Текст книги "К далеким голубым горам"

Глава двадцать девятая

Мы похоронили Мэтта Слейтера на земле, которую он любил, мы закопали его глубоко в эту землю. В изголовье могилы мы посадили дерево, чтобы плоды могли падать туда, где он лежит. Многие годы своей жизни он выращивал урожаи и любовался зерном, сверкающим на солнце ярким желтым цветом, и потому мы положили его там, где чувствуется смена времен года, где кровь его будет ощущать почву. Мы оставили его там с надписью, простой и ясной:

ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ МЭТТЬЮ СЛЕЙТЕР, КРЕСТЬЯНИН, ЧЕСТНЫЙ ТРУЖЕНИК, КОТОРЫЙ ЛЮБИЛ ЗЕМЛЮ 1570 – 1602

Джон Куилл пришел в себя, хоть и был тяжело ранен, и вкратце рассказал нам о том, что произошло.

Они появились внезапно, на рассвете, убили одного из катобов, который принес в форт мясо, но ворота удалось закрыть прежде, чем они успели снять с него скальп.

А потом началось отчаянное сражение – двое против тридцати, этим двоим пришлось метаться от стены к стене и стрелять то здесь, то там. Воины катоба были далеко от селения – ушли на охоту, но старики сражались, и женщины тоже сражались, а Джон Куилл и Мэтт Слейтер обороняли форт.

Только после заката они перелезли через стену, и Слейтер пал, сражаясь против четверых, а Джон Куилл отступил в блокгауз, куда они отнесли пищу и порох, готовя себе последнюю позицию. В одиночку он отбивал их всю ночь и следующий день. Они пытались сжечь блокгауз, но бревна были сырые после недавних дождей и не загорелись.

– Шестерых я убил, это я точно знаю, – говорил Джон Куилл, – и, может, еще один кончился, и в конце концов они перестали нападать и один крикнул мне по-английски, чтобы я шел к ним, мол, племя примет меня с радостью. Они говорили, что я великий воин… – Джон Куилл поднял на меня глаза. – Капитан, я просто крестьянин, фермер. Это единственное, чего мне когда в жизни хотелось, как и бедняге Мэтту, который получил собственную землю лишь для того, чтобы потерять ее.

– Он не потерял ее, – сказал я. – Он владел ею, когда умирал, и душа его сохранила память о ней. Этого у него никто не сумеет отнять.

– Он был прекрасный и отважный человек, – мягко сказала Эбби, – как и вы, Джон. Нашей стране нужно такие люди, чтобы строить ее и растить ее. Помоги нам Бог всегда иметь их, людей, которые верят в то, что делают, и готовы сражаться за то, во что верят.

– Да, – поддержал я, – никто и никогда не возводил памятника цинику и не слагал поэмы о человеке без веры.

Вот так мы вернулись в форт из путешествия, и я своими руками продолжил работы на земле Слейтера. Он хорошо провел посев и успел прополоть поля перед своей гибелью, так что мне было легко продолжать то, что он начал.

Все мы врастали в эту землю, добывали себе на ней пропитание, мы учились находить места, где ягоды растут на кусте гуще и орехи осыпаются обильно, и речные омуты, где прячется в тени форель.

Не так уж давно человек оторвался от природы, и ему нужно совсем немного времени, чтобы вернуться к ней и научиться жить ее дарами, – а с нами рядом были катоба, которые могли научить и направить нас. Питер Фитч взял в жены индианку, высокую, хорошо сложенную девушку, имевшую четырех братьев-воинов.

Той весной мы часто уходили к дальним холмам, забредали далеко в горы и добывали себе пропитание, – ведь там всегда находилось свежее мясо, если человек умел держать в руках мушкет, а если умеешь стрелять, то нет нужды ходить с пустым брюхом.

Однажды Кейн О'Хара попросил разрешения отлучиться на некоторое время. Он взял свой мушкет и ушел через горы, и кое-кто говорил, что больше мы его не увидим, хоть я так не думал и твердо объявил свое мнение, – но женщины все равно тревожились.

Много недель прошло, но он все-таки возвратился, и мы видели, как он спускается с горы, по-прежнему высокий и стройный, – а только потом разглядели, что он не один. Кто-то шел рядом с ним, и только когда они подошли совсем близко, мы увидели, что это испанская девушка – из поселения во Флориде, как выяснилось потом.

