Текст книги "Говори"

Наш бесстрашный лидер

Прячусь в туалете, жду, когда минует опасность. Выглядываю в дверь. Директор Директор заметил в коридоре еще одного провинившегося ученика.

Директор Директор:

– А где справка об опоздании, мистер?

Провинившийся Ученик:

– Я за ней как раз иду.

ДД:

– Ходить по коридору без справки не разрешается.

ПУ:

– Знаю и очень волнуюсь. Поэтому и спешу, за справкой.

Директор Директор замирает, лицо у него как у Даффи Дака, которого в очередной раз обдурил Багз.

ДД:

– Ну давай тогда живо за справкой.

Провинившийся Ученик шпарит по коридору – улыбается, машет рукой. Директор Директор уходит в противоположную сторону, проигрывая в голове разговор, пытаясь сообразить, что пошло не так. Я слежу за ним и смеюсь.

Физра

Я бы физкультуру вообще запретила. За унизительность.

Мой шкафчик в раздевалке у самой двери, переодеваться приходится в кабинке в туалете. У Хезер из Огайо шкафчик рядом с моим. Она надевает форму заранее, под одежду. После урока снимает шорты, а футболку оставляет. Я даже переживаю за девчонок из Огайо. Их что, заставляют носить нижние футболки?

Из всех девчонок на этом уроке я знаю только Николь. В старом клане мы особенно не дружили. Когда начались занятия, она едва мне что-то не сказала, но вместо этого опустила глаза и стала завязывать шнурки на кроссовках. У Николь большой шкафчик в укромном, хорошо проветриваемом углу, потому что она в школьной футбольной команде. И переодеваться на людях ей пофиг. Она даже лифчик меняет: в одном, спортивном, ходит на все уроки, в другом – на физкультуру. Никогда не краснеет, не отворачивается, просто стоит и переодевается. Качки – они, видимо, все так. Если ты сильный, тебе плевать, что там говорят про твои титьки и задницу.

Конец сентября, мы начали играть в хоккей на траве. Хоккей на траве – штука грязная, в него играют в сырые пасмурные дни, когда того и гляди пойдет снег. И кто до этого додумался? Николь на поле просто зверь. Носится с такой скоростью, что за ней образуется стена вздыбленной грязи, которая окатывает всех, кто попадется на пути. Она как-то хитро дергает запястьем, и мяч летит в ворота. Николь улыбается и бежит обратно в центр поля.

Николь супер во всем, где есть мяч и свисток. В баскетболе, софтболе, лякроссе, футболе, волейболе, регби. Во всем. И на нее посмотреть – это совсем не сложно. Даже парни глядят на нее и учатся. Ну и еще она смазливая, это тоже полезно. Летом отломала себе кусок зуба в каком-то лагере для качков. Стала от этого еще смазливее.

Для учителей физкультуры Николь ну прямо свет очей. У нее есть Потенциал. Они смотрят на нее и видят будущие Чемпионаты Штата. Прибавки к зарплате. Однажды она забила нам тридцать пять раз, прежде чем моя команда пригрозила уйти с поля. Учитель поставил ее судить. Мы не только проиграли, но четыре девчонки пошли в медкабинет с травмами. Николь не любит церемониться. Ее спортивный девиз – «круши и мочи».

Если б она вела себя по-другому, было бы легче. Паршивый шкафчик, Хезер, которая вьется вокруг, как моль, холодное утро, когда сидишь в грязи и слушаешь, как тренеры расхваливают Николь, Принцессу-Воительницу, – это я готова вытерпеть и забыть. Но Николь ну прямо такая дружелюбная. Даже разговаривает с Хезер из Огайо. Сказала Хезер, где купить загубник, чтобы, если мяч прилетит в физиономию, не разрезать брекетами губу. Хезер теперь собирается завести себе спортивный лифчик. Николь ни разу не сволочь. Жаль, было бы гораздо легче ее ненавидеть.

