Текст книги "Под Южным крестом"

– Готов, дружище, – воскликнул сияющий юноша.

Затем он схватил длинную лиану, в одно мгновение связал ею краба и направился обратно к лагерю, волоча за собой добычу.

– Вот заказанное жаркое, Пьер…

– Э! Судя по всему, сегодня день морепродуктов: «Карманный краб».[35]35
  Разновидность краба, популярная в Бретани.


[Закрыть] Такой огромный. Особенно он хорош с луком-шарлотом и масляным соусом.

– Звучит соблазнительно; но так как у нас нет ни масла, ни лука-шарлота, мы будем довольствоваться тем, что просто зажарим его в панцире.

– Тоже неплохое блюдо.

– О! Мэтр Пьер ле Галль, сегодня вы особенно внимательны к собственному желудку. А я и не знал, что вы гурман.

– Сынок, – наставительно начал мастер-канонир, – уж коли мы потерпели кораблекрушение, то не станем отказываться от всех прелестей жизни, которые встречаются на суше. Видишь ли, на земле матрос отправляется в увольнительную. И так как сегодня пришел наш черед – мы свободны в своих маневрах… Вот моя точка зрения.

– И я ее разделяю, матрос. Вот увидишь, когда наш зверь о десяти лапах будет поджарен и съеден, я тут же состряпаю тебе еще какое-нибудь изысканное блюдо. Я отсюда вижу пальмы самых разных видов, не считая саговых и кокосовых. Мы изготовим пальмовое вино, которое заставит тебя забыть вино из камбуза и супы, которые кок сдабривал исключительно жиром со своей тельняшки. О! Я хорошо знаком с жизнью дикарей. Много лет прошло с тех пор, когда я впервые изучил «Робинзонаду».

– Будь по-твоему. Но в ожидании саго и пальмового вина, я полагаю, было бы неплохо дойти до плота и взять немного сухарей и крепкого спиртного; что ты думаешь на этот счет?

– Что ты совершенно прав… Эй! Секундочку, Пьер… погоди-ка немного. Хотя мы разбили лагерь всего в ста пятидесяти метрах от берега, тебе следует вооружиться. Мы ведь не знаем, что здесь за страна, кем она населена. А добрые люди, проживающие в этих широтах, как ты справедливо заметил, весьма неравнодушны к человеческому мясу. Если бы наши желудки не были такими требовательными, мы прошлись бы по округе, но ты сам знаешь пословицу: «Голодное брюхо…

– …к учению глухо». А ты трещишь и трещишь, как попугай матушки Бигорно. Хватит болтать. Я беру ружье и…

– Там! Как я тебе и говорил.

– Надо же, черномазый.

К друзьям бегом направлялся высокий, совершенно голый чернокожий мужчина, вооруженный копьем. Возможно, его привлек аромат краба, варящегося в собственном панцире.

Увидев двух европейцев, абориген остановился как вкопанный, вытаращил удивленные глаза и широко открыл большой рот, демонстрируя частокол черных, как уголь, зубов.

– Гром мне в паруса, какая же уродина этот господин Орангутанг!

– Не соизволите ли войти, – любезно пригласил Фрике. – Вы могли бы оставить вашу алебарду в гардеробе.

Глава IV

Чернокожий дикарь с черными же зубами. – Какой аппетит! – Умение поблагодарить после еды – редкая добродетель. – Каким образом платок Пьера ле Галля мог послужить поводом для объявления войны. – Последний пласт азиатского континента и первый пласт земель Океании. – Подводный разлом, разделивший их. – Трудный, но действенный метод, к которому прибег Фрике, дабы изучить географию. – Потасовка с ударами камнями и бой холодным оружием. – Поражение первого экспедиционного корпуса. – Триста зарезанных китайцев.

Чернокожий мужчина испустил горловой крик и медленно приблизился к французам – его движения напоминали движения дикого животного, которое до ужаса боится, но одновременно сгорает от любопытства. Взгляд больших испуганных глаз с яркими сияющими белками метался от одного европейца к другому. Ободренный неподвижностью Пьера и Фрике, дикарь протянул черный палец, сухой, как сучок лакричника, и коснулся лица молодого человека. Затем он легонько потер белую кожу парижанина, как будто надеялся обнаружить под ней привычную черную физиономию. Белый цвет кожи пришельцев буквально ошеломил чернокожего незнакомца.

