Текст книги "Всё имеет свою цену"

Глава 32

Допрос Андреаса Фалькенборга начался с довольно продолжительного молчания. Конрад Симонсен, не говоря ни слова, рассматривал сидящего перед ним подозреваемого, в то время как тот мучительно ерзал и корчился под тяжелым, ощупывающим взглядом главного инспектора. Было прекрасно видно, как ему сейчас страшно и неуютно: он нервно ломал пальцы, уставившись в стол прямо перед собой – точь-в-точь как ожидающий наказания ребенок. Конрад Симонсен не торопился; в ожидании, пока клиент дойдет до надлежащей кондиции, он уже несколько раз игнорировал попытки Фалькенборга ускорить события, будто не замечая жалобных взглядов, которые тот время от времени бросал на него.

В конце концов, сочтя, что прошло уже достаточно времени, Симонсен перешел к стандартной вступительной процедуре:

– Представься, пожалуйста.

– Андреас Фалькенборг.

– Дата и место рождения.

– 11 июля 1955 года, в Копенгагене.

– Где именно в Копенгагене?

– В Национальной клинической больнице.

– А родители где жили?

– Когда я родился – в Биспебьерге [48]48
  Биспебьерг – район Копенгагена.


[Закрыть], точного адреса я не знаю, но вскоре они переехали.

– Не имеет значения. Андреас Фалькенборг, мы выдвигаем против тебя обвинение в убийстве двух женщин, а именно: в убийстве Мариан Нюгор 13 сентября 1983 года поблизости от радарной станции DYE-5, расположенной на континентальном ледяном щите на Гренландии, а также в убийстве Катерины Томсен 5 апреля 1997 года на Зеландии на Нордстранден поблизости от Стевнс Клинт. Кроме того, мы подозреваем тебя в убийстве Анни Линдберг Ханссон, которая исчезла в Юнгсхувед близ Прэстё 5 октября 1990 года, а также в похищении и попытке убийства Рикке Барбары Видт 6 мая 1977 года в Кикхавне близ Хундестеда. Тебе понятна суть перечисленных мной обвинений? – Да, только я ничего этого не делал.

– Тебе известно, что ты имеешь право на помощь адвоката?

– Да, это я хорошо знаю.

– Желаешь пригласить адвоката?

– Нет, спасибо.

– Так и зафиксируем.

По телу подозреваемого пробежала судорога, он дернулся так, будто с ним вот-вот случится припадок эпилепсии. Брови Конрада Симонсена поползли вверх – на подобную реакцию он вовсе не рассчитывал. Подозреваемый, которого нельзя допросить, это последнее, что в данный момент было ему нужно. Андреас Фалькенборг между тем поинтересовался:

– А могу я потом передумать? И если захочу, все же позвать адвоката?

– Да, вполне.

– И ты не рассердишься?

– В данном случае моя реакция не имеет никакого значения. Если ты захочешь пригласить адвоката, скажи, и мы прервем допрос до его прихода.

– Спасибо.

– Тебе также следует знать, что ты вовсе не обязан говорить, но если все же будешь, то все, сказанное тобой, может быть использовано против тебя в суде. Тебе это понятно?

– Да, понятно.

– И ты, хотя никто тебя не заставляет, все же готов со мной разговаривать?

– Да, я готов.

Конрад Симонсен решил, что теперь даже самый вредный адвокат не сможет утверждать, что его подзащитный не был поставлен в известность о своих правах. И задал свой первый вопрос по существу, который был тщательно подобран им при тесном содействии Эрнесто Мадсена:

– Ты зарабатываешь на жизнь тем, что шпионишь за людьми. Тебе это что, действительно по душе?

К его удивлению, Фалькенборг ответил без малейшего смущения и, по-видимому, откровенно:

– Да, мне это нравится. Я всегда это любил, еще с детства.

– Как такое может быть?

– Не знаю, видно, таким уродился.

– Тебе нравится подсматривать за людьми, когда они этого не замечают?

– Да.

– И подслушивать?

– Да.

– Главным образом, за женщинами?

– Иногда это бывают мужчины. Все зависит от того, кто просит у меня помощи; я также продаю связанные с этим вещи – микрофоны, камеры, компьютерные программы и все такое прочее.

– Все это можно назвать шпионским оборудованием?