Друзья

Рейчел со мной в туалете. Нет, поправка. Рашель со мной в туалете. Она поменяла имя. Рашель возвращается к европейским корням – тусуется с ребятами, приехавшими по иностранному обмену. Месяц и неделя в школе – а она уже научилась ругаться по-французски. У нее черные колготки со стрелками, подмышки она не бреет. Машет в воздухе рукой – и ты невольно начинаешь думать про молодых шимпанзе.

Поверить не могу, что мы были лучшими подругами.

Я пришла в туалет попытаться вставить на место правую линзу. Рашель размазывает тушь под глазами, чтобы выглядеть измученной и изможденной. Я думаю, не выскочить ли наружу, чтобы она снова на меня не зыркала, но в коридоре дежурит Волосатая, учительница английского, а я забыла пойти к ней на урок.

Я:

– Привет.

Рашель:

– М‐м-м.

И что дальше? Сохранять полное, незыблемое спокойствие, будто все в норме. Думать про лед. Про снег.

Я:

– Ну как жизнь? – Пытаюсь вставить линзу, попадаю себе пальцем в глаз. Все в норме, ага.

Рашель:

– Х‐гм. – Попадает кисточкой в глаз, трет его, размазывает тушь по лицу.

Не хочу я быть в норме. Хочу схватить ее за горло, потрясти и заорать, чтобы она перестала смешивать меня с дерьмом. Она даже не потрудилась узнать правду – и это называется подруга? Линза под веком складывается пополам. Правый глаз заливают слезы.

Я:

– Ай.

Рашель:

(Фыркает. Отходит от зеркала, поворачивает голову вправо и влево, восхищаясь черной мазней на скулах, которая напоминает гусиный помет.)

– Pas mal.[3]3
  Неплохо (фр.).


[Закрыть]

Вставляет в рот карамельную сигарету. Рашель страшно хочется закурить, но у нее астма. Вот и придумала Новшество, какого в девятом классе еще не слыхивали. Карамельные сигареты. Ученикам по обмену страшно понравилось. Еще немного – начнет пить черный кофе и читать книги без картинок.

Девчонка, которая по обмену, спускает воду и выходит из кабинки. Прямо супермодель, а звать типа Грета или Ингрид. Америка – единственная страна, где все подростки жирные? Произносит что-то иностранное, Рашель смеется. Ага, так она и поняла.

Я:

Рашель выдувает колечко дыма из карамельной сигареты прямо мне в лицо. Сдувает меня. Меня будто бросили как горячий блин на холодный кухонный пол. Рашель и Грета-Ингрид выплывают из сортира. Ни у одной к каблукам не прилипла туалетная бумага. Где справедливость?

Мне нужна новая подруга. Нужна подруга – и точка. Не настоящая, не близкая, чтобы меняться одеждой, ночевать друг у друга, хи-хи-хи, фу-фу-фу. Просто псевдоподруга, подруга на время. Подруга как аксессуар. Чтобы не выглядеть полной дурой.

Запись в дневнике за этот день: «Иностранный обмен ведет нашу страну к гибели».

Мне хезерно

Мы едем домой на автобусе, Хезер пытается силком затолкать меня в какой-то клуб. У нее появился План. Она хочет, чтобы мы вступили в пять клубов, по одному на каждый день недели. Главная проблема – найти клубы, где Подходящая Публика. Латинский клуб не подходит, Боулинг тоже. Хезер вообще-то любит боулинг – у нее в старой школе все играли, – но она посмотрела на наши дорожки и поняла, что Подходящая Публика туда ни ногой.

Мы доезжаем до дома Хезер, ее мама встречает нас у входа. Хочет знать, как прошел наш день, давно ли я тут живу, подкидывает всякие наводящие вопросики про моих родителей, чтобы выяснить, гожусь ли я в подруги для ее дочери. Мне пофиг. Молодец она, что вообще переживает.

