Текст книги "Жестокие слова"

Ну почему у нее такой наблюдательный муж?

– Потому что никто не мог к нему подойти. – Тут ей пришла в голову одна мысль. – Ветеринар сказал, что к этому коню нужен особый подход. Он подпустит к себе только того, кто станет для него кем-то исключительным.

– Правда?

Марк снова посмотрел на коня и направился к нему. Конь Марк подался назад. Марк Жильбер протянул руку. Конь прижал уши, и Доминик оттащила мужа назад – вовремя, потому что конь Марк щелкнул зубами.

– День для него был трудный, он совсем сбит с толку.

– Гм, – сказал ее муж, выходя вместе с ней из сарая. – И как его зовут?

– Гром.

– Гром, – повторил Марк, пробуя это слово на язык. – Гром, – повторил он еще раз, словно взнуздал жеребца и теперь понукает его.

Кароль ждала их у дверей кухни.

– Ну, – сказала она, обращаясь к сыну, – как тебе лошади? Как Марк?

– Я в порядке, спасибо. – Он недоуменно посмотрел на нее и взял предложенный ею стакан с выпивкой. – А как Кароль?

За его спиной Доминик делала отчаянные жесты своей свекрови, которая рассмеялась и уже хотела сказать что-то, но, увидев мимику невестки, сказала иное:

– Я в порядке. Тебе понравились лошади?

– «Понравились» – слишком сильное слово. Так же, как и «лошади», думаю.

– Нам понадобится какое-то время, чтобы привыкнуть друг к другу, – сказала Доминик.

Она тоже взяла у Кароль стакан и сделала глоток виски. Потом они вышли через застекленную дверь в сад. Две женщины говорили между собой скорее как приятельницы, чем как свекровь и невестка. Марк смотрел на цветы, вызревшие плоды на деревьях, свежевыкрашенный забор и холмистые поля. Скоро лошади – или кто уж они там – будут здесь пастись.

Он снова испытал это чувство пустоты, пропасть стала шире, что-то разорвалось у него внутри.

Отъезд из Монреаля был тяжелым испытанием для Доминик, а его матери нелегко дался отъезд из Квебек-Сити. У них там остались друзья. Но хотя Марк изображал грусть, ходил на прощальные вечеринки, заявлял, что будет тосковать без друзей, на самом деле никакой грусти он не чувствовал.

Чтобы тосковать по друзьям, они должны быть частью твоей жизни, а они не были. Он помнил стихотворение Киплинга – его отец любил эти стихи. Особенно врезалась в память одна строчка: «Пусть все, в свой час, считаются с тобой».[44]44
  Киплинг Р. Заповедь. Перевод М. Лозинского.


[Закрыть]

Но они не считались. За сорок пять лет никто особо не считался с ним.

У него было множество коллег, знакомых, приятелей. С эмоциональной точки зрения он был коммунистом. Всех считал равными и никого не выделял.

«Тогда, мой сын, ты будешь Человек». Это была последняя строка стихотворения.

Но Марк Жильбер, слушая тихий разговор и глядя на сочные бескрайние поля, начинал спрашивать себя: достаточно ли этого? И вообще, справедливо ли?

* * *

Полицейские собрались за столом заседаний, и Бовуар снял колпачок со своего красного маркера. Агент Морен начал воспринимать этот тихий хлопок как выстрел стартера. За то короткое время, что он провел в отделе по расследованию убийств, у него появилась любовь к запаху маркера и этому звуку.

Он сел на стул, как всегда немного нервничая, боясь сморозить какую-нибудь глупость. Агент Лакост помогла ему. Когда они собирали бумаги к этому совещанию, она увидела его дрожащие руки и шепнула ему, что, может, на сей раз ему лучше только слушать.

Морен удивленно посмотрел на нее:

– А они не будут считать меня идиотом? Если мне нечего сказать.

– Поверь мне, молчанием на этой работе не заработаешь себе волчьего билета. Ни на какой работе. Расслабься. Говорить сегодня буду я, а завтра посмотрим. Хорошо?

Он посмотрел на нее, пытаясь понять, какими мотивами она руководствуется. Он знал, что у всех есть свои мотивы. У одних – доброта, у других – нет. А Морен достаточно прослужил в полиции Квебека, чтобы знать, что многие в этом достойном учреждении вовсе не руководствуются в своих действиях любовью к ближнему.