– Да, название подходящее, но это абсолютно законно.

– Никто и не утверждает обратного. Скажи-ка, когда ты следишь за людьми, ты предпочитаешь, чтобы это были мужчины или женщины?

– Конечно же, женщины, с ними у меня лучше получается.

– Почему?

– С ними проще. Женщины говорят больше, чем мужчины, а еще мне кажется, что это веселее.

– И почему же это веселее?

– В точности не знаю, я никогда об этом не думал; наверное, потому что я нормальный.

– В каком смысле – нормальный?

– Ну, как все прочие мужчины, я же не ненормальный.

– Убить трех женщин – это ненормально. Это в высшей степени ненормально.

Заметно было, что теперь он смутился; потупив глаза, он тихо ответил:

– Да, я знаю.

– То, что ты сделал, это очень серьезно.

– Да, конечно, раз ты так говоришь.

– Похоже, ты сожалеешь об этом.

– Да, конечно.

– Хорошо, но ведь с чего-то же все началось? Расскажи мне, почему ты убил Мариан Нюгор.

Андреас Фалькенборг на мгновение умолк, затем вздрогнул всем телом и выпалил:

– Я не убивал Мариан. Я этого не делал.

Конрад Симонсен заметил, что при этом он как-то странно склонил шею и поднял руку, как будто старался понюхать подмышку.

– Что это ты делаешь?

– Ничего, совсем ничего.

– Ты мне лжешь. Так почему ты убил Мариан Нюгор?

– Я не знаю.

– Не знаешь? Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю, почему я ее убил.

– А как с Катериной Томсен? Тоже не знаешь, почему ты ее убил?

Фалькенборг помотал головой. Конрад Симонсен сказал:

– Подозреваемый Андреас Фалькенборг качает головой. Будь добр, ответь на вопрос вслух.

– Прости, я совсем забыл. Я не знаю, почему я убил Катерину… то есть Катерину Томсен.

– Ты поджидал ее в своей машине на станции Роскилле 5 апреля 1997 года?

– Да, мы с ней договорились.

– О чем договорились?

– Катерина не была нормальной, ей нравились другие женщины, но это был секрет. Она также была очень набожна. Наверное, я сказал, что могу ей помочь.

– В чем?

– Ну, она ведь родилась не такой, как все… мне неприятно… я не хочу об этом говорить.

– Тогда вместо этого расскажи о том, как ты убивал этих женщин. Сначала о Мариан Нюгор – как ты ее убил? Внезапно в допросе вновь обозначился сбой. Андреас Фалькенборг испуганно спросил:

– А я обязательно должен говорить, что я их убил, если я этого не делал?

Конрад Симонсен начал понемногу понимать рисунок задуманной им игры. Поначалу он воздержался от ответа, однако, когда последовало продолжение, дольше отмалчиваться было уже нельзя.

– Ты рассердишься, если я скажу тебе, что не убивал их?

– Так ты убил Мариан Нюгор и Катерину Томсен или же не делал этого?

– Я этого не делал.

– Не делал?

– Нет, если, конечно, ты не сердишься.

Конрад Симонсен выругался про себя – похоже, все обещает быть гораздо более хлопотно, чем казалось ему поначалу. Он решил переменить тему. Правда, сперва он перегнулся через стол, заглянул в глаза допрашиваемому и сурово сказал:

– Когда мы сидим тут с тобой, Андреас, и болтаем, ты производишь впечатление довольно милого человека. Однако я вижу и нечто иное: вижу, как юная девушка изо всех сил мотает головой в отчаянной попытке вдохнуть воздух, вижу, как глаза ее постепенно вылезают из орбит, а ты сидишь рядом и наслаждаешься этим. И вот это, поверь, меня сердит и еще как сердит!

Лицо Андреаса Фалькенборга задрожало. Главный инспектор достал из папки фотографию, положил перед ним и заметил, как тот моментально откинулся на спинку стула, как будто физически стремясь оказаться как можно дальше от того, кто был на снимке.

– Что случилось? Ты ее боишься?

– Да, немного – мне не нравится такой тип женщин.

– Какой тип?

– Ну, такие, как она.

– Может, пояснишь?

– Это сложно. Просто такие, как она, меня пугают. Убери ее, пожалуйста.

