Текст книги "Остров разбитых сердец"

Глава 8. Эрика

Вторник, вторая половина дня. В бежевом костюме и туфлях на каблуках, я стою у окна второго этажа старинного здания и смотрю на западную часть Центрального парка. Солнце сверкает на заледенелых ветках, земля накрыта белым одеялом. Красивый пейзаж. До двадцать первого августа прошлого года он не оставил бы меня равнодушной.

В руке у меня новенький телефон. Взглянув на него, в очередной раз ругаю себя за то, что вспылила вчера утром. Энни была не так уж и не права: она хочет, чтобы я притормозила, и Кристен, видимо, хотела того же. Чтобы я отдыхала и наслаждалась жизнью, как раньше. В ее желании ничего плохого нет, только исполнить его для меня не легче, чем вырасти на пять дюймов или изменить цвет глаз.

Читаю эсэмэску, которую она прислала: «Ты тоже меня извини. Я в пути. Выключаю телефон». Я поеживаюсь. Понимает ли она, почему я с ней не еду? Для нее остров Макино – обитель счастья, а для меня – печали. Мне и в лучшие дни совершенно не хотелось оживлять воспоминания о гибели моей мамы и последующих годах одиночества. А сейчас, после смерти Кристен, поездка туда может совершенно вывести меня из равновесия.

– Сколько квартир в этом доме?

Спрашивает Хай Лиу, стоя у рояля. Только сейчас, обернувшись, я вспоминаю, зачем сюда пришла.

– А? Сорок три.

Он заглядывает в брошюру, как будто не доверяет мне:

– Сорок две.

– Правильно. Сорок две.

Сегодня я никак не могу сосредоточиться на работе. Все время думаю об Энни, о том, как она, наверное, боится ехать на остров одна. В отличие от Кристен, с рождения уверенной в себе, Энни у меня трусиха. Когда девочки только начинали ходить, за Крисси нужен был глаз да глаз, а ее сестренка стояла себе на месте, крепко держась за мою юбку одной рукой и посасывая палец другой.

С этим не поспоришь: Энни с самого начала была во многих отношениях особенным ребенком. Помню, как безумно я обрадовалась звонку из агентства по усыновлению. Мы с Брайаном только поженились. Мне было всего двадцать три, зато ему уже тридцать три, он очень хотел скорее создать полноценную семью. Врачи говорили, что у меня эндометриоз и шансов забеременеть очень мало. Поэтому уже через несколько недель после свадьбы мы обратились в агентство. На нас нагнали страху истории о парах, которые ждали разрешения на усыновление годами, а то и десятилетиями.

И вот я пришла к Брайану в больницу, его вызвали ко мне по громкой связи, и я со слезами на глазах сказала: «У нас будет малыш. Наш малыш! Он родится через четыре месяца. Мы сможем присутствовать при родах».

И мы присутствовали. Мария, пятнадцатилетняя родная мать Энни, передала мне ее, еще не раскрывшую глазки, со словами: «Берегите моего ангелочка». Первое, что малышка увидела, когда складочки на крошечном лбу разгладились и темные глазки распахнулись, было мое лицо. Наши взгляды встретились, и во мне что-то перевернулось. Никогда и ни с кем я не чувствовала такой крепкой естественной связи. Я стала мамой. И уже нисколько не сомневалась, что сделаю все на свете, лишь бы защитить эту девочку – мою дочь. Я отерла щеки, сглотнула ком в горле и, посмотрев на Марию, с трудом произнесла: «Обещаю».

Ни единой живой душе я в этом не признавалась, но ни до, ни после никто не вызывал у меня такого острого материнского инстинкта. Даже Кристен, которая родилась через пять месяцев. И врачи, и друзья семьи называли ее появление чудом. Я соглашалась, но в глубине души считала, что чудо произошло раньше – когда я взяла на руки Энни.

– Я уже все сфотографировал, – говорит Хай Лиу (и я, вздрогнув, возвращаюсь в сегодняшний день). – Мистер Ванг хотел квартиру побольше, – продолжает агент. – И он особо подчеркнул, что нужны полы с подогревом.

А кто, собственно, этот мистер Ванг? Инвестор-миллиардер? Китайский бизнесмен, который несколько раз в году приезжает в Нью-Йорк и хочет иметь здесь собственную жилплощадь?