Там царила жесткая конкуренция, а уж тем более среди тех, кто хотел попасть в отдел по расследованию убийств, самое престижное подразделение. И получить возможность работать с самим старшим инспектором Гамашем.

Морен всего одним пальцем зацепился за эту работу и теперь висел, как на ниточке. Один неверный шаг – и его выставят за дверь, а через секунду о нем забудут. Он не допустит, чтобы это случилось. И он инстинктивно чувствовал, что сейчас для него поворотный момент. Искренна ли с ним агент Лакост?

– Итак, что у нас есть?

Бовуар стоял у листа бумаги, закрепленного на стене рядом с картой деревни.

– Мы знаем, что убили его не в бистро, – начала Лакост. – Но нам до сих пор неизвестно, где это произошло и кто он такой.

– И почему его тело переместили в бистро, – сказал Бовуар.

Он сообщил об их посещении семейства Пуарье – mére et fils.[45]45
  Мать и сыновья (фр.).


[Закрыть] После этого Лакост доложила, что́ ей и Морену удалось узнать про Оливье Брюле.

– Ему тридцать восемь лет. Единственный ребенок в семье. Родился и воспитывался в Монреале. Отец – административный работник на железной дороге, мать – домохозяйка, ныне покойная. Получил хорошее образование. Учился в школе «Нотр-Дам де Сион».

Брови Гамаша взметнулись. Это была одна из ведущих частных католических школ. Анни тоже училась там, правда, несколько лет спустя после Оливье; ее воспитывали строгие монахини. Его сын Даниель отказался учиться в этой школе и предпочел менее жесткую общеобразовательную школу.

Анни изучала логику, латынь, осваивала умение разруливать конфликты. Даниель научился сворачивать косячки. Оба выросли порядочными, достойными людьми.

– Оливье получил магистерскую степень по бизнес-администрированию в Монреальском университете, работал в банке «Лорентьенн», – продолжала агент Лакост, читая свои записи. – Он работал с элитными корпоративными клиентами. Судя по всему, очень успешно работал. Потом уволился.

– Почему? – спросил Бовуар.

– Точно не известно. Завтра у меня назначена встреча в банке, а еще разговор с отцом Оливье.

– Что насчет его личной жизни? – спросил Гамаш.

– Я говорила с Габри. Они стали жить вместе тринадцать лет назад. Габри, которому тридцать семь, на год моложе Оливье. Он работал тренером в фитнес-клубе Ассоциации молодых христиан.

– Габри? – переспросил Бовуар, представив себе этого крупного рыхлого человека.

– Такое случается даже с лучшими из нас, – заметил Гамаш.

– Когда Оливье оставил работу в банке, они продали квартиру в Старом Монреале и переехали сюда, купили бистро и поселились над ним. Только тогда это было не бистро. Это был магазин строительных товаров.

– Неужели? – спросил Бовуар.

Он не мог себе представить что-то другое на месте бистро. Он попытался вообразить лопаты для снега, аккумуляторы, лампочки, свисающие с открытых балок или установленные перед двумя каминами. У него ничего не получилось.

– Но послушайте, что я вам скажу. – Лакост подалась вперед. – Я нашла это в документах земельного кадастра. Десять лет назад Оливье купил не только бистро, но и дешевую гостиницу. И на этом не остановился. Он купил все. Гастроном, пекарню и книжную лавку Мирны.

– Все? – переспросил Бовуар. – Он владеет всей деревней?

– Почти. Я думаю, этого никто не знает. Я говорила с Сарой в ее пекарне. С месье Беливо в гастрономе. Они говорят, что арендовали помещение у какого-то человека в Монреале. Аренда долгосрочная, плата невысокая. Чеки они отправляли в одну компанию с цифровым названием.[46]46
  Компания с цифровым названием – компания, которая пользуется своим регистрационным номером вместо названия.


[Закрыть]

– Оливье – это компания с цифровым названием? – изумился Бовуар.

Гамаш внимательно слушал, не пропуская ни слова.

– Сколько же он заплатил? – спросил Бовуар.

– Семьсот двадцать тысяч долларов за все.

– Ого! – воскликнул Бовуар. – Это же целая гора денег! И где он столько взял? Кредит?

– Нет. Заплатил наличными.

– Ты сказала, что у него умерла мать. Может быть, он получил наследство?

