Текст книги "Затерянные в океане"

IV

Тем временем Гроляр, ни жив ни мертв от страха, приходил в полное отчаяние, не находя себе места в своей каюте, не внимая даже утешениям Ланжале, который не переставал успокаивать его всеми средствами.

– Полно, старина, зачем убиваться, когда этим все равно не поможешь? И не все ли равно, немного раньше или немного позже придется умереть!.. В конце концов, пожалуй, лучше умереть в море, чем от холеры или оспы, по крайней мере много скорее… раз, два… хлебнул соленой водицы – и готов! Право, лучшего и более действенного способа отправиться сводить счеты там, в небесах, и придумать нельзя!

– Сам ад против нас! – жалобно бормотал несчастный сыщик, не обращая внимания на слова своего любимца. – Лишиться всего тогда, когда все удалось на славу…

Как известно, Гроляр не отличался особой храбростью, и страх в такой мере парализовал все его чувства, что даже его лучший друг и любимец терял свое обычное влияние на него в эти минуты. Раздосадованный тем, что слова его пропадают даром, Ланжале прибегнул к энергичным средствам, чтобы заставить Гроляра слушать его.

– Ну хорошо! – воскликнул он. – Раз с тобой нет возможности говорить, так я уйду к себе, и тогда жалуйся себе и скрипи, сколько хочешь; по крайней мере я не буду раздражаться, глядя на такую мокрую курицу, как ты!

Средство оказалось верным: в том момент, когда Ланжале, употребляя все возможные усилия, чтобы удержаться на ногах, направился к двери, душераздирающий крик остановил его на полпути.

– Ты покидаешь меня в несчастье! Ты, мой единственный друг! – жаловался сыщик, протягивая руки к уходящему и приподнимаясь со своей койки, к которой его заботливо привязал Ланжале, обложив подушками, чтобы сильная качка не сбросила его на пол.

– Я ухожу потому, что из тебя все равно не выбить ни одного разумного слова… Чем жаловаться и причитать без толку, не лучше ли подумать о том, как помочь беде или по крайней мере как попытаться спастись, если нам в конце концов придется окунуться носом в эту громадную лохань!

– Но ведь я не моряк! Какого же ты можешь ждать от меня совета в данном случае?

– Да я и не требую от тебя никакого совета. Перестань только ныть и жалобиться над собой: этим ты только сбиваешь меня с толку, так что я даже не знаю, какому святому молиться… И к чему может привести эти твои стенания?

– Послушай, мой дорогой, не уходи от меня, останься, я тебе обещаю больше не жаловаться!

– Ну, вот за это можно похвалить!

– Что же, у тебя еще остается какая-нибудь надежда, раз ты говоришь о мерах к спасению?

– Что касается меня, то я даже за две минуты до смерти не соглашусь продать свою душу дьяволу!

– Какой ты, право, молодец… Сколько в тебе удали! – не без восхищения сказал сыщик, глядя на Ланжале.

– Таким и надо быть! Люди и в худшем положении бывали, да целы оставались!

– Ты думаешь? А разве ты не слышал, что сказал командир, когда адмирал предоставил нас самим себе? Он сказал, что у нас нет и тысячной доли шанса на спасение!

– Да, слышал и потому-то и надеюсь еще как-нибудь выкарабкаться. Допустим, что у нас остается только миллионная часть шанса, однако и этого довольно, если только мы сможем ею умело воспользоваться!

– Да, но как это сделать?

– Как это сделать? Призвать на помощь все свое мужество, энергию, силу духа и решимость – с этими человеческими качествами можно сделать очень много!

– Ты считаешь?

– Положись на меня. Вероятно, скоро ты должен будешь увидеть, что могут сделать эти качества в минуту опасности, – я берусь тебе это показать.

– Пусть Небо поможет тебе!

– На Бога надейся, а сам не плошай! – сентенциозно промолвил Ланжале. В этот самый момент страшный треск заставил содрогнуться все судно.

– Вот она, эта помощь с неба! – простонал сыщик, побледнев как мертвец. – Волны, того и гляди, совсем расплющат наше судно…

– В самом деле? А ты бы желал, чтобы для тебя изготовили кроткую и ласковую маленькую бурю, тихую и слащавенькую, с волнами, пенящимися взбитыми сливками, и хорошеньким маленьким циклончиком, специально приспособленным для общественного увеселения, на радость мирным семействам и на потеху деткам… Не так ли?