– Нет, не уберу. Ты ее узнаешь?

– Да, ее зовут Рикке, но тогда она была молодой. А сейчас уже нет. Сейчас она и не может быть молодой.

– Да, это Рикке Барбара Видт. Ты прав, фотография сделана, когда она была молодой – в 1976 году, когда ей было 23 года. Когда ты с ней встретился?

– Это было давно, я думаю, в 1978 году.

– Может, в 1977 году?

– Да, вполне возможно.

– Где ты увидел ее впервые?

– На пароме, идущем из Рёрвига в Хундестед.

– Расскажи мне об этом.

– Мы оба приехали на велосипедах: они стояли на палубе парома, прикрепленные к перилам. Она подошла ко мне и попросила, чтобы я помог ей поправить соскочившую с велосипеда цепь. Я помог.

– В этот момент ты ее не боялся?

– Боялся, и еще как.

– Что ж ты тогда не ушел или не сказал ей, чтобы она обратилась за помощью к кому-нибудь еще?

– Не знаю, это сложно объяснить.

– Следующие полгода ты ее преследовал, буквально ходил по пятам, когда только мог. Ты даже бросил учебу и поселился в Хундестеде в гостинице.

– Да.

– Зачем?

– Я не знаю; думаю, потому что я ее боялся.

– Но это лишено здравого смысла.

– Понимаю. Но ты ведь на меня за это не рассердишься? Я не могу этого объяснить.

– Я не сержусь, просто мне хотелось бы кое-что понять. Что тебе вообще от нее было надо?

– Я не знаю.

– А я считаю, что знаешь.

– Может, мне хотелось оказаться с ней наедине.

– Тебе действительно хотелось оказаться с ней наедине?

– Нет.

– Тогда и не говори об этом.

– Прости.

Подозреваемый снова понюхал себя, правда на этот раз все обошлось без каких-либо спазмов или иных неконтролируемых телодвижений. Конрад Симонсен продолжал:

– Когда она остригла волосы, ты устроил ей настоящую сцену.

– Да, устроил.

– Почему?

– Не знаю.

– Ты кричал, рыдал и всячески шумел, не так ли?

– Да, я кричал, плакал и шумел.

– Где это произошло?

– У ее парикмахера в салоне на главной улице Хундестеда.

– Расскажи об этом.

– Да тут и рассказывать особо не о чем. В тот день я ходил за ней…

– Как и во все прочие дни?

– Да, я затем туда и переехал, чтобы следить за ней. Так вот, я увидел, как она вошла в парикмахерскую и остригла волосы, и тогда я тоже вошел за ней и… стал кричать, плакать и шуметь. Они позвонили в полицию – это было не слишком здорово.

– Однако с того дня ты прекратил ее преследовать. Почему?

– Потому что она постриглась. Но совсем я не прекратил.

– Что ты имеешь в виду?

– Через несколько лет я снова приехал туда, чтобы посмотреть на нее. Я хотел проверить, по-прежнему ли она носит короткие волосы. Оказалось, что да, короткие. Это было где-то году в 1980, и она меня тогда не заметила. – Она была тебе интересна только с длинными волосами?

– Да, волосы должны были быть им по плечи.

– Им? Кому это «им»?

– Тем женщинам, которых я боялся. Женщинам этого типа. Когда они плодятся, они приносят в мир этих своих детенышей – мерзкое отродье. Их необходимо уничтожать.

Конрад Симонсен ощутил, как по спине его пробежал холодок, и резко спросил:

– Что ты хочешь этим сказать? Что значит «когда они плодятся»?

– Мне очень жаль, я не знаю, почему это сказал.

– А что это за «мерзкое отродье»?

– Не могу сказать. Вероятно, это те, которых я боюсь.

– Когда ты так говоришь, ты думаешь о ком-то персонально?

– О Рикке. Я ее боялся.

– Только ее и никого другого?

– Других тоже боялся, но больше всего Рикке, раз уж мы заговорили о ней.

Конрад Симонсен окинул Андреаса Фалькенборга холодным взглядом. Тот даже поежился, однако промолчал. – Так почему же ты ее боялся?

– Я не знаю, я тогда был молодым, может, я не сознавал, что делаю.

– Чушь собачья, ты прекрасно знал, что делаешь.

– Прости.