– Сомневаюсь. Она умерла всего пять лет назад, но я попытаюсь выяснить, когда буду в Монреале.

– Ищи деньги, – сказал Бовуар.

При расследовании преступления, в особенности убийства, это было избитой истиной. А тут, кстати, оказалась большая сумма наличностью. Бовуар закончил делать запись на прикнопленном к стене листе бумаги, потом сообщил о том, что было обнаружено коронером.

Морен слушал как зачарованный. Вот, значит, как расследуются убийства. Не по тестам ДНК и чашкам Петри, не по ультрафиолетовым сканам или чему-то еще, что можно получить в криминалистической лаборатории. Все это, конечно, способствовало раскрытию преступления, но настоящая лаборатория была вот здесь, перед ним. Он посмотрел на человека, сидевшего напротив него, – тот тоже молчал, только слушал.

Старший инспектор Гамаш на мгновение отвел взгляд своих карих глаз от инспектора Бовуара и посмотрел на молодого агента. Улыбнулся.

* * *

Вскоре после совещания агент Лакост направилась в Монреаль, агент Морен – домой, а Бовуар и Гамаш медленно двинулись через каменный мостик назад в деревню. Они прошли мимо темных окон бистро и на широкой веранде гостиницы увидели Оливье и Габри.

– Я оставил вам записку, – сказал Габри. – Поскольку бистро закрыто, мы все идем на обед. Вы тоже приглашены.

– Опять к Питеру и Кларе? – спросил Гамаш.

– Нет. К Рут, – ответил Габри и был вознагражден их ошарашенными взглядами.

Ему вдруг показалось, что кто-то вытащил пистолет и навел его на двух дюжих офицеров Квебекской полиции. У старшего инспектора Гамаша вид был удивленный, тогда как Бовуар казался испуганным.

– Наверное, вам лучше надеть бронежилет, – шепнул Габри Бовуару, пока тот поднимался по лестнице на веранду.

– Ну уж нет, я туда не пойду. А вы? – спросил Бовуар у Гамаша, когда они вошли внутрь гостиницы.

– Ты что, шутишь? Упустить возможность увидеть Рут в ее естественной среде обитания? Я ни за что не откажусь от такого шанса.

За двадцать минут старший инспектор успел принять душ, позвонить Рейн-Мари, надеть свободные брюки, голубую рубашку, галстук и кардиган верблюжьей шерсти. Бовуара он нашел в гостиной – тот сидел с пивом и пакетиком чипсов.

– Вы точно не передумали, patron?

Да, искушение было, Гамаш не мог не признать этого. Но он отрицательно покачал головой.

– Я буду держать свечку в окне, – сказал Бовуар, глядя, как его шеф покидает гостиницу.

Обшитый вагонкой дом Рут находился совсем рядом и выходил на деревенский луг. Он был небольшой, с крыльцом и двумя фронтонами на втором этаже. Гамаш уже бывал здесь, но всегда с блокнотом наготове – записывать ответы на вопросы. И никогда – гостем. Он вошел, и все лица повернулись к нему, и все двинулись в его сторону. Мирна успела первой.

– Бога ради, вы взяли свой пистолет?

– У меня нет пистолета.

– Что значит – нет?

– Пистолет – штука опасная. А зачем вам пистолет?

– Чтобы пристрелить ее. Она пытается нас убить. – Мирна ухватила Гамаша за рукав и показала на Рут, которая бродила среди гостей в грязном фартуке, с ярко-оранжевым подносом в руках.

– Вообще-то, – сказал Габри, – она пытается похитить нас и вернуть в тысяча девятьсот пятидесятый год.

– Видимо, тогда она в последний раз и принимала гостей, – подхватила Мирна.

– Закусочку, старина? – Рут увидела нового гостя и устремилась к нему.

Габри и Оливье посмотрели друг на друга:

– Она имеет в виду вас.

Как это ни невероятно, но она и в самом деле имела в виду Гамаша.

– Господь любит уток, – провозгласила Рут с густым британским акцентом.

Следом за Рут топала Роза.

– Она начала говорить в таком духе, как только мы вошли в дверь, – сказала Мирна, отшатываясь от подноса и разбрасывая стопку «Литературного приложения „Таймс“».