– Я положительно не понимаю, как ты можешь шутить в такие минуты, стоя на самом краю гибели?!

– Да я стал бы шутить и в самих когтях дьявола, и даже у него на сковороде! Вот почему в минуты опасности не теряю присутствия духа, верности соображения и готов в любую минуту воспользоваться каждым удобным случаем для спасения.

Вдруг сильный порыв ветра потряс все судно до основания, и в тот же миг что-то со страшным треском обрушилось на палубе – это рухнула грот-мачта.

– Вот и начало конца! – простонал Гроляр.

– Сейчас я пойду посмотрю, что там случилось, – сказал Ланжале и, не слушая воплей старика, бросился наверх, но вскоре вернулся с озабоченным лицом.

– Мы погибаем? Не так ли? – чуть не рыдая спросил его сыщик.

– Пока что не мы, а бедный «Фрелон», – ответил Парижанин. – Только что рухнула мачта и проломила часть обшивки на штирборте; к счастью еще, наше судно идет все время под сильным креном на бакборт, а то бы нас совсем затопило. Командир отдал приказ закрыть люки; экипаж работает, заделывает брешь под таким ветром, который мог бы оторвать рога у вола.

– Ну, а тысячная доля шанса?!

– Надо суметь воспользоваться ею… Надень свой спасательный пояс, да затяни получше застежки, чтобы быть готовым на всякий случай.

Гроляр, у которого зубы стучали, как в лихорадке, все же нашел в себе силы исполнить данный ему совет. Опоясавшись спасательным поясом, Гроляр, по настоянию того же Ланжале, стал довершать свое снаряжение, рассовывая по карманам флягу с водой, другую флягу с водкой, кое-какие съестные припасы и револьвер крупного калибра с запасными снарядами, заключенными в непромокаемый мешок.

Сам Ланжале снарядился подобным же образом, с той только разницей, что его спасательный панцирь был гораздо объемистее спасательного пояса сыщика и мог вместить несравненно больше предметов; кроме того, Парижанин еще навесил себе на спину пробковый ящик приблизительно в тридцать сантиметров длиной и пятнадцать шириной. Управившись с этим, он наконец сказал:

– Ну, вот я и готов! Теперь нам, пожалуй, не больше двадцати минут срока до свидания с водяным: циклон настигает нас, и не успеем оглянуться, как очутимся на перине!

Этот шутливый тон и полное хладнокровие молодого человека внушали Гроляру мысль, что, быть может, опасность еще не так близка, и, повеселев на мгновение, он и сам попробовал пошутить.

– Разве ты собираешься дать концерт рыбам, – спросил он, указывая на тромбон, – или рассчитываешь с помощью этого добиться более благосклонного приема в царстве Нептуна?

– Это уж мое дело, – ответил Ланжале, – может быть, нам еще придется зарабатывать себе кусок хлеба нашими талантами…

Дело в том, что Ланжале до осуждения на суде, приведшего его в Нумеа, был в музыкантах Четвертого полка морской пехоты, а до того, в частной жизни, был членом Бельневильского любительского оркестра, где считался виртуозом на тромбоне и выступал зачастую в качестве солиста с большим и неизменным успехом. Попав в солдаты и заявив о своем искусстве, он был зачислен в музыканты морской пехоты и потому и здесь не расставался со своим излюбленным инструментом. Будучи сослан в Нумеа для отбытия дисциплинарного наказания, он, конечно, был лишен своего верного товарища – тромбона, который, однако, поспешил тотчас же заменить новым, как только стал свободен. И теперь он не хотел расстаться со своим любимым инструментом даже в таком критическом положении и решил или спастись, или погибнуть вместе с ним.

V

Между тем буря с каждой минутой все усиливалась; ветер выл с такой силой, что нельзя было расслышать приказаний, и командир увидел наконец, что бороться дальше нет никакой возможности. «Фрелон» шел на всех парах, и так было решено идти до самой гибели. Ночь была до того темная, до того непроницаемая, что ничего не было видно перед собой; только время от времени, когда громадные ослепительные молнии разрезали на мгновение небесный свод, можно было видеть в течение всего нескольких секунд громадные валы с пенящимися гребнями, с бешеной силой мчавшие перед собой несчастный «Фрелон», ожидавший, что циклон вот-вот закрутит его, как щепку, и жадный вал поглотит судно навсегда.

Командир де Кербрис приказал всем надеть спасательные пояса и подвесить себе на руку спасательные буи, офицеры все до единого стояли на своих боевых постах, иначе говоря – на постах смерти. Старший механик судна со своими двумя помощниками одни оставались внизу, в машинном отделении, готовые встретить всякую опасность на своем посту, верные чувству долга.

Эти люди не надели на себя даже спасательных поясов: они знали, что их ждет здесь иная смерть – страшная смерть от разорвавшихся котлов, смерть не от воды, а от огня, и в то время как там, наверху, могли еще надеяться на спасение в борьбе с пенящимися валами, могли еще, возможно, хоть некоторое время оспаривать у жадной стихии свою жизнь, – они здесь были заранее бесповоротно обречены на ужасную, неминуемую смерть; у них не оставалось надежды выйти живыми из этого раскаленного помещения; они знали, что если машина хоть на секунду перестанет работать, то «Фрелон» в ту же минуту будет поглощен морем, так как только невероятная быстрота хода, поддерживаемая с невероятными усилиями, позволяла ему нестись вперед по волнам.

А кочегары, эти незаметные самоотверженные герои, задыхающиеся в шестидесятиградусной жаре и неустанно подбрасывающие лопату за лопатой черный уголь в раскаленное добела жерло топки! Они-то первые будут убиты, они это знают, и все-таки ни один из них и не помышляет даже покинуть эту угольную яму – бросить свою лопату и бежать наверх; нет, их долг приказывает им оставаться здесь и ждать ужасной смерти, автоматически подбрасывая уголь в топку… Кроме того, все же может случиться чудо! Там, наверху, командир; он сделает все, что только в человеческой власти, чтобы спасти их, он думает о всех этих вверивших ему свою жизнь людях и может положиться на них, зная, что всякий его приказ будет исполнен, что все верны своему долгу, что машина не остановится из-за недостатка топлива.

А ураган все свирепел, и никто из матросов не сомневался более в роковом исходе этой отчаянной борьбы утлого судна с разъяренным морем и грозной бурей. Развязка близко!

Командир набросал несколько строк дрожащей рукой, повествуя о последних минутах вверенного ему судна; эту записку и свое завещание, все в трех экземплярах, он вложил в три бутылки, которые, герметически запечатав, бросили в море.

– А теперь, господа, – обратился он к своим офицерам, – нам остается только проститься друг с другом. Менее чем через пять минут циклон настигнет нас!

И действительно громадная гора волны, высоту которой трудно было определить, гонимая неудержимым ветром, шла уже прямо на «Фрелон».

Ланжале, появившийся в этот момент на палубе, увидел водяной смерч, несущийся на них, и бросился в каюту, где стонал Гроляр.

– Ну, Альбер! Если ты хочешь воспользоваться последним шансом на спасение, то идем! – И толкая его перед собой, он вытащил несчастного на палубу. Увидев их, командир, приказавший привязать себя к мостику, чтобы остаться на своем посту до последней минуты, закричал в рупор:

– Куда вы? Вас смоет волной!

Но вой бури заглушил его голос; в последнюю минуту уже нельзя было ничего расслышать на судне: крутом свирепствовал ураган, и косматые волны сплошной стеной обрушились на злополучное судно.

Инстинктивно Гроляр кинулся плашмя лицом вниз на палубу, которую все время заливало волнами. При свете беспрерывно сверкавших молний, озарявших холодным мертвенным светом весь горизонт, Ланжале увидел громадную волну, идущую прямо на «Фрелон», грозя смыть все на своем пути, а за кормой уже совсем близко надвигался громадный, почти черный водяной смерч, готовясь потопить злополучное судно.

– Вот он самый момент – необходимо не быть поглощенным вместе с обломками судна, чтобы не попасть под них! – И одним сильным движением он подхватил с пола своего товарища и в таком положении, держа старика почти на весу, ждал волны, которая тут же прокатилась по носовой части палубы и смыла его вместе с Гроляром; последнего он так и не выпускал из рук, несмотря на то что тот отчаянно отбивался. С высоты капитанского мостика командир де Кербрис смутно различил на мгновение, при вспышке молнии, человеческую группу, несущуюся с невероятной быстротой на гребнях волн, а спустя две минуты настигнутый циклоном маленький авизо был поглощен волнами и пошел ко дну Тихого океана.

VI

Гроляр и Ланжале были подхвачены одной из волн, образуемых циклоном на своем пути, которые он гонит перед собой, подобно тому как быстроходный пароход разгоняет перед собой в обе стороны воду, которая, пенясь и клубясь, образует волну или вал, катящийся впереди парохода. Циклон или смерч циклона в своем вращательном стремлении вперед образует по обе стороны громадные валы, которые расходятся, описывая громадный изгиб и постепенно успокаиваясь.

Конечно, и «Фрелон» мог бы, подобно двум его пассажирам, воспользоваться этим валом, но, будучи завлечен поперек вала волнами, он только еще раньше бы пошел ко дну, тогда как несясь перед самым смерчем, все же мог надеяться, что водяной столб, достигнув своей кульминационной точки раньше, чем настигнет его, рассыплется по морю и уляжется вместе с расходившимися валами.

Подхваченные волной с палубы «Фрелона», Гроляр и Ланжале закружились в водовороте волн и в течение нескольких минут, наполовину лишившись сознания и задыхаясь среди бешеных пенящихся волн, кидавших их из стороны в сторону, то высоко поднимая на свои гребни, то низвергая глубоко в зияющую черную бездну, но унося все дальше и дальше от смертоносного центра циклона, наконец достигли сравнительно более спокойной части воды, где громадные валы вздымались и ходили все же более равномерно, унося их неизменно в одном и том же направлении, к юго-востоку.

Теперь они могли свободнее дышать и держать верх корпуса над водой, благодаря устройству своих спасательных поясов.

Ланжале, который ни одной минуты не терял присутствия духа, ни на секунду не выпускал Гроляра из рук, так как последний ни к чему совершенно не был способен в это время и, вероятно, дал бы захлестнуть себя первой же волне, а это было главное, чего следовало опасаться потерпевшим крушение, так как спасательные пояса удерживали их на поверхности воды.

Вся ночь прошла в непрерывной борьбе против урагана, так что за это время товарищи по несчастью не имели возможности обменяться хотя бы парой слов: из груди их вырывались время от времени лишь отрывистые восклицания, несвязные и почти безотчетные.

Гроляр долгое время не мог прийти в себя, так как в нем физические ощущения всегда порабощали рассудок, а не рассудок подчинял их себе; но, когда на горизонте показались первые признаки рассвета, он понял, что самая страшная опасность миновала, и вместе с этим к нему вернулось немного мужества и надежды.

– Спасибо тебе, Ланжале, – сказал он, – я никогда не забуду, что второй раз обязан тебе жизнью.

– Поздно же ты, друг милый, спохватился, – заметил Парижанин, – если бы я выпустил тебя из рук хоть на одну секунду, ты уже давно бы был на дне океана!

С удалением циклона, пронесшегося к югу, море начало как бы успокаиваться, и мало-помалу наши приятели стали без особых усилий держаться на воде и свободно владеть руками.

Вскоре солнце осветило своими приветливыми лучами все еще взбаламученный океан, после чего волны его стали постепенно успокаиваться.

– Что ни говори, а все же это странный способ спасения: самому кидаться в море!

– Д-да… Но без этого способа ты бы давно был в желудке какой-нибудь прожорливой акулы!

– Или, быть может, преспокойно спал бы на своей койке на «Фрелоне» – ведь нам с тобой ничего не известно о том, не продолжает ли это отважное маленькое судно нестись по волнам, спеша догнать свою эскадру!

– Неужели ты в самом деле так думаешь?

– Хм!.. Мне кажется, что «Фрелон», во всяком случае, устойчивее и прочнее нас с тобой и потому может лучше противиться волнам и ветру.

– Да пойми же ты наконец, что именно благодаря нашей легкости мы и уцелели, а «Фрелон» не мог устоять ни одной секунды против напора и всесокрушающего круговорота водяного смерча, да этого не могло бы выдержать ни одно судно в мире, как бы велико и устойчиво оно ни было!

Но несмотря на все эти разъяснения, Гроляр продолжал бы сомневаться в гибели злополучного маленького судна, если бы случайно внимание Ланжале не было привлечено громадной плывущей в их направлении доской. Двумя-тремя движениями рук Ланжале подплыл к этой доске, и невольный крик вырвался из его груди. Он толкнул доску к Гроляру со словами:

– Вот, прочти своими глазами эту надпись!

– «Фрелон».

Это была одна из больших обшивочных досок погибшего судна.

– Уж тебе, видно, на роду написано всегда быть правым! – сказал убежденный теперь сыщик. – Но пусть даже так, все же я боюсь, что мы избежали одной беды для того, чтобы попасть в другую, еще худшую, а именно – умереть голодной смертью посреди океана!

– В этом ты весьма заблуждаешься: в наших поясах есть запас провизии, которого может хватить на шесть суток, – мясных консервов, шоколада, сухарей и вяленого мяса; кроме того, фляга коньяку и фляга пресной воды, вмещающая восемь литров.

– Что все это значит в том положении, в каком мы находимся?!

– Не Бог весть как много, согласен, но все же и немало; кроме того, я имею еще нечто, чем могу тебя порадовать: смотри, видишь эту темную полосу на фиолетовом фоне горизонта?

– Это маленькое темное облачко, которое как бы уходит в море, там, на юго-востоке?

– Ах ты, пресноводный моряк! То, что ты принимаешь за облако, не что иное, как берег одного из множества рассеянных здесь островов. И так как течение несет нас как раз в этом направлении, то только какое-нибудь особенное несчастье может помешать нам высадиться на этот берег еще до заката солнца, готов тебе в этом поручиться.

– Я должен тебе верить, хотя, признаюсь, никак не могу различить, что это не облако, а земля!

– Разве ты не можешь догадаться, что облако в лучах восхода непременно окрасилось бы алыми отблесками зари… Впрочем, можешь не верить, если хочешь! – Ланжале вдруг смолк, оборвав речь на полуслове, и, заслонив глаза рукой, стал внимательно всматриваться в одну темную точку на расстоянии приблизительно полумили.

– Что так привлекло твое внимание? – осведомился Гроляр.

– Это или остов судна, или подводная скала, – ответил Ланжале, – на известном расстоянии и то и другое производит совершенно одинаковое впечатление и кажется как бы движущимся, хотя скала, конечно, стоит неподвижно, а движутся волны.

– Но какой нам прок в том или в другом?

– Если это скала и, быть может, достаточно большая, то мы будем иметь возможность отдохнуть, взобравшись на нее. Если же это обломок или остов судна, то и на нем нам можно будет отдохнуть; кроме того… впрочем, подожди меня; я подплыву поближе и затем вернусь за тобой через каких-нибудь десять минут.

– Нет, нет, не оставляй меня одного! – заныл по обыкновению Гроляр.

– Но для нас может быть очень важно узнать…

– Отчего в таком случае тебе не взять меня с собой?

– Оттого, что ты не умеешь плавать, и из-за этого пройдет больше времени; я один доплыву гораздо быстрее.

– Да, но если ты должен будешь вернуться за мной, то тебе все равно придется потратить на это ровно столько же времени, если не больше.

Это было совершенно верно, и Ланжале не мог не согласиться с ним на этот раз.

– И в самом деле, ты прав. Я положительно не знаю, о чем думал, – ведь у нас под рукой эта доска, заостренная с одного конца. Ты обопрешься грудью на тупой конец, а острый будет в это время рассекать перед тобой воду, я же буду плыть и толкать тебя вперед изо всей силы.

Но вдруг у него дрожь пробежала по всему телу, и волосы стали дыбом на голове. Он увидел на расстоянии менее двухсот метров от себя громадный плавник акулы, который этот страшный морской хищник, этот тигр тропических морей, выставляет из воды в то время, когда плывет у поверхности воды в поисках добычи.

VII

Это опасное морское чудовище, не имеющее себе равных по хищности во всем животном мире, всегда настороже, всегда подстерегает добычу и не знает никакой другой заботы, кроме вечной заботы о снискании себе пищи. И только благодаря этой упорной настойчивости и неутомимости в поисках акуле удается не то чтобы утолить свой голод, а подстеречь неосторожную жертву, вздумавшую отдохнуть среди густых зарослей морского дна, которые неутомимо обшаривает во всех направлениях акула.

Иногда же бывает и наоборот: сама акула прячется в этих зарослях и стоит неподвижно, боясь чем-либо обнаружить свое присутствие. Рыбы, которыми в другое время это прожорливое животное удовольствовалось бы, теперь могут спокойно плыть мимо ее носа, и акула не шевельнется, зная, что это – время, когда длинные стаи сельдей и другой мелкой рыбы проходят плотной многотысячной стаей или длинной, тянущейся на несколько миль полосой. Акула сторожит их проход, и когда такая сельдяная стая или косяк поравняется с ней, когда их разведчики, высланные вперед, пройдут мимо, не заметив присутствия ужасного хищника, акула набрасывается на беззащитных путников, врезается в самую их гущу, так что они, даже видя неминуемую гибель, не в состоянии уклониться или же расступиться, и чудовищу достаточно только раскрыть свою широкую пасть навстречу их движению, чтобы поглощать несчастные жертвы десятками и сотнями.

Это, без сомнения, счастливые дни акулы, потому что природа, как бы в противовес ее хищническим инстинктам и чрезмерной прожорливости, одарила ее лишь в очень слабой степени способностью преследования и погони за намеченными ею жертвами; акула не может догнать ни одну рыбу, малую или большую, и за исключением этих редких удач, когда ей посчастливится подстеречь целую стаю, прожорливое чудовище постоянно голодает, непрестанно подстерегая добычу, не брезгуя ничем, не исключая даже гнилых чурок и жестянок из-под консервов, лишь бы наполнить чем-нибудь свой голодный желудок. Не следует, однако, думать, что засады всегда бывают удачны для акулы; далеко нет! Достаточно, чтобы какая-нибудь рыбешка обнаружила хотя бы всего в нескольких дюймах от акулы ее присутствие, чтобы вся громадная стая мгновенно обратилась в бегство, и никакие усилия хищника не помогут тогда ему настигнуть их. Случаи, когда разведчики проходят мимо, не заметив присутствия акулы, чрезвычайно редки; обыкновенно же эти осторожные создания всегда успевают вовремя предупредить об опасности свою стаю, которая вдруг сворачивает и, описав громадную параболу влево или вправо от первоначального своего пути, избегает грозившей ей опасности.

Таким образом, в большинстве случаев громадное чудовище бродит в просторах моря в неустанных поисках пищи, рассчитывая только на случай, чтобы утолить чем-нибудь мучающий его голод, а такого случая ему нередко приходится выжидать по целым дням. Во время этих бесплодных поисков акулы упорно следуют за судами, выжидая какой-нибудь подачки, сторожат по нескольку суток застигнутые затишьем парусные суда и жадно поглощают все, что им кидают, забавы ради, матросы этих судов: куски пакли, старые швабры, опорки, все, что попало под руку и чего не жаль бросить.

Горе тому неосторожному, который, прельстясь тихой погодой, вздумает искупаться в море: легкий всплеск – и несчастный исчезает под водой, а на поверхность всплывает большое кровавое пятно, и затем все кончено.

Однажды автор этого романа плавал в Тихом океане на прекрасной яхте водоизмещением в сто пятьдесят тонн, принадлежавшей одному состоятельному американцу, его приятелю. Мы должны были перейти экватор, и так как некоторые из гостей владельца яхты впервые проходили экватор, то он разрешил экипажу отпраздновать этот переход по обычаю моряков.

Для большей безопасности убавили пары и шли самым тихим ходом. После торжественного и очень оживленного обеда один из гостей предложил на пари в десять минут проплыть три раза вокруг судна на ходу. Так как за обедом много было выпито шампанского, то все были несколько разгорячены и нерассудительны, а то, вероятно, большинство согласилось бы с капитаном, который всеми силами восставал против этого безумного пари. Однако воспротивиться этой выходке он не мог, тем более что владелец яхты, после некоторых возражений, не счел возможным стеснять желания своих гостей.

