Текст книги "Монмартрская сирота"

Глава VII

Элиза не ошиблась: Стальное Тело вновь увлекся Королевой Золота. Но ее предположения, что они сошлись еще в Америке и вместе приехали в Париж, были неверны.

О, если бы Элиза знала, что Стальное Тело вышел победителем первого своего увлечения и, несмотря на все чары Дианы, сумел овладеть собой и бежать от нее в тот момент, когда та предлагала ему самое себя и все свое состояние. С какой радостью протянула бы она ему руку примирения! От скольких бессонных ночей избавила бы она себя…

Но Элиза не хотела выслушивать от Стального Тела никаких объяснений, несмотря на все его мольбы… Что он мог сказать в свое оправдание, раз о его позоре громко оповещали денверские газеты и иллюстрированные журналы?

Потом она уехала, оставив его на осиротевшей ферме, в наводящей тоску и грусть компании Жо, индейского вождя, Фрэда и Джека Курильщика.

Полагать, что он останется там, как орел в клетке, значило плохо знать его.

Скоро им овладела безысходная тоска.

Однажды он уложил вещи, попрощался с Букин-Билли, которого оставил на попечение Джека Курильщика, пожал на прощание всем руки и отправился на ближайшую железнодорожную станцию.

Денег у него хватало только лишь на проезд. Но это его не смущало: лишь бы добраться до Парижа, там он как-нибудь перебьется.

Переезд совершился без приключений, и он очутился на парижской мостовой свободный как птица и с несколькими жалкими грошами в кармане.

Он тотчас же заметил афиши труппы «Буффало-Билль» и сказал себе: «Вот мне и работа!»

Не медля, он отправился к полковнику Годи, который его хорошо знал и принял с распростертыми объятиями в труппу.

Через несколько дней коннозаводчик бросил труппе «Буффало» известный читателям вызов.

Стальное Тело принял вызов и укротил коня, что принесло ему громкий успех и круглую сумму в пять тысяч франков.

Таким образом, существование его было обеспечено.

Стальное Тело был изумлен, узнав в женщине, бросившей ему букет орхидей, ту, которую он так смертельно оскорбил, – прекрасную Диану, гордую Королеву Золота.

В нем произошла борьба самых разнообразных чувств, но ослепительная красота Дианы вновь одержала победу над голосом рассудка – и он готов был опять упасть к ее ногам.

К несчастью, он не заметил Элизы, которая поспешила уйти, с болью в сердце видя, что Стальное Тело вновь сблизился с Королевой Золота.

Диана терпеливо ждала у выхода героя дня.

Увидев его, она радостно побежала навстречу, пылко пожала ему руку и, шепнув: «Идем!», увлекла его к своей карете.

– Идем!.. Мой любимый… Я тебя обожаю.

И он не успел опомниться, как очутился рядом с ней в карете.

– Диана!.. Вы здесь!.. Какими судьбами?..

– Очень просто, мой дорогой! Я ни на минуту не упускала тебя из виду… Я знала о твоем отъезде… о твоем пребывании во Франции… О поступлении в труппу «Буффало»… Я следила за каждым твоим шагом, за каждым движением, потому что ты мне дороже всего в мире… Женщина, которая любит, способна на все, а я обожаю тебя…

Он улыбнулся и сказал:

– Вы говорите, что меня любите, а чуть не отправили на тот свет в Воздушном Городе.

– Потому что я люблю тебя до преступления… Ты должен принадлежать мне или никому… Можешь быть уверен, что я не пережила бы тебя и убила бы себя над твоим трупом.

На красивом мужественном лице Стального Тела появилась улыбка.

– Ты надо мной смеешься? – спросила его Диана обиженным тоном. – Ты не веришь мне?

– Нет, – ответил он. – Но не смешно ли, что к словам любви у нас постоянно примешиваются фразы о смерти, убийстве и тому подобное.

Диана, в свою очередь, рассмеялась и заговорила, переходя то на «ты», то на «вы»:

– В самом деле, вы правы! Какое я странное существо. Я вечно слишком увлекаюсь, желая добиться своих целей, а потом мне приходится исправлять ошибки, которых легко можно было избежать. Знаешь, я теперь стала другой и не могу без смеха вспомнить, как хотела женить тебя на себе. Я люблю тебя всем сердцем и без всяких условий.

С этими словами она обвила Стальное Тело за шею и страстно прижалась к его груди.