По оранжевому подносу расползлись соленые крекеры, на крекерах была какая-то коричневая замазка – Гамаш надеялся, что это арахисовое масло.

– Я читала что-то о подобных вещах, – продолжила Мирна. – Люди начинают говорить с акцентом после повреждения мозга.

– Разве одержимость дьяволом считается повреждением мозга? – спросил Габри. – Она несет всякий бред.

– Чтоб мне провалиться! – заявила Рут.

Но самым поразительным в комнате было не кольцо ламп, тиковая мебель и благовоспитанная британка Рут с ее сомнительным угощением. И не диван, на котором лежали книги, газеты, журналы, словно зеленый ворсистый коврик. Самым поразительным в комнате была утка.

Роза была одета в платье.

– Вот уж поистине, «Пригнись и накройся»,[47]47
  «Пригнись и накройся» («Duck and cover») – американский образовательно-пропагандистский фильм 1952 года о гражданской обороне в случае ядерной войны. Предназначался в основном для детей. Название фильма можно также перевести как «Утка в покрывале», на чем и основана шутка Габри.


[Закрыть] – заметил Габри.

– Это наша Роза. – Рут поставила поднос с крекерами и стала предлагать сырные палочки.

Гамаш смотрел и думал, не стоит ли ему сделать пару звонков. Один – в Общество защиты животных, другой – в психиатрическую больницу. Но Роза и Рут явно пребывали в прекрасном настроении. В отличие от их гостей.

– Хотите? – спросила Клара, предлагая Гамашу нечто шарообразное, обсыпанное чем-то похожим на семена.

– А что это? – спросил он.

– Мы думаем, это сало для птиц, – сказал Питер.

– И вы предлагаете это мне? – спросил Гамаш.

– Ну, кто-то ведь должен попробовать, чтобы ее не обидеть. – Клара кивнула в сторону Рут, которая исчезла в кухне. – А нам страшновато.

– Non, merci, – сказал Гамаш, улыбнувшись, и отправился на поиски Оливье.

Проходя мимо кухни, он увидел, как Рут открывает консервную банку. Роза стояла на столе и наблюдала за ней.

– Так, сейчас мы откроем это, – пробормотала Рут. – Может быть, понюхать, как ты думаешь?

Утка, похоже, ни о чем таком не думала. Но Рут все равно понюхала открытую банку.

– Вполне съедобно.

Старая поэтесса вытерла руки о полотенце, потом приподняла платье на Розе и разгладила взъерошенное перо.

– Вам помочь? – спросил от двери Гамаш.

– Ах, какой вы душка.

Гамаш поморщился, ожидая, что после этого в него полетит тесак. Но Рут только улыбнулась и протянула ему тарелку с оливками, каждая из которых была нафарширована долькой консервированного мандарина. Гамаш взял тарелку и вернулся к гостям. Неудивительно, что его приветствовали так, словно он присоединился к силам зла. Гамаш порадовался тому, что Бовуар не пошел с ним и не видит ни Рут, более чокнутую, чем обычно, ни Розу в платье, ни его самого, предлагающего еду, которая почти наверняка убьет или искалечит каждого, кому хватит глупости попробовать.

– Оливки? – предложил он Оливье.

Они посмотрели на тарелку.

– Это сделает меня китайским мандарином? – спросил Габри.

– Тебе пора вытащить голову из собственной задницы, – отрезал Оливье.

Габри открыл было рот, но тревожное выражение лиц вокруг заставило его проглотить так и не сказанные слова.

Питер, стоявший чуть поодаль со стаканом воды, взятым им у Рут какое-то время назад, улыбнулся. Почти то же самое сказала ему и Клара, когда он сообщил ей, что оскорблен обыском, который учинила в их доме полиция.

«Почему?» – спросила она.

«А ты разве не оскорблена? Ты только подумай: все эти чужие люди смотрят на твои картины».

«Разве не это называется выставкой? Сегодня мои картины видело больше народу, чем за всю мою карьеру. Пригласи к нам еще полицейских. Надеюсь, они придут с чековыми книжками. – Она рассмеялась, ее это явно не волновало. Но она видела, что это волнует его. – Ну-ка, скажи мне, в чем дело».

«Картина еще не готова, ее никто не должен видеть».

«Слушай, Питер, ты делаешь вид, будто это имеет какое-то отношение к твоему искусству».

«Да, имеет».

