Текст книги "Этика и животные. Введение"

Внимание к другим животным

Другие животные имеют значение, поскольку, как и у нас, их жизни могут пройти для них лучше или хуже. Они одушевленные существа, у которых есть интересы и которые могут достичь благополучия. Им может быть нанесен вред, когда их интересы ущемляются, а их благо подрывается. В идеальном мире мы могли бы жить в гармонии друг с другом и с остальными животными, там не было бы конфликтов, а интересы каждого были бы удовлетворены. Но мы не живем в идеальном мире. Поскольку нам приходится принимать решения о том, как поступать этично, когда интересы вступают в конфликт, как нельзя более полезным окажется наличие теоретического аппарата, который выступит ориентиром для нашего мышления и наших действий. К счастью, философы разработали ряд таких теоретических аппаратов, помогающих нам проложить курс по сложной этической местности. Обычно такие аппараты называют нормативными этическими теориями, и в принципе они нередко конфликтуют друг с другом, но во многих случаях все же приводят к одним и тем же общим выводам касательно направленности действий. Они предлагают нам основания разных типов для такого-то или такого-то действия, однако в некоторых случаях, как мы не раз убедимся в этой книге, их можно использовать вместе друг с другом, чтобы они могли поддержать более инклюзивный способ рассмотрения наших этических обязательств перед другими животными.

Утилитаризм

Одна из сильнейших этических теорий, формулирующих то, какое внимание мы должны уделять другим животным, – это утилитаризм. Утилитаризм как теория на фундаментальном уровне занимается максимизацией удовольствия и минимизацией боли для всех тех, на ком сказывается то или иное действие, и несложно понять, что заставило отца-основателя классического утилитаризма Иеремию Бентама распространить эту теорию и на других животных. Бентам прямо обратился к вопросу, который мы изучили в предыдущем разделе, но для него важны удовольствия и боль. Он прославился своим утверждением о том, что может иметь значение не «количество ног, наличие шерсти на коже или завершение os sacrum… Что еще должно прочерчивать эту непреодолимую границу? Способность разума или, возможно, способность речи?.. Вопрос не в том, могут ли они рассуждать или могут ли они говорить, но в том, могут ли они страдать» [Bentham, 1789, ch. 17, note 122; Бентам, 1998, с. 372]. Утилитаристы включают всех одушевленных существ, которые могут страдать, в свое исчисление, чтобы определить, какие действия правильны, а какие нет. Если определенный план действий приведет к большему страданию, чем к удовольствию всех тех, на ком он сказывается, тогда такие действия в этическом отношении недопустимы. Неважно, чьи страдания возрастают – кротов или людей, и чьи удовольствия – вомбатов или женщин. Как только все эти величины сложены и сравнены, этически необходимо придерживаться плана действий с наименьшим страданием.

