Текст книги "Сеньор Виво и наркобарон"

18. Заправиле и его превосходительству Президенту не удается достичь исторического компромисса

Его превосходительство пришел в бешенство с самого начала. Предполагалось, встреча будет неофициальной, совершенно секретной, поможет выяснить, как достичь примирения между картелями и правительством. Его превосходительство надеялся, что казначейство получит несколько миллиардов, а власть в ответ станет закрывать глаза и, возможно, даже подправит законодательство. К примеру, можно легализовать выращивание коки, но не переработку; перерабатывают пусть в другой какой стране, и гнев США падет на нее, а не на родину. Кажется, в Парагвае нечто похожее; к тому же, если разведение коки узаконить, его и налогами можно обложить. Что греха таить, его превосходительство с нетерпением ждал тайных и, как он надеялся, плодотворных переговоров.

И что я вижу, глядя в окно, – не подъехал ли скромный лимузин Пабло Экобандодо? Вижу, как к воротам президентского дворца подкатывает огромный фургон для лошадей и у него откидывают пандус. Затем прибывает Экобандодо в розовом «шевроле», с громадной сигарой во рту и в крестьянском сомбреро – на ленте сплошь бриллианты и изумруды. И вдруг, откуда ни возьмись, – сотни газетчиков и фоторепортеров, мигают вспышки, все яростно пихаются, а Экобандодо сообщает им, что его, Пабло Экобандодо, пригласил во дворец Не Особо Превосходительство Президент Говноед Веракрус, чтобы он, Пабло Экобандодо, разъяснил, что и как, и кто тут самый крутой.

Затем объявляется толпа с плакатами «Да здравствует Заправила!», «Экобандодо в президенты!», «Хотим Заправилу в вечные диктаторы!», «Экобандодо Великий!», а позже выясняется, что каждый крикун получил по тысяче песо, и никто понятия не имел, что творится, но собралось четыре тысячи человек, славивших Пабло Экобандодо, о котором прежде слыхом не слыхивали.

Все это попадает на радио и телевидение, а ЦРУ так чертовски подсуетилось, что уже через два часа от разъяренного президента Соединенных Штатов приходит телеграмма с вычеркнутой бранью, президент требует объяснений, грозит санкциями и намекает на другие «средства, которые мы сочтем необходимыми», и мне приходится посылать ответную телеграмму с таким идиотским объяснением, что вполне сошло бы за цээрушный доклад. Ужасно унизительно.

Этот жирный Экобандодо – а весит он, наверное, как лифт, куда набилось человек восемь, – забирается в фургон и выезжает оттуда на белом коне в попоне и уздечке, таких разукрашенных, что ими одним махом можно бы выплатить весь внешний долг. Бедная лошадка, пошатываясь, ковыляет под ужасной тяжестью, вот-вот рухнет, а Экобандодо прет на ней во двор, только что посыпанный гравием, и за лошадью, как на привязи, тащатся прикормленные газетчики; на снимках он будет красавец, репортеры царапают в блокноты его изречения, а жирный говнюк швыряет направо и налево пачки тысячепесовых банкнот и пакетики с кокаином; толпа сметает дворцовую охрану, и часовые при всем параде ползают на четвереньках, собирая деньги в сверкающие шлемы с плюмажами из конских хвостов (совсем как у гвардейцев перед Букингемским дворцом), запихивают в сапоги и подсумки на портупеях «Сэм Браун»; выясняется, что у одного солдата подсумок набит презервативами, и солдат высыпает их на землю, чтоб было куда деньги складывать, а газеты потом во всю страницу публикуют его фотографию за этим делом и объявляют конкурс на лучшую подпись, обещая победителю бесплатную поездку на двоих в Пунта-дель-Эсте, оплаченную Пабло Экобандодо, который лично вручит выигравшему билеты на гала-представлении.

Тряся телесами, жирнюга въезжает верхом по ступеням дворцовой лестницы прямо в Большой Зал Республики, и лошадь, изнемогшая под тяжестью, срет на красный ковер, навалив огромную дымящуюся кучу; пятно будет служить вечным упреком мне, его превосходительству, всякий раз, когда я вхожу в зал.

Лошадь вздыхает с явным облегчением, когда боров с нее слезает, затем он гасит сигару о бюст Симона Боливара и швыряет окурок в бассейн, где незадачливый карп его проглатывает и всплывает через два часа в предсмертных корчах.