«Они пытаются найти убийцу, а не художника».

И так это и осталось между ними – неудобная правда.

Гамаш и Оливье отошли от группы гостей в тихий уголок.

– Насколько я понимаю, вы купили ваше здание несколько лет назад.

Услышав эти слова, Оливье слегка покраснел. Он украдкой оглядел комнату, желая убедиться, что их никто не слышит.

– Я решил, что это неплохое вложение средств. Я заработал кое-какие деньги, пока служил в банке. Да и здесь бизнес шел неплохо.

– Видимо, да. Вы ведь заплатили почти три четверти миллиона долларов.

– Сегодня это наверняка стоит миллион.

– Возможно. Но вы заплатили наличными. Что, так хорошо шел бизнес?

Оливье стрельнул глазами по сторонам, но их никто не слышал. Тем не менее он понизил голос:

– Бистро и гостиница приносят неплохие деньги. По крайней мере, пока. Но главную прибыль приносят старинные вещи.

– И каким же образом?

– Большой интерес к квебекской сосне. Много отличных находок.

Гамаш кивнул:

– Мы сегодня говорили с детьми Пуарье.

Лицо Оливье посуровело.

– Слушайте, они говорят неправду. Я не обманывал их мать. Она хотела продать. Отчаянно хотела продать.

– Я знаю. Мы и с ней говорили. И с Мюнденами. Мебель была в очень плохом состоянии.

Оливье немного успокоился:

– Это так. Многие годы простояла в сырых холодных сараях и на чердаке. Мышей пришлось выгонять. Некоторые предметы так покоробились – не отреставрируешь. Хоть плачь.

– Мадам Пуарье говорит, что вы потом привезли ей новую кровать. Это благородно.

Оливье опустил глаза:

– Да, я хотел ее отблагодарить.

«Совесть, – подумал Гамаш. – У этого человека уязвимая и больная совесть, но ее оседлала громадная и страшная корысть».

– Вы сказали, что бистро и гостиница приносят неплохой доход. Пока. Что вы имели в виду?

Оливье бросил быстрый взгляд в окно, потом посмотрел на Гамаша.

– Ура-ура, все приглашаются на обед, – пропела Рут.

– И что будем делать? – прошептала Клара на ухо Мирне. – Спасаться бегством?

– Слишком поздно. Утка или Рут нас точно догонят. Нам осталось лишь затаиться и молиться о спасении. Если произойдет худшее, притворимся мертвыми.

Гамаш и Оливье поднялись – последние, кто направился к обеденному столу.

– Вы, вероятно, знаете, что происходит в старом доме Хадли?

Гамаш не ответил, и Оливье продолжил:

– Они почти полностью выпотрошили его и переделали в спа-салон и гостиницу для корпоративного отдыха. Тут повсюду появятся приезжие. Это погубит Три Сосны.

– Три Сосны?

– Ну хорошо, – ответил Оливье. – Погубит бистро и гостиницу.

Они присоединились к остальным в кухне и расселись за садовым пластиковым столом Рут.

– Начинается, – предупредил Габри, когда Рут принялась ставить перед каждым из них тарелки.

Гамаш посмотрел на содержимое. Разглядел консервированный персик, бекон, сыр и мармеладки.

– Я очень люблю всякие такие штуки, – с улыбкой сказала Рут.

Роза сидела рядом с ней в гнезде из полотенец, засунув клюв под рукав своего платья.

– Виски? – спросила Рут.

– С удовольствием. – Шесть стаканов потянулись к ней, и Рут добавила каждому к обеду еще и виски.

Сто лет и много жизней спустя они покинули жилище Рут и, пошатываясь, вышли на свежий, прохладный воздух.

– Пока-пока, – помахала им на прощание Рут, но Гамаша приободрило услышанное через закрытую дверь: – Пошли в жопу.

Глава четырнадцатая

Они вернулись в гостиницу и увидели ожидающего их Бовуара. Как бы ожидающего. Он уснул в своем кресле. Рядом с ним стояла тарелка с крошками и стакан шоколадного молока. В камине еще теплились угольки.

– Разбудить его? – спросил Оливье. – У него такой мирный вид.

Голова Бовуара была чуть повернута набок, из уголка рта сочилась ниточка слюны. Дышал он глубоко и ровно. На его груди лежал маленький плюшевый лев, которого Габри выиграл для Оливье на ярмарке, рука Бовуара покоилась на игрушке.