Запираю дверь и иду по коридору, думая об Энни, об острове, о том, чего моя дочь ждет и чего боится. До конца дня мне предстоит разъезжать по квартирам стоимостью в несколько миллионов долларов, но, как я ни пытаюсь себя настроить, эта перспектива не вызывает у меня ни малейшего энтузиазма.

Глава 9. Энни

В десять часов вечера Энни выходит из такси на пристань сонного городка под названием Сейнт-Игнас. После вчерашней утренней ссоры она ни разу не говорила с мамой. Только отправила эсэмэску из аэропорта. Постаравшись подавить чувство тоски по дому, Энни тащит два своих чемодана к причалу и кладет рюкзак рядом с собой на бетон. Она ожидала, что будет холоднее, но сейчас тепло, почти как весной. Господи! Она совсем забыла, какая тут бывает тишина и как миллиарды маленьких звездочек мигают на небе, словно рождественская гирлянда, которая не гаснет круглый год.

Энни думает о Кристен. О том, что бы та сейчас сказала. В детстве Энни глядела на небо, и оно казалось ей похожим на черное бархатное платье, расшитое бриллиантами. А сестра, укоризненно качая головой, сыпала терминами, такими как «межзвездный газ» или «молекулярное облако». Кристен много прочла о Солнечной системе, и звезды, эти сверкающие алмазы, не имели в ее глазах ничего общего с чудом или романтикой. Энни улыбается. Как два настолько разных человека могли так сильно друг друга любить?

Размотав шарф, Энни смотрит на замерзший пролив Макино. Это ледяное блюдо очень мало напоминает ту голубую ширь, которая приветствовала двух сестер каждый год на протяжении десяти последних лет. После развода двухнедельный отдых на Макино был единственным доступным для мамы вариантом отпуска. Потом она стала зарабатывать гораздо больше, но девочкам все равно нравилось приезжать на остров. «Макино – ваш с Кристен летний лагерь, не буду вам мешать», – говорила мама, но Энни знала, что это только предлог. Дочка никак не могла понять, почему матери не нравится в таком райском уголке и почему она злится, когда кто-нибудь заговаривает с ней о дедушке.

Энни переминается с ноги на ногу, жалея о том, что в аэропорту не сходила в туалет. Вот-вот должен подъехать снегоход, вызванный для нее тетей Кейт. На острове, который гордится тем, что стал местом съемок старого фильма «Где-то во времени»[3]3
  «Где-то во времени» – экранизация романа Ричарда Матесона, 1980 г.


[Закрыть], запрещено автомобильное движение, и Энни это нравится. Разрешены только снегоходы, причем с ноября по апрель, когда гостиницы и шикарные виллы пустеют и население сокращается до нескольких сотен.

Зимой Энни была здесь только раз. В первое Рождество после того, как ушел отец. Они с Кристен целыми днями исследовали этот заснеженный рай, а мама все каникулы проболела. Сутками лежала на свободной кровати в тетином доме, задернув шторы на окне. «Ей нужно поспать, – говорила Кейт, закрывая за собой дверь спальни. – Она оправится». Даже удивительно, до чего это не похоже на нынешнюю маму, живущую в постоянной суете.

Шум мотора заставляет Энни встрепенуться. Через минуту к причалу подъезжает снегоход с прицепом.

– Энни Блэр? – спрашивает водитель, перекрикивая двигатель.

Энни кивает. Мужчина глушит мотор. Становится так тихо, что она слышит, как стучит у нее в висках. Он снимает шлем и протягивает ей руку:

– Кертис Пенфилд. Мы с тобой и твоей сестрой встречались прошлым летом, но ты, наверное, не помнишь.

Как не помнить симпатичного мужчину лет сорока: сняв рубашку, он мыл свою парусную лодку, когда Энни и Кристен гуляли вдоль причала. Крисси даже пустила в ход свои чары. «Я бы с ним того…» – сказала она. Энни хлопнула ее по руке. Мол, во-первых, он годится тебе в отцы, а во-вторых, ты уже «того» с Уэсом Девоном.

– Запрыгивай, а я пока пристрою твой багаж, – говорит Кертис, похлопывая холодное кожаное сиденье. Энни садится, он грузит в прицеп первый чемодан. – Мы с твоей мамой давным-давно знаем друг друга. Кстати, как она?

– Хорошо.

Внезапно Энни чувствует себя виноватой. Хорошо ли маме на самом деле? Или ей одиноко, оттого что дочь без нее уехала на остров Макино?

