей Рипли начинал испытывать некое беспокойство и предпочел бы выбросить их из головы.

Другое дело портниха.

– Миссис Торн, под другим именем, была одной из самых популярных модисток Лондона – до того, как вышла замуж за мистера Кефтона, – начал Рипли. – Она трудилась не покладая рук, а он спускал все, что она зарабатывала и кое-что сверху. Однажды явились приставы и забрали все, что называется, до нитки. Кефтон пустился в бега. Моя сестра, ее преданная клиентка, поведала эту печальную историю мне и попросила помочь. Я открыл швейную мастерскую под вымышленным именем – Торн. Это было необходимо, чтобы сбить со следа кредиторов неверного супруга, да и его самого, если вдруг вздумает вернуться и разнюхать, что к чему.

– А теперь она процветает, обшивая куртизанок и веселых вдовушек? – усмехнулась Олимпия.

– Скажем так, она нашла свою нишу, – уклончиво ответил герцог.

– Другими словами, к ней вы привозите своих любовниц, – уточнила Олимпия. – Вся ваша троица. Даже не сомневаюсь. Так и вижу карикатуру: грудь вываливается из корсажа, черное с розовым исподнее вылезает на обозрение, а подвязки…

– Знаете что, – предложил Рипли, – давайте прекратим обсуждение нижнего белья, а то у меня разыгрывается фантазия.

Перед его мысленным взором действительно появились груди без оков корсажа: совершенно нормальная фантазия для мужчины, – но думать о чем-то подобном в данный момент было неразумно, и он задвинул этот образ куда подальше. Это оказалось нелегкой задачей, если учесть, что рядом с ним сидела девушка, и корсаж ее был у него, так сказать, под самым носом.

Рипли заставил себя обозревать спину кучера, сверху вниз и снизу вверх, и лошадей, пока они – с неторопливостью, которая казалась ему пыткой, – проезжали Патни.

– Это ничего не изменит: все равно об этом будут болтать, да еще и приукрасят, – заметила Олимпия.

– Нам предстоит ехать не меньше получаса, – решил сменить тактику Рипли. – Сегодня я выловил из Темзы пьяную невесту, чуть не задушил наглеца и спас собаку, а теперь хотел бы вздремнуть. Прошу вас, поговорите о чем-нибудь не столь увлекательном, о чем-нибудь умиротворяющем…

Она подняла голову.

– Вы же не хотите, чтобы я объяснила, по какому принципу классифицирую книги в библиотеке?

– Именно этого я и хочу. Расскажите все, не упуская ни единой подробности.

«Их бесчестиям» было свойственно разрушать все, что попадалось на пути. Окружающий мир не мог устоять перед их напором и спешил убраться подобру-поздорову как можно быстрее и дальше. Но не так-то просто справиться с будущей родней и гостями на свадьбе. Нет, гостей, конечно, можно было напоить шампанским и скормить им «утку» о невесте, внезапно сраженной болезнью. Другое дело будущие родственники. Даже заручившись поддержкой лорда Фредерика утихомирить эту компанию оказалось непросто, особенно лорда Ладфорда, который возложил вину исключительно на Эшмонта.

Олимпия – девушка разумная, заявил он. И ни за что бы не сбежала. Не иначе, ее вынудили или заставили хитростью! Она бы не допустила, чтобы на ее счет злословили. Похоже, «его бесчестие» не умеет обращаться с порядочными девушками деликатного воспитания, а тем более с той, что оказала ему великую честь, согласившись стать его женой.

К счастью, Эшмонт на этот раз не полез в драку. Ему так не терпелось оправиться на розыски, что он попросту ничего не слышал.

Мало-помалу всех удалось успокоить: лорд Фредерик мог собой гордиться. И поскольку предусмотрительный Блэквуд приказал подать лошадей задолго до того, как все улеглось, оба герцога смогли наконец выехать и вскоре были уже в Кенсингтоне.

Эшмонту это «вскоре» показалось вечностью, которую он потратил на то, чтобы проклинать на все корки собственного дядюшку и прочих, кто имел обыкновение делать из мухи слона, что задержало поиски. Затем, поскольку устранять с дороги источник сведений было неразумно, герцогам пришлось сначала отогнать орду мальчишек, набежавших неизвестно откуда и вызвавшихся придержать лошадей.