– Кейн, – спросил я, – она пошла с тобой по доброй воле?

– Конечно, – ответил он, – но вы можете спросить у нее сами, капитан. Я пришел в ее городок и принес мясо, а на ее языке я умею разговаривать с того времени, как был у них в плену, а еще я для них обломал и объездил несколько диких лошадей…

– Лошадей?

– Ну да, у них есть лошади. Я хотел привести сюда несколько, но у меня ничего не было, чтоб заплатить за них, а они народ осмотрительный и просто так не желают выпускать их из рук. До самого конца они меня все подозревали и не верили в то, что я рассказываю. Одна только Маргарита мне поверила и заявила об этом вслух, и когда я собрался уходить, она пошла со мной…

Он посмотрел на Эбби и улыбнулся:

– Все в порядке, миссис Эбби. Мы остановились в индейской деревне, где был священник, ирландский священник из испанских земель, который учит индейцев закону Божию, вот он нас и поженил чин чином, как положено.

– А как же ее родители?

– Мы им отправили весточку через того священника. Он было уперся и не хотел нас венчать без ее отца, твердил, что без него никак нельзя, что он, мол, знает эту семью и все такое прочее, но стоило ткнуть ему разок пистолетом в бок и пообещать, что ежели он нас не поженит, так мы окрутимся на индейский лад, как он пошел на попятный и совершил всю положенную церемонию.

* * *

Когда год закончился, мы вновь отправились вниз по реке, на этот раз все вместе, и теперь Кин шел уже сам, а Эбби хватало забот с Брайаном (названным в честь ее отца), которого она несла на руках – когда его соглашалась выпустить из рук Лила.

Кин шел вместе с нами и поднимал рев, когда его брали на руки, а также настаивал, чтоб ему дали нести груз, как всем, так что пришлось сделать для него маленький вьючок.

Когда мы добрались до лодок, оказалось, что одна из них исчезла, так что мы, после небольшой починки, поплыли вниз на двух оставшихся. Теперь нас было больше, но мы уже лучше знали страну и знали, что такое путешествие через леса.

Мы построили плот, чтобы везти груз пушнины, которой у нас на этот раз было много, да и пресноводного жемчуга тоже – в основном мы добыли его торговлей с индейцами, хотя часть наловили сами. За этот год нам не раз приходилось сражаться с индейцами разных племен – чероки, крик, тускарора, – а как-то пленный шауни рассказал нам, что давным-давно была большая группа белых людей, которые жили на реке за горами, но они часто сражались с шауни и чероки, пока чероки не переселились дальше на юг. В конце концов белые люди были перебиты, но некоторых их женщин индейские воины оставили себе, а после несколько выживших пришли к шауни и стали жить среди них.

Это была давняя история, и время от времени мы слышали другие рассказы о белых людях, которые жили в этой стране до нас.

Мы прошли уже почти весь путь до Внешних Банок, когда увидели направляющееся к нам каноэ. Это снова появился Потака. С ним было существо странного вида – длинный тощий человек с бородой, который непрерывно повторял: «Барнабас, Барнабас». И был это Джейго, тот самый, что плавал с нами на флейте.

Индейцы нашли его несколько месяцев назад – он блуждал по лесу – и позаботились о нем, как заботятся они о всех сумасшедших, ибо решили, что он спятил. Он и в самом деле несколько повредился в уме.

– Джейго, – сказал я, – я – Барнабас.

– Ты сказал, спрашивать о тебе, – ответил он просто – и лицо его стало довольным.

Было очевидно, что он пережил какие-то страшные испытания, на теле его остались шрамы от пыток – скорее всего, индейских. Судя по месту, где его нашли, и по тому, что он смог припомнить, скорее всего, он побывал в руках тускароров – но даже в этом полной уверенности не было.