Ласки прелестной женщины, ее пылкие, страстные признания, искренность чувства, в которой невозможно было сомневаться, вскружили голову молодому человеку и пробудили в нем страсть, которую он некогда питал к этому чарующему созданию.

Он ее пылко обнял, и губы их слились в поцелуе.

Карета остановилась у подъезда роскошного дворца.

В вестибюле первого этажа ходил взад и вперед высокий худой человек с козлиной бородкой, жуя табак и время от времени брызгая желтой слюной.

Он тотчас же узнал Стальное Тело, пожал ему руку и похлопал по плечу.

– Черт возьми! Это никак вы, господин полковник, – сказал, смеясь, Стальное Тело. – Значит, вы благополучно выбрались из погреба в Денвере… Поздравляю…

– По вашей милости мы тогда потеряли миллионов на полтораста золота, знаете ли, мой дорогой?..

– Ба! – сказала, пожимая плечами, Диана. – К чему мне золото… Лишь бы не потерять тебя, мое сокровище, – обратилась она к Стальному Телу, нисколько не стесняясь присутствия янки, как если бы он был домашним животным.

Она поручила полковнику сделать распоряжения относительно обеда и, взяв под руку молодого человека, повела его к себе.

Оставшись, наконец, наедине в небольшой, роскошно убранной комнате, они бросились друг другу в объятия, забыв про все на свете.

* * *

Диана всем сердцем, всем существом любила Стальное Тело. Ее жгучая, безумная страсть не ослепляла ее, однако, настолько, чтобы не замечать, что сердце Стального Тела не принадлежит ей всецело. Если он и любил ее, то не той глубокой, безраздельной любовью, какой добивалась Диана.

Со дня новой встречи ее не покидал страх, как бы этот человек, в любви которого она видела смысл своего существования, снова не оставил ее тосковать в одиночестве.

Она поэтому очень старалась заполнить его жизнь, привязать к себе, стать для него необходимой.

Обыкновенно резкая, упрямая, властная, она стала нежной, ласковой, покорной. Ни на миг не давала она ему скучать, с поразительным искусством разнообразила она время, занимая его то музыкой, то пением, то остроумной беседой.

Порывы страсти бросали ее как безумную в объятия молодого человека, воспламеняли его – и он забывал тогда и про широкий простор прерий, и про свободу, и про Элизу, из-за которой покинул Америку…

Глава VIII

Семья Дэрош переехала с Avenue de l’Opera на Avenue Hoche в собственный особняк, который банкир Террье приобрел и роскошно обставил для своего богатого клиента.

Мебель, картины, посуда, украшения тонкой художественной работы – все это было приобретено в самый короткий срок, и чуть ли не в двадцать четыре часа семья Дэрош имела свое серебро, белье, постели.

Кучера, лакеи, горничные, метрдотель, повар с поварятами – целый штат прислуги был в их распоряжении.

Несмотря, однако, на такую роскошь, эти чудом разбогатевшие труженики остались теми же простыми, добрыми людьми.

Челяди это не нравилось.

Кучера были неприступны; лакеи держали себя с важностью дипломатов и, кичась знакомством с графом N. или герцогом X., за лошадьми которых они имели честь ухаживать, считали, казалось, для себя унижением прислуживать таким простым людям; горничные полны были высокомерия, складывали губы сердечком и возвышали при разговоре голос, подражая дамам высшего света; повар мало обращал внимания на меню, но зато, как человек практичный, усердно пририсовывал в счетах хвостики к нулям.

Привыкшие к служащим ранчо Монмартр, которые как бы входили в их семью, или к прислуге в отеле, относящейся безразлично к ежедневно меняющимся господам, семья Дэрош впервые познакомилась с порочностью современной челяди.

Но она составляла часть той роскоши, которая необходима была Дэрошу для достижения своей цели, и поэтому он с ней мирился.

Дней через десять после переезда в свой особняк Дэрош пригласил банкира Террье и его друга-полковника на завтрак.

Граф Шамбержо воображал, что поразил этих простых людей благородством происхождения, блеском чина и достоинствами светского человека и интересного собеседника. Он не сомневался, что произвел сильное впечатление на Элизу.

Он замечал, как она краснела и бледнела при его появлении, и самодовольно улыбался, думая о ее миллионах. Завтрак, начиная с сервировки и кончая винами, был безупречен.

