Текст книги "Разные оттенки смерти"

Глава пятая

Старший инспектор Гамаш взял пачку газет, лежащих за желтой полицейской лентой, и передал их Кларе.

– Уверен, критикам понравилась ваша выставка, – сказал он.

– Ну почему, почему вы не занимаетесь художественной критикой, а тратите время на такую тривиальную профессию? – простонала Клара.

– Согласен, безумная трата жизни, – улыбнулся Гамаш.

– Что ж, – она посмотрела на газеты, – пожалуй, я могу надеяться на то, что в саду не обнаружится еще один труп. Так что можно и почитать, что там пишут.

Она огляделась. Питер ушел в дом, и Клара подумала, не уйти ли и ей. Чтобы почитать рецензии в тишине и покое. Наедине с самой собой.

Но вместо этого она поблагодарила Гамаша и направилась в бистро, прижимая к груди тяжелые газеты. Она видела, как Оливье на террасе подает выпивку. За столом под бело-голубым солнечным зонтом сидел месье Беливо, попивая чинзано и читая воскресные газеты.

Все столики были заняты, заполнены жителями деревни и друзьями, наслаждающимися неторопливым воскресным бранчем. Когда появилась Клара, большинство глаз обратились на нее.

Потом отвернулись.

И она ощутила укол злости. Не по отношению к этим людям, а к Лилиан, отравившей лучший день ее профессиональной жизни. И теперь вместо улыбок и приветствий, похвал в адрес вчерашнего празднества люди отворачивались от нее. Торжество Клары было украдено. И опять это сделала Лилиан.

Она посмотрела на владельца магазина, месье Беливо, и он тут же опустил глаза.

Как и Клара.

Подняв глаза секунду спустя, она чуть не подпрыгнула от радости. Прямо перед ней стоял Оливье и держал два стакана.

– Черт, – выдохнула она.

– Шанди[22]22
   Шанди – разновидность пива с разными добавками.


[Закрыть], – сказал он. – Имбирное пиво и светлый эль, как ты любишь.

Клара перевела взгляд с Оливье на стаканы, снова посмотрела на Оливье. Легкий ветерок растрепал его редеющие светлые волосы. Даже облаченный в передник, он умудрялся выглядеть утонченным и расслабленным. Но Клара помнила взгляд, которым они обменялись, стоя на коленях в коридоре Музея современного искусства.

– Быстро ты, – заметила она.

– Вообще-то, это было приготовлено не для тебя, но я рассудил, что твой случай неотложный.

– Неужели это так очевидно? – улыбнулась Клара.

– А разве может быть иначе, если у тебя в саду обнаруживают труп? Уж я-то знаю.

– Да, – сказала Клара. – Ты это знаешь.

Оливье показал на скамейку на деревенском лугу, и они пошли туда. Клара бросила тяжелые газеты на скамейку и плюхнулась рядом.

Она взяла шанди у Оливье. Они сидели бок о бок спиной к бистро, к людям, к месту преступления. К вопрошающим и ускользающим взглядам.

– Как ты? – спросил Оливье.

Он чуть было не спросил, в порядке ли она, но было очевидно, что не в порядке.

– Хотелось бы сказать «хорошо». Живая Лилиан у нас в саду была бы шоком, но мертвая Лилиан – загадка.

– Кто она?

– Когда-то была другом. Но давно перестала им быть. Мы разругались.

Больше Клара ничего не сказала, а Оливье не стал спрашивать. Они пили шанди, сидя в тени огромных сосен, паривших над ними, над деревней.

– А что почувствовал ты, снова увидев Гамаша?

Оливье задумался, потом улыбнулся. Выглядел он очень молодо. Гораздо моложе своих тридцати восьми лет.

– Не очень ловко я себя чувствовал. Как по-твоему, он заметил?

– Не исключено. – Клара сжала руку Оливье. – Ты его не простил?

– А ты простила бы?

Настал черед Клары брать паузу. Не для того, чтобы поразмыслить над ответом. Ответ она знала. Она сомневалась, отвечать ли.

– Мы тебя простили, – сказала она наконец, надеясь, что ее голос звучит достаточно мягко, что ее слова не показались ему слишком колючими.

И все же она почувствовала, как напрягся, как сжался Оливье. Не физически, но эмоционально отпрянул.

– Правда? – произнес он, помедлив.