В комнату к Хезер мы пойти не можем, потому что там еще ремонт. Забираем банку оранжевого попкорна и диетическую колу, лезем в подвал. Там ремонт уже сделали. И не скажешь, что это подвал. Ковер лучше, чем у нас в гостиной. В углу мерцает великанский телевизор, тут же бильярдный стол и спортивные тренажеры. Даже пахнет не как в подвале.

Хезер прыгает на беговую дорожку и продолжает строить планы. Она пока еще не полностью ознакомилась со школьными общественными организациями, но, с ее точки зрения, Международный Клуб и Избранный Хор для начала сойдут. Можем попробовать поучаствовать в мюзикле. Я включаю телевизор и лопаю ее поп– корн.

Хезер:

– Что делать будем? Ты куда хочешь вступить? Может, пойдем тьюторами к первоклашкам? – Она увеличивает скорость на дорожке. – А чего там твои прошлогодние друзья? Ты знакома с Николь? Но она вся такая спортивная, да? Я совсем не спортивная. Постоянно падаю. Ты что хочешь делать?

Я:

– Ничего. Клубы – дурь полная. Хочешь попкорна?

Она запускает дорожку еще быстрее, бежит со всех ног. Тренажер так громко гудит, что мне не слышно телевизора. Хезер грозит мне пальцем. Говорит, что это обычная ошибка всех девятиклассников – оставаться в стороне. Нечего бояться. Нужно проявлять инициативу, принимать активное участие в школьной жизни. Так завоевывают популярность. Она уменьшает скорость, вытирает лоб толстым полотенцем, которое висит сбоку. Несколько минут шагает, остывая, потом спрыгивает.

– Сто калорий, – сообщает она. – Хочешь попробовать?

Я содрогаюсь и протягиваю ей миску с попкорном. Она тянется мимо и берет ручку – школьную, фирменную, с пушистым шариком на конце – с кофейного столика.

– Нужно составить план, – произносит она торжественно. Рисует четыре клетки, потом пишет в каждой из них: «Четверть». – Ничего у нас не получится, если не поставить цели. Все так всегда говорят, и это сущая правда. – Открывает банку с кока-колой. – У тебя какие цели, Мел?

Я раньше тоже была как Хезер. Я что, так сильно изменилась за два месяца? Она довольная, заводная, в хорошей форме. У нее славная мама и крутой телик. Но она как собачка, которая постоянно запрыгивает тебе на колени. Постоянно ходит со мной по коридорам и болтает как заведенная.

Моя цель – добраться до дому и вздремнуть.

Прятаться

Вчера Волосатая выдернула меня из кабинета для самостоятельной работы и заставила делать «несданную» домашку у нее в кабинете (что-то там озабоченно фыркала себе под нос и бубнила о вызове родителей. Дело плохо). Сегодня никто не потрудился мне сказать, что самостоятельная работа будет в библиотеке. Когда я разобралась, урок уже почти закончился. Мне конец. Я попыталась все объяснить библиотекарше, но постоянно заикалась и несла какой-то бред.

Библиотекарша:

– Да ты успокойся. Все хорошо. Не переживай. Ты Мелинда Сордино, да? Не волнуйся. Я отмечу, что ты присутствовала. Смотри, как все устроено. Если понимаешь, что опаздываешь, попроси любого учителя дать тебе справку, что тебе разрешили опоздать. Ясно? А плакать незачем.

Поднимает повыше зеленый листочек – мой пропуск на выход из тюрьмы. Я улыбаюсь и пытаюсь выдавить: «Спасибо», но слова не идут. Она думает, я обалдела от того, что меня не выругали. В принципе, так и есть. Подремать уже некогда, я перебираю книжки, чтобы порадовать библиотекаршу. Может, даже какую и прочту.

Но блестящая мысль приходит мне в голову не тогда. Рождается она, когда Мистер Череп вылавливает меня в столовой и требует домашку про «Двадцать способов выживания в лесу, которыми пользовались ирокезы». Я делаю вид, что его не вижу. Проталкиваюсь через очередь, огибаю парочку, которая тискается у дверей, шагаю по коридору. Мистер Череп застревает, чтобы прервать публичное проявление привязанности. Я шагаю в Старшее Крыло.