– А мне вот кажется, что я знаю, почему ты боишься женщин одного типа с Рикке Барбарой Видт.

Конрад Симонсен вынул из папки еще одну фотографию и положил перед Андреасом Фалькенборгом, который вздрогнул всем телом.

– Ой! – невольно вырвалось у него.

– Что значит «ой»? Ты ее узнаешь?

– Да, это Бельфегор.

– Поясни.

– Это демон из телевизора.

– «Призрак Лувра» в исполнении Жюльет Греко – сериал, который шел по телевидению летом 1965 года.

– Да, верно.

– У тебя была когда-нибудь такая маска?

– Нет, никогда.

Снова легкая дрожь и нос подозреваемого тянется к подмышке. Наконец-то до Конрада Симонсена дошло.

– Ты дрожишь в тот момент, когда говоришь неправду.

– Да, со мной всегда так бывает. Или еще когда я нервничаю. Я ничего не могу с этим поделать.

– Значит, сейчас ты солгал.

– Да, мне очень жаль. Прости.

– Значит, у тебя все же была такая маска демона?

– Да, когда я был еще ребенком. Я сам ее сделал – на это ушло много времени.

– Где эта маска сейчас?

– Я бы не хотел тебе это рассказывать, это – секрет.

– Ладно, с этим немного обождем. Может, и сами найдем ее где-нибудь, когда будем обыскивать твою квартиру. Я в этом почти убежден.

Конрад Симонсен перегнулся через стол и передвинул фотографии так, что снимок Рикке Барбары Видт оказался слева от допрашиваемого, а снимок демона – соответственно, справа. После этого он положил прямо по центру фотографию Агнеты Бан. Андреаса Фалькенборга с новой силой начала бить дрожь.

– Кто это?

– Ее звали Агнета. Когда я был маленьким, она служила у нас горничной. Она была плохая.

– Однажды ночью ты пытался испугать ее своей маской, так?

– Да, это было в воскресенье. Если можно, я бы не хотел говорить об этом.

– Ты прокрался под ее окно в этой маске демона и, чтобы она еще больше напугалась, осветил себя карманным фонариком. Что было потом?

– Можно, я не буду рассказывать?

– Нет, нельзя.

– Я не убивал Агнету.

– Я знаю. Потому что она стала слишком старой?

– Когда я вырос, она уже была не похожа на себя.

– В ту ночь летом 1965 года, когда ты заглянул к ней в окно, она ведь не испугалась? Все пошло совсем не так, как ты рассчитывал, да?

– Когда она увидела меня, она закричала.

– Рассказывай дальше!

– Она сидела верхом на отце, она не должна была так делать, а мне нельзя было это видеть, мне такое строго запрещалось. Я не хочу говорить об этом.

– А потом твой отец привел мать и начал бить ее за то, что ты так вел себя.

– Мама кричала, все это было так страшно, что с тех пор часто снится мне по ночам.

– А ты по-прежнему стоял там в своей маске, прижавшись лицом к оконному стеклу.

– Я не знал, что мне делать. Пожалуйста, не нужно больше ничего говорить. Я весь дрожу и обливаюсь потом. Я не виноват: ничего не могу с собой поделать, потею – и все тут.

– А Агнета Бан, что она в это время делала?

– Это было так отвратительно! Никогда этого не забуду – эта картина всегда стоит у меня перед глазами. Она сделала вид, что целует меня. Казалось, ее все это забавляет. Следы помады еще несколько дней оставались на стекле. Она не должна была так поступать – я же был совсем еще ребенок, ведь верно?

– Нет, не должна была.

– Я надеялся, что она уже мертва, но ведь ты разговаривал с ней, да?

– Да, я говорил с ней.

– А ее могут посадить в тюрьму за то, что она сделала?

– Нет, не могут.

– А меня? Меня могут посадить в тюрьму за то, что случилось в Хундестеде? Ведь прошло уже столько лет.

– Нет.

– И за то, что я делал там на пляже?

Конрад Симонсен лицемерно покачал головой.

– Нет, не могут. Однако мы уже начали повторяться – так дело не пойдет. Скажи, а когда они там, в пакетах, они что, плачут, кричат от ужаса или же используют последние крохи воздуха, чтобы молить о пощаде? Как звучит голос умирающей женщины, когда рот ее залеплен пластиком? Глухо? Звонко? Искаженно? Сам я не знаю, поскольку никогда этого не слышал. Но ты-то ведь слышал. Вот и мне хотелось бы узнать – я прямо сгораю от любопытства.