Граф все это заметил и оценил со свойственным ему тактом, в то время как банкир приходил от всего в шумный восторг.

Полковник был необыкновенно любезен с дамами.

После завтрака мужчины отправились на половину Дэроша поговорить о делах.

Владелец ранчо с обычной непосредственностью приступил прямо к делу.

– Господин граф, – обратился он к полковнику, – господин Террье обратился ко мне от вашего имени за незначительной услугой. Я в вашем полном распоряжении, граф.

Простак Дэрош, изображая из себя комедианта, употреблял все усилия, чтобы показать себя человеком, который бесконечно осчастливлен знакомством с представителем столь знатного рода и возможностью оказать ему услугу.

Шамбержо и Террье видели в нем американца, набитого долларами, прельщенного знатным титулом и лелеющего мечту сделать свою дочь графиней.

– Вы так любезны, что я отброшу всякое стеснение, начал с любезной улыбкой граф.

– Весь к вашим услугам, господин граф!

– Перед вами ужасный расточитель…

– С вашим положением в свете, чином и в особенности с таким блестящим именем немудрено сделаться… ну, как бы выразиться… мотом…

– Вы совершенно верно выразились. Я именно – мот. При этом мое финансовое положение теперь несколько затруднительно.

– Да… Сколько соблазнов для молодого человека… Зеленое поле… Скачки… Красивые остроумные женщины.

– Вы меня смущаете… Эти пороки мне в самом деле стоили очень дорого… Но теперь я хочу переменить… отказаться от прошлого и сделаться… добродетельным супругом и отцом.

Дэрош слушал его, наклонив голову, и небрежно спросил:

– Что вы подразумеваете под словами «стоили дорого?»

– Большую сумму… Очень большую… Целехонький миллион… а то, пожалуй, еще и с дробью…

– Ну, положим, полтора миллиона, – сказал Дэрош.

Полковник продолжал улыбаться, но его лоб и руки покрылись потом. Ужасное волнение заставило его сердце усиленно биться.

Его положение было действительно из рук вон плохо. Только он один знал это. Теперь настал решительный момент: Дэрош был его последней надеждой.

– Полтора миллиона… сущая безделица… – сказал Дэрош. – Сочту за честь, если вы их займете у меня.

Шамбержо внутренне напрягся, чтобы казаться хладнокровным, и, стараясь скрыть выражение глаз, произнес, понизив голос:

– Но я не могу вам предложить никакой материальной гарантии.

– Слово такого человека, как вы, господин граф, служит для меня наилучшей гарантией!

С этими словами он вынул из бокового кармана бумажник и, подписав чек на полтора миллиона, подобострастно подал его своему собеседнику.

– Будьте добры дать мне для формы расписку в получении и не забывайте при случае, что я всегда к вашим услугам.

Полковник, с трудом сохраняя спокойствие, настрочил расписку и с развязным видом вручил ее Дэрошу.

– Я вам бесконечно благодарен. Только американцы могут быть столь доверчивы и благородны!

И они расстались, обменявшись рукопожатиями и комплиментами.

* * *

Усевшись в купе рядом со своим другом-банкиром, Шамбержо сразу преобразился. Хладнокровие и сдержанность как рукой сняло. Дикая радость и необузданное веселье обуяли его:

– Черт возьми! Он богат как Крез, этот американский идиот… Стой, голубчик, мы еще тебя пощупаем… Для начала все-таки это недурно.

Террье тоже потирал руки:

– Ну, а насчет маленькой комиссии?

– На твою долю будет двести тысяч… Доволен?

– Ты не скуп… Благодарю… А теперь что ты намерен делать?

– Я сегодня кучу… Тысчонок пятьдесят сегодня ухлопаю. Едем сейчас к Нюнюш. Пусть приготовится к вечеру. Сегодня пир горой!..

– Смотри, будь осторожнее!

– Ба! Человеку, у которого в кармане полтора миллиона, бояться нечего.

Глава IX

Через полчаса после отъезда гостей к особняку подкатила скромная коляска, и из нее вышел, предварительно оглянувшись по сторонам, какой-то человек.

Он попросил доложить о себе Дэрошу и немедленно был принят.

Его ввели в комнату, которую только что покинули полковник и банкир.

Он почтительно поклонился и сказал несколько сиплым голосом:

– Вы меня узнаете, господин Дэрош?