Я в чужом краю – Куда Не Ступала Нога Новичков. На меня таращатся, но мне вообще не до того. Слышу голос Мистера Черепа. Поворачиваю за угол, открываю какую-то дверь, шагаю в темноту. Придерживаю дверную ручку, но Мистер Череп до нее не дотрагивается. Шаги его шаркают дальше. Обшариваю стену возле двери, нахожу выключатель. Попала я не в класс. Это старая кладовка, где пахнет прокисшими губками.

На задней стене – полки с пыльными учебниками и парой бутылок отбеливателя. Из-под груды швабр и метел выглядывают замурзанное кресло и старомодная парта. Растрескавшееся зеркало нависает над раковиной, где валяются дохлые тараканы, переплетенные паутиной. Ручки кранов заржавели – не повернешь. Давно уже ни один уборщик тут не отдыхал. У них теперь новая комната и кладовка рядом с разгрузочной. Девчонки туда не суются, потому что, когда мы проходим мимо, уборщики пялятся и тихонько свистят. Эта кладовка заброшена – ни надобности, ни названия. Как раз то, что мне нужно.

Сперла у Волосатой со стола стопку справок об опоздании. Сразу здорово полегчало.

Добыча дьяволов

Нынче в школе праздник «Наш класс лучше всех», что значит избавление от алгебры, а еще можно навести порядок в моей кладовке. Я принесла из дома несколько губок. Оно мне надо – сидеть в грязи? Нужно еще протащить сюда одеяло и вазочку цветочного попурри.

План такой: двинуться в толпе к актовому залу, а потом нырнуть в сортир и там переждать. Мимо учителей просочиться – плевое дело, а вот про Хезер-то я и забыла. Только Спасительный Сортир появляется на горизонте, как Хезер окликает меня, подчаливает, хватает за руку. Она прямо лопается от гордости за родную школу – морда довольная, щеки пунцовые. И, видимо, твердо убеждена, что и я в полном восторге. Мы чапаем на это мозгопромывательство, и ее так и несет.

Хезер:

– Так здорово – наш класс лучше всех! Я помпонов наделала с запасом. Во, держи. Ух, помашем! В новом классе всегда энтузиазма больше всего, правда? Представляешь, если ты в футбольной команде и за тебя все болеют? Умереть можно от гордости. Ты как думаешь, наши сегодня победят? А я вот точно знаю, что победят. Пока у них не очень клеилось, но мы ж их заведем, правда, Мел?

Меня прямо корежит от ее восторгов, но на сарказм она явно не отреагирует. Ладно, не сдохну я на этом празднике. Хоть будет рядом с кем сесть – уже шаг вверх по социальной лестнице. Подумаешь, линейка!

Я собираюсь пристроиться у самой двери, но Хезер волочет меня на трибуны, к другим первогодкам.

– Я их знаю, – говорит она. – Мы вместе газету делаем.

Газету? У нас что, есть газета?

Она представляет меня каким-то бледнорожим типам. Парочку я смутно помню, остальные, видимо, ходили в другую среднюю школу. Я приподнимаю уголки рта, не кусая при этом губ. Хоть шажок. Хезер улыбается от уха до уха и вручает мне помпон.

Я слегка выдыхаю. Девчонка, сидящая сзади, стукает меня по плечу длинными черными ногтями. Слышала, как Хезер меня представляет.

– Сордино? – спрашивает она. – Ты Мелинда Сордино?

Я поворачиваюсь. Она выдувает черный пузырь, втягивает обратно в рот. Я киваю. Хезер машет знакомой на год постарше – та сидит напротив. Девица стучит меня по плечу еще сильнее.

– Это ты вызвала копов на вечеринку Кайла Роджерса в конце лета?

Наш сектор трибуны превращается в кусок льда. Головы поворачиваются ко мне со звуком, напоминающим щелчок сотни камер папарацци. Пальцы у меня немеют. Я трясу головой. Тут вступает еще одна девица:

– Моего брата забрали с той вечеринки. Потом его за это уволили. Как ты вообще могла? Крыса.