Андреас Фалькенборг жалобно всхлипнул:

– Ты ведь о Рикке хочешь узнать, да?

– Да, и о ней тоже, очень хочу.

– А это ничего, что я потею?

– Ничего, меня это мало волнует.

Рассказ Андреаса Фалькенборга о нападении на Рикке Барбару Видт практически полностью соответствовал тому, что она сама поведала Конраду Симонсену в прошлый четверг. Совпадали даже мелочи – что, с одной стороны, было хорошей новостью. Однако никакой связи с последующими убийствами тут по-прежнему не прослеживалось. Да и информация об этом случае в трактовке Жанет Видт – пусть и на короткое время – уже появлялась на сайте «Дагбладет». К сожалению, там упоминалась и странная имитация стрижки ногтей, о которой умалчивали отчеты полиции. Правда, о том, что он использовал губную помаду, в них было сказано, но на пляже в Кикхавне, как известно, до нее дело просто не дошло – ему помешали. Кроме того, его странную манеру говорить также широко не афишировали. Проблема состояла в том, что он и сам, похоже, не понимал, как именно говорит. Конрад Симонсен попытался было сыграть на этом, но – без особого успеха.

– Ты ведь вырыл могилу там, на пляже. Когда ты это сделал?

– За несколько часов до того, как ее схватил.

– И ты собирался там ее похоронить?

– Да, но она от меня сбежала.

– А ты собирался ее убить?

– Да, я хотел, но ничего не вышло.

– И как ты предполагал это сделать?

– Думаю, с помощью пластикового пакета, как тех двух женщин, убитых на Гренландии и у Стевнс Клинт.

– Ты говоришь «думаю», но ты ведь должен знать?

– Ну да, значит, знаю.

– Пакет был у тебя с собой?

– Да, два пакета.

– Где именно они лежали?

– Думаю, в кармане.

– В кармане? Ты уверен в этом?

– Нет, я не помню.

– А где еще они могли быть?

– Может, в другом кармане.

– И больше нигде?

– Может, еще где-то. Я не помню, ведь все это было так давно.

– Почему ты надел эту маску?

– Потому что мне нравится их пугать.

– Их? Кого их?

– Их, тех, кто боится. Мне нравилось пугать Рикке.

– Тебе приятно видеть, как Рикке и прочие похожие на нее женщины, испытывают страх?

– Да, очень приятно. Когда они насмерть перепуганы. Настоящий страх, ужас! Это так здорово!

– Ты делал вид, что стрижешь ей ногти. Зачем?

– Мама всегда так делала. Думаю, я оттуда это и взял.

– Объясни подробнее.

– Они просто стояли и ждали, пока обрежут их отвратительные когти. Они у всех были такими.

– А откуда ты взял ножницы?

– Из кармана.

– Тоже из кармана?

– Думаю, да. А что, разве не из кармана?

– Тебе виднее.

– Тогда оттуда.

– Расскажи, как ты заставлял Рикке Барбару Видт показать тебе свои ногти.

– Пусть покажет свои когти, глупая девчонка, он хочет видеть ее когти. Так я и говорил.

– Ну и что, это подействовало? Она показала тебе ногти?

– Ничуть не бывало. Уж больно упрямая была, никак не хотела слушаться.

– И что ты тогда сделал?

– Снова это повторил.

– Что именно?

– Пусть покажет свои когти, глупая девчонка, он хочет видеть ее когти. А она спрятала руки за спину и впилась ногтями в лед. Она была совсем не в себе.

– А ты был терпелив, просто стоял перед ней и раз за разом твердил все одно и то же?

– Да, так все и было.

– Но карманный фонарик тебе теперь был не нужен.

– Нет, не нужен.

– Но откуда тогда взялся свет?

– Может, от маяка. Там был маяк.

– Нет, не оттуда. Откуда взялся свет? Яркий, сильный луч света.

– От вертолета. Впереди у вертолета есть прожектор.

– Верно. Но ведь не все они держали руки за спиной? Или все?

– Нет, ты прав, не все.

– С одной из них у тебя возникли сложности.