Этот в окружении своих амбалов, у которых оружие прямо выпирает из всех прорех пестрой одежды, подходит ко мне и говорит:

– Ты небось и есть его превосходительство президент Верахрен Посмешище, а я пришел харкнуть тебе на ковер – вот так, видишь? И хочу тебе сказать, чтобы не путался у меня под ногами, ни сейчас, ни вообще, а иначе ты у меня говно жрать будешь, понял?

Все его охранники ржут, а один, с золотыми зубами и в самых безвкусных ботинках, какие я только видел, расстегивает штаны, пускает в бассейн огромную желтую струю и говорит:

– Нравится? С тебя две тыщи за просмотр.

Этот снова взгромождается на лошадь, выезжает на солнцепек, потому что как назло дождя нет, машет толпе, и его фотографируют. Когда они убрались, ко мне подходит моя женушка и говорит:

– Папулик, помнишь тот клуб в Панаме, где я работала? Я узнала этого человека. Он однажды пришел к нам и под дулом пистолета заставил меня делать это на столе с каким-то мужиком прямо на глазах у посетителей; а потом велел засунуть туда банан, потом бутылку, и пустил их по кругу, приказал каждому, кто там был, глотнуть из бутылки и банан откусить.

А сама от воспоминаний дрожит, бедняжка, и тогда я обнимаю ее и говорю:

– Не волнуйся, моя лапушка, папулик ему покажет!

Она дает мне рахат-лукуму и просит:

– Давай завтра его сглазим!

А я отвечаю:

– Ах ты, моя умничка!

Отныне идет война; я уже известил шефа полиции и начальников штабов, что впредь мы не дадим этим нечестивцам и преступникам откупаться от правосудия и наша негласная политика – бить наповал. Рад сообщить: похоже, пятно от навоза все-таки сойдет, если еще немного постараться; а кошка, считающаяся моей дочерью, сожрала того карпа, когда никто не видел, но все, слава богу, обошлось.

19. Случайность

– Все, пацаны, мне это уже остогидило. Что за неблагодарная тварь этот Виво! Денежки берет, но все равно пишет свои письма и всех баламутит, народишко затевает «общества Виво», давит на полицию и мэров, уже сам писульки шлет президенту и другому дерьму собачьему, и этот хмырь еще к тому же сын вонючего Монтес Сосы, который расстрелял моего двоюродного брата в Сезаре! Мы покончим с ним раз и навсегда, пацаны, и вот что сделаем, слушай сюда. Значит, берете этот подарочек, он с магнитом, и присобачиваете ему в машину под сиденье, понятно? Это штучка особая, малыши, она делает «бум!» и разносит его пополам от грязной жопы с яйцами, каково? Засандалите под сиденье и выдерните эту шпильку, усекли? Через четверть часа, как машина тронется с места, и он уже будет за городом, наша малышка продует ему окно в верзохе, жаль только, она мала у него для такой дырки. Только чтоб вы конкретно знали, что он двигает из города, прежде чем выдерните чеку; если штучка рванет на улицах, вам не поздоровится. Я не очень буду горевать, если вы на этот раз и его девку Морено замочите; сдается мне, ее папаша что-то ему шепнул, иначе б мы его еще в тот раз сделали, а оружие всегда достанем у кого другого, правда же, пацаны? Значит так, малыши, двигаете за Виво, но на расстоянии, и сразу доложить мне, когда малышка через крышу развалюхи его продует, ясно?

Аника с Дионисио задумали покататься на каноэ. Девушка обошла дом, как всегда, и постучала в ставни, но Дионисио уже знал, что подруга сейчас придет, потому что видел из своей комнаты, как она выключает у себя свет и закрывает окна. Скатившись, как обычно, по лестнице, он стал говорить через закрытую дверь, что никаких справочников покупать не собирается, на что Аника сказала:

– Открывай, придурок!

Дионисио, открыв дверь, набросился на Анику, прижал к стене и стал целовать, привстав на цыпочки, поскольку ростом не вышел. Аника скорчила обычную рожицу:

– Тут полно знакомых, что про нас скажут?

– Ты что, стесняешься появляться со мной на людях?

– Знаешь, милый, я встретила на улице человека, ему вдруг захотелось со мной поболтать. Мы поздоровались, и он говорит: «Желаю вам приятных выходных, собираетесь куда-нибудь?»

– Наверное, ты ему приглянулась. И что ты ответила?