Ты ничего не понимаешь, отвечает голос у меня в голове. Жалко, что она не слышит. Горло сжимается, как будто две руки с черными ногтями сцепились прямо на трахее. Я так старательно пыталась забыть каждую секунду этой дурацкой вечеринки, и вот теперь я посреди враждебной толпы – меня ненавидят за то, чего я не могла не сделать. Я не могу им рассказать правду. Я сама о ней не могу думать. В желудке шебуршится какой-то звериный звук.

Хезер тянется погладить мой помпон, потом отдергивает руку. Думаю: вот сейчас она встанет на мою защиту. Однако нет, нет. Я же могу помешать ее Плану. Я закрываю глаза. Дыши, дыши, дыши. Не говори ничего. Дыши.

В зал колесом влетают чирлидерши и дружно орут. Толпа на трибунах топает и голосит в ответ. Я закрываю голову руками и реву – выпускаю наружу звериный звук и часть той ночи. Никто не слышит. Слишком они увлеклись.

Оркестр худо-бедно исполняет песню, чирлидерши скачут. Кто-то, наряженный Синим Дьяволом, впиливается прямо в директора и срывает бурные аплодисменты. Директор Директор улыбается и пробует нас утихомирить. С начала занятий прошло всего полтора месяца. Он не полностью утратил чувство юмора.

Тут в зал вваливаются наши собственные Дьяволы. Мальчишки, которых в младшей школе оставляли после уроков за избиение одноклассников, а теперь их за это хвалят. Называется «футбол». Тренер представляет команду. По мне, они все на одно лицо. Тренер Урод держит микрофон слишком близко ко рту, слышно только, как он пыхтит и плюется.

Девица, которая сидит сзади, вдавливает колени мне в спину. Они у нее поострее ногтей. Я чуть сдвигаюсь вперед и пристально разглядываю команду. Девица, у которой арестовали брата, нагибается вперед. Хезер трясет помпонами, а девица дергает меня за волосы. Я чуть ли не забираюсь на спину пацану, который сидит спереди. Он оборачивается и злобно на меня смотрит.

Тренер наконец-то отдает обслюнявленный микрофон директору, тот представляет нам наших ненаглядных чирлидерш. Они разом садятся на шпагат, толпа слетает с катушек. Чирлидерши у нас куда лучше умеют набирать очки, чем футболисты.

Чирлидерши

Их у нас двенадцать: Дженни, Джен, Дженна, Эшли, Эрли, Эмбер, Колин, Кейтлин, Марси, Доннер, Блицен и Черна. Черна – капитан. Полная блондинка.

Родители не воспитали во мне религиозных чувств. Мы поклоняемся единственной троице – Виза, Мастер Кард и Американ Экспресс. Наверное, я не просекаю этих наших чирлидерш, потому что не ходила в воскресную школу. Видимо, тут какое-то чудо. Иначе быть не может. Как еще они могут в субботу спать с футболистами, а в понедельник возрождаться в виде богинь-девственниц? Они будто существуют в двух реальностях одновременно. В одной Вселенной – такие красотки с ровными зубами, длинными ногами, в дизайнерских шмотках, на шестнадцатилетие каждой в подарок по спорткару. Учителя им улыбаются и ставят «отлично» ни за что. Они знают всех сотрудников по именам. Они – Гордость Троянцев. Ой, простите: Гордость Синих Дьяволов.

Во Вселенной № 2 они устраивают крутые вечеринки – на которые можно заманить даже студентов. От них несет мужиколоном. На весенние каникулы они арендуют приморские домишки в Канкуне, а перед выпускным делают аборты по оптовой цене.

И все же какие милочки. Они подбадривают наших мальчиков, подталкивают их к насилию и, будем надеяться, к победе. Наши ролевые модели – Девушки, Которым Дано Все. На спор: ни одна из них не знает, что такое заикаться, облажаться, почувствовать, что мозги превратились в манную кашу. У всех дивные губки, аккуратно подведенные красным и отлакированные до блеска.