Питер Сингер, которого часто считают «отцом современного движения за права животных», отстаивает более сложную версию утилитаризма, чем у Бентама. Это утилитаризм предпочтений, который приложим ко всем существам с предпочтениями, и на самом деле он не имеет никакого отношения к «правам» животных как таковым. Сингер, как и утилитаристы до него, интересуется увеличением удовольствия и минимизацией страдания, а не определением прав, особенно тех, что не могут быть отменены соображениями большего блага. С точки зрения утилитаристов, которые стремятся получить наилучшие результаты, когда все нравственно значимые интересы приняты во внимание, права можно нарушать, если это повысит уровень общего блага. По словам Сингера, если какое-то существо страдает, это страдание должно приниматься в расчет вместе с похожим страданием других, и не важно, к какому виду относится страдающее существо. И если в ситуации, когда заинтересованность каждого в том, чтобы не страдать, учтена, выясняется, что действие, которое приведет к наименьшему общему страданию, предполагает причинение определенного страдания или даже смерти, например, козлам или гиббонам, тогда такое действие будет оправдано. Важно отметить, что если наименьшее общее страдание будет проистекать из страданий вашей бабушки, тогда это тоже правильный ход действий. Однако, с точки зрения Сингера, есть разница между убийством козла и вашей бабушки, даже если это убийство совершается безболезненно. Хотя всякому похожему страданию уделяется равное внимание, безболезненное убийство козла может быть оправдано, тогда как безболезненное убийство вашей бабушки – нет. Дело в том, как предполагается, что ваша бабушка может в явном виде сформулировать свое предпочтение продолжать существовать, в отличие от козла, который этого не может. Согласно Сингеру, причинение страдания существу или ущемление его интересов является действием неправильным только тогда, когда это действие не может повысить наибольший объем удовлетворения интересов при прочих равных условиях. Говоря иначе, если способ повысить уровень общего счастья или удовлетворения интересов людей и других животных предполагает причинение некоторым существам, людям или нет, страдания, тогда причинение такого необходимого страдания оправдано. Причинение ненеобходимого страдания людям и другим животным, при прочих равных условиях, не оправдано. С точки зрения Сингера, причинение какому-либо животному страдания – это этический вопрос, и такого причинения следует избегать, особенно если есть иные варианты действий. Однако, если единственный план действий, который повысит всеобщее благо людей и других животных, включает определенное страдание, тогда он и будет считаться этичным.

Позиция Сингера, как и других утилитаристов, является эгалитарной, поскольку она требует того, чтобы мы одинаково принимали по внимание все интересы, независимо от того, чьи они. Однако равное рассмотрение не означает тождественного отношения. Заинтересованность лошади в хорошем корме и заинтересованность вашего брата в хорошей еде – это равные интересы, и если бы был способ удовлетворить их, тогда это позволило бы повысить уровень общего счастья. Однако порядок удовлетворения этих интересов будет разным. Ваш брат, может, и «жрет как лошадь», но на самом деле его вряд ли устроил бы лошадиный корм, а лошадь, скорее всего, почти не притронулась бы к блюдам, которые обычно потребляет ваш брат. Равное рассмотрение равных интересов часто будет требовать весьма разных действий, способных эти интересы удовлетворить.

Как мы увидим в главе IV, одна из наиболее спорных для таких утилитаристов, как Сингер, проблем заключается в применении животных в инвазивных биомедицинских исследованиях. В основном оправдание такого рода опытов на других животных, пусть даже болезненных, является утилитаристским. Многие из тех, кто проводит эксперименты на других животных, полагают, что боль и стресс, причиняемые крысам и кроликам в лабораториях, намного меньше, чем если бы опыты проводились на людях. Они утверждают, что ожидаемые выгоды обещают перевесить боль, страдания и смерть, с которыми подопытные животные сталкиваются в таких экспериментах.

Правовые концепции

Защитники прав животных, например, философ Том Риган, не согласны с такими утилитаристскими взглядами. Дозволение использовать животных очевидным образом исходит из того, что все животные (и люди, и не-люди) должны считаться средствами для какой-то цели, а не индивидами, к которым нужно относиться с должным уважением. С точки зрения Ригана, вы не должны рассматривать каждый случай отдельно, пытаясь определить, основываясь на удовольствии, боли, фрустрации, удовлетворении и т. д., допустим он или нет.

Отчаяние теленка так и бросается в глаза, от него становится не по себе; отвратительна пульсирующая боль шимпанзе с электродами, вставленными ей в мозг; медленная мучительная смерть енота, попавшего в капкан, – настоящая агония. Однако неправильным во всех этих случаях является не боль, не страдание, не лишение. Фундаментальное зло в самой системе, которая позволяет нам считать животных нашими ресурсами, которые существуют для нас [Regan, 1985, p. 13–26].