Дэрош внимательно осмотрел его с ног до головы и, очевидно, не узнал.

– Но вы меня так часто видели и подолгу со мной беседовали. Всмотритесь в меня хорошенько! – настаивал незнакомец.

Дэрош снова очень внимательно оглядел его, подошел поближе, пожал плечами и сказал:

– Я вас никогда не видел.

– В таком случае мой маскарад удался как нельзя лучше, – смеясь, сказал гость.

Дэрош видел перед собой человека высокого роста, очень плотного телосложения, с толстой шеей, закрытой доходящим чуть не до ушей воротником, с седеющими волосами и в дымчатых очках.

Вдруг послышался звук, похожий на свист сифона с сельтерской, и к изумлению Дэроша незнакомец стал быстро уменьшаться в объеме.

Он мгновенно похудел: платье болталось на нем как на вешалке, очки упали, воротник отвернулся, и седая шевелюра куда-то исчезла.

– Пенвен!.. Да ведь это вы, господин Пенвен! – воскликнул Дэрош, узнав теперь в стоявшем перед ним худощавом, ловком и мускулистом человеке лет тридцати пяти своего агента. – Это просто чудо! Объясните, как вы добились такой метаморфозы?

– Очень просто. У меня под сюртуком каучуковый жилет, сделанный в виде кармана. Я по желанию надуваю его или выпускаю воздух при помощи каучуковой трубки, снабженной металлической пробкой. Это нечто вроде аппарата, используемого контрабандистами для провоза спирта через таможню.

– Вы – чародей! Но к чему вам такие предосторожности?

– Предосторожности необходимы. Я заметил, что вокруг вас, равно как и вокруг графа Шамбержо, раскинута сеть тщательнейшего надзора. За вами и за вашей семьей следят день и ночь с поразительной настойчивостью.

– Уж не собираются ли меня ограбить воры?

– Не думаю; во всяком случае, будьте спокойны; я сумею оградить вас от неприятных случайностей. Ну, а теперь относительно другого дела. Я навел справки о графе Шамбержо. Как я и предполагал, это – отвратительнейшее из созданий. Он соткан из пороков. Не одно гнусное преступление лежит на его совести.

– А, а… Я так и думал… Этот бандит не переменился… – сразу побледнев, прошептал Дэрош.

– Между прочим, здесь есть некая дама Альфонсина Буриньяк, по прозвищу Нюнюш, известная куртизанка и сводница. Полковник – один из ее наиболее частых посетителей.

– Нужно заручиться ее содействием. Конечно, с помощью денег, – живо перебил его Дэрош.

– Я уже это сделал и с успехом.

– Не нужно ли вам еще денег?

– Нет, пока не нужно.

– На всякий случай вот вам чек на небольшую сумму! – И он протянул ему бумажку.

Агент поблагодарил его и начал готовиться к уходу. Он вынул из бокового кармана небольшую трубку, приставил ее к губам и стал надувать. Через минуту он снова приобрел вид толстого купца и, надев парик и очки, раскланялся.

Спустя четверть часа карета довезла его до угла Avenue de Neilly, где, расплатившись с кучером, он медленным шагом прогуливающегося рантье подошел к скромному домику и исчез в его воротах. Прошло пятнадцать минут, он вышел из противоположных дверей домика на улицу Юга.

Окинув быстрым взглядом улицу и убедившись, что никто за ним не следит, он подошел к прекрасному дому на улице Шарля Лаффита и нажал пуговку электрического звонка.

* * *

Мучась угрызениями совести, тоской по Колибри и печальными мыслями о разбитой любви, бедняга Жако не находил себе места. Заложив руки в карманы, он бесцельно бродил по Парижу с тайной надеждой хоть издали увидеть Колибри. Не зная, куда деваться от тоски, он иногда принимал участие в представлениях «Буффало-Билль». Особенно плохо было ему по ночам, когда все вокруг засыпало. Бессвязные, нелепые мысли назойливо лезли в голову, вызывая в воображении картины одна другой мучительнее. Совершенный грех не давал ему покоя: теперь нечего надеяться попасть в рай; он уже представлял себе адские муки загробной жизни.

Вдруг ему закралась в голову мысль о возможности искупления греха.

– Хелло! – вскричал он. – Это идея, надо пойти к священнику.

Не откладывая дела в долгий ящик, на другой же день он оделся по-праздничному и отправился в церковь.