Оказавшись с нами, он получил отдых от всего пережитого и начал приходить в себя, хоть и медленно. Он всегда был трудолюбивым человеком, не изменился он и теперь. Постепенно, по крохам, мы кое-что узнали. Он был на корабле, на который как-то ухитрились напасть индейцы, когда корабль стоял недалеко от берега. Кое-кто из команды, включая и его самого, сумел спастись. Часть индейцев была унесена в море на корабле. Когда группа спасшихся белых на берегу по неизвестной причине разделилась, он долго скитался по лесам, поддерживая свое существование орехами и корешками, пока не был захвачен в плен индейцами. Как ему удалось освободиться от них, осталось для нас загадкой.

Три недели ожидали мы, но не увидели ни одного паруса. Но мы снова насладились временным пребыванием на побережье, а дары моря внесли долгожданное разнообразие в наш стол. Это было приятное, необременительное времяпрепровождение. В лесу хватало дичи, рыба хорошо шла на крючок, а встреченные всего один раз индейцы оказались дружелюбными и склонными к торговле.

Больше всех, думаю, радовался Кин. Он носился вдоль берега – вдоль вытянувшегося на долгие мили почти по прямой линии пляжа, открытого солнцу и небу. Он стал коричневым, как индеец, высоким для своего возраста – да и вообще он был спокойный и серьезный ребенок.

На четырнадцатый день мы заметили в море парус, но он прошел мимо. Через несколько дней появился другой парус. Корабль осторожно подходил к берегу, и в подзорную трубу мы разглядели на борту человека, который изучал нас – тоже через «шпионское стекло». Корабль подошел еще ближе, вымеряя глубину лотом. Потом они бросили якорь и спустили шлюпку.

В нее сели несколько человек и, когда лодка приблизилась к берегу, один из них внезапно вскочил на ноги и замахал руками.

Это был Джон Пайк.

Море у пляжа было совсем мелкое; он спрыгнул за борт и, расплескивая воду, понесся к нам; лицо его светилось радостью.

– Барнабас! И миссис Абигейл! Как здорово видеть вас!

Мы пригласили его к нашему костру, а он отослал лодку обратно за вином и элем.

– Дела у меня идут неплохо, – рассказывал он. – Я теперь совладелец флейта, есть у меня и еще один корабль, который ведет заморскую торговлю.

Говоря, он держал на руках Брайана.

– Барнабас, если хочешь, чтоб мальчики учились в школе в Лондоне, давай я увезу их с собой. Они для меня будут как свои собственные.

Было очевидно, что Пайк преуспевает. Он был человек деловой, оборотистый, однако не без авантюрной жилки. Но ему следовало бы понимать, что я не захочу расстаться со своими сыновьями.

Он подарил Эбби и Лиле несколько тюков разной одежды и тканей, а мне – парусину, инструменты и семена злаков и овощей. Он хорошо распланировал, и все, о чем мы могли подумать, он мог нам дать.

В последний день Джереми Ринг вдруг обратился к нему:

– Капитан Пайк, я был бы рад, если бы вы принесли Библию.

Пайк удивленно уставился на него.

– Я хочу жениться, – спокойно объяснил Джереми. – На Лиле.

Ошарашенный, я повернулся к ней. Она наливалась краской, опустив голову.

– Лила! – воскликнула Эбби. – Это правда? Что ж ты мне ничего не говорила?

Жутко покраснев, Лила пробормотала:

– Так я ж не знала. Он меня не просил…

– Так ты же сама знала, что я к тебе чувствую, – сказал Ринг.

– Ну да… – она покосилась на него, внезапно оробев. – Знала…

– Ну так как же? Пойдешь за меня?

– Да… пойду… Ясное дело, пойду!

Церемония была краткой. Все мы выстроились на берегу, ветер трепал нам волосы и отдувал женщинам подолы платьев, а капитан Пайк читал вслух из Библии.

Когда все было закончено, я спросил у Пайка:

– Ты сможешь передать весточку? Ты ведь знаешь исландцев? Они отвезут новость о свадьбе Лилы на Англси. Скажи им, что она вышла за хорошего друга и хорошего человека.

– Сделаю.

– А Джон Тилли? Что с ним?

– Господи, мы же с ним партнеры! Я думал, я говорил. Джон командует флейтом, когда он выходит в море. Мы торгуем в испанской Вест-Индии. Дело рискованное, но у нас есть кой-какие друзья, которые и сами не прочь слегка подзаработать на торговле, и хоть приходится избегать испанских военных кораблей, свою прибыль мы имеем.