– Она не хотела правильно себя вести.

– Что значит: «не хотела правильно себя вести»?

– Наверное, она сжала кулаки, так что добраться до ногтей стало невозможно. И начала драться.

– Я так не думаю. Это ведь не стало совсем невозможно, просто – сложно. Так почему это вдруг стало сложно? – Вероятно, она сложила руки.

– И тебе пришлось стричь ей ногти, пока она оставалась в таком положении?

– Да.

– А почему она сложила руки?

– Не знаю.

– Почему она сложила руки?

– Она молилась Богу.

– Да, верно, а как ее звали?

– Вероятно, Лиз.

– Прекрати врать, не было там никакой Лиз.

– Я не вру.

– Ты потеешь и дергаешься.

– Я нервничаю.

– Ну, так как же ее на самом деле звали?

– Катерина, она была очень религиозна.

Конрад Симонсен задумался, хотя и понимал, что надолго прерывать допрос нельзя. Уступчивость подследственного, его постоянная готовность соглашаться с чем угодно в значительной степени если и не полностью оправдывали его, то уж по крайней мере производили крайне неубедительное впечатление – в суде он запросто мог отказаться от только что данных им показаний. Было трудно разобрать, что это: сознательная циничная попытка укрыться за маской наивности или же обычная его манера общения. В то же время главный инспектор опасался, что допрашиваемый может в любой момент передумать и потребовать присутствия адвоката либо вовсе отказаться от продолжения беседы.

Однако следующая фраза Андреаса Фалькенборга отчасти решила проблему.

– Да, извини, значит, драться начала Лиз. Но о ней я бы не хотел говорить.

Когда Конрад Симонсен услышал новое имя, у него невольно вырвалось восклицание:

– О, нет!

– Прости, мне так жаль, ты только не сердись на меня.

Неожиданный оборот, который стал приобретать допрос, вкупе с хаотичным перескакиванием Андреаса Фалькенборга с нападения в Кикхавне в 1977 году на убийство Мариан Нюгор в 1983 году, вызвал у Конрада Симонсена ощущение, что он теряет контроль над ситуацией, а тщательно выстроенный сценарий их беседы буквально на глазах расползается в разные стороны. Он написал записку Эрнесто Мадсену и красноречиво помахал ею перед односторонним зеркалом, через которое психолог наблюдал за ходом допроса из соседнего помещения. Немного погодя в комнату вошла Графиня и забрала послание. После этого главный инспектор положил фотографию Агнеты Бан поверх снимка Рикке Барбары Видт и вместо нее выложил перед Андреасом Фалькенборгом карточку Мариан Нюгор.

– Ее зовут Мариан Нюгор, она была убита в 1983 году.

– Да, я хорошо ее знаю. Это Мариан.

– Ведь это ты ее убил?

– Наверное, так.

– Так ты или не ты?

– Да, это я, я в этом уверен. Кто же еще мог это сделать?

– Где ты с ней познакомился?

– На Гренландии.

– А впервые где увидел?

– Я не помню.

– Прекрати эти отговорки. Расскажи, где ты в первый раз с ней встретился?

– Она ухаживала за моей бабушкой в доме престарелых. Мариан была медсестрой. А потом она уехала на Гренландию. На американскую военную базу в Сёндре Стрёмфьорде. Этой базы больше нет, ее снесли.

– И ты отправился за ней на Гренландию?

– Да, верно, на саму Гренландию.

– Там ты научился управлять вертолетом.

– Да, я стал пилотом вертолета. Американцы – очень добрые и милые люди.

Конрад Симонсен пристукнул ладонью по столу и медленно, с расстановкой сказал:

– 13 сентября 1983 года ты с Мариан Нюгор прилетел на расположенную на материковом льду радарную станцию DYE-5. Здесь ты напал на нее, связал, заткнул рот кляпом, чтобы никто ее не услышал, перетащил в свой вертолет, а на обратном пути приземлился прямо на льду, убил и похоронил ее. Все правильно?

– Наверное, я все так и сделал.

– Я побывал на Гренландии и осмотрел то место, где ты ее убил.

– Фантастическая там природа, верно?

– Полностью согласен. Но меня удивляет одна вещь: каким образом тебе удалось сделать во льду могилу – лед ведь жутко твердый.