Кертис надевает шлем:

– Ну что? Прокатимся по «ледяному мосту»?

Ледяным мостом называют полоску прочного льда, которая тянется через воды пролива, соединяя остров с материком. Вдоль нее расставляют елки, не раскуп-ленные перед Рождеством.

– Это ведь безопасно?

– Надежда выжить есть. Но все, кто пересекает пролив по льду, действуют на свой страх и риск. А ты рисковая, да?

– Рисковей некуда! – усмехается Энни.

И надевает шлем, стараясь, чтобы Кертис не заметил, как у нее дрожат пальцы.

Снегоход несется по проливу, как гоночный автомобиль. Энни изо всех сил вцепилась в водителя и молится, чтобы он сбавил скорость. Кое-где между льдин виднеется вода, и, проезжая эти проталины, Кертис каждый раз прибавляет газу. Энни старается не думать о бабушке Тесс, которая провалилась здесь под лед. Может, из-за нее мама ненавидит Макино? Но Энни это кажется нелогичным: наоборот, если мама так любила бабушку, именно тут она должна чувствовать особую близость к ней.

Наконец мотор стихает. Слава тебе, Господи!

– Дальше на снегоходе нельзя, – говорит Кертис, неся вещи в запряженную лошадью повозку, которая ждет на берегу. – Еще неделька тепла, и пролив будет выглядеть как мартини со льдом.

Через двадцать минут они подъезжают к крошечному каменному домику в центральной части городка.

– Энни-Фэнни! – кричит тетя Кейт, сбегая с крыльца в мохнатых тапочках и обнимая племянницу. – С приездом! – Она берет ее лицо обеими руками и целует в щеки. – Ну пойдем в дом. Спасибо, Кертис, – Кейт передает ему деньги. – В субботу ты нам снова понадобишься.

Перешагнув порог, Энни ощущает смешанный аромат кофе, дерева и ванили. Делает глубокий вдох и улыбается. Она живет в элитной квартире в престижном районе Манхэттена, но ей все-таки кажется, что настоящий уютный дом должен быть именно таким, как этот. Стены сплошь завешаны работами Кейт и всякими занятными вещицами. На широких досках пола внахлест, как кривые зубы, постелены индейские коврики. В углу, в каменной печке, потрескивает огонь.

– Люси! – вскрикивает Энни, беря в охапку пушистую кошку.

С кресла в миссионерском стиле встает Кап Францель, как его зовут здесь, и гостья вздрагивает от неожиданности:

– Дедушка! Ты разве еще не спишь?

– Получил твое письмо по электронной почте. – Он неуклюже подходит и кладет свою большую лапу на голову Энни. – Дай, думаю, дождусь и поздороваюсь. Я ведь в том возрасте, когда завтра может и не настать.

Голос у него хриплый и резкий. Энни хорошо представляет себе, как он командовал грузовым кораблем, пока сам себя не разжаловал в паромщики. Левая сторона лица у него парализована после потасовки в баре (так, по крайней мере, говорили Энни), и поэтому он не может улыбаться. Этот Замороженный, как его называют местные ребятишки, внушал Кристен ужас. Ну а Энни всегда умела видеть в нем не только суровую внешность.

– Дедуля, ты такой милый, – говорит она, целуя колючую щеку. – Я по тебе соскучилась.

Нежность внучки, как всегда, смутила капитана. Он меняет тему:

– Как мать?

Энни вдруг кажется, что у нее на сердце разошелся шов. Дедушка тоскует по дочери. Она, Энни, тоскует по маме, а мама – по Кристен. Получается целая цепочка несчастной любви.

– Нормально. Отчасти из-за нее я сюда и приехала.

Кейт жестом приглашает ее сесть рядом с собой на диван. Она садится, тоже кладет ноги на пуфик и выдает дедушке сокращенную версию того, что тетя уже слышала:

– С тех пор как Крисси исчезла, маму будто подменили. Конечно, я желаю ей победы в конкурсе, но, по-моему, она совсем на нем зациклилась. Поэтому, когда она приняла мой альбом с цитатами за альбом Кристен, я не стала ее разубеждать. Понадеялась, что надписи на полях – они на самом деле мои – помогут ей увидеть, как она изменилась. Я уже почти достучалась до нее – под именем Крисси, но потом взяла и сдуру попросила поехать со мной сюда. Она дико испугалась. Прямо затряслась. И сказала знаешь что? Что, приехав на остров, я не верну сестру. То есть ради Кристен она готова на все, а на меня ей насра… Ой, извини, дедушка! До меня ей дела нет.

