Текст книги "Черный океан"

За яркой завесой лучистого света свешек показался силуэт широких свай, а также женская фигура. Приблизившись еще на несколько шагов, человек в рясе увидел в ней чернокожую коротко стриженую девушку. Еще через мгновение он рассмотрел рядом с ней веревочную лестницу. Девушка не представляла угрозы, она сама с любопытством, ожиданием и страхом на темном лице, с приоткрытым ртом с полными губками, с большими карими глазами и слегка вздернутым вверх курносым носиком, взирала на человека в рясе, уверенно шагавшего к ней. Он остановился и, прикрывая прожженную дыру от стрелы, которая недавно в него попала, произнес с легкой, искусственной ухмылкой в голосе:

– Что же вы поразводили здесь свешек? Не видно же ничего!

– What you say? – Спросила девушка, словно выглядывая из-за дрейфующей вверх свешки.

– О… понятно. – Отозвался человек в рясе. Он мало знал английский. – Can I go up? – С ярко выраженным акцентом произнес человек в рясе.

Вообще-то русский язык не является преобразовавшимся старославянским. Он пришел на Землю в 1209-ом году из Мекситты, только потом возымел широкое распространение в Промежуточном Пространстве наравне с английским.

– I think… Why not… – неуверенно промямлила девушка, – yes, you can.

– Thank you. – Поблагодарил пришелец в черной рясе, расшитой золотом, и дотронулся до веревочной лестницы, взглянув вверх.

Лестница тянулась ввысь, бесчувственно качаясь. Скорее всего, она вела в среднестатистический городок с храмом, он-то человеку в рясе и нужен был, но из-за свешек невозможно было что-либо разглядеть. Он стал неуклюже подниматься по качающейся лестнице. Вряд ли найдется хоть один человек, который будет делать это более-менее ловко.

Подъем был тяжел и неудобен. Веревочные сплетения лестницы то и дело норовили перекрутиться, а свешки разного размера, казалось, своими несильными ударами хотели сбить человека вниз. Но, наконец, его рука дотронулась до пыльного деревянного пола пристани, если можно было так назвать это, ориентируясь только по виду. Его уставшие босые ступни встали на пол.

Человек в рясе огляделся. Здесь было намного меньше этих надоедливых призрачных сфер. Здесь ими были набиты плафоны, которые стояли на старых гнилых деревянных оградах-балюстрадах жалкого вида, едва не прогибавшихся под их легким весом. Облокачиваться на такие балюстрады не стоило.

Несмотря на еще одно свойство Промежуточного Пространства: искажать звуки, в этом городке, обжитом людьми, звуки не подвергались искажению. Скорее всего, потому что это было место возле храма, кроме того, не было слышно ни малейшего проскальзывания призрачных звуков из смежных миров. Однако, иногда откуда-то доносились звуковые волны, отдаленно напоминавшие раскаты грома. Все равно это место не было типичным для Пространства, оно какое-то особенное. Обычно, внизу и подальше от городка с башней Сарой, звуки буквально бесчинствовали на бескрайних просторах Промежуточного Пространства. Это были крики, смех, гудение автомобилей и другие звуки и шумы, наполненные высокой долей эмоциональности: гнева, страха, радости, благоговения, изменившимися почти до неузнаваемости, обросшие эхом и исказившиеся. А у башен их, как ни странно, не было. Может быть, причиной тому была и житейская атмосфера и звуки из смежных миров облетали этот городишко стороной.

Отсюда, где стоял человек в рясе, этот городок выглядел весьма скупо: гнилые деревянные конструкции, также деревянные домишки и попросту лачужки. Лишь вдалеке, за грядой деревянных домиков, стояла каменная башня.

– Сара! – Восхищенно произнес человек в рясе. С его клыков в раскрытом рте свесились маленькие капельки слюны. Они упали на пересохшую губу и, скатившись по ней в уголок рта, капнули на пыльные деревянные настилы, между которыми просматривался рой дрейфующих свешек и освещенная ими светло-серая поверхность эфирной материи.

Да, трудно быть таким, как этот человек. Трудно быть вампиром.

Ему нужно на Землю. Осталось преодолеть небольшое расстояние до башни Сары. Однако, как он попадет на Землю? Убив служителя храма? Хотя, возможно они переправят его туда… Нужно только приставить к горлу одного из них раскаленный докрасна меч, что висит сейчас в холодном виде в ножнах, за подолом черной вычурной, хотя и рваной старой, рясы.