– Как маленький ребенок-полицейский, – сказал Габри.

– Да, кстати, Рут просила меня передать ему это. – Оливье протянул Гамашу клочок бумаги.

Тот взял его, но отклонил их предложение о помощи, после чего эти двое устало поплелись вверх по лестнице. Было девять часов.

– Жан Ги, – прошептал Гамаш. – Просыпайся.

Он наклонился и тронул своего подчиненного за плечо. Бовуар вздрогнул и, храпанув, проснулся. Лев соскользнул с его груди на пол.

– А? Что?

– Пора ложиться спать.

Бовуар выпрямился в кресле.

– Ну и как оно прошло?

– Никто не умер.

– Для Трех Сосен это достижение.

– Оливье сказал, что Рут просила передать тебе это. – Гамаш вручил ему клочок бумаги.

Бовуар протер глаза, развернул бумагу и прочел. Тряхнул головой и протянул ее своему шефу.

 
Может, во всем этом есть что-то,
ускользающее от меня.
 

– Что это означает? Это угроза?

Гамаш нахмурился:

– Понятия не имею. С какой стати ей писать тебе?

– Ревнуете? Может, у нее просто съехала крыша. – Но они оба знали, что «может» здесь сильно смягчает ситуацию. – Кстати, если уж мы говорим о съехавших крышах. Звонила ваша дочь.

– Анни? – Гамаш вдруг разволновался и машинально вытащил мобильник, зная, что здесь, в деревне, спрятанной в долине, сигнала нет.

– Все в порядке. Она хотела поговорить с вами о каких-то неурядицах на работе. Ничего существенного. Просто она собирается уволиться.

– Черт, вероятно, об этом она хотела поговорить вчера, когда нас сюда вызвали.

– Можете не волноваться. Я решил проблему.

– Не думаю, что решением проблемы может считаться твой совет ей упасть и откинуть копыта.

Бовуар рассмеялся и поднял с пола плюшевого льва.

– Определенно в вашей семье она совсем не случайно прозвана львицей. Свирепая.

– Ее называют львицей, потому что она любящая и страстная.

– И людоедка.

– Все те качества, которые ты ненавидишь в ней и которыми восхищаешься в мужчинах, – сказал Гамаш. – Она умная. Она отстаивает то, во что верит. Она откровенная, и ее трудно запугать. Ты зачем все время ее подначиваешь? Каждый раз, когда ты приходишь к нам за стол, это заканчивается скандалом. Даже я стал от этого уставать.

– Хорошо, я попытаюсь себя контролировать. Но она меня ужасно злит.

– А ты – ее. У вас много общего. Так что там у нее за проблема на работе? – Гамаш сел рядом с Жаном Ги.

– Дело, которое она хотела получить, передали другому юристу, кому-то моложе. Я немного поговорил с ней. Я почти уверен, что на работе она в конечном счете никого не убьет.

– Вот и умница.

– И она решила остаться. Я ей сказал, что она будет жалеть о поспешных решениях.

– Так и сказал? – с улыбкой спросил Гамаш.

Услышать такие слова от человека с горячей головой!

– Ну хоть кто-то должен давать ей хорошие советы, – рассмеялся Бовуар. – Вы же знаете, что родители у нее просто сумасшедшие.

– Да, я слышал об этом. Спасибо.

Это был хороший совет. И Бовуар это знал. У него был довольный вид. Гамаш посмотрел на часы. Половина десятого. Он взял трубку гостиничного телефона.

Гамаш говорил с дочерью, а Бовуар рассеянно поглаживал плюшевого льва.

 
Может, во всем этом есть что-то
ускользающее от меня.
 

Этот страх вечно не давал покоя детективам, расследующим дело об убийстве, – пропустить что-то ускользающее от них. Старший инспектор Гамаш подобрал блестящих сотрудников. В общей сложности около двух сотен. Все они были отобраны вручную и расследовали преступления по всей провинции.

Но Бовуар знал, что команда, которая приехала в Три Сосны, лучшая из всех.

Он был ищейкой. Всегда впереди, во главе.

Агент Лакост была охотником. Решительная, методичная.

А старший инспектор Гамаш? Арман Гамаш был их первопроходцем. Он ходил туда, куда отказывались или не могли ходить другие. Или слишком боялись. В самые дебри. Гамаш находил бездны, пещеры и животных, которые в них скрывались.