Его голос тоже прозвучал мягко. Это было не обвинение, скорее удивление. Словно он сам себе задавал этот вопрос по нескольку раз в день.

Прощен ли он уже.

Да, он не убивал Отшельника. Но он предал его. Воровал у него. Брал все, что впавший в безумие Отшельник предлагал ему. И даже то, чего не предлагал. Оливье забрал у беспомощного старика все, что мог. Включая и его свободу. С помощью жестоких слов он запер старика в его лесном домике.

И когда все это всплыло во время процесса, он видел выражение лиц своих соседей.

Как будто они смотрели на чужого человека. На чудовище, затесавшееся в их ряды.

– Что заставляет тебя думать, будто мы так и не простили тебя? – спросила Клара.

– Ну, в первую очередь Рут.

– Да брось ты, – рассмеялась Клара. – Она всегда называла тебя тупоголовым.

– Верно. А знаешь, как она называет меня сейчас?

– Как? – спросила она с улыбкой.

– Оливье.

Улыбка медленно сошла с лица Клары.

– Знаешь, – сказал Оливье, – я думал, что хуже тюрьмы ничего не будет. Эти унижения, этот страх. Просто удивительно, к чему только не привыкаешь. И сейчас те воспоминания постепенно тускнеют. Ну, не то чтобы тускнеют, скорее, перемещаются в мою голову. Здесь… – он приложил руку к груди, – их почти не осталось. Но знаешь, что не проходит?

Клара покачала головой и внутренне сжалась:

– Скажи.

Она не хотела то, что предлагал Оливье. Обожженную память гея, отсидевшего в тюрьме. Хорошего человека в тюрьме. Да, он был порочен. Возможно, больше, чем многие другие. Но его наказание никак не соответствовало преступлению.

Клара думала, что ей не по силам выслушать даже лучшее, что можно рассказать про тюрьму, но теперь она была готова выслушать и худшее. И он должен был ей это рассказать. А Клара – выслушать.

– Дело не в судебном процессе. И даже не в тюрьме. – Оливье посмотрел на нее печальными глазами. – Знаешь, что заставляет меня просыпаться в два часа ночи в приступе паники?

Клара ждала, слыша, как колотится сердце у нее в груди.

– То, что было здесь. Когда меня выпустили. Тот путь от машины с Бовуаром и Гамашем. Та долгая прогулка по снегу до бистро.

Клара посмотрела на своего друга, не вполне понимая его. Как воспоминания о Трех Соснах могут быть хуже, чем воспоминания о камере за решеткой?

Она ясно помнила тот день. Дело шло к вечеру, за окном стоял февраль. Еще один морозный снежный день. Она, Мирна, Рут, Питер и немалая часть деревенских жителей устроились в бистро, пили кофе с молоком и разговаривали. Клара болтала с Мирной, когда увидела, что Габри вдруг стал непривычно тихим и смотрит в окно. Посмотрела туда и она. На замерзшем пруду катались на коньках дети, играли в хоккей. Другие детишки катались на санках, играли в снежки, строили снежные крепости. Клара увидела, как по рю Дю-Мулен в Три Сосны медленно въехал знакомый «вольво» и остановился у деревенского луга. Из машины вышли трое мужчин в теплых куртках. Несколько секунд они стояли неподвижно, потом медленно направились к бистро.

Габри вскочил, чуть не опрокинув кружку с кофе. Все посетители бистро замерли, проследив за направлением взгляда Габри. Они увидели три фигуры. Впечатление было такое, будто три сосны ожили и приближаются к бистро.

Клара молча ждала продолжения рассказа Оливье.

– Я знаю, идти там всего ничего – несколько ярдов, – сказал он наконец. – Но мне казалось, что бистро далеко-далеко. Мороз стоял такой лютый, что пробирал до костей даже через куртку. Снег под нашими ботинками скрипел так громко, оглушительно, словно мы ступали по чему-то живому и оно кричало от боли.

Оливье помолчал, прищурился, словно вглядываясь в прошлое.

– Я видел всех внутри. Видел поленья, горящие в каминах. Видел иней на стеклах.

Он говорил, и перед глазами Клары вставала та самая картинка.

– Я даже Габри об этом не говорил, не хотел делать ему больно, не хотел, чтобы он неправильно меня понял. Мы шли к бистро, и я чуть не остановился. Я был готов попросить их отвезти меня куда-нибудь в другое место, куда угодно.