– Его можно раскрошить ручной дрелью, тогда он становится рыхлым.

– И ты привез с собой эту дрель в вертолете?

– А по-другому никак нельзя, лед ведь твердый как камень.

– Когда ты вытащил ее на лед, на тебе была маска?

– Да, я хотел ее испугать.

– А она видела, как ты роешь ей могилу?

– Она боялась, можешь мне поверить, она жутко трусила. Это вышло здорово. Так все и должно было быть.

– Что еще ты сделал, прежде чем надеть ей на голову мешок?

– Подстриг ее ногти.

– Нет, ты сделал кое-что еще.

– Сказал, что он хочет подстричь ее ногти. Просто чтобы еще больше напугать ее.

– Кто такой «он»?

– Бельфегор, тот демон из телевизора.

– Но ты все же сделал еще одну вещь. Расскажи об этом.

Андреас Фалькенборг сделал отрицательный жест и умолк.

– Что еще ты сделал. Я хочу это знать!!

– Пожалуйста, не будем об этом.

– Нет, будем. Выкладывай!

– Нет, ну пожалуйста, я не хочу!

Конраду Симонсену принесли ответное послание психолога; к его удовольствию, оно было весьма коротким: Дави на него, коли на губную помаду. Он не разыгрывает комедию, однако прекрасно знает, о чем не стоит говорить конкретно. Внимание: Арне Педерсен обнаружил в его квартире бюст Моцарта!

Андреас Фалькенборг спросил:

– Что это за бумажки? Мне они не нравятся, я начинаю нервничать.

– Больше их не будет. Ладно, смотри, кладем фотографию Мариан к снимку твоего демона и на время оставляем ее в покое. Тут у меня есть еще одна фотография. Знаешь, кто это?

– Катерина, та, о которой мы говорили. Ну, та, что, как мы решили, молилась.

Конрад Симонсен пропустил эту оговорку мимо ушей. – Я вот тут думаю, на что ты главным образом смотришь, когда они умирают. На их полуголую грудь или, может, на их облепленные пластиком губы? Расскажи-ка мне, откуда взялся тот пакет, которым ты задушил Катерину Томсен, да не вздумай врать.

Тем не менее на этот раз грозный тон не подействовал – Андреас Фалькенборг хоть и ответил, однако крайне нехотя:

– Из моего рюкзака.

– А где ты его вообще взял?

– Не знаю, это был обычный пакет. Я не знаю, что еще сказать.

– Ее отец организовывал переезды; однажды он и тебя перевозил. Абсолютно дурацкий фальшивый переезд, который ты организовал только для того, чтобы его вызвать. – Я не помню, все это было уже давно.

– Ты стащил у него из гаража пластиковый пакет и упаковал в него бюст Моцарта. Зачем ты это сделал?

– Откуда ты это узнал? Ты этого знать не можешь.

– Ошибаешься, нам много что еще о тебе известно.

– Да-да, ты очень умный, раз ты умеешь так ясно мыслить.

– Так зачем ты это сделал?

– Я не помню. Может, потому что он был глуп.

– Что он тебе сделал?

– Некоторые люди говорят своим дочерям гадкие вещи о посторонних.

– Он что, тоже говорил гадкие вещи?

– Он вполне мог их сказать. Потому что люди боятся, когда повторно видят тех, кого они уже пытались привлечь в свою церковь.

– И что такого он конкретно сказал?

– Я этого не помню.

– Ты дрожишь и, стало быть, врешь. Всякий раз, когда мы подходим к тому, что известно только тебе и от чего ты, таким образом, впоследствии не сможешь отпереться, ты начинаешь выкручиваться.

– Да, это верно, но ужасно, что ты об этом говоришь.

– Ладно, и Катерину Томсен кладем к снимкам, где изображены Мариан Нюгор и Бельфегор. А как насчет нее? Ведь ее ты тоже знаешь, да?

– Не думаю.

– Она жила менее чем в пяти километрах от твоего летнего домика в Прэстё.

– Тогда я, должно быть, ее знаю.

– Мне уже надоели все эти твои должно быть, может, наверное.

– Да, я ее знаю, ее звали Анни.

– Анни Линдберг Ханссон?

– Да, так и есть.

– И куда, как ты думаешь, нам ее положить? К живым или же к мертвым?