Он быстро шагал по одной из улиц этого городка и некоторые бревна, установленные сюда лет пять-десять назад, сухо поскрипывали у него под ногами.

На него смотрели люди. Из них были дети, замершие в дверных проемах деревянных домишек; старожилы, томным стариковским взглядом провожавшие странноватого пришельца с Мекситты; женщины, мешающие что-то в затертых медных сосудах. И все они не могли рассмотреть лица незнакомца, потому что оно было скрыто широким, с блестящим золотистыми вставками, капюшоном.

Незнакомец не выглядел враждебно, он просто шагал по направлению к высокой башне, находящейся в центре города и в конце этой улицы. Его руки были спрятаны в широкие рукава, также расшитые золотом.

«Жалкие людишки, – думал он, – живут своей никчемной жизнью, наполненной переживаниями о прогнивших перегородках, что у них вместо стен, подломленной ножке стола или стула, мечтающие выбраться из Промежуточного Пространства, повидать настоящие миры. Но нет, и свои выгнивающие или от старости рассыхающиеся дома они не бросят. Какими бы они не были: хоть с дырявым полом или без крыши». Хотя, замечу, что крыши здесь и не нужны, в Промежуточном Пространстве нет осадков. Есть только сырость там, где живут люди. От нее, собственно, и выгнивает древесина.

«Да и другого освещения они, наверняка, не знают», – человек в рясе мельком взглянул на потрескавшийся стеклянный плафон, набитый битком белыми шарами-светильниками, висевший на тоненькой веревочке над клумбами, где росли небольшие продолговатые бледно-зеленые пупырчатые овощи – огурцы. Это были грядки со старой суховатой почвой. А что насчет воды, так ее приходится доставлять в Промежуточное Пространство, в числе других важных товаров.

Зачем вообще здесь живут эти люди? Ну, по меньшей мере с одной категорией, все ясно: зэки, сосланные сюда, преимущественно с Мекситты, да и то, они проживают в специальных блоках в Промежуточном Пространстве – в тюрьмах, а эти… Эти люди, может быть, отчаявшиеся, не желающие жить в другом мире; другие – нищие, не в состоянии оплатить выход в мир; да и вообще, это только предположение…

Человек в рясе наконец дотронулся до пыльных темных камней Сары. На первый взгляд – ничего особо примечательного. Обычная башня, похожая на дозорную каланчу. Он встал у высокой узкой закрытой двери, осушив маленькую красную фляжку с остатками вина, которую держал в набедренном чехле, вставил сосуд обратно в чехол и постучался навесным молоточком в дверь четыре раза.

Дверь с едва слышным скрипом открылась. На пороге стоял сухопарый старик в серой столетней тонкой мантии, с красными металлическими браслетами на запястьях.

– A… What do you wanna? – Спросил он, не здороваясь сухим от дряблости голосом.

– Привет, я бы хотел на Землю… – Произнес человек в рясе своим низким голосом. Он говорил по-русски, потому что знал, что старик также сможет ему ответить. Скорее всего, сегодня в храме башни никого больше, кроме старика не было. Так что, человеку повезло.

– I not understood… What? What you wanna? – Не успел он договорить это, как человек в рясе схватил его за хлипкие вороты мантии.

– Не придуривайся, старикан, я знаю, что ты меня понял! – Через зубы тихо процедил человек в рясе.

– Э… – Растерялся старик, глядя ему то в один глаз, то в другой едва сосредоточенным взглядом, и быстро брякнул, – на Землю нельзя… Сейчас нельзя… – На лице у человека в рясе отразилось смятение.

– Тогда я войду и подожду. – Он толкнул старца обратно в дверной проем и, зашедши, захлопнул дверь, молоточек на двери по инерции тихонько стукнул. Людям на улице, заинтересованным странным человеком в черной рясе и его налетом на старика-смотрителя оставалось лишь вернуться к своим ежедневным делам.

Глава 4

Тело Глеба теперь, спустя часа два, просто брело по этой пустыне Промежуточного Пространства. Дыхание сбивалось, и Глеба снова стала одолевать истерия негодования. Ком подкатился к горлу, начиная давить на него изнутри. Наконец, он в порыве тщетной ярости, размахнувшись, кинул чемодан вниз. Тот с гулом и резким эхом ударился о бело-розовую землю, неуклюже подскочил и упал. На лбу у Глеба появились морщины страдания и безнадеги. Он пал на колени и схватился за голову, затем, закрыв глаза, лег на бок.