– Работорговля?

– Ну уж нет, этим мы не занимаемся. Это – дело арабов и португальцев, а мы к нему и притронуться не хотим. Они крутят дела с воинственными африканскими племенами, которые продают им своих пленников – тех, которых они раньше превращали в своих рабов или убивали. Но я – человек свободный и желаю видеть всех людей свободными. Джон Тилли придерживается таких же взглядов, так что ссориться из-за этого нам не приходится. Рабы – не такой легкий груз. Я предпочитаю сахар, ром или лес… пушнину, если попадается.

Он уселся на песчаный бугорок.

– Ну а ты – добрался до своих гор? И что там лежит за ними?

– Другие горы, а дальше снова равнина, и прекрасные лесистые долины, и луга. Сам я, правда, их еще не видел, но катоба мне рассказывали.

– Индейцы много воюют между собой?

– Индейский юноша не может стать мужчиной, пока не станет воином. А чтобы стать воином, он должен сражаться, снимать скальпы и «засчитывать удары»[29]29
  "Засчитать удар» – первым ударить живого врага с близкого расстояния особой дубинкой (coup stick, «палка для удара») или любым предметом, который воин держит в руке. По обычаям индейцев (особенно жителей Великих Равнин) так устанавливается отвага воина.


[Закрыть]. И старых врагов они не забывают.

Наконец он поднялся.

– Нам пора отплывать. Должен сказать, у меня на этом берегу нервы пошаливают. – Он глянул на меня проницательно и вдумчиво. – А вы останетесь здесь? И будете здесь растить своих сыновей?

– По крайней мере – сейчас. А когда они подрастут, мы позаботимся, чтобы направить их мозги в нужную сторону.

Он пожал мне руку и двинулся к шлюпке. Прошел несколько шагов, потом остановился и повернулся ко мне.

– Барнабас! Ты помнишь Джонатана Делва? Он, по-моему, был какое-то время с тобой…

– А что с ним?

– Примерно год назад он вышел к берегу и был подобран каким-то кораблем как потерпевший кораблекрушение – он и еще несколько человек. После он рассказал шкиперу, что знает, где лежит разбитое судно с ценным грузом. Ему удалось повезти капитана на берег, а там уже ждали в засаде еще несколько его людей. Они убили капитана и часть матросов. Двоим удалось спастись.

– И что дальше?

– Он захватил корабль, занялся пиратством и стал опасным человеком. Известно, что он, напившись, часто говорит о тебе. По каким-то причинам не может выбросить тебя из головы.

– Мы будем бдительны.

Пайк шагал к лодке по песку, а я стоял и смотрел ему вслед. Он имеет корабли в море и, несомненно, репутацию удачливого и преуспевающего человека. Променял бы я на такое то, что есть у меня?

Нет, не променял бы.

Мне стало легче на душе, я повернулся и пошел к Эбби.

– А теперь мы отправимся домой, – сказал я.

Глава тридцатая

Куда уходят годы? В какой туннель времени утекают бесценные дни?

Мы молоды, и пламя внутри нас горит ярко. Весь мир лежит перед нами, и никакое деяние не кажется нам слишком великим, никакое препятствие не вызывает благоговейного ужаса.

А потом вдруг нет больше бесконечной череды дней, годы куда-то исчезли, а того, что осталось, так мало, совсем мало…

Кин вырос высоким, отличным охотником и отличным человеком. Брайан рассудителен и задумчив. Он прочел и по многу раз перечитал каждую книгу, что у меня есть, и скоро, я знаю, он уйдет от меня в более широкий мир. Во мне живет сожаление, что он нас покинет, но и радость тоже, ибо ему предстоит прожить свою жизнь в мире большем, хоть, может быть, и не лучшем.

Янс? Что мне сказать о Янсе? Сердце у него чистое, а силы больше, чем у любого из них, я думаю. Янс сильный, грубоватый, вечно он борется, дерется, лазит по скалам, что-то делает и чем-нибудь меняется.

Он хороший сын, преданный своей матери и мне. Братьям он верен. Но он сперва действует, а после думает. Это сплошной комок мускулов и порывов, быстроногий бегун, не знающий промаха стрелок из любого оружия – и из-за всего этого опасный человек.