По Ригану, все нормальные взрослые люди и другие животные – это, как он их называет, «субъекты жизни», у которых есть неотъемлемая ценность и которые в таком качестве заслуживают должного уважения. Утилитаристы, поскольку они сосредоточены на рассуждениях о большем благе, сводят индивидов к их полезности для чего-то большего, чем они сами, превращая их в нечто ценное лишь в инструментальном смысле. Часто утверждается, что утилитаристы считают людей и других животных всего лишь контейнерами ценности, а не существами, ценными сами по себе. Утилитаристы не могут уважать уникальную внутреннюю ценность индивидуальных жизней. Чтобы защищать эту ценность, мы, по словам Ригана, должны признать то, что у всех субъектов жизни есть права. Субъекты жизни – это существа с относительно сложной ментальной жизнью, которая включает восприятия, желания, верования, воспоминания, намерения и по меньшей мере минимальное чувство будущего. Можно в некоторой степени обсуждать, кто именно является субъектом жизни. (Например, есть ли такая ментальная жизнь у осьминогов? А что сказать о летучих мышах?) Однако основная идея состоит в том, что жизни этих индивидов им важны, и именно это обосновывает их ценность, и именно поэтому у них есть права.

Правовая концепция утверждает, что относиться к субъектам жизни как к ресурсам – это несправедливость, которую можно только устранить, но нельзя реформировать. Как пишет Риган, «реформировать несправедливость – значит ее продолжать»[8]8
  Regan T. The Philosophy of Animal Rights // Culture & Animals Foundation [Электронный ресурс]. URL: www.cultureandanimals.org/pop1.html.


[Закрыть]. Несправедливая эксплуатация других животных для получения еды, для научных исследований или развлечения должна быть уничтожена. Правовая позиция часто считается абсолютистской, поскольку она противостоит призывам улучшить благополучие животных, игнорирующим, однако, более общие структуры эксплуатации, в которых они существуют. В главе VII мы будет изучать то, как такая позиция определяет общественный активизм.

Феминистская этика

Феминистские исследовательницы подняли ряд вопросов относительно адекватности как утилитаризма, так и правовой концепции как ориентиров нашего действия и внимания, обращенного на животных. Альтернативная теория, названная Джозефиной Донован и Кэрол Адамс феминистской этикой заботы, включает ряд проницательных критических аргументов против господствующих этических взглядов [Donovan, Adams, 2007]. Хотя в феминистской традиции заботы есть некоторые вариации, большинство ее сторонников отвергают отстраненные подсчеты утилитаризма и излишние упрощения и абсолютизм правового подхода. Феминистская этика заботы видит в других животных существ, с которыми мы находимся в определенных отношениях, и именно в пределах этих сложных отношений животные требуют нашего этического внимания. Некоторые из таких отношений – отношения зависимости, например, с животными-компаньонами, другие – властные отношения, например, в тех случаях, когда жизнь и в конечном счете смерть животных контролируется экономическими и политическими интересами. Внимание к личным и политическим силам, оформляющим наши отношения, играет важнейшую роль в ориентации наших действий, наряду с заботой и уважением к другому. Конечно, внимание к опыту индивидуального животного также важно. Чтобы этически отвечать на потребности и интересы других животных, этические агенты должны развивать навыки эмпатии, позволяющие им понимать опыт другого, а также соотносить этот опыт с более общим социальным, политическим и экономическим контекстом [Cuomo, Gruen, 1998; Gruen, 2009]. Взаимодействуя с другими животными, мы чаще всего занимаем определенную дистанцию по отношению к их боли, стрессу, страху, растерянности и страданию. Развитие эмпатии и сознания того, как другие переживают мир в своей опыте, – это, следовательно, одна из этических обязанностей, проистекающая из феминистской этики заботы. Без такого сознания мы не можем знать, в чем нуждается другое животное и чего хочет, что его волнует, когда оно расстроено, а когда довольно, а потому мы не можем точно ему ответить, пока не выработаем такого сознания. Поскольку не-люди не могут в явной форме сказать нам, в чем они заинтересованы, мы должны развить навыки, позволяющие нам понимать их, несмотря на наши различия.