«Это – кара… Да, это кара! Возмездие, наказание… За что? За что-то… – Размышлял Глеб, – Если здесь действительно есть поселения, то они далеко друг от друга. Если Промежуточное Пространство – это междумирье, то и размеры у него идентичные… Тогда я пропал навсегда! Моя смерть от истощения, наверняка, далеко не первая для равнодушных пустынь Промежуточного Пространства. Мои останки найдут здесь, спустя лет двадцать, какие-нибудь заблудшие, такие же, как я… А бедняжка Ева? С ней, наверняка, произойдет то же самое. Моя милая… Любимая Ева…»

– Любимая Ева… – Произнес Глеб вслух. По его лбу тек пот, все тело изнывало от нервного напряжения и усталости. Тяжесть давила на него сверху, словно пресс. Глеб не в силах был что-либо делать. Сколько еще остается Глебу лежать здесь. Здесь? Вообще где он? И почему это теперь стало едва слышно это странное эхо? Этот вопрос невольно вынудил Глеба открыть глаза. И то, что он увидел, заставило его подняться, превозмогая переутомление. В его глазах зажглась искра предвидимого спасения. Это было нечто такое, чего Глеб никогда не видел. Поодаль от места, где в растерянности стоял Глеб, раскинулось огромное поселение на сваях. Сквозь завесу из светящихся шаров можно было видеть немногое, но и этого было достаточно, чтобы Глеб, в оторопелости и не отводя взгляда от феерии из белого света от свешек города, поднял с земли чемодан и поспешил добраться до этого поселения.

– Спасение? – Недоверчиво спросил сам себя Глеб. Теперь его голос не обрастал тем слоем из эха, что преследовал его в пустынной местности Промежуточного Пространства.

Спасение же было впереди или же наоборот, гибель, Глеб не знал. Но выбора у него не было. Оставалось только идти туда и вести себя, по возможности, осторожнее, – Что же дальше? – Почти прошептал он. Голосовые связки словно были сорваны. – Что с миром? Что? – Остатки недавно прекратившейся истерии давали о себе знать.

Поймав себя на мысли, что разговаривает с собой, Глеб продолжил шествие к поселению, огни которого были все манящее и все пугающее одновременно. Идя по розовому эфиру, Глеб думал. Он думал о том, во что так быстро превратилась его спокойная жизнь, его мечты и планы на будущее. В это? В то, что его сейчас окружает? Где всё и куда делся тот самый мир? Тот, в котором он жил… Его пальцы неловко прикоснулись к прогнившей веревочной лестнице, затем обхватили ее всей пятерней. Держа в левой руке чемодан, он забирался туда, наверх. Лестница качалась, желая сбросить Глеба на эфирную почву. Глеб преодолевал эти беспорядочные и бесчувственные колебания, напрягаясь, тихо кряхтя и судорожно выдыхая. Добравшись почти до самого верха, где пол был представлен старыми пыльными досками, он неуклюже бросил на них свой чемодан, а затем, не без усилий, забрался и сам. Глеб встал в полный рост и огляделся: зрелище было ни с чем несравнимое, странное, непривычное и даже страшное. Это был город. Город на сваях. Небольшие лачуги, состряпанные из чего попало, образовывали своими рядами кривые улочки, если их, конечно, можно было так назвать. На стародавних деревянных серых столбах висели грязные плафоны, набитые светящимися шарами. Город являл собой грязнейшие трущобы. Здесь были люди: и взрослые, и дети, одетые кто в лохмотья, кто в старую одежду из каких-то высохших травяных колечек. Их было немного: в поле зрения Глеба были около десятка людей, ближе или дальше. Все они чем-то занимались. Одни поливали мутной водой овощи, растущие на маленьких грядках-клумбах, другие просто лежали на прутяных лежанках, два мальчика играли в догонялки, крича и гулко стуча босыми пятками по деревянному полу.

Кисло-соленый неприятный запах сильно ударил в нос Глебу. И это был запах людей. Немытых тел. Да и чем им тут мыться?..

Как они воспримут Глеба? Скорее всего все они были раньше такими же, как и он, а теперь…

Человек в черной рясе не стал вспарывать старому ключнику Земли живот. Он знал, что старик не будет делать попыток сопротивления. Человек в рясе просто игнорировал его. Старец стоял в стороне, глядя на то, как вампир готовится перейти на Землю, ложась на пол и стабилизируя дыхание.