– Раненые собаки частенько кусаются, – говорит капитан.

– Не слабо она меня укусила! Клянусь, она едва помнит о моем существовании.

– Неправда, – улыбается Кейт. – Наверняка она до сих пор пользуется тобой для минимизации налогов.

– Может быть, – усмехается Энни. – Сейчас она продает свои квартиры и радуется, что я умотала. В последнее время мы почти не разговаривали.

Кейт качает головой:

– Смерть Кристен ее подкосила.

Энни прикусывает губу. Дело не только в смерти Крисси. Вернее, в исчезновении (она предпочитает думать так). Пару лет назад они втроем ходили в кино и на долгие прогулки, а по субботам катались на велосипедах. Потом все стало по-другому.

– Она начала меняться, когда мы с Кристен уехали в колледж.

– Это от одиночества, – отвечает Кейт. – Как-то раз она сама мне призналась, что боится впасть в депрессию. Чтобы удержаться, окунулась с головой в работу.

– Она всегда убегала от проблем, вместо того чтобы их решать, – говорит дедушка. – Сделает вид, будто все тип-топ, и переключается на что-нибудь другое. Когда была девчонкой, переключалась на рисование.

– Если серьезно анализировать происходящее с ней, – продолжает тетя, – она, мне кажется, переменилась еще восемь лет назад, когда ушел Брайан. Эрика лишилась того, о чем всегда мечтала, – семьи. Тогда у нее и возникло стремление разбогатеть.

В памяти Энни всплывает забытая картина: через месяц или два после развода они с Кристен по настоянию отца поступили в престижную школу на Манхэттене. Вскоре всех родителей пригласили на музыкальный праздник, в котором обе девочки участвовали. После концерта в помпезном фойе подали угощение. Энни стояла с Кристен и ее новыми подружками, слушала, как они, хихикая, сплетничают о каких-то незнакомых ей людях, и все высматривала маму. Вокруг фланировали мужчины в костюмах, женщины в платьях и на высоких каблуках. Энни было всего одинна-дцать лет, но она уже чувствовала себя не в своей тарелке. Боялась, что, хотя на ней школьная форма и учится она хорошо, ей никогда не стать такой, как все эти люди.

Наконец в толпе мелькнуло мамино лицо, и Энни облегченно вздохнула. Пускай мама задержалась в своей клинике и пропустила весь концерт – не беда. Главное, она здесь и пробирается к своим дочкам, окликая их по именам. Дождь испортил ее прическу, но она все равно прекрасно выглядит в своем новом зеленом блейзере и брюках из каталога «Джей-си Пенни».

– Кто это? – спросила одна из девочек, насторожившись.

Энни обернулась, почувствовав необходимость защищаться. Она увидела, что ее маму разглядывают, оценивают.

– Только посмотрите! – сказала Хайди Патрик. – У нее сумочка из кожзаменителя!

– Это твоя мама? – спросил кто-то под общий смех.

Энни раскрыла рот, чтобы ответить «да», но Кристен, опередив ее, каким-то странным чужим голосом пропела:

– Нет. Это наша няня.

Мама попятилась, как будто ее оттолкнули. Потом снова подошла, но уже с почтительным выражением лица наемной работницы. Через двадцать минут они отправились домой: Энни с мамой впереди, а Кристен сзади. Больше об этом случае никто не заговаривал.

Содрогнувшись от неприятных воспоминаний, Энни поднимает глаза на тетю:

– Мне кажется, мама хотела, чтобы мы ею гордились. Она думала, мы ее стесняемся. А еще она бы хотела, чтобы в том поезде вместо Кристен оказалась я.

Вот и сорвалось с губ то, что так долго мучило Энни. Кейт хватает ее за руку:

– Дорогая! Не говори глупостей! Мама так тебя любит!

Дедушка подливает масла в огонь:

– Ты чувствуешь себя на втором месте. Понятное дело.

Сердце Энни словно обжигает каленое железо, и она с трудом находит в себе силы, чтобы кивнуть.

– Папа! – негодует Кейт. – Она никогда не была на втором месте!