– К мертвым, Анни умерла.

– И это ты ее убил, так же, как убил остальных?

– Наверное, нет, ведь ее же так и не нашли.

– Но она как две капли воды похожа на остальных женщин.

– Тогда это, наверное, я. Да, я думаю, что так.

– Где ты ее похоронил?

– Я этого не делал.

Конрад Симонсен пристукнул ладонью по столу и повысил голос.

– А ну-ка развязывай свой поганый язык! Где ты похоронил Анни Линдберг Ханссон?

Андреас Фалькенборг испуганно отшатнулся и робко попросил:

– Пожалуйста, не надо на меня ругаться.

– Где ты похоронил Анни Линдберг Ханссон?

– Я этого не делал. Я не хочу об этом говорить. Видишь, я весь дрожу?

– Ладно, к этому мы еще вернемся. А как с Лиз, она тоже умерла подобным образом?

– Думаю, точно так же. Для этого-то я и купил заброшенный хутор. Чтобы быть к ней поближе. Это все случилось в 1992 году, когда Дания выиграла чемпионат Европы по футболу; кстати, он тоже проходил в Швеции.

– Как была фамилия Лиз?

– Лиз Суенсон.

– Где ты впервые с ней встретился?

– В лифте, когда он застрял. Кроме нас с ней, там был еще один старик. Я никак не мог выйти, никто из нас не мог. Это было на Вестерброгаде прямо напротив крошечных домиков, которые стоят перед музеем. Мне кажется, он называется Городской музей Копенгагена. Мне надо было на прием к зубному врачу.

– Где ты ее убил?

– В лесу, где-то в лесу. Мы с ней долго ехали.

– И похоронил ты ее там же?

– Да, тоже в лесу – в Швеции большие леса.

– Как назывался этот лес?

– Я не знаю, думаю, у него нет названия.

– А где он расположен?

– В Швеции; где точно, я не знаю.

Перегнувшись через стол, Конрад Симонсен злобно прорычал:

– Они метались, когда им переставало хватать воздуха? Взад-вперед, совсем как Агнета Бан, когда трахалась с твоим папашей?

– Нельзя так говорить.

– Так что же случилось, Андреас, когда ты сидел у окна? Когда за тебя отец наказывал твою мать, что ты тогда видел? – Ее сиськи, я видел сиськи Агнеты в вырезе ее ночной рубашки. Там были только ее голые сиськи. Их обязательно нужно видеть.

– Когда их нужно видеть?

– Когда они умирают; нужно обязательно видеть их сиськи, когда они умирают.

– Агнета Бан поцеловала тебя через стекло, чтобы подразнить тебя, когда твоя мать вопила.

– Это было нехорошо, неприятно.

– Расскажи мне, что ты делаешь с их ртами?

– Я их не целую.

– Нет, но ты делаешь кое-что другое, о чем знаем только ты и я. Так что же это?

– Я больше не хочу говорить с тобой. Это все так мерзко.

– Сначала расскажи мне, что же все-таки ты с ними делаешь.

– Только никому об этом не говори.

– Я ничего никому не расскажу. Ну, итак, что ты делаешь?

– А я попаду в хорошую тюрьму?

– Да, давай же, рассказывай.

– Я хочу в одну из нормальных тюрем, я не смогу сидеть в плохой, я этого не заслуживаю.

Вошедшая в дверь женщина властно перебила его:

– Сначала посмотрим, попадешь ли ты вообще в тюрьму. Главный инспектор этого, к счастью, не решает. Добрый день, Симон, я бы хотела переговорить со своим клиентом наедине, да и допрос, по всей видимости, слишком уже затянулся, не так ли?

Конрад Симонсен неохотно согласился:

– Что ж, ты права. Могу я напоследок спросить еще об одной вещи?

Женщина милостиво кивнула, однако прибавила:

– Только покороче.

Конрад Симонсен снова повернулся к Андреасу Фалькенборгу:

– Их было больше, да? Не только те, о ком мы говорили?

– Нет, что ты, клянусь тебе. Только эти три.

– Говоришь, три? А как же Лиз Суенсон? Ты что, ее выдумал?

– Нет, но она же не датчанка. А что, значит, получается, она четвертая?

Похоже, Андреас Фалькенборг ничуть не лицемерил.