На исповеди он чистосердечно во всем признался и почувствовал большое облегчение.

Жако отправился в труппу «Буффало-Билль» участвовать в представлении, ел за троих и после утомительного дня заснул сном праведника.

На другое утро он проснулся радостный и бодрый и поспешил на Avenue de l’Opera, горя желанием увидеть наконец свою дорогую Колибри, рассказать, что священник отпустил ему его грех, и вымолить прощение.

Но там он узнал, что семья Дэрош покинула отель.

Это известие кольнуло его в самое сердце. Он предположил, что, не предупредив его, они покинули Париж, и вновь погрузился в отчаяние. Без определенной цели он опять бродил по улицам, в душе у него был ад. Дружба, любовь, семья – все погибло, и решительнее, чем прежде, возникла мысль о самоубийстве.

Эта мысль напомнила ему о другом существе, столь же несчастном, как и он сам. Ему страстно захотелось еще раз увидеть спасенную им девушку и ее семью, которая так родственно и тепло к нему отнеслась. Жако быстро зашагал к Монмартру.

Повернув на улицу Лепик, он заметил впереди себя восьмилетнего мальчугана, со школьной сумкой через плечо, который шел, подбрасывая в воздух два апельсина.

Жако догнал его и, подкравшись, поймал на лету один из апельсинов. Мальчик в гневе обернулся, но, узнав знакомого, весело рассмеялся.

– Ба! Господин Жако! Вы к нам? Идемте! – сказал мальчик, прикоснувшись двумя пальцами к своему берету и взяв ковбоя за руку.

– Здравствуй, Леоннек! Здравствуй, дружок! Все ли у вас благополучно?

– Все, господин Жако; спасибо!

Весело разговаривая, они вошли в дом.

Г-жа Порник, увидев спасителя дочери, радостно протянула к нему руки.

Жако покраснел, поцеловал ее в щеки и пролепетал, глубоко тронутый:

– Я очень рад вас видеть… Очень, очень рад…

Ивонна, девочка лет двенадцати, прелестная брюнетка, подставила ему для поцелуя лоб.

Жанна встретила его со страдальческой улыбкой на губах.

Мадам Порник усадила Жако рядом с Жанной, которая полулежала в кресле с печальным, устремленным в пространство взором.

Жако жалостливо смотрел на ее бескровные щеки, бледные губы и сказал своим грубым голосом, стараясь, видимо, смягчить его:

– Ну что, мадемуазель Жанна, вам все еще не лучше?

– Нет… Ничего… Я не больна… Но быть, как прежде, веселой я уже не могу.

– Ну вот! Такая молоденькая девушка, как вы, должна смеяться, петь, бегать, веселиться… Ваша жизнь ведь еще впереди!

Она устремила на него безжизненный взгляд, и две крупные слезы повисли на ее ресницах.

Девушка не произнесла ни одной жалобы, но ее вид надрывал душу. Она походила на плачущую статую, на статую отчаяния.

Всем стало тяжело и грустно, но Леоннек, на которого общее настроение, к счастью, не повлияло, очень кстати вскочил на колени к Жако и заставил его рассказывать про индейцев и про труппу «Буффало-Билль».

Мало-помалу дурное настроение исчезло, и все с интересом слушали рассказы Жако. Даже Жанна забыла на минуту свое горе, увлекшись картинами незнакомого ей мира.

Вдруг послышался легкий стук в дверь.

Г-жа Порник бросилась открывать.

Крик удивления, почти ужаса вырвался у Жако. Он побледнел и стал отступать, отступать… Наткнувшись на стену, он остановился и точно прирос к ней.

– Боже мой… Колибри… Я пропал…

Элиза и Колибри – это были они – обменялись приветствиями с г-жой Порник и дружески поцеловались с Жанной.

– Жако, мой добрый Жако! – воскликнула Элиза, заметив стоявшего как истукан канадца, наполовину скрытого занавеской. – Вы здесь! Как я рада вас видеть!

И с радостной улыбкой она протянула ему руку.

Канадец схватил ее своими огромными ручищами и от волнения не мог произнести ни слова.

Бледная, со сжатыми губами, Колибри устремила на него взгляд, сверкающий гневом.

Члены семьи Порник наблюдали эту нелепую сцену, ничего не понимая.

Наконец, к Жако вернулся дар речи, и он решился пролепетать:

– Мадемуазель… Мадемуазель Элиза… Скажите мне что-нибудь о ваших родителях… Здоровы ли они?