Скрепя сердце капитан согласился. Он убавил ход до минимума и, кроме того, приказал спустить китобойную шлюпку, чтобы пловец при малейшей опасности мог вскочить в нее. Не успокоившись на этом, капитан лично обошел кругом все судно, внимательно оглядывая море, спокойное в этот вечер, как озеро, и столь прозрачное, что можно было видеть на значительную глубину. Затем расставили человек двенадцать матросов вдоль борта судна, приказав следить за малейшим сколько-нибудь подозрительным движением в воде и тотчас же давать знать о нем пловцу и людям на шлюпке.

Между тем отважный пловец разделся и, выйдя на трап, кинулся в море. Нырнув, он на мгновение исчез из виду, но вскоре появился на поверхности и поплыл быстро и весело вдоль борта судна.

Мы следили за ним с часами в руках; в три минуты без малого он обошел кругом судна, как вдруг от противоположного борта раздался зловещий крик: «Акула под штирбортом спереди!» А в ту именно сторону и направлялся в этот момент пловец.

Он, конечно, успел бы вскочить в шлюпку, с которой как раз поравнялся. Все присутствующие, не дав себе даже труда проверить слова матроса, кинулись к тому борту, где в данный момент находился пловец, чтобы предупредить его о страшной опасности.

– Скорее, скорее в шлюпку! – кричали все пловцу. – Акула у судна! Ради Бога, скорее! Спасайтесь!..

Но, о ужас! Несчастный пловец поднял голову и, весело усмехаясь, крикнул: «Знаем мы эти шутки! Вы хотите меня заставить проиграть пари!» – и тремя сильными взмахами рук оставил за собой шлюпку и поплыл прямо навстречу своей гибели.

Матросы поспешили спустить ему канаты и кричали изо всех сил, чтобы он спасался, пока еще есть время. Тогда несчастный наконец понял, что это не шутка, и ухватился, бледный как смерть, за один из спущенных канатов, который матросы тотчас же начали тянуть к себе. Но было поздно: хотя пловец был уже над водой, акула схватила его за ногу и увлекла за собой в глубину.

В тот момент, когда страшная боль заставила несчастного выпустить из рук канат, он испустил такой душераздирающий вопль, что в продолжение долгих лет еще этот страшный крик преследовал нас наяву и во сне…

Возвращаюсь, однако, к прерванному рассказу.

Итак, Ланжале увидел в этот момент страшное чудовище, грозу экваториальных вод; Парижанин ни минуты не сомневался, что акула, обладающая необычайно острым зрением, увидела их и теперь направлялась к ним. Один из них двоих неминуемо должен был стать жертвой этого хищника, если не найдется средства спасения, и, надо отдать справедливость, благородный молодой человек ни одной минуты не остановился на мысли спасти себя, пожертвовав жизнью своего товарища по несчастью, хотя это было весьма нетрудно сделать, настояв на желании одному отправиться осматривать риф и уплыть, оставив старого сыщика на съедение акуле, которая, по всей вероятности, удовольствовавшись подачкой, не стала бы преследовать беглеца.

Уроженец берегов Сены, Ланжале с детства проводил большую часть дня в воде и плавал как рыба, но этого было мало. Вдруг он вспомнил, что в Дэнарари и Маракайбо негры, за несколько серебряных монет, ныряют в воду к акулам и состязаются с ними в ловкости и проворстве – и никогда не становятся при этом их жертвами. Решаясь на эту опасную игру, они берут в зубы широкий и длинный нож и, нырнув под акулу, распарывают ей ножом все брюхо от пасти до хвоста.

В данный момент у Ланжале не оставалось выбора, и он решился испытать этот прием. Но прежде всего необходимо было предупредить Гроляра, чтобы он не помешал ему и не испортил все дело своими безумными криками, воплями и беспорядочными отчаянными движениями.

Гроляр, который по совету Ланжале налег грудью на доску ждал, когда тот станет толкать его перед собой, как это было условлено, и удивился, почему он так долго остается неподвижен. Оглянувшись, он увидел, что Ланжале смотрит куда-то вдаль в сторону, противоположную той, куда он собирался плыть.

– На что это ты там засмотрелся? – спросил он встревоженным голосом, так как теперь сыщика пугало решительно все, особенно то, чего он не мог видеть или чего не понимал.