– Сказала, что хотим покататься по реке в Ирагуне. А он говорит: «Тогда лучше поторопитесь, а то вам лодки не достанется». Спрашиваю, как это, а он отвечает, что их очень быстро разбирают. Поехали поскорее, милый.

Когда они вышли из дома, незнакомец еще был на улице. Аника улыбнулась ему, а Дионисио сказал:

– Кажется, вы заигрываете с моей дамой?

Лицо человека расплылось в улыбке:

– С такой девушкой грех не заигрывать.

– Ты прав, человече, – ответил Дионисио, и Аника смутилась.

Они выехали из города, и через некоторое время Аника сказала:

– Милый, кажется, я забыла свою сумку.

– Чуть не забыла. Я ее под сиденье положил.

Аника пошарила под сиденьем и спросила, не нащупав сумки:

– Ты уверен?

Дионисио был абсолютно уверен, однако засомневался, после некоторых препирательств остановил машину и поднял переднее сиденье. Это оказалось нелегко, поскольку магнит притягивал раму, и Дионисио мысленно отметил, что нужно бы шарниры смазать. Когда они отъехали, мина осталась на дороге, а бандиты в машине абсолютно ошалели и перетрусили.

– Мать твою за ногу! Говорю же, он колдун! Как он это сделал?

– Слушай, она ведь скоро рванет. Как быть-то?

Бандиты вылезли из машины, кинули мину под откос, и та, проскакав по склону, улеглась у большого валуна. Взрывом только завалило нору выводка крыс, которым остаток утра пришлось откапываться.

– Ты обратил внимание, – спросила Аника, – когда мы остановились поискать сумку, машина позади тоже встала?

– Наверное, с мотором неполадки. Водитель залезал под капот. Современные машины – одна дрянь. Так и рассчитано: протянет года три, а потом придется новую покупать. Большие деньги на этом делают. Были бы у всех старые машины, вроде моей, никто б и горя не знал.

Аника рассмеялась:

– Даже если б твоя каждый день ломалась, ты бы все равно говорил, что она лучшая в мире.

– Так оно и есть, Зубастик, так оно и есть.

В тот день Дионисио рассказал Анике, чего хочет в жизни:

– Хочу дом в горах – например, в Медельине. Чтоб был огромный пруд, полный рыбы, и дикий сад, прямо джунгли, чтоб я там всегда находил сюрпризы. Одну комнату набью записывающей аппаратурой, тогда перестану забывать музыку, которую только что сочинил, а еще устрою мастерскую с токарным станком и яму, чтоб удобно было под машину лазать. Еще хочу самую большую на свете двуспальную кровать, очень старый мотоцикл и библиотеку, в которую не проберутся термиты. Но больше всего хочу иметь много кошек.

Анику такая мечта озадачила и рассмешила.

– Даже не знаю, слишком много это или слишком мало.

– А тебе чего хочется, любимая?

– Ой, представления не имею! – ответила Аника и, подражая прошлогодней Мисс Венесуэла, повторила с жеманным придыханием ее бессмертные слова: – Хочу просто быть счастливой и удачливой.

Потом они поболтали с лошадью, сунувшейся сквозь изгородь, и Дионисио добавил:

– Разумеется, у меня еще будет прекрасная серая лошадь.

У него мелькнула мысль, что самое время сделать Анике предложение – ее он желал больше всего остального, вместе взятого. Но храбрости не хватило.

– Взгляни, – сказала Аника. – На каком это языке?

– По-моему, на английском, – ответил Дионисио, изучая надпись, которую кто-то старательно вывел на заборе. – «Earl is a real cool dude»,[18]18
  Граф – воистину крутой фраер (англ.).


[Закрыть] – прочитал он, исковеркав все слова.

Дома он одолжил у Рамона англо-испанский словарь и с удивлением обнаружил, что получилось нечто вроде: «Английский дворянин, имеющий титул между маркизом и виконтом, является действительно существующим горожанином с умеренной температурой». Дионисио еще долго мучил вопрос, зачем кому-то понадобилось писать на заборе такой афоризм.

Неудачливых бомбистов столь же неотвязно донимал вопрос, почему отвалилась безотказная мина. Ответ не имел отношения к высшим силам: несколько месяцев назад Дионисио заметил, что днище машины под сиденьем проржавело, вырезал кусок до здорового металла и приклепал алюминиевый лист, чтобы потом приварить стальной, когда найдется механик, согласный сделать это за разумную плату. Потом оно как-то забылось, и магнит держался только на стальной раме сиденья.