– Да, мой друг, благодарю вас… Они очень удивлены вашим отсутствием. Им хочется вас увидеть.

– А я… Мне тоже…

Жако покраснел до корней волос и что-то невнятно лепетал. Он чувствовал на себе грозный взгляд Колибри и страстно желал провалиться сквозь землю.

Бедняга испытывал адские муки и несколько раз порывался уйти, но г-жа Порник с таким искренним радушием просила его остаться, что он не мог ей отказать.

Колибри между тем решительно повернулась спиной к Жако и уселась между Жанной и Ивонной.

Индианка сразу переменилась; только что суровая и непреклонная, она стала ласковой и нежной.

– Моя Жанночка, бедная малютка, полно грустить и убиваться, – заговорила она своим гортанным голосом, обнимая несчастную девушку. – Помните, что вам нужно жить для вашей мамы, для Ивонны, для маленького братца, для меня и Элизы; ведь все мы так вас любим!

Жанна горячо пожала ей руку и ничего не ответила.

– Хотите вы чего-нибудь? – продолжала Колибри. – Скажите, что могло бы доставить вам удовольствие?

– Я была бы счастлива… если только я могу еще быть счастлива… покинуть Париж… Я хотела бы бежать отсюда в нашу родную Бретань… Там умереть, если не переживу своего горя.

– Зачем такие грустные мысли! Лучше думайте о жизни! Мы едем скоро в Америку. Господин Дэрош, отец Элизы, поручил мне просить вас отправиться вместе с нами и остаться навсегда среди нас, сделаться членами нашей семьи.

Искра надежды блеснула в глазах бедняжки.

– Как вы добры к нам, – прошептала она в умилении.

Пока они беседовали, Элиза тщетно пыталась завести разговор с Жако. Он отвечал ей или бессвязными фразами, или лаконично «да» и «нет».

– Скажите все-таки, Жако, как вы здесь очутились? Я никак не могу этого понять.

– Я встретил Леоннека, игравшего апельсинами, и пришел вместе с ним.

– Странное объяснение… Что с вами? Вы точно во сне.

– Я не во сне, а схожу с ума… Быть здесь, около нее, и чувствовать, что она ненавидит и презирает меня, от этого нетрудно потерять мой и без того небольшой разум…

Элиза от души жалела Жако. Боясь потерять удобный момент, она подошла к Колибри и стала умолять ее во имя их взаимной дружбы и любви простить Жако и помириться с ним.

Индианка вскочила со стула. Глаза ее сверкали – она была олицетворением гнева. В ней, очевидно, кипела ненависть к человеку, который насмеялся над ее любовью, но из-за сильной привязанности к своей названой сестре, она не хотела ее огорчать.

– Нет, ни за что… Жако подлец! – воскликнула она, сделав энергичный жест.

– Извините, мадемуазель, что я вмешиваюсь в ваши дела, – обратилась к Колибри г-жа Порник, – но между вами, очевидно, произошло какое-нибудь недоразумение: Жак Лефранк не может быть подлецом!

– Разве вы настолько близко знаете его, чтобы с уверенностью утверждать это?

– Человек, который с опасностью для жизни вытащил из Сены мою тонувшую дочь, не может быть подлецом.

На лице Колибри появилось выражение крайнего изумления, и голос ее смягчился:

– Как?.. Это он… Он спас Жанну?..

– Да, да… Я ему обязана жизнью и умоляю вас забудьте ваши недоразумения.

Две крупные слезы, первые, быть может, в ее жизни, выступили на глазах у индианки, и она сказала голосом, в котором слышались и гнев, и умиление:

– А… Вы меня победили!.. Я, индианка, становлюсь такой же слабой, как вы – слабые белые женщины… Жако, забудем все!

И она протянула ему руку.

Жако стремительно вскочил, порывисто схватил ее маленькую ручку и от волнения не мог ничего сказать.

– Колибри… Спасибо!.. – произнес он наконец. – Я страдал… Я хотел умереть…

– Ни слова о прошлом! Я все забыла! Но знай, что если это повторится, то ты меня больше не увидишь. Я сумею умереть по-индейски…

Жако молчал, но его взгляд красноречивее слов свидетельствовал о том, что творилось в его душе.

Элиза сияла, глядя на Жако и Колибри.