Бовуар давно уже решил, что Гамаш делает это, потому что ничего не боится. Но со временем он понял, что и у старшего инспектора есть немало страхов. В этом была его сила. Он распознавал страх в других людях. Страх, как ничто другое, был движителем руки с ножом, кулака. Удара по голове.

А юный агент Морен? Что он привнес в команду? Бовуар должен был признать, что начал питать теплые чувства к парню. Но при этом Бовуар не закрывал глаза на его неопытность. До настоящего момента ищейка Бовуар со всей очевидностью чуял в этом деле страх.

И исходил страх от Морена.

Бовуар оставил шефа в гостиной разговаривать с дочерью, а сам пошел наверх по лестнице. Он мурлыкал себе под нос старую мелодию «Weavers», надеясь, что Гамаш не видит, как он сжимает в руке плюшевого льва.

* * *

Когда на следующее утро месье Беливо прибыл открывать свой гастроном, его уже ждали. Со скамьи на веранде поднялся агент Морен и представился пожилому бакалейщику.

– Чем могу вам помочь? – спросил месье Беливо, открывая дверь.

В Трех Соснах у людей редко возникала такая насущная потребность в его продуктах, что они приходили еще до открытия магазина. Правда, этот молодой человек не был местным.

– У вас нет парафина?

На строгом лице месье Беливо появилась улыбка.

– У меня есть все.

Пол Морен никогда прежде не был в этом магазине и потому, войдя, огляделся. На полках темного дерева аккуратно стояли жестяные банки. Пакеты с собачьей едой и птичьим кормом расположились у прилавка. Наверху полок лежали старые коробки с настольными играми. Шахматы, лила,[48]48
  Лила – древняя индийская настольная игра.


[Закрыть] монополия. Ровными рядами стояли раскраски и головоломки. У одной стены находились стеллажи с бакалейными товарами, у другой – краски, ботинки, кормушки для птиц.

– Вон там, у стеклянных банок. Вы собираетесь делать маринад? – захихикал месье Беливо.

– И много вы продаете? – спросил Морен.

– В это время года? Достаточно, чтобы держать его на складе.

– А это? – Морен взял в руки жестянку. – Много таких продаете?

– Не очень. Но большинство за такими покупками ездят в «Канадиан тайр» в Кауансвилле. И в магазины стройтоваров ездят. Но какое-то количество я держу на всякий случай.

– А когда вы в последний раз это продавали? – спросил молодой агент, расплачиваясь с хозяином.

Он не ждал ответа, но чувствовал, что спросить должен.

– В июле.

– Правда? – Морен подозревал, что ему следует поработать над своим лицом следователя. – Как же это вы запомнили?

– Это моя работа. Нужно знать привычки людей. А когда покупают что-то необычное, вроде этого, – он поднял жестяную банку, прежде чем положить ее в бумажный пакет, – я беру на заметку. Вообще-то, покупают это двое. Типичная ситуация на рынке.

Агент Поль Морен вышел из магазина месье Беливо с покупками и целым набором неожиданной информации.

* * *

Агент Изабель Лакост начала день с более простого разговора. Она нажала кнопку, двери лифта закрылись и подняли ее на самый верх башни банка «Лорентьенн» в Монреале. В ожидании она поглядывала с одной стороны на гавань, а с другой – на гору Мон-Руаяль с ее огромным крестом. В центре города сгрудились великолепные стеклянные здания, отражающие солнце, отражающие устремления и достижения этого великолепного французского города.

Изабель Лакост всегда удивлялась той гордости, которую она испытывала, глядя на центр Монреаля. Архитекторы сумели сделать его как впечатляющим, так и очаровательным. Монреальцы никогда не забывали о своем прошлом. Квебекцы в той или иной мере были такими же.

– Je vous en prie,[49]49
  Прошу (фр.).


[Закрыть] – улыбнулась секретарша и показала на открытую дверь.

– Merci.

Агент Лакост прошла в великолепный кабинет, где у стола стоял стройный, атлетического сложения мужчина средних лет. Он шагнул вперед, протянул руку и представился: Ив Шарпантье.

– У меня есть кое-какая информация по вашему запросу, – сказал он на хорошем французском.