Дедушка известен своей прямолинейностью. Тетя Энни называет это «не признавать цензуры», а мама вообще говорит, что он «черствый ублюдок». Ну а по мнению Энни, он просто не пытается подслащивать горькие пилюли правды. И ей это нравится. Ну или нравилось.

– Твоя мама оплачивала для Кристен частную школу и уроки музыки, путевки в спортивные лагеря, авиабилеты сюда, к тетке, причем каждый год. Покупала ей красивые наряды, отправила ее в колледж…

Энни неподвижно смотрит, как желтые языки пламени лижут березовые бревна. Разумеется, она получала от мамы все то же самое, что и сестра. Дедушка ошибается. Хотя нет. Он проницателен.

– Я понимаю, о чем ты. В материальном плане мама не делала различий между мной и Крисси. Но у них была особая связь, а я оставалась в стороне. Она просто больше любила Кристен. Вот и все.

– Так скажи мне, – говорит капитан, – на каких условиях ты готова заключить с ней перемирие?

– То есть?

– Что твоя мама должна сделать, чтобы вернуть твое расположение? Отказаться от участия в конкурсе, к которому так долго готовилась? Думаешь, это справедливо?

Энни не нравится дедушкина формулировка. Выходит, будто она испытывает свою мать, манипулирует ею.

– Нет. Я только хочу, чтобы она меня выслушала и правильно расставила приоритеты. Хочу, чтобы она сбавила обороты, снова начала ходить на прогулки, смотреть кино, смеяться, как раньше… Хочу, чтобы она опять стала… – голос Энни дрожит, она отворачивается, – моей мамой.

– Когда умерла Кристен, ты потеряла лучшую подругу, – говорит тетя Кейт. – А теперь тебе кажется, будто ты и матери тоже лишилась.

– Точно, – соглашается Энни и, прикусив губу, соображает, можно ли ей поделиться с дедом и теткой тем, во что она верит. – Только… Крисси жива.

Дедушка хмурится:

– Сейчас ты несешь какую-то ерунду.

– Энни, – мягко говорит Кейт, – ну ты же не можешь всерьез так думать?

– Могу, – отвечает Энни, глядя тетке прямо в глаза, и быстро перечисляет аргументы, которые приводила маме: ненакрашенные ногти на руках, странное поведение с утра, фальшивое удостоверение. – Вот поэтому я здесь. Она прячется в доме Уэса Девона.

Кейт нервно ерзает:

– Послушай. Я рада, что ты приехала. Вредно слишком долго сидеть в своих четырех стенах. И мне кажется, тебе нужно сменить обстановку по-настоящему. – Тетя грустно улыбается и берет Энни за руки. – Помнишь Солен? Женщину, которая каждый год, в июле, снимает виллу на скале? У нее агентство по иностранному обмену. Отправляет девушек в Европу помогать семьям по хозяйству и заодно учить язык. Ей почти всегда нужны кандидатуры на замену: то по дому кто-нибудь соскучился, то с хозяевами характерами не сошелся. Да ты же вроде бы сама обращалась к ней осенью. Ну и как?

Энни пожимает плечами, торопясь закончить этот разговор. Неужели она правда самостоятельно поедет в Европу? Конечно нет.

– Я передумала. Буду искать Крисси. К тому же я нужна дома маме.

Одна половина дедушкиного лица улыбается, другая смотрит сердито.

– Ты же только что двадцать минут ныла, какая твоя мать плохая, – ревет он. – Давай! Подыщи себе работенку. Глядишь, это вам обеим на пользу пойдет.

Энни поднимает голову:

– Я приехала всего на несколько дней и даже не собираюсь разговаривать с мамой. Надеюсь, что к моему возвращению она изменится.

– То есть надеешься на чудо, – отвечает дед. – Твоя мамаша не превратится в девочку-припевочку только из-за того, что дочурка пару дней поиграет с ней в прятки. Для серьезных перемен и причина должна быть серьезная.

Энни вздыхает, уже не чувствуя прежней решимости. Может, дедушка с тетей правы: и сестру, и мать она потеряла. Причем, скорее всего, ни ту ни другую ей не вернуть.