Когда храбрый островитянин осознал, что странные существа, стоящие перед ним, действительно наделены белым цветом кожи, он отступил на два шага назад, бросил копье, схватился обеими руками за живот и зашелся в приступе безудержного смеха. Затем, охваченный весельем, которое вскоре достигло небывалых размеров, он принялся кататься по земле, кувыркаться, подпрыгивать и в конечном итоге растянулся во весь рост, содрогаясь в странных конвульсиях.

– Он немного фамильярен, но обладает веселым нравом, – заметил Фрике.

– Черт возьми, – невозмутимо ответил Пьер ле Галль, – по всей видимости, он никогда не видел белых людей, и мы должны казаться ему, по крайней мере, выходцами с луны. О! Глянь-ка. Его зубы так же черны, как и его кожа!

– Все потому, что он жует бетель.

– Может быть, пригласим его отобедать?

– Именно это я и намеревался сделать. Наш краб готов, за стол, господа…

Пьер разрубил колоссального ракообразного на две части, срезал большой пальмовый лист, положил на это импровизированное блюдо настоящую груду белого мяса, состоящего из коротких и ароматных волокон, и предложил еду чернокожему, который не заставил себя упрашивать и тут же принялся жадно пожирать угощение.

– Вот так штука! Какой он прожорливый!..

– Его зубы сильно смахивают на гвóздики, можно сказать, что их обтесали абордажной саблей. Б-р-р… пара челюстей, как эти, перекусят ногу взрослого мужчины, словно куриное крылышко.

– Легко верится, что наш весельчак не новичок в подобном деле.

– Как! Уже закончил…

– И, кажется, просит добавки!

– Держи, дружище, мне не в чем тебя упрекнуть, тут еще больше двадцати кило мяса. Давай, ешь, чувствуй себя как дома.

Еще четыре раза подряд чернокожий абориген просил наполнить его «тарелку», пока, к вящей радости терпеливых «официантов», не набил себе живот. Затем, насытившись и осмелев от столь доброжелательного приема, островитянин вновь приблизился к белым путешественникам: на сей раз его заинтересовал Пьер ле Галль, с которого дикарь не сводил больше глаз.

Моряк не мог понять, какой мистической силой вызвано столь пристальное внимание, и в задумчивости вытащил из кармана платок в широкую красную клетку, который он медленно развернул.

Удивление славного дикаря достигло апогея: увидев яркий кусок ткани размером с крупного попугая, он впал в оцепенение. Пурпурные цвета, сияющие перед глазами, очаровывали чернокожего мужчину, гипнотизировали. В конце концов, островитянин не устоял на месте и, подталкиваемый непреодолимым вожделением, протянул крючковатую руку, схватил ткань и изо всей силы потянул ее.

Но Пьер крепко держал свой платок, да и ткань оказалась прочной.

– Убери лапы, парень. У меня только один платок, и я им дорожу. Какого дьявола ты собираешься с ним делать, ведь в твои ноздри вставлена кость шести дюймов длиной? Надо же, – обратился моряк к Фрике, захохотав, в свою очередь, – я все задавался вопросом, на что же он похож, такой вот разукрашенный. И сообразил. Когда я был юнгой, реи бушприта[36]36
  Горизонтальное либо наклонное рангоутное дерево, выступающее вперед с носа парусного судна (мор.)


[Закрыть] еще были оснащены квадратным парусом, называющимся «блинд». Клянусь, что, глядя на безделушку, которую он таскает вставленной в перегородку носа, невозможно не вспомнить о старой доброй рее бушприта, забытой более тридцати лет назад.[37]37
  Сравнение Пьера ле Галля совершенно справедливо, оно встречалось и ранее. Матросы капитана Кука, увидев огромные палки, «украшавшие» носы всех без исключения жителей Меланезии и Полинезии, прозвали эти странные «драгоценности» «реями бушприта».(Примеч. авт.)


[Закрыть] Ну да ладно. Это вовсе не повод рвать мой платок.

Но чернокожий дикарь так не думал. Видя, что ему отказывают в предмете его вожделения, он, приободренный любезностью белых незнакомцев, которую, возможно, счел малодушием, отпрыгнул назад, схватил свое копье и нанес сокрушительный удар по ничего не подозревающему Фрике.