После праздника меня случайно сталкивают вниз с третьего ряда трибуны. Если у меня появится свой клан, мы будем называться «Античирлидерши». И не будем сидеть на трибунах. Будем бродить под ними, устраивая всякие мелкие шабаши.

Антоним «вдохновения»… «выдохновение»?

Целую неделю после праздника я рисую акварели деревьев, в которые попала молния. Пытаюсь сделать деревья мертвыми, но не совсем. Мистер Фримен мне про них ни слова. Только поднимает брови. Одна картинка такая темная, что дерева почти не видно.

Вляпалась не одна я. Айви вытащила слово «Клоуны». Объявила мистеру Фримену, что терпеть не может клоунов: клоун ее в детстве напугал, она потом ходила к психологу. Мистер Фримен на это: страх – прекрасная отправная точка для творчества. Еще одна девица ноет, что «Мозг», с ее точки зрения, какая-то гадость. Ей бы «Котиков» или «Радугу».

Мистер Фримен всплескивает руками.

– Довольно! Попрошу посмотреть на книжные полки. – Мы послушно смотрим. Книги. У нас тут урок рисования. Нафиг нам книги? – Кто недоволен, может ознакомиться с творчеством великих мастеров. – Вытаскивает целую охапку книг. – Кало, Моне, О’Киф, Поллок, Пикассо, Дали. Они не жаловались на свой предмет, они из каждого предмета вычерпывали весь смысл до донышка. Да, их школьный совет не заставлял рисовать с руками, связанными за спиной, у них были покровители, которые понимали, что им нужны деньги на самое необходимое: бумагу и краски…

Вой в классе. Опять завелся про школьный совет. Школьный совет сократил ему бюджет на расходные материалы, сказал, что хватит прошлогодних запасов. Никаких новых красок и бумаги сверх нормы. Теперь будет брюзжать до конца урока, сорок три минуты. В классе жарковато, всюду солнце и испарения красок. Трое спят мертвым сном – с подергиваньем век и храпом, все как положено.

Я не сплю. Вырываю страничку из тетради, ручку, изображаю дерево – как рисовала во втором классе. Бредятина. Сминаю страничку в шарик, выдергиваю еще одну. Во проблема – изобразить дерево на листе бумаги. Две вертикальные линии – ствол. Парочка толстых веток, несколько веточек потоньше, куча листьев, чтобы прикрыть все ошибки. Рисую горизонтальную линию – это земля, маргаритку, которая растет рядом с деревом. Что-то мне кажется, что мистер Фримен не разглядит в этом никакой особой духовности. Лично я ее там не вижу. Поначалу он мне казался таким классным. А теперь что – бейся мы с этим дурацким заданием вообще без всякой помощи?

Спектакли

В День Колумба у нас выходной. Я иду в гости к Хезер. Хотела поспать подольше, но она такая – «ну пожалуйста-пожалуйста», приходи. По телевизору все равно ничего интересного. Мама Хезер разыгрывает спектакль, будто страшно мне рада. Делает нам по чашке шоколада – берите с собой наверх, пытается убедить Хезер, что нужно позвать целую компанию, да еще и с ночевкой.

– Может, Мелли приведет своих друзей.

Я решаю не упоминать, что в этом случае Рейчел, скорее всего, перережет мне горло и испортит ей новый ковер. Скалюсь, как положено воспитанной девочке. Мама Хезер гладит меня по щеке. Я почти научилась улыбаться, когда от меня этого ждут.