Глава 10. Энни

Утро среды выдалось ясным, как глаза новорож-денного. Тетя Кейт ушла на работу в кафе, а Энни, вдыхая не по сезону мягкий воздух, шагает по дороге, ведущей к Западному утесу, который высится над городом. Вот наконец-то она на месте: куртка обвязана вокруг пояса, рукава подкатаны, в боку колет. Перед ней большой белый дом. Может быть, Кристен все-таки здесь? Тогда, в августе, она, возможно, не села на поезд, а прилетела сюда, как грозилась, и теперь смотрит на сестру из того эркера?

Старый особняк, глядящий со скалы на бухту, очень красив. Это летняя резиденция четырех последних поколений семьи Девон. Правда, сегодня он выглядит как кинозвезда без макияжа: на подоконниках не пенится красная герань, а там, где летом зеленел пышный сад с тщательно подстриженными газонами, лишь пожухлая трава выглядывает из-под талого снега.

Сердце Энни бьется быстрее. Идя по кирпичной дорожке, а потом поднимаясь по ступенькам, она осматривает дом в поисках признаков жизни. Сестра здесь. Где же ей еще быть? Кроме Уэса, который пишет какую-то работу, тут никто не живет. Лучшего убежища, чем этот опустевший дом, просто не найти.

По скрипящим зеленым доскам широкой веранды Энни подходит к двери и пытается заглянуть внутрь, но сквозь фацетированное стекло ничего не видно. Прежде чем позвонить, она собирается с мыслями. Неизвестно, как Уэс отреагирует на ее слова. Она его, конечно, не боится. Скорее, робеет перед ним. И не потому, что ему двадцать два года, а потому, что он какой-то чересчур идеальный. Как говорила Кристен, он член клуба «Трех К»: красив, имеет благородную кровь и набитый кошелек. Рядом с такими, как он, Энни кажется завсегдатаем клуба «Трех Н», то есть несуразной, неуклюжей и неуверенной в себе. В присутствии Уэса она почти все время молчала, поэтому, когда Кристен проболталась ему, что сестра пишет стихи, он вытаращил глаза:

– Серьезно? Так ты у нас будущая Тейлор Свифт? Или будущий доктор Сьюз?[4]4
  Тейлор Свифт (1989) – поп-певица, исполнительница собственных песен. Доктор Сьюз (Теодор Зойс Гайзель, 1904–1991) – американский мультипликатор и детский писатель, автор сказок «Кот в шляпе», «Слон Хортон» и «Как Гринч Рож-дество украл».


[Закрыть]

Такие сравнения покоробили Энни:

– Скорее Сильвия Плат[5]5
  Сильвия Плат (1932–1963) – англоязычная поэтесса и писательница, автор романа «Под стеклянным колпаком». Посмерт-но удостоена Пулицеровской премии за собрание стихотворений.


[Закрыть].

Уэс вздернул брови:

– Тоже мне образец для подражания! Она же наложила на себя руки!

Нет, он больше не смутит и не напугает Энни. Ей нужно, чтобы он ответил на ее вопросы. Сделав глубокий вдох, она с силой жмет на кнопку звонка. Проходит как минимум полминуты, и тяжелая дверь орехового дерева наконец-то открывается.

Темные волосы Уэса спутаны, как будто он только что встал с постели. На нем рваные джинсы и выцветшая футболка с надписью «Яхт-клуб Сен-Бартелеми». Если бы Энни увидела такую на ком угодно другом, она бы подумала, что это сувенир, но Уэс наверняка действительно рассекает волны Карибского моря на собственной яхте.

– Анна? – спросил он, состроив не самую приветливую физиономию. – Какого черта?

– Меня зовут Энни. – Она решительно входит и протягивает ему свою куртку. – Надо поговорить.

К его чести, Уэс хотя бы не возражает.

– Ты удачно меня поймала, – говорит он, бросая куртку на перила лестницы. – Вечером я уезжаю в Дартмут.

Пройдя через анфиладу комнат, оформленных в пастельных тонах, они оказываются на шикарной белой кухне в стиле кантри, которая привела бы в восторг ведущую любого кулинарного шоу.

– Кофе будешь? – спрашивает Уэс, доставая из шкафа две чашки.

– Спасибо, давай.

Энни прокашливается, вспоминая приготовленную речь. Она придумала, как изложить все логично, чтобы Уэс не шарахнулся от нее, словно от ненормальной. Начало получилось такое удачное: не агрессивное, но твердое. Только вспомнить бы… Решительно все перезабыв, Энни задает вопрос в лоб:

– Где моя сестра?