Подход способностей

Сделать это мы можем, в частности, за счет определения интересов, имеющихся у других животных, интересов, которые в случае их удовлетворения ведут к процветанию животных. Марта Нуссбаум в своих работах составила особый список, который служит расширением подхода способностей, который она вместе с Амартией Сеном разрабатывала для людей и не-человеческих животных [Nussbaum, 2006a]. Это объективный список того рода, что я обсуждала в предшествующем разделе, а потому у него есть определенные недостатки, свойственные объективным теориям благополучия – в частности, у индивида могут быть все вещи по списку, но он все равно может не ощущать благополучия. Тем не менее эта концепция может оказаться менее проблематичной в случае не-человеческих животных, чем людей, по той именно причине, что она предоставляет общий ориентир, позволяющий отстаивать индивидуальное процветание, не полагаясь на субъективный опыт других животных, который часто очень сложно достоверно установить.

Согласно Нуссбаум, стандартные взгляды, особенно утилитаризм, не учитывают в должной мере ценность тех видов деятельности, которые необходимы для достойной жизни. Так, она пишет:

В хорошей жизни животного или человека множество разных аспектов – движение, чувства, здоровье, сообщество, достоинство, телесная неприкосновенность, а также избегание боли. Некоторые ценные аспекты жизни животных не обязательно ведут к боли, если они становятся недоступны. Животные, как и люди, часто не скучают по тому, чего они не знают, и трудно представить, чтобы животные, запертые всю свою жизнь в тесных клетках, могли мечтать о свободе передвижения, в котором им отказано. Тем не менее она остается ценной частью их процветания, и не только потому, что ее отсутствие приносит боль. Даже удобная неподвижность была бы для лошади, слона или гориллы чем-то неправильным. Этим созданиям свойственно жить жизнью, наполненной движением, пространством, сложными социальными взаимодействиями. Лишать их всех этих вещей – значит обрекать их на искаженное и бедное существование [Nussbaum, 2006b, p. B6–B8].

В своем подходе Нуссбаум видит усовершенствование стандартных подходов. Другие авторы указывали на то, что это и правда полезный способ развития нашего понимания утилитаристских обязательств или же наполнения конкретным содержанием тех прав, которые могут быть у животных. Нам не обязательно рассматривать здесь вопрос о том, сводится ли подход способностей к каким-то другим теориям. Он полезен тем, что составленный Нуссбаум список «обоснованных прав» способен помочь нам лучше сфокусироваться на ценностях, сформулированных в предшествующем разделе, и выделить конкретные, а не абстрактные варианты того, как мы наносим вред животным, пренебрегая их правами, или же, наоборот, помогаем им добиться процветания, защищая их способности [Nussbaum, 2004, p. 314–317]. Как могли бы сказать и защитники феминистской этики заботы, этот список оказывается полезным ориентиром для нашего эмпатического внимания. Вот некоторые из способностей или обоснованных прав из списка Нуссбаум (с моими комментариями).

1. Жизнь. По Нуссбаум, «все животные имеют право на продолжение своей жизни, независимо от того, есть ли у них соответствующий осознанный интерес». Как я уже упоминала, все интересы в конечном счете зависят от жизни, поэтому защита жизни животного является, при прочих равных условиях, главным способом отстаивания интересов индивида. Конечно, если жизнь полна нескончаемой боли, а потому равноценна жизни, которая не заслуживает того, чтобы ею жить, тогда продолжение такой жизни, возможно, не в интересах данного индивида. (Это может относиться ко всем животным, как людям, так и не-людям.)

2. Телесное здоровье. Оно может быть разным у разных видов, однако все животные нуждаются в правильном питании и питье, в защите от жестокости и пренебрежения.

3. Телесная неприкосновенность. Нуссбаум отмечает: «У животных есть прямые права, препятствующие нарушению их телесной неприкосновенности силой, злоупотреблением и другими формами вредного обращения с ними – независимо от того, является ли последнее болезненным».

4. Чувства, воображение и мышление. У животных, находящихся под контролем человека, решения относительно каждого аспекта их жизни принимаются за них. Это относится как к животным-компаньонам, так и к животным, живущим в специальных заведениях. Отстаивание этой способности означает то, что животным должен предоставляться выбор в условиях неволи, более богатые в экологическом смысле вольеры, а также ряд обогащающих их жизнь видов деятельности, благодаря которым животные могут проявлять типичное для их вида поведение.