– Почему? – Голос Клары упал почти до шепота.

– Потому что я был в ужасе. Мне никогда в жизни не было так страшно. Страшнее, чем в тюрьме.

– Чего же ты боялся?

Оливье снова почувствовал, как жуткий холод обжигает щеки. Услышал, как скрипит снег под ботинками. И сквозь сводчатые окна увидел теплое бистро. Увидел своих друзей и соседей, болтающих за выпивкой. Смеющихся. Увидел огонь в камине.

Тепло и безопасно.

Они внутри. Он снаружи, смотрит на них.

И закрытая дверь между ним и всем тем, что составляло суть его жизни.

Он чуть не потерял сознание от ужаса, но смог обрести голос и был уверен, что прокричал Гамашу, чтобы тот отвез его назад в Монреаль. Высадил у какого-нибудь клоповника. Где его, может быть, и не примут, но хотя бы не отвергнут.

– Я боялся, что вы не примете меня. Что я теперь чужой среди вас.

Оливье вздохнул и опустил голову. Уставился в землю, вбирая взглядом каждую травинку.

– Боже мой, Оливье, – сказала Клара и уронила свой стакан с шанди на газеты, заливая бумагу. – Да такого и быть не могло.

– Ты уверена? – спросил он, поворачиваясь к ней, чтобы найти в ее глазах подтверждение слов.

– Абсолютно. Мы обо всем этом забыли.

Несколько мгновений он молчал. Потом они оба увидели Рут – та вышла из своего маленького коттеджа на дальней стороне деревенского луга, открыла калитку и похромала к другой скамейке. Усевшись, она посмотрела на Клару и Оливье и подняла руку.

«Пожалуйста, – мысленно взмолился Оливье. – Покажи мне средний палец. Скажи какую-нибудь грубость. Назови гомосеком, пидором. Тупицей».

– Я знал, что ты так ответишь, но не уверен, что ты забыла. – Он смотрел на Рут, но обращался к Кларе.

Рут взглянула на Оливье. Немного поколебалась. Помахала.

Помедлив, Оливье кивнул ей. Потом с печальной улыбкой посмотрел на Клару:

– Спасибо, что выслушала. Если когда-нибудь захочешь поговорить о Лилиан или о чем-то подобном, ты знаешь, где меня найти.

Он махнул рукой, но не в сторону бистро, а указывая на Габри, который, не обращая внимания на клиентов, болтал с приятелем. Оливье с улыбкой смотрел на него.

«Да, – подумала Клара. – Габри – вот его дом».

Она взяла свои мокрые газеты и двинулась по лугу, но Оливье окликнул ее. Она остановилась, и он ее догнал.

– Возьми. Ты свой пролила. – Он протянул ей стакан с шанди.

– Нет, спасибо. Пойду к Мирне, выпью у нее что-нибудь.

– Пожалуйста, – сказал он.

Клара посмотрела на стакан, из которого он отпил немного, потом заглянула в его добрые умоляющие глаза – и взяла шанди.

– Merci, mon beau Olivier.

Она пошла к деревенским магазинам, размышляя о том, что сказал Оливье.

Прав ли он? Может, они действительно не простили его?

В этот момент из бистро вышли двое и медленно направились по рю Дю-Мулен к гостинице и спа-салону на вершине холма. Клара с удивлением проследила за ними. Оказывается, они здесь. И вместе.

Потом она перевела взгляд на собственный дом. И на одинокую фигуру возле него. Этот человек тоже смотрел на тех двоих.

Старший инспектор Гамаш.

Гамаш смотрел на Франсуа Маруа и Андре Кастонге, которые медленно поднимались на холм.

Они вроде бы не разговаривали, но явно хорошо себя чувствовали в обществе друг друга.

Всегда ли так было? Или десятилетия назад, когда они были молодыми предпринимателями, только начинавшими карьеру, отношения между ними были иными? Борьба за территорию, борьба за влияние, борьба за художников.

Возможно, эти двое всегда относились друг к другу с приязнью и уважением. Но Гамаш сомневался в этом. И тот и другой были слишком влиятельными, слишком амбициозными. Их эго было слишком велико. Да и на карте стояло слишком многое. Они могли быть вежливыми, даже учтивыми. Но вряд ли были друзьями.