Уэс резко оборачивается и застывает с упаковкой сливок в руке:

– Прости, что? По-моему, мы об этом уже говорили.

Энни распрямляет плечи:

– Уэс, Кристен поехала к тебе. Я знаю. – Она оглядывается по сторонам. – Где она?

Не то фыркнув, не то усмехнувшись, Уэс отвечает:

– Анна… Энни, твоя сестра погибла. Ты сама сообщила мне об этом. А теперь получается, что тогда ты все выдумала?

Она качает головой:

– Нет, поезд действительно сошел с рельсов. Кристен собиралась на нем ехать, но не поехала. Понимаю, звучит по-идиотски, но она жива. Я это знаю.

Уэс выдыхает:

– Сядь. – Он ставит перед ней кофе и сам садится верхом на стул. – Выкладывай по порядку.

– Я не верю, что Кристен умерла, – говорит Энни, с усилием сглотнув, и хватает кружку, чтобы успокоить трясущиеся руки. – Слишком много всего не сходится. – Она поднимает голову и смотрит Уэсу прямо в глаза: – У нее было биполярное расстройство. Иначе говоря, маниакально-депрессивный психоз.

Вместо того чтобы удивиться, он кивает:

– Я подозревал.

– В то утро она была совершенно взвинченная. Говорила, что ей непременно надо с тобой увидеться. А потом это происшествие. Уэс, после таких аварий людей не всегда опознают безошибочно. Я знаю: она жива, и я нужна ей.

Уэс отворачивается и шумно глотает воздух:

– Мне ее не хватает.

Энни смягчается:

– Ты правда ее любил…

Он проводит рукой по волосам:

– Нет… Вернее, не уверен… Если честно, я вообще не знаю, способен ли я на это. Кристен обижалась, что я не говорю ей, что люблю. Но я просто не умею, понимаешь?

При последнем слове Уэс поворачивается к Энни. Неужели он действительно думает, будто полненькая девчонка, у которой до сих пор было всего одно ужасное свидание вслепую, понимает в таких делах? Она обещает себе когда-нибудь найти того человека, в которого ей суждено влюбиться. Но пока ее родственная душа, к сожалению, очень умело от нее прячется.

– Я не хотел говорить Кристен о любви, пока не буду уверен, – продолжает Уэс. – А теперь думаю, что, наверное, зря не сказал. Она была бы счастлива.

– Ты правильно делал. Для женщин нашей семьи слова важны. Было бы нехорошо ввести ее в заблуждение.

– Но когда она выяснила про ребенка и… – Увидев изумленное лицо Энни, он останавливается и прикрывает глаза: – Черт! Ты не знала.

– Ты… ты хочешь сказать, что Кристен была беременна?

Кадык Уэса ходит вверх-вниз.

– Я думал, она все тебе рассказывает…

К глазам Энни подступают горячие слезы:

– Я тоже так думала.

Он откидывается назад и протяжно выдыхает:

– Это было ужасно. Она так перепугалась! Но мы приняли меры.

– Приняли меры? – Энни затыкает уши. – Замолчи. Не хочу об этом слушать. – Она смотрит на Уэса, дыша тяжело и отрывисто. – Моя сестра здесь? Ты ее прячешь? Кристен! Спускайся сейчас же!

Уэс хватает запястья Энни и заглядывает ей в лицо:

– Честное слово, я правду говорю. Клянусь тебе. Если хочешь, можешь весь дом обыскать, только объясни, зачем мне скрывать твою сестру?

Энни вытирает слезы. Она напугана и чувствует себя дурой.

– Потому что Кристен беременна и не хочет, чтобы о вашем ребенке кто-нибудь знал. Какой месяц?

Уэс берет из керамической вазы яблоко и задумчиво вертит его в руках.

– Она забеременела примерно четвертого июля. В те выходные. Мы сглупили… Повели себя неосторожно.

– То есть восемь месяцев назад, – быстро подсчитав, говорит Энни себе под нос и, опустив взгляд, начинает ковырять кутикулу на большом пальце. – Ты сказал, вы приняли меры. В августе она была еще беременна?

Уэс бережно кладет яблоко на место:

– Да.

Энни выдыхает:

– Моя родная мать чуть не сделала аборт.

– Поэтому твоя сестра и не хотела слышать ни о каких «вариантах». – Уэс закавычивает последнее слово, взмахнув пальцами. – Говорила, что никогда не простит себе, если лишит жизни кого-то вроде тебя.