– Мы ищем невесту, – сообщил Эшмонт. – Не видел ли кто? В подвенечном платье? Ее сопровождал высокий джентльмен…

Мальчишки переглянулись, потом уставились на Эшмонта, явно намекая на вознаграждение.

Герцог достал монету.

– Итак, фата и все такое. Нельзя не заметить. Шиллинг первому, кто сможет сообщить мне что-нибудь полезное.

Ответа не было.

– С тем же успехом они могли сбежать и отсюда, как и из Лондона, – шепнул он Блэквуду, вынимая вторую монету, и громко произнес: – Два шиллинга тому, кто наведет меня на след.

Герцог заметил, как один из мальчишек прошептал что-то на ухо младшему, весьма странно одетому. Под слоем грязи можно было угадать невинное выражение лица и светлые волосы. Малыш покачал головой в ответ на предложение старшего, который поспешил отойти.

Эшмонт взглянул повнимательнее и крикнул:

– Эй, ты там! Я вожака вижу за двести шагов!

Вытаращив глаза, маленький мальчик – само недоумение! – смотрел на товарищей.

– К черту их всех! – воскликнул Эшмонт. – Это я тебе говорю, старина жокей!

Дело в том, что при более внимательном рассмотрении он понял, что мальчишка нацепил на себя ветхие остатки того, что выглядело как костюм для верховой езды, а штуковина на голове оказалась желтым картузом на два размера больше нужного.

– Кажется, его милость обращается к тебе, Джонси, – сказал один из мальчишек.

– Думаешь, будь я жокеем, нацепил бы это? – спросил мальчик с жутким акцентом лондонского простонародья.

Блэквуд, более искушенный по части диалекта кокни, перевел Эшмонту его слова и, раз выступив в роли переводчика, взял продолжение беседы на себя:

– Иди сюда: потолкуем!

– Ниче не знаю! – отрезал Джонси.

Остальные подхватили:

– Ниче не знаем!

Блэквуд тронул лошадь и проехал немного вперед, на ходу показывая крону так, чтобы видел только Джонси. Серебряная монета только и успела, что ярко сверкнуть, прежде чем исчезнуть в кармане Блэквуда. Мальчик подошел и, сложив руки на груди, с вызовом проговорил:

– Здорово.

– Уверен: будет еще лучше, когда ты ее получишь, но только если расскажешь, что видел и слышал, когда тут были джентльмен и невеста, – сказал Блэквуд.

– Так он, может, был тут, а может, и нет, – сказал мальчик. – Но если и был, то, припоминаю, вроде как дал нам кое-что блестящее.

Соверен? Почему бы и нет. Никто из «их бесчестий» не отличался скаредностью, однако именно Рипли с большой долей вероятности мог бы бросить уличным мальчишкам целый фунт, чтобы заставить хранить молчание.

– Тогда что же ты ничем не побалуешь себя, обладая таким богатством? – поинтересовался Блэквуд.

– А потому как не желаю, чтобы меня пришили, – заявил мальчишка и провел рукой по горлу. – Денежка в таком месте, где ее никому не достать!

Если кто-то узнает, что у парня в руках целое состояние, ему грозит опасность даже здесь, в Кенсингтоне. Да и не похож он на обычного обитателя этих мест: смахивал скорее на городского уличного мальчишку, нежели на деревенского оборванца, – и, может, поэтому остальные признали его своим вожаком, хотя он и не вышел ростом. Оставалось лишь догадываться, сколько ему лет.

И откуда этот потрепанный жокейский костюм?

– Это не будет нарушением твоей священной клятвы, если покажешь мне, куда они поехали. Сейчас у меня нет при себе соверена, но я посажу тебя к себе на лошадь, ты покажешь мне дорогу, и я дам тебе за это крону, как и обещал.

Он сделал правильное предложение. Мальчишка округлил глаза поразительно синего цвета, в которых ясно читалось желание получить деньги, потом оглянулся на свою компанию и покачал головой.

Нагнувшись, Блэквуд подхватил его и посадил в седло перед собой. Парнишка, несмотря на громкий протест – вопли насчет похищают-убивают и все такое, – всерьез не сопротивлялся. Герцог поскакал прочь, за ним последовал Эшмонт, а уж следом – ватага мальчишек, которые с громкими воплями бросились в погоню, но мало-помалу отстали, не в силах угнаться за лошадьми. Блэквуд, который счел, что удалился на небезопасное расстояние, остановил коня и сказал:

– Отличное представление, Джонси! А теперь показывай-ка дорогу.