Он слушает, когда я говорю, и слушается. Но иногда он действует прежде, чем я успеваю ему что-то сказать.

И, наконец, Джублейн… Названный в честь моего старого друга, но все его зовут Джубал.

Вот уж воистину тихий человек – молчаливый, невидимый и неслышный. В лесу – призрак, движется как тень и много времени живет среди индейцев. Исчезает на недели, потом приходит, сидит на корточках под стеной, слушает разговоры – и исчезает снова.

Ко мне он относится с любовью и почтением, к матери – с восхищением и обожанием, и это как раз то, чего мне хочется.

Но никто из нас не знает, как далеко он побывал и что видел, потому что он редко говорит об этом. Иногда до нас доходят какие-то рассказы… Однажды среди нас появился индеец с запада, разыскивавший его. Джубал уходил на много недель, и этот индеец поведал нам на языке жестов, что Джубал побывал далеко за великой рекой, которая делит страну на две части… а мы этого и не знали.

Кин не женат, как и Брайан, и Джубал. Зато у Янса жена, конечно, есть. В прошлом году он уходил далеко на север и набрел там на колонию, которая образовалась несколько лет назад. Несколько дней он все разведывал там, следил, как они работают. То же самое он проделывал в Джеймстауне, когда вырос настолько, чтобы уходить так далеко от дома, – Рэли наконец-то организовал свою колонию, и мои мальчики частенько отправлялись туда и, спрятавшись в лесу, наблюдали за их жизнью.

Янс делал то же самое на севере, в том месте, которое поселенцы назвали «Новая Англия».

Эта группа высадилась в 1620 году – через тринадцать лет после того, как была окончательно установлена в Джеймстауне колония Виргиния. Янс был любопытен, как и все мои мальчики, и рассказов, которые они слышали от своей матери и от меня, как и от других людей из нашей группы, было им мало. Но только Янс забрался на север так далеко.

Обычно он ходил в одиночку либо с одним-двумя катобами. Несколько раз отправлялся в походы с их военными отрядами против ирокезов или чероки… с которыми, по сути дела, катоба были часто в дружеских отношениях.

Янс нашел место, названное Новой Англией. Оно уже начало расширяться от первоначального поселения. Он вошел в деревню, неся с собой мясо. Мои сыновья всегда приносят мясо, приходя куда-нибудь, в том числе в свой дом.

Он завел там друзей, потому что парень он добродушный, покладистый и трудолюбивый, но для тамошних людей он оказался слишком решительным, энергичным – и не слишком богобоязненным, по их меркам. Короче, однажды, когда он погрешил против их обычаев, они его заковали в колодки – правда, для этого потребовалось девять человек, но все же заковали.

Только в ту же ночь некая девушка выкрала у отца ключи, пришла и освободила его. Он сложил аккуратный костер и сжег колодки, но к тому времени, когда костер заметили, Янс уже был среди холмов и, будучи Янсом, забрал с собой и девушку, а она, будучи девушкой того рода, какую он сам бы выбрал, пошла за ним по доброй воле и с охотой.

О, она оказалась славной девчонкой! Веселая, полная искристого духа, всегда напевающая – и не всегда религиозные гимны, ибо она охотно подхватывала наши безыскусные английские песни о погибшей любви, разбойниках с большой дороги и эльфах.

Мы-то у себя в холмах много пели – и цыганские песни, и песни шотландских горцев-хайлендеров, и ирландские…

* * *

И все эти годы приходилось сражаться, ибо индейцы постоянно нападали на нас, и не было такого рассвета, который не нес бы с собой риска, и такого дня полевых работ, который не грозил бы опасностью.

Сами катоба твердо держались дружбы с нами, как были всегда вообще друзьями белого человека. И подобно тому, как прежде воины приходили издалека с надеждой убить кого-то из катобов, добыть скальп и похваляться им потом в своих селениях, так теперь они приходили драться с нами, по мере того, как росла наша слава.

Все мы стали воинами. Враги запомнили Джона Куилла, который в одиночку оборонял форт после смерти Слейтера, ибо они прославляют силу любого воина, будь то друг или враг.