Комнату Хезер обставили, можно хвастаться. У нее она не как у пятиклашки. И не как у девятиклашки. А как реклама пылесосов – везде свежая краска и полоски от щетки пылесоса на ковре. На сиреневых стенах несколько выпендрежных гравюр. В книжном шкафу стеклянные дверцы. Свой телевизор и телефон, домашка аккуратно сложена на столе. Платяной шкаф чуть приоткрыт. Я открываю пошире, ногой. Все ее шмотки терпеливо дожидаются на плечиках, развешанные по типу: юбки вместе, брюки во весь рост, свитера рассованы по мешкам на полках. Комната просто орет: я – Хезер. Почему я так не умею? Нет, я не хочу, чтобы моя комната орала: «Я – Хезер!» – проще повеситься. Но хоть бы шепнула: «Мелинда». Я сажусь на пол и просматриваю ее сидишки. Хезер красит ногти на бюваре и болтает. Она точно будет участвовать в мюзикле. В клан «Музыкашки» так просто не прорвешься. У Хезер ни таланта, ни связей – я ей говорю, чтобы даже и не мечтала попусту. Она считает, что нам стоит попробовать вместе. Я считаю, что она нанюхалась лака для волос. Мое дело – кивать или качать головой, говорить: «Прекрасно тебя понимаю», если не понимаю, и «Да, зря они так», когда вовсе не зря.

Я бы с мюзиклом хорошо справилась. Умею я разыгрывать спектакли. У меня целый ассортимент улыбок. Для школьного начальства – застенчивая, исподлобья, для учителей, когда вызывают, – с прищуром, плюс еще быстро мотнуть головой. Если родители спрашивают, как дела в школе, я вскидываю брови и пожимаю плечами. Когда на меня указывают пальцем или перешептываются за спиной, я машу рукой воображаемым друзьям в конце коридора и спешу им навстречу. Вылечу из школы – пойду в мимы.

Хезер спрашивает, почему я так уверена, что нас не возьмут в мюзикл. Я отхлебываю шоколад. Обжигаю нёбо.

Я:

– А мы никто.

Хезер:

– Как ты можешь такое говорить? Откуда у всех такое отношение? Не понимаю я этого. Если мы хотим участвовать в мюзикле, нас обязаны взять. Не нравится, как мы поем, пусть хотя бы дадут постоять на сцене. Да, зря они так. Паршивая все-таки у нас школа.

Она сталкивает книги на пол, роняет пузырек с зеленым лаком на ковер песочного цвета.

– Почему здесь так трудно обзавестись друзьями? Вода, что ли, отравленная? В старой школе я могла и в мюзикле участвовать, и газету делать, и руководить мытьем машин. А тут я как будто не существую. Меня толкают в коридоре, никуда не берут, всем наплевать. И от тебя толку ноль. Тебе все не так, ты ничего не хочешь пробовать, сидишь и дуешься – тебе вообще без разницы, что о тебе говорят за спиной.

Она плюхается на кровать и громко ревет. Охи-вздохи плюс расстроенный писк, когда она бухает кулаком по своему плюшевому медведю. Я не знаю, что делать. Пытаюсь стереть лак с ковра, но пятно только расплывается. Похоже на водоросли. Хезер сморкается в клетчатый шарфик медведя. Я выскальзываю в ванную, приношу еще коробку салфеток и пузырек жидкости для снятия лака.

Хезер:

– Мелли, ну прости меня. Я сама не знаю, чего наговорила. Предменструальный синдром, не обращай внимания. Ты такая добрая. Я только тебе и могу до– верять.

Она громко сморкается, вытирает глаза рукавом.

– Ну посмотри на себя. Ты прямо как мама. Она говорит: «Плакать нет смысла, просто живи дальше». Я знаю, что мы сделаем. Сперва прибьемся к какой-нибудь хорошей компании. Чтоб нас там полюбили. А через год «Музыкашки» сами будут нас зазывать в мюзикл.

В жизни не слышала такого дурацкого предложения, однако киваю и выливаю жидкость на ковер. Лак светлеет – теперь он похож на ярко-зеленую блевотину, ковер рядом белеет. Увидев, что я натворила, Хезер снова ударяется в слезы – рыдает, что я тут ни при чем. У меня крутит живот. В ее комнате маловато места для такого накала чувств. Ухожу, не попрощавшись.