В боку пульсировала прожженная рана, от этого по всему телу то и дело пробегала мелкая дрожь, которая выводила его из состояния сосредоточенности. Во рту было сухо, сосало под ложечкой. Несмотря на все это человек в рясе все же заставил свое тело медленно расставаться с разумом, затем он потерял зрение и слух, а кожа все еще еле-еле ощущала сухой нагретый магнитным полем воздух, но затем и ощущения пропали. Человек в рясе потерял наконец сознание. Чернота и пустота, заполонившие тело, постепенно сменились ощущением сырости воздуха. Крупные плотные капли дождя западали на лицо и глухо забили по рясе. Пальцы человека вцепились в мокрый песок, разрыхляя его и разделяя на комки. В свежем и прохладном воздухе пахло мокрой покошенной травой. Глаза открылись и человек в черной рясе, озираясь по сторонам и пытаясь узнать местность, встал. Вокруг было колосковое поле. Человек стоял на размытой песчаной тропинке, по ее кромкам текли струи мутной воды. По гнетущему тусклому небу прокатились раскаты грома. Кое-где вдалеке, над рощей, промелькнула серебряная молния.

– Ну, да… И где я? – недоверчиво спросил себя человек в рясе, – типичный пейзаж…

Недолго поразмышляв о том, в какую сторону ему идти и покрутившись на месте, человек решил направиться к рощице. Он знал, что где-то здесь должен быть небольшой город и, скорее всего, он был за рощей.

…Дождь смывал со спины мелкие мазки и комки мокрого песка. Ряса стала тяжела от воды; человек все шел, а дождь все лил…

Человек в мокрой черной рясе оказался прав: обойдя небольшую рощицу, он увидел серый город.

Глеб неуверенно подошел к лысеющему человеку, который зачищал медный кубок.

– Извините, – начал было Глеб, не имея ни малейшего понятия о чем спросить.

– What? – Переспросил человек, приостановив зачистку.

Вот чего Глеб не предусмотрел. Мало того, что он плохо говорил по-английски, так еще и не знал, что спросить.

Excuse me… Do somebody speaks Russian? – Проговорил Глеб.

Человек задумался, облокотившись на старый самодельный деревянный стол.

– Yeah… – Наконец сказал он и со стоном встал, показывая рукой куда-то вдаль улицы.

Глеб пригляделся и увидел старуху в черном, которая сидела в кресле-качалке у покосившейся лачужки, держа в руках плафон со свешками. Неуверенно кивнув человеку, Глеб направился к старушке. На вид ей было наверное уже лет сто, поджарая, в черном платье, в черном платке, из-под которого торчало несколько убеленных сединой волос, она была похожа на Саму Смерть. Глаза у нее были впалые, и при тусклом свете свешек казалось, что их вовсе не было, а были две дыры, зияющие из-под морщин. Густые седые брови лишь усиливали это ощущение. Вид старухи смутил Глеба, но он все же подошел к ней.

– Можно присесть? – Спросил Глеб, указывая на деревянную скамью.

Старуха посмотрела на него своими дырами. Глебу и без того было плохо: пот струился по лбу, по спине и подмышками, он сам то и дело вздрагивал, ноздри забивались от палитры зловоний и пыли, так еще и этот страшный взгляд, которого Глеб никогда в жизни не видел.

– Садись. – Коротко и на удивление четко брякнула старуха. Она отвела от Глеба взгляд и продолжила смотреть куда-то ввысь, в черную пустоту, где парили две заблудшие светящиеся сферы.

Глеб присел на скамью, положив рядом чемодан, и в который раз попытался успокоиться, настраивая себя на мысль, что так и надо, что все это в порядке вещей, все нормально.

– Новенький? – Произнесла старуха.

– Да… Смотря с какой стороны посмотреть. Меня, вроде бы, должны были встретить. Хенон! – Вспомнил Глеб, – Хенон должен был меня встретить. Вы знаете его?

– Нет, не знаю. Всех нас должны были встретить… – точно с иронией сказала она.

– Я не понимаю… – Глеб начал понимать, что его дерзко провели, закинув сюда… Но зачем?

– Вот я, к примеру, была еще девочкой, когда сюда попала. Долго не могла устроиться, падала камнем… Но потом опеку надо мной взял один хороший человек, он вырастил меня, он все время говорил, что когда-нибудь мы выберемся отсюда, он верил, строил планы, но… он давно умер, а после него осталась эта разваленная хибарка.

Глеб взглянул на маленький бревенчатый домик, у которого не хватало нескольких бревен, а некоторые были сломаны и торчали изломом наружу.