Но время имеет подлый обычай похищать у человека силу, как еще до того похищает его быстроту и ловкость. Однажды они напали на Гласко, который работал у себя в кузнице.

Мальчики ушли на охоту. Я с женой и нашей маленькой дочерью были на реке – один лишь Тим Гласко оставался на месте. Обычно отличающийся необычайной осмотрительностью, в этот раз он оказался недостаточно осторожен, и они подобрались очень близко. Он услышал их, торопливо выстрелил и бросился на них со своим молотом и клещами.

Они всадили в него стрелу, но он не упал. Они бросились в рукопашную, и он поверг на землю двоих, справа и слева от себя. Одного он уложил раскаленными докрасна клещами, второго – только что заостренным вертелом для жарки мяса.

И все же они навалились все и убили его.

Мы услышали выстрел издали и помчались туда – Уа-га-су, Пим Берк и я, оставив Кейна О'Хару с женщинами.

Слишком поздно. Гласко лежал на земле, а его скальп они унесли. Он еще не был мертв, а где-то он подхватил кое-какие индейские мысли.

– Догоните их, – хрипло прошептал он, – и принесите мои волосы обратно. Пусть у меня на голове будут мои волосы, когда я пересеку Раздел.

Мы с Джереми, Пимом и Кейном О'Харой отправились в погоню, мы гнались за ними дни и ночи, через реки, которым люди успели дать имена, – через Широкую и Многоводную, Каменистую и Холодную-Воду, и обстреляли их на Длинном Ручье, а после на Ядкине.

И вдруг на Ядкине они развернулись и кинулись в бой; и хоть их было больше числом, зато мы лучше стреляли. И два воина умерли и потеряли волосы, пока мы снова двинулись вперед.

Через леса и саванны, через ежевичные заросли, под ветвями развесистых гикори гнали мы их – и внезапно услышали впереди залп выстрелов, и еще быстрее рванувшись туда, мы увидели, что сенеки попали в ловушку в излучине Лик-Форк – малого рукава реки Дэн. Мы увидели, что один из них лежит в воде, а другой, истекая кровью, пытается выползти на берег, – и устремились вперед.

На дальнем берегу неожиданно возник высокий крепкий воин и издал воинственный клич – а из кустов выскочил Янс. Он бросился вперед, выставив нож, и они встретились на открытом месте в жестокой и отчаянной схватке. Высокий индеец метнул томагавк. Он попал Янсу в плечо, тот начал падать, и сенека кинулся на него. Но Янс, уже лежа на спине, резко выбросил вперед обе ноги и перебросил индейца через себя. А потом Янс, быстрый и гибкий, как атакующая змея, развернулся, обрушился на врага и вонзил нож ему в грудь.

Катоба, которые вышли на военную тропу вместе с нами, взяли в тот день много скальпов и сквитались за своих убитых. А когда скальпы были сняты, мы повернулись и медленно двинулись в обратный путь, домой.

Мои сыновья пошли охотиться на Блу-Ридж – Голубой Хребет, – и заодно разыскивали пещеры, о которых мы слышали: в этих пещерах, как нам говорили, похоронены белые люди, люди из каких-то незапамятных времен, еще до начала счета лет.

Один из эно нашел их там и рассказал о военном отряде сенеков, направляющемся в набег на юг, и они пошли вниз с высоких гор – слишком поздно, чтобы помочь защитить наше поселение, но вовремя, чтобы перехватить сенеков на обратном пути.

Еще издали они услышали перестрелку, потому увидели индейцев, идущих через саванну, и вышли на Лик-Форк, где и устроили засаду…

Но когда мы возвратились, Гласко уже умер – всего несколько часов назад.

– Как я хотел бы, чтобы он знал, – пробормотал я. – Мы принесли назад его волосы.

– Он знал, – сказала Лила. – Я ему сказала. Потому что видела это во сне – как Янс бросился на индейца с ножом в руке, видела кровь на его плече, видела, как он упал, потом вскочил и повернулся, и видела, что его плечо двигается.

Она подошла к Янсу и оголила его плечо. Там была глубокая рана, которую он заткнул мхом, чтобы остановить кровотечение.

– Идем, – сказала она, – надо ее очистить.

И он послушно двинулся следом, как делал еще ребенком.