Что-то пощекотало Рипли по носу, и он открыл глаза.

В такт покачиванию кареты его лица касались цветы, те самые, что украшали дамскую шляпку.

Мгновенно пробудившись, он обнаружил в своих объятиях будущую герцогиню Эшмонт. Она тоже уснула, невзирая на рывки и толчки, сопровождавшие ход их легкого экипажа, и уснула крепко, судя по тому, как вздымалась и опадала ее грудь.

Стоит ли удивляться, сказал себе Рипли, учитывая, сколько бренди выпила дама и события сегодняшнего дня. И вчера ночью она вряд ли спала, хотя причина ее бессонницы сильно отличались от той, что не дала спать ему.

И стоит ли также удивляться, что его рука сама нашла ее плечи. Он спал или по крайней мере дремал. К нему прислонилось теплое женское тело, и он привлек это тело к себе, повинуясь инстинкту.

Сейчас в игру вступали другие инстинкты, и в нем разыгрались фантазии, которые в других обстоятельствах можно было бы только приветствовать, но в данный момент они были чертовски некстати.

И все же ему ужасно не хотелось будить Олимпию.

Стараясь не шевелиться, Рипли выглянул в окно и, чтобы отвлечься от мыслей, которые только раздражали, стал думать о придуманной ею странной системе.

Вместо того чтобы расставлять книги как обычно – по алфавиту или там по размеру, – Олимпия распределяла их по разделам: например, «история», «философия», «изящные искусства». Каждый крупный раздел имел подразделы более узкого направления. Последнее, что он вспомнил из ее рассказа, как трудно ей было решить, как поступать с собраниями сочинений, в частности с трудами Дианы де Пуатье.

Пока Рипли обдумывал все «за» и «против», на него навалились воспоминания и обрывки сна: вот женщина падает в его объятия с библиотечной лесенки… он сам в безумной погоне по улицам Лондона за подвенечным платьем, которое парило у него над головой точно воздушный змей… книги, вываливающиеся из окон домов, мимо которых он бежал.

Направление его мыслей сменилось – от книг к мечтам, и он почти не обращал внимания на вид за окном, пока вдруг карета не замедлила ход и не остановилась. Очнувшись от мечтаний, он посмотрел, что там такое. Впереди маячил Ричмондский мост. Они стояли возле заставы.

Его спутница пошевелилась, подняла голову и, взглянув на него, испуганно отпрянула.

– Поздно смущаться: мы спали вместе! – усмехнулся Рипли.

Олимпия была уверена, что испачкала его шейный платок своей слюной и что на ее помятом лице отпечатались складки лацкана его сюртука.

Она заснула в объятиях одного из «их бесчестий», причем вовсе не того, за которого собиралась замуж. Более того, ей было так уютно покоиться на его твердой груди, когда его сильная рука обнимала за плечи.

Хорошо, что за все эти годы ни одному мужчине не пришло в голову попытаться сбить ее с пути истинного, потому что она, кажется, поддалась бы с легкостью и охотой.

– Будь я на вашем месте, не стала бы этим хвастать, – сказала Олимпия. – Вы и не первый вовсе. Бывало, во время грозы Кларенс вопил и плакал до тех пор, пока ему не разрешали забраться ко мне в постель.

– Теперь я знаю, что надо делать, если вдруг разразится гроза, – ответил Рипли. – У вас съехала шляпка.

Она повернулась к окну, однако в мутном стекле проще было рассмотреть Ричмонд, чем собственное отражение.

– Ничего не видно, – сказала она расстроено и повернулась к нему. – Поправьте, прошу вас. Тетя непременно спросит, каким образом на мне оказалось такое платье. Не хватало еще предстать перед ней с растрепанной головой.

– А как насчет грязного свадебного платья и фаты, завернутых в холстину, и огромного пса в придачу? Сомневаюсь, что она начнет придираться к таким пустякам, как съехавшая набок шляпка.

– Тетя Делия завзятая модница, – сказала Олимпия. – Вот как раз из-за шляпки она и поднимет шум.

Приладив шляпку, Рипли некоторое время задумчиво смотрел ей в лицо, а она едва сдерживалась, чтобы не отвести глаза и не оттолкнуть его руку, затем передвинул на другую сторону. Примерив так и этак раз пять, он поднял руки в жесте отчаяния и заявил: