Текст книги "Уиронда. Другая темнота"

– Человек на проводах? – спросил румын. – Парень, ты неважно выглядишь. Вон какие мешки под глазами. Надо работать немного меньше, а? – посоветовал он, ткнув Главко биноклем в грудь.

Ориоли сел и больше не вставал с места до конечной остановки. Его трясло. Некоторые посмеивались, время от времени бросая на него взгляд. Весь день, то и дело прерываемый саркастическими комментариями Гая, что Главко не подходит на роль руководителя отдела, Ориоли не мог забыть, как в зеркале заднего вида водитель автобуса, глядя на него, красноречиво крутил указательным пальцем у виска.

Четверг

Небо снова затянуло унылым серым одеялом туч. Значит, опять начнется снегопад.

Главко Ориоли сидел в конце салона, уткнувшись взглядом в одну точку. Десять минут назад он вставил iPod в уши, чтобы не слышать, как пассажиры обсуждают случившееся накануне.

Размышлял о глупой сцене, которую устроил вчера, о предложенной должности. Его грызла тревога. Главко почему-то казалось, что эти два события связаны. Может, силуэт на проводах – это просто шутка его утомленного мозга, призрак кризиса, безработицы, намек на грядущий провал в роли начальника?

Автобус обогнал старенький «Фиат» и через несколько минут добрался до развязки, ведущей к заводу. Главко бросил взгляд на провода, потом задернул шторку и зажмурился, пытаясь прогнать тошноту. Силуэт по-прежнему был там.

Только теперь намного ближе.

* * *

Главко проскользнул в чрево офиса, где царил полумрак и гудели компьютеры. Сел на свое место, включил ноутбук и принялся за работу.

Минут через десять в кабинет зашел Гай, улыбнулся в знак приветствия и предложил выпить кофе.

– Конечно, почему бы и нет? – ответил Главко.

Стоя у кофемашины, они молча потягивали темную жидкость. Гай, очевидно, нервничал. Он явно хотел что-то сказать, но никак не мог подобрать слов. Потом глотнул пару раз и начал:

– Я слышал о предложении, которое сделал тебе директор.

– Правда? От кого?

– Слухи, Ориоли, слухи, – ответил Гай. – Хочу сказать, что я тебя не виню. Наверное, просто ты симпатичнее директору, чем я. И еще хочу предупредить: у тебя не получится. Подумай об этом. Ты плохо справляешься со стрессом, а этот гребаный кризис… Посмотри на себя в зеркало, у тебя такое лицо. Может, стоит сходить к директору и сказать, что я…

– Спасибо, очень любезно с твоей стороны дать мне совет, – ироничным тоном прервал его Главко. – Как бы то ни было, я думаю, они выбрали меня не из-за симпатии, как ты говоришь. А из-за профессиональных навыков, – он сделал ударение на последних словах и бросил пластиковый стаканчик в мусорку. Увидев, как Гая перекосило, Главко ухмыльнулся про себя и подумал: так тебе и надо. – Я еще не дал своего согласия, – добавил он. Именно в этот момент Главко решил, что предложение примет. Да, может, он неподходящая кандидатура, может, не готов быть руководителем, но уж должность этому засранцу не отдаст ни за что на свете. Тем более после такого разговора.

Гай подошел к нему вплотную с угрожающим выражением лица. Будто прочитал чужие мысли. Потом вытянул указательный палец и принялся стучать по плечу Главко. Налившиеся кровью глаза сузились до щелочек.

– Ты же кончишь, как Мартинелли, ты что, не понимаешь?! – прошипел Гай, и Ориоли окаменел. – Тебя найдут на унитазе, наглотавшегося таблеток, со спущенными штанами, чтобы не перепачкаться дерьмом с ног до головы.

Главко был поражен такими словами и не нашелся, что ответить. Во рту пересохло, язык прилип к небу и не слушался.

– Поживем-увидим, – наконец выдавил он. Но Гай уже ушел. За весь день он не сказал Главко ни слова, даже не попрощался, когда в пять пятнадцать прозвучал гудок, и Ориоли вышел из офиса.

Пятница

Главко смотрел на свое отражение в стекле. Лицо бледное, темные круги под глазами, как черные дыры, готовые в любой момент засосать его в мир мрака и вечного покоя.

Сегодня большой день. Он согласится на предложение, он должен это сделать. Чтобы надрать задницу коллеге, чтобы выразить уважение к директору, произнесшему целую речь об ответственности – речь, которую он не совсем понял, но, судя по всему, вполне разумную.

Ориоли покосился на сидящего рядом пассажира: тот бережно, как древний пергамент, держал в руках открытую La Stampa. Жирный заголовок гласил: экономический кризис. что нас ждет? Потом Главко задремал. Последнюю неделю он спал плохо. Ему снились какие-то сны, но утром, как он ни пытался, вспомнить ничего не мог. Хотя был уверен: снилось что-то неприятное.

Сигнал автобуса разбудил Главко как раз в тот момент, когда он собирался прыгнуть с небоскреба от отчаяния и нищеты. Сейчас автобус шел совсем близко к ЛЭП, и Главко почувствовал непреодолимое желание отдернуть шторку. Но делать этого не стал. Продолжил смотреть на поля, окутанные туманной дымкой. Потом все же поднял глаза. Сначала не заметил ничего особенного. И вдруг издал приглушенный вопль.

Фигура теперь переместилась на вышку, стоящую у самой обочины шоссе. Да, это был мужчина. Он сидел на перекладине вышки и болтал тощими ногами, как ребенок на качелях. Штаны спущены, в руке – письмо. Главко видел его четко, но прерывисто, будто кто-то без конца щелкал фотоаппаратом. Немыслимо.

Разглядев лицо чудака, который зачем-то залез на провода, Главко прикусил кожу между большим и указательным пальцами, чтобы не закричать. Его яйца съежились, как улитки, напуганные градом.

– Господи, помоги мне, – шепотом взмолился он. – Господи, что за хрень происходит?

На проводах сидел его покойный начальник с широко раскрытым в безумной ухмылке ртом, с желтой бумагой о простое в руке. Куртка расстегнута, в лучах утреннего солнца отчетливо видны свежие багровые швы от вскрытия.

Изумленный Главко не мог поверить своим глазам: чтобы подняться на такую высоту, нужна ловкость, как у акробата, исполняющего смертельные трюки. Вдруг труп натянул штаны и растворился в пустоте. Точнее, упал вниз и пролетел метров пятнадцать, как тряпичная кукла. Это было уже слишком.

– Нееет! Нет, нет, нееет! – заверещал Ориоли. Успокоился он только после того, как румын схватил его за лацканы пальто и отвесил пару пощечин.

– Ты слишком много работаешь, – покачав головой, снова сказал он Главко, пока тот приходил в себя. – Тихо! Тихо! Все в порядке!

Целый день Гай смотрел на Главко с насмешкой. А мимо его кабинета то и дело проходили рабочие и офисные служащие: они прижимали руки к щекам, как малолетние истерички, и делали вид, что кричат: «нееет, нееет!» О сцене из автобуса узнал весь завод. За пару часов Главко стал посмешищем.

Плевать. Сейчас он думал только о мертвом боссе, сидевшем в спущенных штанах на перекладине вышки электропередач, его стремительном падении и отвратительной ухмылке, исказившей лицо при ударе о землю.

Сразу после работы пойду к врачу и возьму больничный, – решил он. Потом стал сомневаться: нет. Нельзя начинать работу в новой должности с больничного.

У него еще была возможность отказаться от назначения. Но когда директор вызвал его в свой пропахший антисептиком кабинет, Главко согласился сразу же. Он выглядел рассеянным, а лицо совсем осунулось и посерело.

– Я рад, что вы приняли наше предложение, – не вставая, сказал директор-манекен с гигантской головой. – Этот кризис нарушил нормальный порядок вещей, заставил изменить наши привычки и жизнь. Мы все в шатком положении. Видит бог, ходим по потрепанному канату. Кто-то падает, как ваш начальник, упокой Господи его душу. Кому-то удается удерживать равновесие, как вам, принявшему наше предложение. Кто-то качается на грани неопределенности, и ему суждено упасть. Подумайте о ребятах, которые только что окончили университеты, о молодежи. О тех, кто работает по срочным договорам. Мы все в шатком положении, в очень шатком. И рано или поздно канат порвется, тут сомневаться нечего.

Выйдя из кабинета директора, Ориоли представил ужасное существо на проводах, которое видел в среду, когда оно изо всех сил размахивало руками, чтобы не упасть.

* * *

Днем снова повалил снег. В пять пятнадцать Ориоли вышел из офиса и направился к стоянке. Служебного автобуса еще не было. Главко сунул руки в карманы и перекинулся парой слов с работником лет пятидесяти, в неизменном тесном джинсовом комбинезоне, которого не раз видел в мастерской. Его нос украшала сетка капилляров.

– М-да, тяжелые времена, – протянул рабочий. – Но если попаду под сокращение, то буду спокойно сидеть себе дома.

Главко только собрался возразить, сказать, что все наладится, но тут подошел начальник цеха и похлопал его по руке, привлекая к себе внимание.

– Извините, что перебиваю… Но автобуса не будет. Он съехал в кювет, все дороги занесло снегом… Нигде не проехать. Придется придумывать что-то или ждать рейсового.

– А… Хорошо. В смысле – плохо. Спасибо, – уныло пробормотал Ориоли. – Подожду рейсового.

Он попрощался с рабочим и в вихре ледяных хлопьев поплелся на остановку. Подышал на замерзшие руки и вдруг услышал какой-то странный звук. Словно дрожала металлическая струна. Задрав голову, Главко увидел темный силуэт на вышке. Вздрогнул и отвернулся.

– Так. Сосчитай до десяти, потом повернешься, и ничего там не будет. Вот увидишь, – приказал он себе.

Раз, два, три, четыре.

Пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.

Он резко обернулся.

Силуэт никуда не делся. Страшный, неподвижный, сводивший с ума. Размытое пятно в пелене снегопада, который превращался в настоящую бурю, темная язва с человеческими очертаниями, приклеенная к небу.

– Пошло все нахер! – прорычал Ориоли и перешел на другую сторону дороги. Он шагал не торопясь и не смотрел вверх, пока не поравнялся с вышкой. Совсем стемнело, и только небо было белым-бело от снега. Главко тяжело и глубоко вздохнул.

– Хорошо, а теперь медленно поднимай голову и…

На вышке, метрах в двадцати над ним, стоял Мартинелли. Теперь он был голым, а грудь и живот по-прежнему уродовали шрамы от вскрытия. Они сочились желтоватой жидкостью, напоминавшей по консистенции мед. Мартинелли жестом пригласил Ориоли подняться. Снег кружился в бешеном вихре, как будто хотел занести вышки, завод, весь мир.

– Иди, иди сюда, Главко, – позвал его бледный, похожий на червяка, силуэт, стоящий на вышке. – Здесь так хорошо, просто с ума сойти как хорошо…

– Н-нет, – пробормотал Главко.

– А ну, поднимайся, шельмец, а то я спрыгну! – пригрозил Мартинелли, пытаясь перекричать проезжающие мимо грузовики.

Главко, как будто под гипнозом, вытянул руку и вцепился в косую перекладину вышки. Она была ледяной. Ухмыляющийся череп со знака не влезай, убьет, смотрел на него с вызовом. Ориоли полез наверх – медленно, медленно, медленно.

Прошло добрых полчаса, пока он добрался до Мартинелли. Неизвестно, какой была высота, но отсюда мир внизу казался крошечным, как из окна самолета, – заснеженные поля, дома, крыша завода, из которой торчали трубы и какие-то непонятные металлические штуковины.

Забравшись, Главко протянул Мартинелли ладонь, посиневшую от холода.

Когда рука босса тисками сдавила его пальцы, снегопад стал еще сильнее. А Главко Ориоли завизжал как резаный.

Голова твари качалась на фоне неба, за раскрытыми челюстями начинался темный колодец рта, внутри которого Ориоли увидел истощенных людей, живущие в страшной нищете семьи, служащих, потерявших работу и повесившихся от безысходности в своих убогих квартирках, матерей, ставших проститутками, чтобы заработать детям на кусок хлеба. Тошнотворно завоняло старыми купюрами и засохшей кровью. Ориоли вырвало. Потом острые зубы, похожие на линию нисходящего тренда диаграммы Excel, впились ему в горло. Как щербатая и ржавая гильотина.

Главко Ориоли начал извиваться во все стороны, словно марионетка, которую дергал за веревочки психически больной ребенок. Не человек, а тряпичная кукла, болтающаяся в воздухе и брошенная на произвол судьбы.

Снова налетел снежный вихрь, и ледяные снежинки закружились в безумном танце.

Понедельник

Бруно Гай ехал по шоссе Сестриере в своем теплом «Опеле Корса». По радио играла «It’s the End of the World as We Know It»[9]9
  Песня американской рок-группы R. E. M., где есть такие слова: «Конец света, а мне хорошо».


[Закрыть] в исполнении Майкла Стипа, и Бруно присвистывал в такт. Несмотря ни на что, он был счастлив. Удача наконец повернулась к нему лицом.

Черт, сначала Мартинелли, а теперь и Ориоли туда же. Кто бы мог подумать! А ведь я его предупреждал. Вот идиот. Сразу было видно – эта должность ему не подходит. Ужасно, что он покончил с собой еще до того, как занял новый пост. Прошло только три недели после смерти Мартинелли.

Да, это немного пугает, но для него, для Бруно, открываются новые перспективы. Ведь он остался единственным подходящим кандидатом.

Проезжая мимо того места у вышки электропередач, где нашли Главко со сломанной шеей, спущенными штанами и отпечатком ужаса в глазах, Гай перекрестился. Его глаза блестели от радости. Может быть, директор позвонит ему уже сегодня.

Потом, вдалеке, на проводах, он увидел какой-то черный бесформенный комок. Удивительно большой.

– Боже, ну и птичка, – подумал он и прибавил газу, не переставая насвистывать. – It’s The End of the World as we Knooow It – заголосил он, вторя Стипу. И захохотал.

Фигура на проводе, вечно голодная, сколько бы ни ела, стала приближаться.

Медленно.

Медленно.

Медленно.

Размахивая руками, чтобы не упасть.

3,5 этаж лестницы D

Do you remember when

things seemed so eternal?

Heroes were so real

their magic frozen in time…[10]10
  «Помнишь, когда все казалось вечным? Герои были такими реальными, их магия застыла во времени…» – строчки песни Symbolic из одноименного альбома группы Death.


[Закрыть]

Чак Шульдинер. Symbolic

Авроре

Шесть лестниц – от А до F, пять этажей.

Шестьдесят квартир, больше ста жильцов, итальянцы со всей страны – от Валле д’Аоста до Сицилии, это сразу понятно по табличкам у звонка: Нота, Эспозито, Руссо, Кампьелло и так далее. Два длинных коридора с кирпично-красной плиткой на полу и обшарпанными салатовыми стенами.

Подвалы, дребезжащие нагревательные котлы и непонятного назначения трубы, странные дверцы с изображением черепа и надписью высокое напряжение, темнота под лестницей, использованные шприцы и пакетики с мышиным ядом по углам.

Старый козел Фолькини, который прокалывает мячи детворе и режет шины на BMX с мастерством хирурга, наш кошмар, орк, воплощение всего, что мы так ненавидим, а по слухам, самый настоящий педофил.

Запахи (чеснока, капусты, анчоусов, консервированных томатов, жареного мяса), разносящиеся по лестнице.

Кокер-спаниель синьоры Мартини, Виски, рыжий клубок шерсти. Если подпустишь слишком близко, издерет тебе все ноги.

Заасфальтированный двор. В жаркие дни августа там просто адское пекло, особенно когда от ворот гаражей отражаются солнечные лучи.

«Внутренний садик», сосны почти без иголок, высокая трава, толстые красные пауки, висящие на своей паутине, как загорающие на солнце эквилибристы со слишком большим количеством конечностей, и мухи, облепившие все вокруг вплоть до лестничных окон.

«Аврора».

Это был наш мир – не очень большой, но уж какой есть. А может, лучше сказать – королевство? Принадлежащее мне и другим живущим здесь ребятам, с которыми в свободное время мы вместе слонялись без дела.

Да, королевство, потому что между детством и юностью есть маленький кусочек времени, когда чувствуешь себя королем, когда тебе кажется, что ты сам всем управляешь – своей территорией, своим временем, своим будущим и сам решаешь, с кем тебе дружить и что чувствовать. Потом эти ощущения то ли исчезают, то ли просто теряют магию.

Мне до сих пор интересно, кто умудрился придумать это название, «Аврора», – инженер-геодезист, архитектор, один из первых жильцов? Скорей всего, я никогда этого не узнаю. Но одно могу сказать точно: дом, где я прожил первые тринадцать лет своей жизни, был возведен по самым унылым канонам архитектуры шестидесятых, и ничего общего с богиней утренней зари не имел.

Жилой комплекс состоял из двух зданий буквой Г, соединенных переходом из стекла янтарного цвета, которое придавало свету оттенок яичного желтка. В те годы пригороды Турина были обезображены одинаковыми многоэтажками из железобетона, с неровными стенами, ржавыми балконами в ряд и отделкой, придуманной человеком с очень сомнительным эстетическим вкусом. Настоящими образцами унылой типовой застройки.

Но, как мы обнаружили зимой девяносто седьмого, жилой комплекс «Аврора», хотя и был похож на остальные, однако очень, очень от них отличался.

Ужасно отличался.

* * *

Мы узнали об этом, когда играли, совершенно случайно.

Стояла середина декабря, и все с нетерпением ждали рождественских праздников. Наступал вечер, спускались сумерки, в воздухе пахло железом, – значит, скоро пойдет снег. Солнце умирало, его минуты были сочтены. Сидя кружком в подъезде, раскрасневшись от мороза, мы смотрели на ползущие по стенам тени и с потрескиванием зажигающиеся один за другим неоновые огни лампочек. Больше половины из них давно перегорели. Не зря мой отец говорил, что свет в подъезде хуже, чем в морге.

Как всегда перед ужином, мне стало грустно, что пришла пора расставаться с друзьями. Я считал это ужасной несправедливостью.

Ни братьев, ни сестер у меня не было.

– Твоя мать, когда этим занимается, стонет как ослица.

Оскорбления в адрес чьей-то матери. Нормально. Если хочешь, чтобы ребята из «Авроры» считали тебя своим, научись выражаться как можно более вульгарно, смачно и заковыристо.

Ритуалы и суеверия. Без них – ни шагу. После школы мы отбивали друг другу пять – но не обычным способом, а крепко пожимая руку и щелкая большим и средним пальцами, а прощаясь, два раза сильно били друг друга по плечу. Кто выходил во двор последним, тот стоял в дверях. Кто был «дырявым» – терял мяч или пропускал гол, – получал кулаком по руке от каждого игрока. Если двое одновременно произносили одно и то же слово, нужно было трижды коснуться указательным пальцем носа, чтобы не сбылось древнее проклятие и не пристали разные несчастья. Храбрец, который осмеливался огрызнуться в ответ на ругань взрослых, становился чуть ли не героем, пока случайно не проигрывал в три банана или не начинал распускать нюни из-за какой-нибудь ерунды. Тогда его немедленно записывали в лохи. Правила игры в круг мы знали лучше, чем Отче наш.

Правила и убеждения есть у всех людей: у детей они самые запутанные.

Не помню, кто еще гулял с нами в тот день. Но точно – Ренцо, Лука, Диана и Джузеппе – ребята от девяти до тринадцати лет. Они гуляли во дворе всегда. Мне исполнилось двенадцать, и все, что меня волновало, – это книги о динозаврах, фильмы ужасов, хомяки и начавшая расти грудь Дианы. Пухленькая Диана, с глазами цвета надвигающейся грозы, переехавшая в «Аврору» год назад, стала первой любовью автора этого текста, Вито Бельтрамино, которому для уверенности не мешало бы скинуть килограммов десять лишнего веса. Разбушевавшиеся гормоны оставляли все более заметный след в нашем воображении и на наших трусах.

– Я же говорил! – воскликнул Ренцо. – Петарда «Магнум» даже под водой взорвется! Видели, как подняло крышку люка? Еще немного, и это жидкое дерьмо пульнуло бы мне прямо в рожу!

Мы с серьезными физиономиями согласно покивали головами – ни дать ни взять военные, только что испытавшие новейшее оружие массового поражения. Ренцо удовлетворенно ухмыльнулся. Его, самого старшего, «старика», как он сам иногда себя называл, мы считали лидером, хотя у нас не было жесткой иерархии. Высокий, сухощавый, умный, острый на язык, с неизменной улыбочкой, открывавшей кривые зубы, он уже успел совершить несколько подвигов, граничащих с самоубийством, – например, залезал по карнизу на балкон своей комнаты на третьем этаже. И был награжден нехилой трепкой от отца – толстого охранника, не отличавшегося изысканностью манер.

Он курил (если удавалось стащить несколько Muratti из пачки у матери).

У него был самолет с дистанционным управлением.

Он не лез за словом в карман, и его фантазия вечно витала в мире всяких ужасов.

Я боготворил Ренцо.

Нас объединяла взаимная симпатия подростков, растущих в одном дворе, – совместные проделки, общие увлечения. Мы понимали друг друга без слов. Он был моим героем. Первым, настоящим героем. А это почти как первая любовь, которая никогда не забывается, даже если захочешь.

Сидевшая рядом с нами Диана смотрела на Ренцо с восхищением. Я был влюблен в нее, подозревал, что она влюблена в Ренцо, а Ренцо – во всю без исключения пиротехнику, которую можно и нельзя достать на рынке, от хлопушек до свистящих петард, от чесночков до опаснейших «бомб» ручной работы, где использовали взрывчатку из несработавших петард. В те дни мы либо испытывали петарды, купленные в магазине Пикко, либо часами играли в прятки внутри «Авроры».

Баловаться с пиротехникой нам нравилось больше всего на свете. Мы обожали запах пороха, обожали придумывать, куда бы засунуть петарду на этот раз – в собачье дерьмо или брошенную рядом с мусорными баками бутыль, – это требовало всей нашей изобретательности. И приходили в неописуемый восторг от грохота, сотрясавшего весь дом, до самого фундамента, если какая-нибудь шалость (а лучше сказать пакость) особенно удавалась – например, когда мы швырнули петарду в подвал.

Ложась спать, я не раз думал – ведь так недолго лишиться глаза или пальца на руке. Но мне и в голову не приходило, что такая невинная игра, как прятки (точнее, наша ее версия), заставит меня потерять намного больше.

– Ну, чо делать будем? Петард же больше нету… Я – домой, – протянул неаполитанец Джузеппе, которому еще не исполнилось и десяти. Но глаза у него были совсем взрослые. Если дома у тебя не такая сладкая жизнь, как в рекламе, взрослеешь быстро. Отец в тюрьме, мать круглыми сутками на работе (ходили слухи, что она проститутка), а брат – наркоман, сидит на героине. Джузеппе был очень разумным для своего возраста, но уж больно хлипким и чувствительным. Через двенадцать лет после описываемых событий он умрет от передозировки, остановив машину, чтобы уколоться, на какой-то захудалой парковке под Турином.

– Джузэ́, еще же рано, посиди! – сказал Лука, поправляя прядь черных волос, которые упрямо падали на глаза. Его мать, упитанная женщина из Венето с голосом, шершавым, как наждачка, каждое тридцатое число месяца становилась парикмахершей, чтобы сэкономить деньги, и стригла Луку сама, делая из него ощипанного воробья. «Лука Дерьмовая башка» прозвали его мы, и не только из-за прически. Лука был, мягко говоря, редкостным ослом. Его дважды оставляли на второй год во втором классе, но недостаток интеллекта он компенсировал другими талантами: в «Авроре» Лука считался самым сильным и был лучшим бомбардиром. Все хотели играть с ним в одной команде, а девчонки праздновали каждый его гол, и я завидовал этому больше, чем хотел признаваться.

– Давай еще раз сыграем, в Джейсона, а потом уже домой пойдем, а? Все за? В прошлый раз мы не доиграли, Лука был во́дой… – предложила Диана. Эти серые глаза, ямочки на щеках, боже мой, я бы всю свою коллекцию Exogini отдал, чтобы потискать ее в темноте под лестницей.

– Пусть мамаша Джузеппе у меня отсосет, тогда пойду! – заявил, подмигивая мне, Ренцо.

– Нет, не хочу в Джейсона, это всегда так долго, – протянул Джузеппе, не обращая внимания на комментарий Ренцо. – Поздно уже, а если домой вовремя не приду – влетит.

– Фигня, ты просто темноты боишься, – ухмыльнулся я.

– Не боюсь я, Вито, просто поздно уже…

– Да ладно тебе, Джузэ, мы-то знаем. Обосрешься, когда я изображу Джейсона, а? – Лука встал, и Ренцо с Дианой тоже. Я уже понял, что сейчас начнется. Через секунду все хором завопили.

– Джузэ обосрался, обосрался, обосрался, обосрался!

Джузеппе знал – если он уйдет домой, мы будем дразнить его несколько дней. И сдался почти сразу.

– Да ладно, останусь, но почему мы не можем поиграть в обычные прятки?

– Обосрался, обосрался!

– Вы… просто банда говносеров! Вот кто! – выпалил он. – Ладно, хорошо, сыграем в Джейсона, а потом я пойду домой! Только один раз!

– Хороший мальчик, Джузеппе! – в знак одобрения я легонько похлопал его по шее. Джузеппе настолько к этому привык, что даже не обратил внимания.

– Все готовы? – спросил Лука и пошел к огромному, как улей, почтовому шкафу, висящему справа от нас, разделенному на ячейки-ящики в соответствии с лестницами и фамилиями жильцов. Лука открыл мой ящик и вытащил из него маску. Сделал лицо, как у психопата, встал в позу, надел маску и, прихрамывая, потащился к массивной колонне подъезда.

– Джейсон идет за вами! – прокричал он сквозь дырку для рта.

А потом прислонился к столбу и начал считать.

* * *

«Джейсон» – это наша версия пряток в стиле «Пятницы, 13-е», которая оказала пагубное воздействие на нашу неокрепшую психику. Пару месяцев назад я стащил кассету с преступлениями убийцы Хрустального озера из коробки в подвале, где мой отец хранил свои реликвии – в том числе кучу фильмов ужасов и порно восьмидесятых.

Мы сделали из моей гостиной крошечный кинотеатр, устроились на обитом бархатом диване, опустили жалюзи и стали смотреть, как Джейсон Вурхиз расправляется с возбужденными парочками. Каждый раз, когда маньяк замахивался мачете, Диана закрывала глаза, а ее пальцы мертвой хваткой вцеплялись в мое бедро (вызывая первые и самые острые эрекции в моей жизни). Лука и Ренцо кривлялись, как идиоты, и рисковали получить несварение желудка – такое количество конфет с лакрицей они съедали. Джузеппе смотрел на экран с ужасом. Как потом сказала мне его мать, он три дня не спал, и, если я «еще хоть раз покажу это гребаное психбольное дерьмо ее сыну», она «оторвет мне яйца».

Дети любят испытывать страх. И мы не были исключением. Поэтому решили внести нотку здорового ужаса в одну из старейших игр в мире, позаимствовав кое-какие идеи из «Пятницы, 13-е» и изменив правила игры, которые теперь звучали так:

1. Во́да изображает Джейсона Вурхиса. Он не просто считает до пятидесяти, а потом идет искать прячущихся в лабиринтах «Авроры», но и должен проявить все свое актерское мастерство: двигаться, как главный герой-убийца, произносить эффектные фразы («Я убью вас всееееех!»), хотя в кино Джейсон говорил очень мало, а также показывать, что ты не просто поймал (нашел) «жертву», а убил ее.

2. Чтобы считаться проигравшим, тебя надо не просто найти, как в классических прятках. Нужно, чтобы вода реально тебя поймал и «зверски убил» (см. пункт 1).

3. Первая жертва Джейсона считается зараженной Злом и помогает ему с убийственной яростью искать следующих.

4. Прятаться можно только внутри «Авроры» (во дворе и саду – нельзя). А лучше всего – в подвалах и на чердаках, потому что там много паутины, и это придает мрачную атмосферу всему действу (а в темноте под лестницей можно пообжиматься с девчонками – или хотя бы попытаться это сделать).

5. «Застукаться» и прокричать «туки-луки за всех» можно у колонны, улепленной засохшей жвачкой. Если это кому-то удается, Джейсон снова начинает считать. Если нет, то первая жертва становится новым убийцей.

6. Вода должен надевать хоккейную маску, которая хранилась в моем почтовом ящике.