Эбби стояла в ожидании, лицо ее было неподвижно, глаза округлившиеся и серьезные.

– Барнабас, пойдем к реке. Я хочу поговорить с тобой.

Я понял, что это будет серьезный разговор, потому что уже много лет она называла меня просто Барни.

И вот, когда мы сели рядышком на берегу, она начала:

– У нас есть дочь, Барнабас, и она будет красивой девушкой.

– Неудивительно, она – твоя дочь, – ответил я.

– Здесь – дикая страна. Какое предстоит ей будущее?

Во мне шевельнулось нелегкое чувство, и в первый раз я по-настоящему ощутил страх.

– Не знаю, – отозвался я, – но к тому времени, как она вырастет…

– Тогда будет слишком поздно, Барнабас. Наша дочь не станет охотником или воином, сражающимся против индейцев. Она должна получить образование, она должна узнать другой мир, не этот.

Я нащупал под пальцами траву. Сорвал травинку, молча пожевал. Сердце мое билось медленно.

– У тебя есть сыновья, они вырастут на твой лад. А дочери я хочу представить возможность выбрать другое. Если она останется здесь, за кого она выйдет? За одного из твоих диких жителей дикого края? Тебе хочется, чтобы она выделывала бизоньи шкуры и состарилась прежде времени?

– Что же еще мы можем сделать? – спросил я, хотя сердце мое уже знало ответ.

– Во всех делах, Барнабас, я поступала так, как ты хотел, потому что во всех этих случаях я и сама хотела того же. А в этом случае – я не знаю, и ты должен мне помочь. Я не знаю, Барнабас, но меня переполняют опасения.

– Ты хочешь увезти ее от меня? Скоро Брайан поедет в Англию изучать юриспруденцию. Саким уже обучил его математике и логике, искусству управления государством и философии. Я сам тоже научился многому у Сакима, потому что слушал, когда они занимались. Но я не ученый, я простой человек.

Эбби положила ладонь мне на руку.

– Не такой уж простой, Барнабас, зато такой мудрый, такой сильный – и, в то же время, такой мягкий. Ты забыл, что я знаю тебя очень долгое время. И это было хорошее время, – тихо добавила она, – очень хорошее. И мне не хочется покидать тебя.

Вот оно. Слово сказано.

– Куда ты поедешь?

– Сначала – в Лондон. Может быть, в Париж. Мне потребуется время, Барнабас, я слишком долго была далеко от мира. Мне нужно будет снова научиться вести себя, как подобает английской леди.

– Ты всегда оставалась леди.

– Ты мог бы поехать с нами, Барнабас. Сейчас ты можешь поехать. Королева Елизавета умерла. На троне теперь мужчина. Старые подозрения наверняка уже позабыты.

Она говорила – но мы оба понимали, что никуда я не поеду. Я никогда не покину надолго тенистые склоны гор, которые я наконец-то нашел.

– После всего этого? – широкий жест моей руки охватил горы, поля, реки. – Нет, Эбби, тут наши обязанности расходятся. Твой долг направляет тебя в Англию с нашей дочерью, мой удерживает меня здесь.

Может быть, мальчики больше не нуждаются во мне, но они знают, что я здесь. Я – якорь, я что-то единственное, настоящее и надежное. Я – тот фокус, на котором все сходится, если не больше. Балансирное колесо, ось, вокруг которой они могут вращаться… и я останусь здесь, чтобы им было куда прийти в беде. Я не оставлю их без такой возможности.

Может быть, я им никогда не понадоблюсь, но пока я здесь, они не потеряются и не заблудятся. Если я не смогу быть для них ничем уже больше, я буду их Полярной звездой.

– Сенеки придут снова, Барнабас, и шауни тоже.

– А как же, конечно… Я это знаю. Мне будет не хватать их, если они почему-то не придут, а им будет не хватать меня, если я не буду на месте и не поприветствую их.

Я медленно поднялся.

– Эбби, мы это устроим. Мы еще раз спустимся по реке к морю, найдем корабль и ты сможешь уплыть в Англию. Когда она повидает мир, когда она поймет, на чем он держится, привези ее снова ко мне, чтоб я увидел, чем стала моя дочь. По крайней мере… не позволь ей забыть меня.