Но бандиты совершенно уверились, что Дионисио – колдун, и окончательно пали духом. Один сказал:

– Клянусь богоматерью, я в него стрелять не буду. А то еще пуля обратно прилетит.

Остальные согласились и зареклись стрелять в этого человека даже в целях самозащиты.

20. Великий обряд в Кочадебахо де л ос Гатос (3)

На улицах Кочадебахо де лос Гатос витал едва уловимый божественно-экзотический аромат. Приезжим он напоминал запах дорогого ладана в католическом соборе, и они бы сильно удивились, скажи им кто, что так пахнет всего лишь коричневый сахарный песок, перемолотый с чесночной шелухой и поджаренный на углях. Этот запах отгонял злых духов, таких, как бог смерти Ику, чтобы не объявились на священной церемонии.

По той же причине все жители целую неделю спали с бутылью воды под кроватью или гамаком: общеизвестно, что злые духи растворяются в воде, как сахар и соль.

Сложность в том, что поутру воду следовало выплеснуть на улицу, но так, чтобы никто не видел. Просто невыполнимая задача! Фелисидад и Консуэло высунут голову за дверь одновременно, увидят друг друга и нырнут обратно в дом. Выглянет Серхио – нате вам! – шлюха Долорес тоже смотрит. Томас опасливо зыркнет из-за косяка и столкнется взглядом с Фелисидад, которая снова украдкой озирается.

Каждое утро головы высовывались из дверей и прятались обратно, тратилось драгоценное время, и у многих жителей уже не выдерживали нервы. Люди орали друг на друга через улицу, а как-то раз у Франчески лопнуло терпение, и она в открытую опорожнила бутыль со злыми духами прямо на голову отцу Гарсиа, чтобы не пялился, и тому пришлось бежать в церковь очищаться и изгонять из себя пагубу.

В конце концов, Хекторо с Мисаэлем отправились обсудить проблему с доном Эммануэлем, и тот велел народу собраться на площади.

– Друзья! – обратился он к жителям. – Есть простое решение вашего затруднения, но я вам его сообщу, если… – дон Эммануэль изогнул бровь и подмигнул.

– Сейчас попросит, чтобы кто-то из баб сделал какую непотребность, – решил Мисаэль.

– Нет, отпустит очередную шуточку насчет причиндалов, – предположил Хосе.

Дон Эммануэль изводил толпу. Поднимал руку и покачивал пальцем, делал серьезное лицо, открывал рот, будто сейчас что-то скажет, но беззвучно захлопывал. От нетерпения народ взбеленился, и шлюха Консуэло, закатив глаза, отчаянно выкрикнула:

– Ну?… Ну?… Ну?… – а потом швырнула в дона Эммануэля куриным яйцом. Описав в воздухе короткую дугу, яйцо звучно треснуло его в лоб.

Толпа ахнула в явном восторге, а потом завопила от восхищения, когда у нее на глазах дон Эммануэль соскреб с лица растекшуюся мешанину и съел вместе со скорлупой. С преувеличенным довольством погладив себя по животу, он протяжно рыгнул – трюк, которым овладел в передовой английской школе, прежде чем отправиться в эту страну и тут исчезнуть. Восторженными аплодисментами толпа решительно подтвердила преимущества дорогостоящего образования, и дон Эммануэль договорил:

– …если Консуэло даст мне яйцо!

Народ разочарованно загудел, а затем выслушал изящное решение своей головоломки.

И вот назавтра, как и в дальнейшем, с утра пораньше бывший начальник полиции, он же мэр Чиригуаны, разъевшийся и косоглазый любитель коз, заходил на каждую улицу по очереди, останавливался и, зажмурившись, изо всех сил дул в свисток. Поджидавшие за дверьми горожане с повязками на глазах одновременно опорожняли сосуды с растворенными духами, и все были довольны, кроме псов, кур и громадных черных ягуаров, у которых весьма скоро выработался рефлекс собаки Павлова: они по свистку шарахались по углам.

После этого случая репутация дона Эммануэля как человека прозорливого ума еще больше укрепилась. Он таки получил от Фелисидад поцелуй, что и собирался выдвинуть условием оглашения своего плана, а в борделе Консуэло поделился с обществом историей о матадоре, быке и яйцах кардинала, которую хотел рассказать на площади.

21. Дионисио наносят ночной визит

Когда вся троица бывала дома, никто из них не удосуживался запереть на ночь дверь. В три часа ночи, не успев проснуться, Дионисио был связан и с кляпом во рту.

Два человека в капюшонах с прорезями для глаз и рта не проронили ни слова. В глаза Дионисио все время бил луч фонаря – ничего не разглядишь, – и жертва нападения, вне себя от злости, только и могла пихаться коленками и лягаться.

Борьба длилась недолго, поскольку один из нападавших выругался и двинул Дионисио в висок стволом пистолета.

Очнулся Дионисио в какой-то пустой комнате – его привязали к стулу, скрутив руки за спиной. Только он подумал: «Вот оно», – как в комнату вошел крупный человек: по-прежнему в капюшоне, с кружкой воды в одной руке и пистолетом в другой.

– Мне нужно в туалет, – сказал Дионисио, подумав, что тогда его придется отвязать, и появится возможность сбежать, но человек поднес ему ко рту кружку и ответил:

– Дуй под себя.

Дионисио набрал полный рот воды, немного сглотнул, а остальное выплюнул на тюремщика.

Здоровяк отшатнулся:

– Можешь, конечно, плеваться, дружок. Мы все равно порежем тебя на кусочки и соорудим галстук. Веди себя хорошо, иначе мы за тебя возьмемся раньше, чем собирались, лады?

Дионисио просидел в полумраке два дня, и несколько раз ему пришлось мочиться под себя. Он свыкся с тем, что под ним мокро, ему даже нравилось тепло, возникавшее поначалу, но по-большому он под себя не ходил, терпел. Привыкая к мысли о пытках и смерти, он ловил себя на неуместных размышлениях: а как же космонавты ходят в туалет, если они весь полет в скафандре? Он много думал об Анике, гадая, что она предпринимает после его исчезновения. Представил, как Рамон утешает Анику, даже слегка заревновал, вообразив, как друг обнимает ее за плечи и вытирает ей слезы, но потом подумал, что, если придется умереть, пусть лучше Аника останется с Рамоном. «Рамон любит детей», – подумал Дионисио. Он прокручивал в голове воспоминания: мама Хулия, отец-генерал, детство в Ипасуэно, юность в Вальедупаре. Вспомнил, как однажды забрался на гору посмотреть, что там за Карибским морем, но лишь только достиг вершины, спустился туман, и сейчас это показалось метафорой всей его жизни. Он думал, как хочется есть, но, с другой стороны, в таких обстоятельствах, наверное, и кусок в горло не полезет. Дионисио припоминал каждую мелочь про Анику и улыбался, забывая о неволе; он пришел к выводу, что недолгая жизнь и началась-то, лишь когда любимая робко возникла в дверях с фотокамерой.

На другой день в комнату бросили два трупа и человек в капюшоне произнес со странным акцентом:

– Размышления о смерти весьма облагораживают, тебе не кажется?

Один мертвец был негр, другой – мулат. Спереди тела испещрены дырами от пуль, на спинах, где пули выдрали куски плоти, расплылись темно-бурые потеки. Мухи оглушительно жужжали, деловито откладывая на трупах яйца; опять вошли бандиты и уволокли тела. Один прихрамывал.

Поначалу Дионисио трясло от страха и пугающего ожидания, но затем внезапно наступил покой и Дионисио примирился со смертью. Он решил, что смерть – такое же ощущение, как сейчас в руках, то есть полное отсутствие ощущений, оттого что они так долго связаны. Не имея возможности почесаться, Дионисио затевал сам с собой игру, пытаясь утихомирить зуд усилием воли; временами, уронив голову на грудь, он засыпал, но пробуждался от удушья и дикого желания курить.

На третий день бандиты вошли с автоматами. Один направил оружие на Дионисио и передернул затвор. Поднял автомат к плечу, расставил пошире ноги, а затем приблизил дуло к животу жертвы. Из дула вывалилась сигара, и голос из-под капюшона произнес:

– Покури, Зенон.

– Рамон? – не веря себе, изумился Дионисио.

– Он самый! – воскликнул тот, сдергивая капюшон и делая пируэт. Агустин тоже снял капюшон и улыбнулся.

– Сволочи! – выговорил Дионисио. – Что все это значит?

– Мы решили преподать тебе урок реальной жизни, Мелисс.

– Вы не имели права! Я на вас в суд подам! Это захват, вооруженное насильственное похищение и что там еще! Только развяжите, я вам морды разукрашу, клянусь!