Молодой человек машинально отбил удар левой рукой. К счастью, оружие встретило на своем пути закаленное тело иностранца, но сила удара была такова, что наконечник копья раскололся. Безоружный островитянин на секунду застыл, совершенно ошеломленный, затем, резонно опасаясь праведного отмщения и, без сомнения, поразившись неуязвимости людей с белой кожей, проворно развернулся на пятках и бросился наутек. Через мгновение дикарь скрылся в чаще.

– Эгей! Я еще хорошо отделался, – сказал Фрике. – Честное слово, я признателен нашему пирату-американцу.

– Это еще почему, матрос? – спросил Пьер ле Галль, разволновавшийся из-за опасности, от которой его друг спасся столь чудесным образом.

– Все очень просто. Если бы этот безбожник не привязал нас к нашим койкам, то я бы четырнадцать дней и пятнадцать ночей не перетирал бы крюком от моей «кроватки» трос, опутавший мою левую руку. В той спешке, с какой мы спасались, я и не подумал освободиться от этого «браслета» из просмоленной пеньки, в самый центр которого и попало копье этого проклятого черномазого.

– Гром и молния! Нет худа без добра.

– Если бы не этот браслетик, он бы задел мое запястье, возможно, даже перерезал бы артерию, и, кто знает… наконечник копья мог быть отравлен.

– Следует держать ухо востро, не так ли, матрос? Потому что или я сильно ошибаюсь, или же в ближайшее время нас ждет нашествие стаи акул. Мне следовало отдать ему этот проклятый платок.

– Зачем? Эта ткань красного цвета, разделенная на бесчисленное множество кусочков, может послужить нам товаром для обмена. Теперь, когда война объявлена, необходимо, как ты верно заметил, держать ухо востро, чтобы не попасть на вертел. Давайте-ка проведем смотр нашего вооружения. Два топора, две абордажные сабли, которые в случае необходимости превратятся в отличные мачете, два ружья и наши ножи. Неплохо, мы пребываем во всеоружии. Еще хорошо бы вернуться к плоту, чтобы позаботиться о безопасности провизии. Если нас атакуют, мы тут же станем на шпринг[38]38
  Встать на два якоря (мор.).


[Закрыть] в бухте и будем яростно обороняться.

Помня об осторожности, два друга направились к плоту, по дороге продолжая обсуждать первую и столь неприятную встречу с местными жителями.

– Итак, – сказал Пьер, – вот что мы выяснили: эти добродушные весельчаки – людоеды.

– В этом нет никакого сомнения, и я не удивлюсь, если узнаю, что «рея бушприта», торчащая из носа дикаря, на самом деле кусок человеческой кости, превращенный в изысканное украшение.

– Но этот тип меж тем не похож на негра, во всяком случае, ни на одного из тех, которых я видел до сих пор. Я внимательно его рассмотрел и могу со всей уверенностью сказать, что никогда раньше не встречал ему подобных. Прежде всего, он значительно светлее любого африканца, а его волосы напоминают огромную щетку, вроде той, какими смахивают пыль с потолков, и они почти не вьются. И наконец, у него длинный нос, а не приплюснутый, как у аборигенов, которых можно увидеть на берегах Гвинеи.

– Браво, Пьер! Ты только что нарисовал портрет настоящего папуаса.

– Ах, меня это радует! Так кто такой этот папуас? Расскажи мне о нем, если можешь. Мне будет интересно.

– Я знаю не так уж и много. Месье Андре велел мне изучить их нравы во время нашего первого путешествия из Марселя на Суматру. Помню как сейчас.

– Валяй, рассказывай, но не забывай поглядывать по сторонам.

– Все это я вычитал в книге, переведенной с английского. Сей труд написал месье Рассел Уоллес, бывалый путешественник, избороздивший моря и страны, в которых мы сейчас находимся. Месье Уоллес, внимательно изучив морские карты всей этой части океана, ощетинившейся бесчисленными островами и островками, расположенными между Индокитаем, Новой Гвинеей и Австралией, заметил, что эти земли покоятся на двух плато совершенно разной высоты.

– Вроде как с одного берега ты можешь с трудом ноги намочить, а с другого – легко утопить по самый клотик[39]39
  Деревянная или металлическая деталь закругленной формы; насаживается на верх мачты.


[Закрыть] грот-мачты старинный трехпалубный корабль.

– Конечно, разница не столь ощутима, но суть ты уловил верно. Таким образом, одно из этих плато, расположенное на востоке, залегает на глубине более ста морских саженей, другое – на западе – находится на глубине в пятьдесят морских саженей.

– Пятьдесят морских саженей? Мелочь-то какая!..