5. Эмоции. Нуссбаум предполагает, что «[животные] имеют право на жизнь, в которой у них есть возможность привязываться к другим, любить и заботиться о других, причем эти отношения не должны обставляться принудительной изоляцией или намеренным запугиванием». Признание в животных эмоциональных существ поможет нам учесть их эмоциональные интересы.

6. Практический разум. Хотя, возможно, распространить на животных представление о том, что они заинтересованы в практическом разуме, не так просто, идея здесь в том, что, поскольку другие животные способны планировать свои действия, им должна быть предоставлена соответствующая возможность.

7. Игра. По Нуссбаум, это первостепенная для всех одушевленных существ способность, которая подкрепляет потребность в достаточном пространстве, свободе и доступе к другим сородичам.

Если удовлетворение таких способностей – обязанность этических агентов, тогда из этого могут последовать некоторые странные выводы, когда дело доходит до взаимодействия людей с дикими животными, а также с некоторыми животными, содержащимися в неволе. Например, должны ли мы вмешиваться в хищничество в дикой природе? Если содержащимся в неволе животным наносит травму присутствие других представителей их вида и если они, судя по всему, предпочитают оставаться в одиночестве, должны ли мы принуждать их жить с другими? (Это возвращает нас к вопросу о противопоставлении объективных и субъективных концепций блага.) Некоторые из этих вопросов мы рассмотрим в главе VI. Несмотря на все эти проблемы, подход способностей позволяет нам сфокусироваться на определенных потребностях и способностях других животных, предоставляя нам метод осмысления наших конкретных обязанностей перед ними.

Теория добродетели и континентальные подходы

Есть еще два теоретических аппарата, которые позволяют рассмотреть наши этические отношения с другими животными. Один недавно возник из континентальной философской традиции, другой – из этики добродетели. Ни тот ни другой не выступает ориентиром для действий в том же смысле, в каковом такими ориентирами являются стандартный правовой подход и утилитаризм. Подобно феминистской этике, эти традиции выступают с критикой аргументации, используемой стандартными подходами, поскольку обычно она чрезмерно упрощает и уплощает наш нравственный опыт, оставляя слишком многое вне поля зрения. Вместо того чтобы сосредоточиваться на защите прав или предупреждении страдания, посвященные животным работы, относящиеся к континентальной традиции или этике добродетели, заставляют нас глубже продумать наши отношения с животными и то, как эти отношения определяют наши представления о самих себе и нашей способности к действию[9]9
  Я благодарна Кэри Вейл за насыщенные разговоры обо всех этих подходах.


[Закрыть].

Континентальные философы ставят философские вопросы не так, как аналитические. Можно сказать, что континентальные философы обычно стремятся к более общему и всеобъемлющему исследованию, тогда как аналитические стараются свои аргументы сужать и заострять. Стандартные этические взгляды на животных возникли из аналитической традиции, и чтобы сохранить различие, некоторые авторы континентального толка стали вообще избегать разговоров об «этике». Однако, когда дело доходит до «вопроса о животном», уклониться от этики сложно. К концу своей жизни Жак Деррида ответил на этот вызов, рассмотрев сложные вопросы, поставленные «животным». Он указал на то, что взгляд животного ставит под вопрос не только нашу уверенность в мире, но и саму нашу человечность. Стоя голым перед своим котом, Деррида размышляет о том предмете, к которому кот как Другой привлекает его внимание, – об уязвимом человеке, ограниченном в своем понимании мира языком, но связанным с Другим конечностью тела. Кора Даймонд, которая также отвергает аналитические философские аргументы о наших этических взаимодействиях с другими животными, указывает на то, что мы должны видеть в других животных членов наших сообществ, которые притягивают нас к себе. Именно в силу этого притяжения мы приходим к признанию того, почему, например, недопустима в этическом плане жестокость [Diamond, 2001; Clarke, 1977]. Когда мы имеем дело с другими животными как созданиями-сотоварищами, мы признаем то, что у нас общая жизнь, и это признание позволяет нам видеть в них то, что они есть, а в нас – тех, кто мы есть.