И тем не менее они поднимались по склону холма, как два старых однополчанина.

Наблюдая за ними, Гамаш ощутил знакомый запах. Немного повернувшись, он увидел, что стоит рядом со старым, корявым кустом сирени на углу дома Питера и Клары.

Куст казался хрупким, слабым, но Гамаш знал, что сирень – растение долголетнее. Она переживает бури и ветра, трескучие зимы и поздние морозы. Она растет и цветет там, где умирают внешне гораздо более сильные растения.

Гамаш обратил внимание, что в Трех Соснах много сиреневых кустов. Не новые гибриды ярких оттенков, которые цветут два раза в год. Нет, здесь росли светло-фиолетовые и белые, как в саду у его бабушки. Когда эти кусты были молодыми? Неужели солдаты, возвращавшиеся из Вими, Фландрии, Пашендейля[23]23
   Вими, Фландрия, Пашендейль – места ожесточенных боев Первой мировой войны.


[Закрыть], проходили мимо этих самых кустов? Неужели и они вдыхали этот аромат и понимали, что наконец вернулись домой? К мирной жизни.

Он отвлекся от созерцания сирени и успел увидеть, как двое пожилых мужчин входят в дверь гостиницы на холме и исчезают внутри.

– Шеф. – Из сада к нему направлялся инспектор Бовуар. – Выездная криминалистическая бригада заканчивает работу, а Лакост вернулась из бистро. Как вы и предполагали, уже через полминуты все присутствующие в бистро знали всё, что было известно Габри и Оливье.

– И?..

– И ничего. Лакост сказала, что все вели себя так, как вы и думали. Любопытство, огорчение, опасение за себя. Судя по всему, никто не знал убитую. Лакост после этого поспрашивала у посетителей, показывала фотографию убитой, описывала ее. Никто не видел ее на барбекю.

Гамаш был разочарован, но не удивлен. У него росло подозрение, что все задумывалось так, чтобы эту женщину никто не видел. По крайней мере, живой.

– Лакост начала оборудовать оперативный штаб в здании старого вокзала.

– Bon. – Гамаш зашагал через деревенский луг, и Бовуар пристроился рядом с шефом. – Я вот думаю, не оставить ли здесь постоянное отделение.

Бовуар рассмеялся:

– Почему бы вообще не перевести сюда весь отдел? Кстати, мы нашли машину мадам Дайсон. Похоже, она приехала сама. Машина вон там. – Бовуар показал на рю Дю-Мулен. – Хотите ее увидеть?

– Absolument.

Они изменили направление и пошли по грунтовой дороге тем же путем, каким только что прошли два пожилых человека. Когда они добрались до вершины, Гамаш увидел серую «тойоту», припаркованную на обочине в сотне ярдов от них.

– Далековато от дома Морроу и от вечеринки, – заметил Гамаш, чувствуя тепло полуденного солнца, пробивающегося сквозь кроны деревьев.

– Верно. Наверное, тут вчера было полно машин. Видимо, ближе было не поставить.

Гамаш задумчиво кивнул:

– А это означает, что она приехала не с первой волной. Или же намеренно припарковалась подальше от дома.

– Но зачем бы она стала это делать?

– Может, не хотела, чтобы ее видели.

– Тогда зачем надевать такое заметное платье?

Гамаш улыбнулся. Это был хороший вопрос.

– Когда у тебя слишком умный заместитель, это действует на нервы. Где они, те деньки, когда я таскал тебя за вихор и ты во всем со мной соглашался?

– И когда же это было?

– И опять ты прав. Это нужно прекратить. – Он улыбнулся сам себе.

Они остановились возле машины.

– Ее осмотрели, обыскали, вылизали. Я хотел, чтобы вы ее увидели, прежде чем машину эвакуируют.

– Merci.

Бовуар отпер машину, и старший инспектор сел на водительское место, отодвинув кресло назад, чтобы было просторнее его более солидному телу.

На пассажирском сиденье лежали «Cartes Routières du Quebec». «Дорожные карты Квебека».

Гамаш открыл бардачок. Там был обычный набор барахла, которое может пригодиться, но о существовании которого хозяин машины тут же забывает. Салфетки, фонарик, лейкопластыри, батарейка. И какие-то документы на машину, страховой полис, анкета. Гамаш вытащил документы, стал читать. Машине было пять лет, но Лилиан Дайсон купила ее восемь месяцев назад. Он закрыл бардачок, надел свои полукруглые очки, взял карты, просмотрел их. Сложены они были неаккуратно – так нетерпеливые люди и поступают с неудобными картами.