– Между этими подводными плато находится глубочайший разлом, глубину которого до наших дней не смог измерить ни один зонд. Этот разлом тянется с юго-запада на северо-восток. Бездонную впадину пересекает множество морских течений: одни из них несут свои воды от Бали к Ломбоку, от Борнео к Целебесу, другие – от Филиппин к Молуккским островам.

– Действительно, полезные сведения! Течение, когда знаешь его направление, поможет совершить умелый маневр. Но ты превратился в настоящего ученого, матрос!

– О! Всего лишь хорошая память, – скромно заметил Фрике. – География всегда увлекала меня. Но продолжим, следи внимательно за ходом моих мыслей.

– Понял, больше ни слова. Завяжу свой язык морским узлом.

– Одно из этих плато, то, что расположено глубже в океане, на самом деле является продолжением Индии, то есть Азии. Другое кажется продолжением Австралии, оставшейся частью некогда большого континента, погребенного под волнами, «осколки» которого и стали островами восточной и южной Океании. Благодаря этому мы получили два совершенно разных континента, отделенных друг от друга подводной долиной. Вся разница флоры и фауны этих континентов и прилегающих к ним островов напрямую связана с географией. Так, на западе, – а это Суматра, Бали, Ява, Борнео и Филиппины, где водятся слоны, носороги, орангутанги и всевозможные птицы, распространенные в Азии, – проживает малайская раса, представителей которой отличает коричневая кожа, красноватого или оливкового оттенков, плоские лица, маленькие и правильные носы, широкие скулы, черные волосы, прямые и блестящие, а также редкая прямая бородка, небольшой рост, живой ум, уравновешенный нрав и удивительная бесстрастность.

– Браво, матрос. Я прямо как сейчас вижу наших малайцев с Суматры. Все совершенно верно.

– На востоке от этого подводного разлома, о котором я тебе только что рассказал, то есть начиная с Ломбока, все обстоит совершенно иначе. Здесь встречаются лишь флора и фауна Австралии, с которыми ты отлично знаком, а также флора и фауна Новой Гвинеи. Именно там проживают папуасы, образчик которых ты имел счастье недавно встретить. Их отличает черный цвет кожи, но, как ты правильно подметил, они нисколько не похожи на африканских негров. Их кожа цвета сажи, их волосы не курчавы, хотя и вьются, нос удлинен, ноздри угловаты, а их пятки не выступают назад. Что касается характера папуасов, то знатоки утверждают, что эти дикари приветливы и веселы, говорят очень быстро, их речь выразительна и они всегда открыты к общению. Папуасы постоянно в движении и заняты какой-то необыкновенной деятельностью.

– К несчастью, они испытывают нехватку уважения к чужакам и чересчур любят людей, приготовленных в соусе кари, – прервал друга Пьер ле Галль.

Во время этого интереснейшего и познавательного разговора, касающегося географии и этнографии и указывающего на то, что молодой человек с пользой проводил свой досуг, увы, не слишком частый в его бурной жизни, оба приятеля не бездействовали.

Тщательно пряча в расщелинах мадрепоровых скал предметы, которыми был гружен плот, и придавая этому тайнику настолько естественный вид, что его не смог бы обнаружить даже самый проницательный следопыт, мастер-канонир наивно восхищался эрудицией своего друга.

– Ты настоящий кудесник, сынок. И как это только тебе удается удержать все знания в черепушке? Я всегда видел в тебе славного малого, настоящего матроса (хотя ты и парижанин[40]40
  На протяжении долгих лет слово «парижанин» было для моряков ругательным и выражало презрение к «людям суши». (Примеч. авт.)


[Закрыть]), никогда не спящего на посту, как истинный канонир, и крепкого, как марсовый бушприт. Ты разговариваешь как матрос, только что вылезший из трюма… Короче, ты из наших, как будто ты родился в Конке или даже в Сен-Мало, это всем давно известно; но мои бедные мозги закипают, слушая, как ты орудуешь языком, так гладко, безо всяких заносов, рассказываешь о совершенно незнакомом мире… ты знаешь все это так же хорошо, как я тайны мореплавания.