Соответственно, некоторые теоретики добродетели недавно стали утверждать, что других животных использовать нельзя не потому, что это нарушение их прав или потому что в общем исчислении это создает больше страдания, чем какие-то альтернативные действия. Скорее, когда мы используем животных, нанося им ущерб или уничтожая их, мы демонстрируем нравственную ущербность, которая плохо сказывается на нас самих как этических агентах. Те черты характера, которые мы, возможно, связываем со зрелыми членами нравственного сообщества, – то есть доброта, чувствительность, сострадание, щедрость и ответственность – и есть те, что должны демонстрироваться в наших взаимодействиях с животными, как людьми, так и не-людьми. Розалинда Херстхаус после знакомства с альтернативными взглядами на животных признала:

Я начала видеть в своих установках, связанных с моим представлением о мясной еде, нечто ненужное, жадное, самонадеянное, детское, а в моем отношении к шопингу и готовке, когда я готовила роскошные обеды для вечеринок, – нечто ограниченное, грубое и даже распущенное. Я увидела некоторое противоречие между моим интересом и удовольствием от телевизионных программ, посвященных жизни животных, и наслаждением мясом… Не считая того даже, что у животных есть права, я начала понимать то, что и дикие животные, и те, кого мы обычно поедаем, обладают собственной жизнью, которой им должно быть дозволено наслаждаться. А потому я изменилась. Мое восприятие нравственного ландшафта, моего места и места животных сместилось [Hursthouse, 2000, p. 165–166].

Два последних типа подходов к этике животных помогают нам переосмыслить наши отношения с другими животными и начать признавать то, что сами наши представления о самих себе в конечном счете завязаны на наши мысли о животных и действия, направленные на них. Они, как и некоторые феминистские подходы, дают нам возможность, если только мы действительно готовы к размышлению и опираемся на собственную чувствительность, сострадание и эмпатию, принять нравственные требования, предъявляемые нам животными. Стандартные концепции дают нам внешний ориентир для действия, часто в абстрактном или отстраненном виде. Осмысление всех теоретических концепций способно предоставить нам и «внутренние», и «внешние», как их называют философы, основания относиться к животным этически. Внутренние основания, возникающие из размышления, позволяют нам видеть и действовать иначе, поскольку мы видим, что такое действие согласуется с нашим ощущением нас самих, нашими привязанностями, проектами и желаниями. При столкновении с непосредственным этическим затруднением, о котором мы пока не думали и для осмысления которого у нас, возможно, нет каких-то глубоких мотивов, мы тем не менее располагаем внешними основаниями, позволяющими защищать в наших действиях благополучие животных, – такое основание может быть, к примеру, в том, что соответствующее действие позволит соблюсти их независимую ценность или же, при прочих равных условиях, приведет к большему благу.

В научной литературе было немало споров между сторонниками всех этих теоретических подходов, которые, конечно, в философском отношении довольно интересны. Но мне не вполне ясно, поможет ли в конечном счете решение этих споров разобраться с многообразными, сложными и неотложными этическими проблемами, с которыми мы имеем дело при взаимодействии с другими животными. В следующих главах, вместо того чтобы пытаться разрешить эти споры или отстоять какую-либо одну конкретную нормативную концепцию, я в обсуждении этических притязаний, предъявляемых нам в самых разных контекстах животными, буду опираться на ресурсы всех этих подходов. Если мы можем начать видеть в других животных тех, кто предъявляет нам определенные претензии, если мы можем сделать эти претензии понятными нам самим и другим и правильно ответить на них, мы станем лучшими этическими агентами, обретем более крепкую и более сострадательную субъективность, которая, я бы сказала, соответствует более точному пониманию нашего места в животном царстве.