Лакост было приятно, когда она могла говорить с топ-менеджерами на ее родном языке. Ее поколение могло это делать. Но она слышала разговоры своих родителей и бабушек-дедушек и достаточно знала недавнюю историю, чтобы понимать, что тридцатью годами ранее она в такой ситуации говорила бы с одноязычным англосаксом. Английский она знала как свой родной, но дело было не в этом.

Она приняла предложенный ей кофе.

– Этот вопрос весьма деликатный, – сказал месье Шарпантье, когда его секретарь вышла и дверь закрылась. – Я не хочу, чтобы вы думали, будто Оливье Брюле – преступник. И у нас никогда не возникало сомнений в его честности.

– Но?..

– Он вполне устраивал нас в течение нескольких первых лет его работы. Боюсь, что прибыли для нас – главное, а он обеспечивал неплохие прибыли. Он был подвижный. Он нравился людям. В особенности клиентам. Многие люди в этой области большие болтуны, но Оливье был человеком искренним. Тихим, уважительным. Работать с ним было одно удовольствие.

– Но?.. – повторила Лакост с легкой улыбкой, которая, как ей хотелось думать, смягчала ее настойчивость.

Месье Шарпантье улыбнулся в ответ:

– Пропала часть денег компании. Два миллиона. – Он смотрел на нее в ожидании реакции, но она только слушала. – Было предпринято очень тщательное расследование. А тем временем деньги продолжали исчезать. В конечном счете мы пришли к выводу, что расхитителями могут быть двое. Один из них – Оливье. Я в это не поверил. Но после двух собеседований он сам в этом признался.

– А не прикрывал ли он другого человека?

– Вряд ли. Откровенно говоря, другой подозреваемый сотрудник, хотя и неглупый, был недостаточно умен, чтобы сделать это.

– Ну, для воровства-то как раз много ума не требуется. Я бы сказала, что воровством занимаются глупые люди.

Месье Шарпантье рассмеялся:

– Я с вами согласен. Но я неточно выразился. Эти деньги исчезли со счета компании – они не были украдены. Оливье показал нам, что сделал. Мы проследили его операции. Похоже, он вел наблюдение за какой-то финансовой деятельностью в Малайзии, увидел то, что показалось ему фантастической возможностью для инвестирования, и пришел с этой идеей к своему боссу, но тот не принял его предложение. И тогда Оливье провернул эту операцию по собственной инициативе, без разрешения. Все прошло по официальным каналам. Он все задокументировал, намереваясь вернуть деньги назад с прибылью. И он был прав. Эти три миллиона долларов превратились в двадцать.

Теперь Лакост прореагировала – не словесно, но выражение ее лица вызвало кивок Шарпантье.

– Именно. У парня было чутье на деньги. Где он сейчас?

– Вы его уволили? – спросила Лакост, игнорируя вопрос.

– Он сам ушел. Мы пытались понять, что нам с ним делать. Начальство никак не могло прийти к единому мнению. Его босс рвал и метал и хотел подвесить его вниз головой с крыши башни. Мы объяснили, что такими вещами не занимаемся. С некоторых пор.

Лакост рассмеялась:

– Кто-то из ваших людей хотел оставить его в банке?

– Он был прекрасным работником.

– То есть умел зарабатывать деньги. Вы убеждены, что он собирался их вернуть?

– Вы нащупали самую болезненную точку. Половина из нас ему верила, другая половина – нет. В конце концов Оливье уволился, поняв, что утратил наше доверие. Когда теряешь доверие, ну сами понимаете…

Так, подумала агент Лакост. Так-так.

А теперь Оливье жил в Трех Соснах. Но, как и все переезжающие, он забрал с собой себя.

Так-так.

* * *

Трое полицейских Квебекской полиции собрались у стола в оперативном штабе.

– Что мы имеем? – спросил Бовуар, снова стоя перед листом бумаги на стене.

Вместо ответов на вопросы, записанные им прежде, прибавились два новых вопроса:

Где он был убит?

Почему тело переместили?

Бовуар покачал головой. Похоже, следствие шло не в том направлении. Даже то немногое, что казалось вероятным в этом деле, например использование кочерги в качестве орудия преступления, на поверку обернулось пустышкой.

У них не было ничего.

– Вообще-то, мы уже знаем немало, – сказал Гамаш. – Нам известно, что этот человек не был убит в бистро.