Одна из них была картой всего Квебека. Не очень полезная, разве что вы планируете вторжение и вам нужно узнать, где расположены Монреаль и Квебек-Сити. Вторая карта была Les Canton de l’Est. Восточные кантоны.

Покупая эту карту, Лилиан Дайсон не знала, что она бесполезна. Чтобы убедиться, Гамаш раскрыл ее и на том месте, где должны были находиться Три Сосны, увидел только речушку Белла-Белла, холмы, лес. Больше ничего. Для официальных картографов деревня Три Сосны не существовала.

Ее никто не увидел. Не нанес на карту. Никакие джи-пи-эс, никакие самые совершенные навигационные программы не смогли бы вывести к этой деревушке. Она появлялась словно случайно, когда вы въезжали на вершину холма. Неожиданно. Вы могли ее найти, только заблудившись.

Не заблудилась ли Лилиан Дайсон? Не попала ли она в Три Сосны и на вечеринку по ошибке?

Нет. Такое совпадение было бы слишком невероятным. Она была одета для вечеринки. Одета, чтобы произвести впечатление. Чтобы быть увиденной. Замеченной.

Тогда почему же никто ее не заметил?

– Почему Лилиан оказалась здесь? – пробормотал Гамаш себе под нос.

– Как думаете, она вообще знала, что это дом Клары? – спросил Бовуар.

– Я задавал себе этот же вопрос, – признался Гамаш, снимая очки и вылезая из машины.

– Как бы то ни было, она здесь оказалась, – сказал Бовуар.

– Но как?

– Приехала на машине, – ответил Бовуар.

– Это я и сам вычислил, – улыбнулся Гамаш. – Но как она, сев в машину, смогла приехать сюда?

– По картам? – предположил Бовуар с безграничным терпением. Но, увидев, что Гамаш отрицательно покачал головой, Бовуар растерялся. – Не по картам?

Гамаш молчал, позволяя своему заместителю самому найти ответ.

– Она бы не нашла Три Сосны по этим картам, – задумчиво сказал Бовуар. – Деревни на картах нет. – Он помолчал, размышляя. – Так как же она нашла дорогу сюда?

Гамаш повернулся и неторопливым шагом двинулся назад к Трем Соснам.

Бовуар догнал шефа, осененный новой мыслью:

– А как все остальные приехали сюда? Все гости из Монреаля?

– Клара и Питер вместе с приглашениями рассылали указания о маршруте.

– Ну вот вам и ответ: у нее были эти указания, – обрадовался Бовуар.

– Но ее никто не приглашал. И даже если ей каким-то образом попало в руки приглашение с указаниями маршрута, то где оно? В сумочке его нет. В машине тоже.

Бовуар опять задумался.

– Значит, ни карты, ни указаний. Как же она нашла это место?

Гамаш остановился напротив гостиницы со спа-салоном.

– Не знаю, – признался он.

Затем Гамаш повернулся и посмотрел на гостиницу. Когда-то это была уродливая, разрушающаяся, гниющая старая развалина. Престижный викторианский дом, построенный более столетия назад гордыней и потом других людей.

Он должен был парить над деревней. Но если Три Сосны с успехом пережили трудные времена, депрессии, войны, то это убожество с башенками впало в отчаяние и привлекало к себе только печаль.

Этот дом не говорил о престиже – когда жители деревни смотрели на него, то видели лишь тень, вздох на холме.

Теперь все изменилось. Теперь дом превратился в изысканную, блестящую гостиницу.

Но иногда под определенными углами, в определенном свете Гамаш видел печаль этого места. А в сумерках на ветру ему казалось, что он слышит вздохи.

В нагрудном кармане Гамаша лежал список гостей, приглашенных Кларой и Питером из Монреаля. Не было ли в этом списке имени убийцы?

Или же убийца был не гостем, а кем-то, кто уже находился здесь?

– Приветствую.

Бовуар вздрогнул. Он пытался не показывать этого, но старый дом, несмотря на косметический ремонт, по-прежнему вызывал у него дрожь.