– Да ладно, Пьер, ты преувеличиваешь…

– Черт подери, нет! Никогда в жизни. Я потратил, один Бог знает, сколько лет на то, чтобы впихнуть в свою башку учебник канонира. Я зубрил и учился днем и ночью, до тех пор пока не стал почти глухим, как конопатчик… и все потому, что этого требовало мое ремесло… Но чтобы мне захотелось сунуть нос в книги, содержащие совершенно посторонние знания, до свидания… никогда! Я ничего в них не понимаю… Будто ныряешь в бочку дегтя. Поверь мне, это настоящий подвиг! Вот когда ты рассказываешь мне эти истории, я все схватываю на лету, и знания остаются здесь. – Бретонец постучал себя пальцем по лбу.

– Мой «багаж» еще так легок, старый друг. Существует столько вещей, названий которых я даже не знаю, и я чувствую себя неловко, слушая твои похвалы, на мой взгляд, совершенно незаслуженные, но рожденные твоим благожелательным отношением ко мне и братской любовью. Спрашиваешь, как мне это удалось? Ха! Видит Бог. Все просто. Ты знаешь, как я люблю путешествовать, как мимолетное увлечение подростка переросло в неистовую страсть. Вспомни, как все начиналось. Мне было семнадцать лет, и, кажется, я освоил все возможные профессии, ну, наверное, за исключением профессии горничной. Я знал наперечет все водозаборные колонки Парижа, ведь в них я размачивал хлеб, если, конечно, он у меня был. И вот однажды я увидел, как в Порт-Сен-Мартене дают представление пьесы «Вокруг света за восемьдесят дней». И я заболел жаждой приключений. Я прибыл в Гавр со ста су в кармане, мечтая совершить кругосветное путешествие, как герои знаменитого писателя, которого зовут Жюль Верн. И самое странное, мне это удалось. Сначала я плыл помощником кочегара в трюме трансатлантического парохода, затем сам стал кочегаром, после чего нанялся на государственный корабль, далее я был пленником людоедов с берегов Огове, это французская река, протекающая в Экваториальной Африке, работал компаньоном откупщика, был насильно посажен на корабль работорговцев, и это после того, как я преодолел пешком сам не знаю сколько тысяч километров, путешествуя по загадочной Африке. Я пересек Южную Америку, странствовал через аргентинские Пампасы; меня топили в лагунах, подвешивали в воловьей шкуре, мучили краснокожие, на аэростате собственного изобретения я пересек Кордильеры. И наконец, я оседлывал реи, ездил верхом без седла, дрался с пиратами…[41]41
  См. книгу «Кругосветное путешествие юного парижанина». (Примеч. авт.)


[Закрыть]

– Что же ты находишь в этом простого, сынок?

– Слушай дальше. За время моих скитаний по планете я приобрел трех друзей. Троих настоящих друзей: месье Андре, доктор Ламперрьера и месье Буало. Кроме того, я нашел брата – это ты – и ребенка – это Мажесте. Впечатления от моих путешествий «хранились» в моей голове в полнейшем беспорядке. Я хотел хоть как-то упорядочить мои воспоминания, но не знал, с чего начать. И вот тут-то и вмешался месье Андре. Он приказал мне на какое-то время все забыть. Затем он посадил меня перед огромным глобусом, таким же большим, как морской бакен, дал мне в руки учебник по географии и сказал: «Учи!» И вот я приступил к занятиям. Но я был тупицей! Совершенным тупицей. Скажу честно, я не продвинулся ни на шаг. Каждую ночь я занимался по три часа, никому не говоря ни слова. Я затыкал ладонями уши, облокачивался на стол, клал перед собой книгу и сидел неподвижно, как деревянный чурбан. Я учил наизусть, строчка за строчкой, и так всю проклятую книгу. Это была самая идиотская работа, которую только можно придумать; нет, я неправильно выражаюсь, работа никогда не бывает идиотской, просто моя работа оказалась бесполезной. По крайней мере, именно так я думал. Как бы не так. Чтение помогло мне развить мой ум. Постепенно я научился размышлять, сначала я анализировал фразы, которые отчеканились в моем мозгу, благодаря этим словам у меня в голове стали рождаться собственные идеи. Я был спасен. Только начал-то я с конца и потому вернулся к глобусу и самым тщательным образом исследовал каждый его кусочек. Я делил сферу на квадраты, образованные меридианами и параллелями, запоминал одно за другим все названия, которые были написаны в каждом квадрате. Я хотел, чтобы в моей памяти отложились очертания берегов, рек, гор, морей, запоминал, как выглядят политические границы разных государств. Это действительно напоминало китайскую головоломку. Но я добился своего. И вот месье Андре, который стал моим учителем, обладающий небывалым терпением, как-то сказал мне: «Фрике, закрой учебник географии, повернись спиной к глобусу и опиши мне по памяти весь твой путь вокруг света». Черт возьми! Я почувствовал волну жара, которая окатила меня с головы до ног, я лишился голоса. Я никогда так не волновался, даже когда меня собирались нанизать на вертел. Месье Андре улыбнулся своей мягкой улыбкой, которая заставила бы каждого из нас пересечь океан в шторм или забраться в жерло вулкана. Я приободрился. Схватил лист белой бумаги, карандаш, затем я попытался воспроизвести меридианы и параллели, которые держал в голове, и расположить между ними все страны, которые когда-то посетил. Невозможно сказать, сколько времени я потратил, трудясь над моими картами. Может быть, час, может – день. Когда я закончил, месье Андре по-прежнему улыбался; что касается меня, то я истекал потом, меня бил озноб. Он взял мои наброски, изучил самым внимательным образом, а затем протянул руку и очень странным голосом сказал: «Спасибо!» Мне показалось, что его голос дрожал. Ты знаешь, я не слишком впечатлительный, но мне захотелось плакать. Затем мой учитель добавил: «Спасибо, Фрике, мое дорогое дитя, благодаря тебе сегодня я испытал небывалую радость, возможно, подобной радости я еще никогда не чувствовал». Это было два года тому назад, Пьер; но я не забыл эти слова, которые стали для меня почетным орденом. Поэтому не удивляйся, что благодаря усердному труду я смог получить некоторые специальные знания…