У Энни щиплет в носу. Она подносит руку к дрожащему подбородку.

– Я так ее любила! Но проявляла недостаточно доброты, недостаточно понимания. В то утро я к ней не прислушалась. Из-за меня она и уехала.

– Чувство вины – паршивая штука. – Уэс встряхивает головой, как будто хочет освободиться от неприятных воспоминаний. – Мы ужасно поругались, когда разговаривали в последний раз. Я повел себя как засранец: потребовал (цитирую), чтобы она «об этом позаботилась». Кристен рассердилась и уехала, а я послал ей вдогонку денег, толстенную пачку.

Энни смотрит на Уэса, пораженная новой догадкой:

– Так вот на что она, наверное, живет! Там на год хватит?

Уэс смущенно кивает:

– Можно даже не экономить.

У нечистой совести внушительный ценник.

– Ладно. Представь себе на минуту, что Кристен жива. Где бы она могла скрываться, если бы захотела?

– Постой. Она не…

– Где? – не сдается Энни, ее голос тверд, как сталь. – Кристен совершенно одна и не в самом уравновешенном состоянии. Вдруг ей нужна помощь?

– Энни, послушай. Нигде она не прячется. Она бы тебя предупредила…

– В то утро она хотела мне что-то сказать, но не сказала. – Энни вдруг отчетливо вспомнила последний разговор с сестрой. То, как она убеждала ее не держаться больше за мамину юбку. Теперь все стало понятно. – Наверное, боялась, что я маме проболтаюсь, – заключает Энни, словно беседуя сама с собой. – Но я не проболтаюсь. Мы с мамой в последнее время вообще почти не разговариваем. Если бы только Кристен знала! Я должна ее найти. – Энни поворачивается к Уэсу: – Она наверняка дала тебе подсказку! Подумай.

Он открывает и тут же закрывает рот, ничего не сказав. Энни подается вперед, глядя на него расширенными глазами:

– Что?! Ну, говори!

Он качает головой:

– Ничего. Не хочу давать тебе ложную надежду.

Энни хватает его за плечи:

– Да говори же, черт возьми!

– Вот дерьмо! – он проводит рукой по лицу. – Ладно. Она как-то раз сказала: «Давай все бросим и сбежим в Париж». Только это ничего не значит!

Вечером Энни сидит на кровати, положив перед собой ноутбук, и, грызя ноготь большого пальца, перечитывает письмо. Удивительно, что ответ от знакомой тети Кейт пришел так быстро. Она ведь написала ей только утром, когда вернулась от Уэса, и надеялась, что для принятия окончательного решения у нее есть еще неделька. А лучше бы месяц-полтора.

Кому: AnnieBlair@gmail

От кого: SoléneDuchaine@EuropeanAuPair

Уважаемая миз Блэр!

Я рада, что Вы обратились в наше агентство за помощью в получении места. Учитывая Ваши пожелания

(Вас интересует работа в Париже, и в августе Вы намерены вернуться в США), могу предложить Вам только один вариант. Вчера к нам обратился американец, воспитывающий пятилетнюю дочь Олив.

Энни пробирает дрожь. Кажется, будто Кристен стоит рядом. Будто она сама это все устроила, чтобы сестра ее нашла. В ушах звенят последние слова Крисси: «Тебе нужно поехать… в какое-нибудь классное место. В Париж, например». Может, она специально посеяла зерно, надеясь, что Энни отправится ее искать?

Профессор Томас Барретт – сотрудник Джорджтаунского университета. До августа он взял академический отпуск для работы в Сорбонне. Прошу иметь в виду: свою дочь профессор характеризует как «непростого» ребенка. Няня требуется срочно.

Пожалуйста, ответьте максимально быстро. В случае согласия Вы должны будете приступить не позднее чем через неделю, то есть 9 марта.

С наилучшими пожеланиями,

Солен

Энни стонет. При мысли о том, что ей предстоит прожить ближайшие пять месяцев в Париже, не зная там ни единой живой души и не владея языком, у нее начинает болеть живот. К тому же, если отец называет ребенка «непростым», это значит, что девочка – просто монстр. Но Энни должна поехать. Ради Кристен.

Да, я согласна работать в Париже у профессора и его дочери. Прибуду в следующую среду, 9 марта.

Она нажимает «отправить» и бежит в ванную. Ее тошнит.