* * *

Мы смастерили ее из папье-маше вместе с мамой. Маска получилась грубой и кособокой, но в темноте под лестницей выглядела довольно устрашающе.

Так вот, в тот вечер, пока Лука считал, мы с Ренцо юркнули в боковой коридор (который вел к лестницам D, E, F). От наших курток воняло спичками и по́том.

К сожалению, моя ненаглядная Диана побежала в другую сторону, к подвалу лестницы В, не боясь остаться в темноте одна.

Не то что Джузеппе. Он шел за нами по пятам, и я показал ему средний палец. Лука изображал Вурхиса чуть ли не лучше всех, разыгрывая представление с особой жестокостью, поэтому нужно было сделать все, чтобы Джузеппе остался один, а он боялся этого просто панически.

На долю Джузеппе, как самого младшего из нас, выпадало больше всего издевательств. Но в то же время мы желали ему только добра и защищали как могли, если его ругали какие-нибудь жильцы или обижали «иностранцы» (так мы называли детей из жилого комплекса «Бриллиант» на виа Бозио, недалеко от «Авроры», с которыми зарубались не на жизнь, а на смерть, играя в футбол на заасфальтированной площадке – прощай коленки).

Но в прятках главное – думать только о себе, никого не жалеть и во что бы то ни стало сбежать от Джейсона. Ведь в игре ужасов нет места милосердию.

– Давай разделимся! Джузеппе, ты, придурок, спускайся в подвал, а мы с Вито пойдем наверх! – приказал Ренцо, останавливаясь – так резко, что ноги заскользили, – перед покрытой пятнами латунной табличкой, на которой печатными буквами значилось «Лестница D».

От страха по спине у меня побежали мурашки, и сразу нестерпимо захотелось писать.

– Нет, пожалуйста, можно я пойду с вами, – прошептал Джузеппе, на глаза которого навернулись слезы. Это была не просьба, а мольба – отчаянная, из самой глубины сердца. – Ну пожалуйста, ребята…

Неоновая лампа, горящая над лестницей D, рядом с проходом, издавала низкий гул, похожий на жужжание мухи, оказавшейся в ловушке между окном и занавеской. Неровные вспышки, как у стробоскопа, отсвечивали на металлическом поручне лестницы, которая вела на площадку первого этажа; на обе стороны коридора выходило по одной двери, а на стене перед нами виднелась дверь старого лифта Шиндлера. Свет из окна справа падал на видавшие виды ступеньки из плитки под мрамор, погружавшиеся во мрак у входа в царство подвалов.

– Сорок девять, пятьдесят! – прокричал Лука из подъезда. А потом зарычал. – Джейсон идет за вааааамииииии!

Я сделал несколько шагов, открывая рот, как рыба.

– Давай быстрее беги под лестницу, Джузэ! Дерьмовая Башка идет сюда! И тихо! – громким шепотом приказал я. Джузеппе понуро повиновался – такое лицо, наверное, бывает у приговоренных к виселице. Я смотрел, как он, дрожа, исчезает в темноте. Мне тоже было страшно, хотя я ни за что в этом не признался бы.

В «Авроре», как в любом огромном многоквартирном доме, соседи без конца перемывали друг другу косточки. Темы банальные – кто напился, кто кому изменил, кто сколько получает, почему квартплата такая высокая.

Но были и другие истории, которые мы слышали от парней постарше и которыми пугали малышей, страшные истории, хранившиеся в памяти дома и передававшиеся по наследству от одних жильцов к другим – о преступлениях и призраках, о наркоманах и насилии, о бедности и безумии, о старости и смерти.

Их рассказывали, как сказки, отголоски которых чудятся в шелесте сосен во дворе или в углах душной детской, и почти в каждой упоминалась та лестница, где мы собирались спрятаться. Зимой после пяти вечера, когда в синеве сумерек становились видны звезды, на эту лестницу мы старались не заглядывать, но сейчас было уже поздно искать другое укрытие.

Я бежал следом за Ренцо, прыгая через две ступеньки (я бы пошел за ним и на край света, а если бы струсил, то перестал бы себя уважать). Наконец мы остановились перед лифтом. В ту минуту Джейсон меня почти не волновал: в моей голове, как в китайском театре теней, заплясали жутковатые призраки других страшных историй…