Из-за угла гостиницы появилась Доминик Жильбер. На ней были лосины и черная вельветовая жокейская шапочка. В руке – кожаный хлыст. Она собиралась либо на прогулку верхом, либо прямо на съемки к Маку Сеннету[24]24
   Мак Сеннет (1880–1960) – американский кинорежиссер и продюсер, работал в жанре эксцентрической комедии.


[Закрыть].

Узнав их, Доминик улыбнулась и протянула руку.

– Старший инспектор. – Она пожала ему руку, повернулась к Бовуару, пожала руку и ему. Потом улыбка сошла с ее лица. – Это правда, что в саду у Клары нашли тело?

Она сняла шапочку, и стало видно, что волосы от пота прилипли к голове. Высокой, стройной Доминик Жильбер было под пятьдесят. Вместе с мужем Марком они сбежали сюда из города. Собрали пожитки и приехали.

Ее коллеги из администрации банка предсказывали, что они и одной зимы не выдержат – вернутся. Но вот уже пошел второй год их жизни в Трех Соснах, и они ничуть не жалели о своем желании купить эту старую развалюху и превратить ее в привлекательную гостиницу и спа-салон.

– К сожалению, так оно и есть, – подтвердил Гамаш.

– Можно воспользоваться вашим телефоном? – спросил инспектор Бовуар. Он прекрасно знал, что дозвониться до бригады криминалистов по сотовому не получится, но не прекращал попыток. – Merde, – пробормотал он, – здесь словно попадаешь в Средние века.

– Бога ради, – сказала Доминик, показывая на дом. – У телефона теперь даже ручку не нужно крутить.

Но инспектор не понял ее юмора – он уже шагал к дому, продолжая нажимать на своем сотовом кнопку повторного набора.

– Я слышал, что некоторые гости Клары остались в вашей гостинице, – сказал Гамаш, зайдя на веранду.

– Да. Кто-то заказывал номер заранее, кто-то в последнюю минуту.

– Выпили лишнего?

– В стельку.

– Они все еще здесь?

– Вот уже несколько часов пытаются встать с кровати. Ваш агент просил их не покидать Трех Сосен, но большинство из них и кроватей-то покинуть не может. Опасности, что они сбегут, нет. Разве что уползут.

– А где мой агент? – Гамаш огляделся.

Когда он узнал, что кто-то из гостей ночевал в Трех Соснах, то дал указание Лакост направить двух молодых агентов: одного – охранять гостиницу Габри, другого – сюда.

– Он на заднем дворе, с лошадьми.

– Сторожит их? – пошутил Гамаш.

– Как вам известно, старший инспектор, сбежать на наших лошадях тоже вряд ли получится.

Да, он это знал. Одной из первых покупок Доминик после переезда сюда были эти лошади. Воплощение в жизнь детской мечты.

Но вместо Черного Красавца, Флики[25]25
   Черный Красавец, Флика – клички лошадей из одноименных фильмов.


[Закрыть] и Пегаса хозяйка дома купила четырех заезженных кляч. Загубленных животных, которых везли на бойню.

Одна из них вообще была больше похожа на лося, чем на лошадь.

Но такова природа детской мечты. Поначалу ее даже трудно распознать.

– Сейчас приедут забрать ее машину, – сказал вернувшийся Бовуар.

Гамаш обратил внимание, что его заместитель все еще держит сотовый в руке. Успокаивающее средство.

– Некоторые гости, что покрепче, пожелали прогуляться верхом, – сказала Доминик. – Я как раз собиралась проводить их. Ваш агент сказал, что не возражает. Поначалу он не был уверен, но, увидев наших лошадей, согласился. Видимо, понял, что на них до границы не доскачешь. Надеюсь, я не накликала неприятностей на его голову?

– Ничуть, – сказал Гамаш, но по виду Бовуара было понятно, что он бы ответил иначе.

Они пошли по травке к сараю и вскоре стали различать людей и животных внутри. Погруженные в тень силуэты, словно вырезанные из бумаги и перенесенные сюда.

И среди них – очертания молодого агента Квебекской полиции. Худого. Неловкого, что было видно даже на расстоянии.

Старший инспектор Гамаш внезапно почувствовал, как бешено заколотилось сердце, как к голове прилила кровь. У него закружилась голова, и он испугался, что может потерять сознание. Руки у него похолодели. Он подумал, заметил ли Жан Ги Бовуар его неожиданную реакцию, этот внезапный спазм. Когда перед ним вдруг возник образ другого агента. Ожил. На мгновение.