Оба друга, поддавшись воспоминаниям о дорогих им людях, несколько ослабили бдительность. Глухой удар, произведенный падением камня величиной с кулак, напомнил французам о существующей реальности.

– Простите, что? Камни в наш огород?! – воскликнул парижанин. Как только появилась опасность, к юноше тут же вернулась его извечная привычка зубоскалить.

Второй базальтовый камень, черный, тяжелый и неровный, просвистел мимо бравых робинзонов и улетел в сторону бухты. Тут же из чащи леса появились с десяток островитян и остановились приблизительно в сорока шагах от наших друзей, которых дикари поносили почем зря, потрясая при этом копьями.

Пьер ле Галль, нисколько не смущенный этой демонстрацией, скорее шумной, чем воинственной, с невозмутимым спокойствием поднял первый камень, отвел руку в сторону, сделал резкое движение всем корпусом и швырнул снаряд с такой силой, что тот попал прямиком в центр «вражеской группы».

– И хотя вы владеете этим оружием с малых лет, мои любезные Орангутанги, вы никогда не сможете состязаться со мной в силе броска. Видите ли, когда я еще был юнгой, я частенько развлекался, швыряя гальку. Мне случалось с одного удара перебивать крыло чистику, гнездившемуся в скалах, и делал я это, устав выправлять рейдовые бакены.

«Орангутанги», как назвал дикарей Пьер, пару минут посовещались, затем, решив, что их враги не обладают опасным оружием, всей гурьбой ринулись на французов, потрясая копьями.

Поразительно слаженно оба потерпевших кораблекрушение выхватили абордажные сабли и встали спина к спине – превосходный маневр, который должен был расстроить любую попытку островитян напасть со всех сторон.

– Внимание! Один… и два, – выкрикнул моряк, уходя в веерную защиту, когда вся группа чернокожих накинулась на друзей.

– Один… и два… – повторил Фрике, отчаянно рубя саблей.

Последовал негромкий металлический звук, и четыре наконечника копий, ставших на двадцать сантиметров короче, упали на землю, в то время как в руках смущенных вояк остались бесполезные древки.

– Опаньки!..

– Вот мы какие, белые люди!

– Ну, и чья очередь?

И вжик! Бац! Хлоп! Хлоп! Два массивных лезвия, управляемые руками опытных атлетов, со свистом рассекали воздух и перерубали с сухим треском «алебарды» аборигенов, при этом ни разу даже не царапнув кожу обескураженных островитян – настолько проворно двигались оба фехтовальщика.

– Ну что, мои дорогие весельчаки, – насмешливо воскликнул Фрике, – если у вас нет другого оружия, кроме камней, пригодных лишь для того, чтобы сбивать спелые сливы, и этих рыбьих костей, насаженных на жердь, то бесполезно объявлять нам войну. Сами видите, мы еще те черти. Если бы нам пришла в голову такая фантазия, мы бы легко поотрубали вам руки, превратив вас в одноруких калек. Нет ничего проще. Давайте, возвращайтесь к себе лес, будьте паиньками и позвольте нам спокойно закончить все наши дела.