– В таком случае, Ксенофан, мы тебя не развяжем, пока не прочтешь эту бумаженцию, – Рамон достал из нагрудного кармана листок, весь покрытый печатями, и поднес к лицу Дионисио. Тот прочел: «Ордер на заключение под стражу в целях охраны. Дионисио Виво, улица Конституции, Ипасуэно. Настоящим постановляется, что вышеозначенное лицо может быть взято под стражу в целях охраны на срок до трех дней. Отсчет времени по усмотрению офицера Рамона Дарио, полицейское управление Ипасуэно. Вышеупомянутый Дионисио Виво не может быть взят под стражу на новый срок без официального продления настоящего ордера».

Ордер подписали два судьи, алькальд Ипасуэно и Рамон.

Полицейский сложил бумагу и убрал в карман.

– Она у меня уже несколько месяцев, но я придерживал, пока не потребовалась. А потому забудь о разукрашивании морд, Анаксимандр, и скажи спасибо, что спасли тебе жизнь. В особенности поблагодари Агустина – его пулей по ноге царапнуло, – а меня – за синяки вот от них. – И Рамон показал две сплющенные пули.

Дионисио удивленно поднял брови:

– Ты что, заговорен от пуль?

– Просто надел бронежилет, Фалес.

– А чьи же были трупы?

– Те двое приходили сделать из тебя сито. Тебе крупно повезло, дружище, что среди людей, работающих на Заправилу, есть такие, кто понимает – настанет день, когда их команда начнет проигрывать. Зарабатывают себе прощение на будущее, поставляют нам наводки. Мы поджидали тех двоих у тебя на лестнице, преподнесли им последний в жизни сюрприз. Очень жаль, но кое-что в доме сплошь в дырках, и у нас не нашлось времени замыть кровь.

Дионисио побледнел и спросил только:

– А как же уроки, и что с Аникой, Хересом и Хуанито? Как с ними?

– Мы заранее твоих друзей увели. Знаешь, весьма забавно: Хуанито хотел остаться и позабавиться, а Херес так торопился уйти, что с лестницы грохнулся. Предупредили Анику и директора колледжа. Директор сказал что-то вроде: «Ну, что ж, все-таки разнообразие, после трупов и отрезанных рук в саду». Как видишь, мы все предусмотрели. Но вот еще что. Согласен, нехорошо, что мы тебя связали и морили голодом, что тебе пришлось ходить под себя, мы не имели права применять силу, но пойми… – и вдруг Рамон заговорил напористо и очень серьезно: – …необходимо было, черт возьми, преподать тебе урок реальной жизни. У нас тут взрослые игры, и если в тебе есть хоть капля благоразумия, вали отсюда, женись на Анике, уезжай с ней и живи в своей детской сказке.

Дионисио вымылся, поел, переоделся в чистое. Покуривая выпавшую из автоматного ствола сигару, он ехал домой в полицейском фургоне.

– А почему ты так и не женился, Рамон? – спросил Дионисио. – Неужели никогда не хотелось? Дети по пятам за тобой ходят, надо бы своих завести.

– Сейчас смутное время, Архилох,[19]19
  Зенон Элейский (ок. 490–430 до н. э.) – греческий философ элейской школы, ученик Парденида; Аристотель называл его изобретателем диалектики. Мелисс Самосский (ок. 410 – ок. 360 до н. э.) – греческий философ, ученик Пармени-да, последний представитель элейской школы. Ксенофан Колофонский (580–470 до н. э.) – древнегреческий поэт и философ, основатель элейской школы. Анаксимандр Милетский (ок. 610–546 до н. э.) – древнегреческий философ, ученик Фалеса, представитель милетской школы. Фал ее (ок. 625–547 до н. э.) – древнегреческий философ, считается родоначальником античной и в целом европейской философии и науки, основатель милетской школы. Архилох (2-я половина VII в. до н. э.) – древнегреческий поэт-лирик, изобретатель ямба.


[Закрыть] слишком много вокруг вдов и сирот. Может, когда наступят дни получше… Это мое заветное желание, дружище, но было бы ошибкой жениться, когда идет война. Все это знают.

Вечером, когда Дионисио насчитал тридцать четыре дырки от пуль на стенах и раздумывал, как с ними быть, с кучей стройматериалов приехал Рамон, облаченный в мешковатые штаны.

– Смой кровь, а я займусь стенами, – сказал он.

Дионисио обнял его и заметил:

– И все равно ты – скотина.