А потом снова умер.

Потрясение было настолько сильным, что Гамаш на несколько секунд потерял контроль над собой. Его слегка качнуло, но, когда туман в голове рассеялся, он понял, что его тело по-прежнему двигается вперед, а мышцы лица расслаблены. Ничто не выдавало того, что с ним случилось. Этого grand mal[26]26
   Приступ (фр.).


[Закрыть] эмоций.

Кроме небольшого тремора в правой руке, которую пришлось сжать в кулак.

Силуэт молодого агента отделился от остальных и вышел на солнце. И перестал быть силуэтом. Агент поспешил к ним с обеспокоенным выражением на красивом лице.

– Сэр, – сказал он, отдавая честь старшему инспектору, который дал ему знак опустить руку. – Я пришел посмотреть, – проговорил агент. – Убедиться, что все будет в порядке, если они поедут прокатиться. Я не собирался оставлять дом без охраны.

Молодой агент никогда прежде не сталкивался со старшим инспектором Гамашем. Конечно, он видел его издалека, как и большинство жителей провинции. В новостных программах, интервью, на газетных фотографиях. В показанном по телевизору траурном кортеже, когда хоронили погибших агентов. Погибших при исполнении служебного долга под командой Гамаша всего шесть месяцев назад.

Агент даже посещал лекции старшего инспектора в академии.

Но теперь, когда он смотрел на Гамаша, все эти образы исчезли, и он помнил только утекшее в Интернет видео той операции, в которой погибло столько сотрудников полиции. Никто не должен был видеть эти записи, но их просмотрели миллионы, они распространялись по Интернету, словно вирус. Было трудно не вспоминать то видео, глядя на старшего инспектора с его неровным шрамом у виска.

И вот сейчас старший инспектор стоял перед ним во плоти. Знаменитый глава знаменитого отдела по расследованию убийств. Он стоял так близко, что молодой агент даже ощущал его запах. Очень слабый аромат сандалового дерева и чего-то еще. Розовой воды. Агент посмотрел в умные карие глаза Гамаша и понял, что ничего подобного в жизни не видел. Он смотрел в глаза многим старшим полицейским. Да что говорить – все в полиции были старше его. Но такого он никогда не чувствовал.

Взгляд старшего инспектора был умный, задумчивый, взыскующий.

Но если другие были циничны и строги, то глаза старшего инспектора были совсем иными.

Они смотрели по-доброму.

Наконец-то агент оказался лицом к лицу со знаменитым человеком, и где же старший инспектор нашел его? В сарае. От агента пахло конским навозом, и он кормил морковкой лошадь, похожую на лося. Оседлывал лошадей для подозреваемых в деле об убийстве.

Он ждал вспышки гнева. Выговора.

Но старший инспектор сделал невероятное.

Он протянул руку.

Молодой агент секунду смотрел на нее. Отметил едва заметную дрожь. Потом пожал ее, ощутил силу и твердость.

– Старший инспектор Гамаш, – представился этот крупный человек.

– Oui, patron. Агент Ив Руссо из Кауансвиллского отделения.

– Здесь все спокойно?

– Да, сэр. Я прошу прощения. Наверно, я не должен был разрешать эту прогулку.

Гамаш улыбнулся:

– У тебя нет права задерживать их. И потом, вряд ли они смогут далеко уехать.

Трое полицейских посмотрели на Доминик и двух женщин, которые выводили цокающих копытами лошадей из сарая.

Гамаш снова повернулся к агенту, молодому, взволнованному:

– Ты записал их имена и адреса?

– Да, сэр. И проверил по их документам. У меня есть информация на всех. – Он раскрыл карман и вытащил блокнот.

– Пожалуй, отнеси это в оперативный штаб, – сказал Гамаш. – И отдай агенту Лакост.

– Слушаюсь, – сказал Руссо, записывая фамилию.

Жан Ги Бовуар внутренне застонал. «Ну вот, опять, – подумал он. – Сейчас пригласит этого мальчишку в команду. Неужели он никогда ничему не учится?»