Чернокожие островитяне, ошеломленные подобным многословием, пораженные оказанным им ожесточенным сопротивлением, отступили, что-то ворча и порой издавая злобные выкрики.

– Бегите-бегите! Рысью, еще быстрее, иначе мы надерем вам задницы нашими саблями. Вот именно так! Как вы любезны, что улепетываете. Спокойной ночи.

И действительно, солнце уже клонилось к горизонту с той особенной быстротой, характерной для земель, близких к экватору. Через несколько минут, без предварительных сумерек, на берег упала темнота.

Пьер и Фрике вернулись на плот, устроились на нем со всем комфортом и заснули, как говорят матросы, «вполглаза».

Друзья отдыхали уже два часа, когда их разбудили чудовищные крики. За считанные доли секунды французы схватили оружие и тут же стали в оборонительные позиции.

Совсем недалеко, где-то среди деревьев полыхало зарево, расцвечивая черный горизонт алыми сполохами. Крики не смолкали и даже становились все громче и громче.

– Тысяча чертей! – тихо пробормотал Пьер ле Галль. – Кажется, там идет резня. Это ужасно. Даже пятьсот человек, с которых сдирают кожу живьем, не могли бы так вопить. Что же там происходит?

– Действительно, волосы дыбом встают, – согласился Фрике. – Возможно, они готовятся нас атаковать? Хотя это маловероятно. Эти вопли – крики людей, бьющихся в агонии.

– Что делать?

– Эх! Черт возьми, идти вперед. Эти проклятые черномазые, по всей видимости, не знают о существовании огнестрельного оружия. У них даже луков нет, они пользуются только копьями, примитивными каменными топорами да швыряют булыжники. Нет, они не кажутся мне слишком грозными.

– Ты прав. Без сомнения, на берегу есть люди с судна, потерпевшего кораблекрушение. Кто знает, быть может, это наши китайцы?

Наступило недолгое затишье, затем крики возобновились, они стали более глухими, срывающимися, сдавленными, как наивысшие призывы плоти, подвергающейся пытке, как протесты тела, из которого с последним хрипом уходит сама жизнь.

Этому предсмертному стону вторило завывание демонов. Такой рык издает хищник, настигающий добычу. Затем в темное небо взлетели снопы искр, и кровавые языки пламени, без сомнения, раздуваемые беснующейся толпой, кружась, устремились ввысь, к самым верхушкам гигантских деревьев.

Подчиняясь порыву души, оба благородных и самоотверженных европейца покинули плот. Они бежали сломя голову, бежали сквозь ночь на виднеющиеся отблески костра. Друзья спешили, продираясь сквозь лианы, преодолевали скалы, презрев опасность, не заботясь о собственной жизни, готовые пожертвовать собой ради тех несчастных, чьи душераздирающие крики так ошеломили их.

Но, возможно, было слишком поздно? Теперь тишину ночи нарушали лишь монотонные демонические завывания.

Наконец французы достигли просторной поляны, ярко освещенной костром из целых смолистых стволов деревьев, которые горели, как факелы. Какими бы закаленными ни были наши друзья, с какой бы жестокостью первобытных людей они ни сталкивались ранее, из их ртов едва не вырвался крик ужаса, когда перед их глазами открылась чудовищная картина.

Все китайцы, бывшие пассажиры «Лао-Цзы», находились здесь, на поляне, перерезанные ликующими папуасами. С неслыханной варварской изощренностью людоеды повесили бедняг бок о бок на нижних ветвях деревьев, окаймляющих поляну, так что ноги кули почти касались земли. Затем вся орда островитян, по крайней мере, семь или восемь сотен человек, мужчин, женщин, детей – последние выглядели самыми жестокими, – кинулась на несчастных жителей Поднебесной, обескровив их еще живыми, как скот на бойне, после чего, собрав алую жидкость в калебасы, дикари, словно голодные хищники, поглотили ее. После этого чернокожие своими примитивными ножами и каменными топорами вспороли животы несчастных жертв.

Из трехсот изуродованных, красных, зияющих тел, еще содрогающихся в последних конвульсиях, вывалились дымящиеся внутренности, вокруг которых в исступлении скакали каннибалы…