Арман Гамаш улыбнулся и кивнул агенту Руссо, потом повернулся и пошел назад к гостинице, оставив двух удивленных полицейских: Руссо удивлялся тому, что с ним так вежливо поговорили, а Бовуар – тому, что Гамаш не сделал того, что делал почти на каждом расследовании в прошлом. Не пригласил молодого агента в свою команду.

Бовуар знал, что должен радоваться. Испытывать облегчение.

Но ему почему-то было грустно.

Войдя в гостиницу, Гамаш в очередной раз поразился, насколько привлекательным стал этот дом. Прохладным и спокойным. Старая викторианская развалина была с большой любовью возвращена к жизни. Витражные стекла вымыты и отремонтированы, отчего солнце в полированных черных и белых рамах холла светилось изумрудами, рубинами и сапфирами. Холл имел круглую форму, из него шла широкая лестница красного дерева.

На сияющем деревянном столе в центре холла расположилась большая цветочная композиция из сирени, купены и яблоневых веток.

Здесь все было свежим, светлым, гостеприимным.

– Чем могу помочь? – спросила молодая девушка-портье.

– Мы искали двух ваших гостей. Месье Маруа и месье Кастонге.

– Они в гостиной, – сказала она, улыбаясь, и повела их направо.

Двое полицейских прекрасно знали, где находится гостиная, – не раз там бывали. Но они позволили портье выполнить ее обязанности.

Она предложила им кофе, но они отказались, и девушка ушла, оставив их в дверях гостиной. Гамаш оглядел комнату. Она тоже была открытой, светлой, с окном во всю высоту стены, выходящим на деревню внизу. В камине лежали поленья, но не горели, на столах стояли вазы с цветами. Комната была современной, если говорить о мебели, и традиционной по дизайну. Хозяева проделали хорошую работу, дав величественной старой развалине новую жизнь в двадцать первом веке.

– Bonjour. – Франсуа Маруа поднялся с кожаного кресла и положил сегодняшний выпуск «Девуар».

Андре Кастонге кинул взгляд из своего мягкого кресла, где он читал «Нью-Йорк таймс», и, увидев двух вошедших полицейских, тоже поднялся.

Гамаш, конечно, уже был знаком с месье Маруа – разговаривал с ним вчера на вернисаже. Но второго человека он не знал – только наслышан был про его репутацию. Кастонге встал, и Гамаш увидел высокого человека, может быть, слегка с похмелья после вчерашних возлияний. Лицо у него было одутловатое, красноватое от крохотных разорвавшихся капилляров на носу и щеках.

– Никак не ждал увидеть вас здесь, – сказал Гамаш, подойдя к Маруа и пожимая ему руку, словно приветствуя такого же, как и он, постояльца гостиницы.

– И я тоже, – сказал Маруа. – Андре, это старший инспектор Гамаш из Квебекской полиции. Вы знакомы с моим коллегой Андре Кастонге?

– Только по его репутации. Прекрасной репутации. Галерея Кастонге – кто про нее не знает? У вас выставляются отличные художники.

– Рад, что вы так думаете, старший инспектор, – сказал Кастонге.

Бовуар тоже был представлен. Он ощетинился и с первого взгляда невзлюбил этого человека. Вообще-то, он невзлюбил этого типа еще раньше, когда о нем уничижительно отозвался Гамаш. Любой владелец элитной галереи сразу же оказывался в числе подозреваемых. Если не в убийстве, то в высокомерии. И на тех и на других Бовуар смотрел косо.

Но Гамаш вроде бы вовсе не испытывал никакого беспокойства. Напротив, ответ Андре Кастонге, похоже, доставил ему удовольствие. И еще кое-что заметил Бовуар.

Кастонге начал расслабляться, обретать бóльшую уверенность в себе. Он подколол этого полицейского и не получил отпора. Кастонге явно почувствовал свое превосходство.

Бовуар слегка улыбнулся и наклонил голову, чтобы Кастонге этого не увидел.

– Ваш человек записал наши имена и адреса, – сказал Кастонге, садясь в большое удобное кресло у камина. – Наши домашние адреса и адреса офисов. Это означает, что мы подозреваемые?

– Mais, non, monsieur[27]27
   Да нет, месье (фр.).


[Закрыть], – ответил Гамаш, садясь на диван напротив Кастонге. Бовуар встал чуть в стороне, а месье Маруа занял место у каминной полки – Я надеюсь, мы не доставили вам чрезмерных неудобств.