– Меня тоже скоро не станет. – Старуха, не шевелясь, грузно вздохнула с глубоким гортанным стоном, а хибарка развалится, – скорей бы уйти на тот свет, чтобы никому не мешать. Говорят, там вечный покой… А ты как думаешь? – Она снова посмотрела на Глеба угнетающим взглядом, как если бы на него смотрели дыры, ведущие в другой мир, в мир ее мечты – Земли.

– Я… – замешкался Глеб. Он сейчас если и мог размышлять на такие темы, то только умирая. Сейчас его волновало: «что делать дальше!?», – Я думаю… да… там покой, да только не хочу я туда пока, рано мне еще, я считаю.

– А вот я уже дряхлая и недееспособная. Куда мне жить? – Старуха снова отвернулась от Глеба, отчего ему стало немного легче. – Мне уж пятьдесят два года, уже пора.

Пятьдесят два года! Глеб был немало удивлен. Вот, значит, какая здесь норма жизни! Вот, значит, что Промежуточное Пространство делает с человеком: за пятьдесят лет – как за сто.

– Откуда вы? – Поинтересовался Глеб.

– Я из Уфы. – Старуха (все же назвать ее женщиной было бы неверно) усмехнулась сухим жалким смехом, от которого хотелось лишь плакать, – я даже помню откуда я… Я люблю Землю. Я мечтала вернуться туда. Но это невозможно.

– Почему, а ключники?

– А что ключники? Здесь есть башня, но старый черт не пускает на Землю просто так. Я бы и сама могла, я уже тренировалась терять сознание… Не знаю, как насчет разогрева воздуха, но мне кажется, я смогла бы и это… Раньше. Теперь сил уже не хватит. Растратила все. Эти заботы так выматывают! Не хочу больше жить. Спроси любого – никто не хочет жить. Но живет! А почему? А потому что надеются попасть на Землю или… как ее там… Мекситту. А я им говорю: нечего надеяться, платить-то вам нечем.

– А силой взять верх люди пробовали? – Спросил зачем-то Глеб.

– Нет. – Ответила старуха и замолкла. После короткой паузы Глеб спросил. – Почему?

– Не знаю. – Брякнула она. Было заметно, что говорить об этом ей не хочется. Она дотронулась до пола ступней и, оттолкнувшись, привела в действие кресло-качалку.

Старуха качалась. Молчала. А Глеб думал. Он думал о том, что ему делать. Ничего. Нечего делать. Все пассивны и Глеб стал пассивным. Но мука нежелания становиться таким, как они все, терзала его душу. Все это несправедливо! Несправедливо!.. Хотя куда теперь справедливость? Ее не осталось ни в зловонии этого ничтожного городишки на сваях, ни в розовой эфирной почве, ни в этих прескверных светящихся шарах, освещающих этот мир, который существует явно не для того, чтобы здесь жить… Зачем? Зачем все это? Что ждет Глеба и Еву.

Глаза Глеба задрожали. Тут же к горлу подкатил кровавый ком глухой обиды. На лице выступил пот нарождающейся истерии. Безысходность… К чему все?

И Глеб вспомнил, чтО как-то раз Ева ему сказала, когда у нее был очередной кризис: ей тогда написал отец, который бросил ее еще до рождения. Она сказала спокойно-обреченно:

– Как я ничтожна в этом огромном мире. Мы все ничтожны. Как блохи на теле слона.

Глеб задумался.

– Только какого именно слона? И есть ли другой слон?

– Люди – это блохи …прыгаем туда-сюда… ничтожества. – Уныло растянула она.

А он ей тогда ответил:

– Да… а деревья – это волосы.

Она засмеялась.

– Знаешь, забей ты на это… – Подхватил он, ловя момент, – блохи – это блохи, а люди – это люди. Это похоже, но все же разное.

Тогда они справили восемь месяцев, с тех пор, как они вместе.

– Ева… – Беззвучно пошевелил губами Глеб. Он оперся на руки, давя на скользкое, измученное гримасами отчаяния и боли, лицо. Истерия снова начала щекотать Глеба своим отравленным лезвием. Какой теперь смысл страданий? Зачем теперь убиваться, когда все потеряло свое прежнее, казалось бы, обычное значение как нечто насущное. К чему теперь все?

– К чему все? – Также тихо сказал Глеб сдавленным, от обиды, голосом. Старуха, кажется, услышала.

– К чему все? – переспросила она, вновь посмотрев на Глеба, для которого теперь и черные глаза-дыры не имели никакого значения. – Я скажу тебе к чему. К тому, что ты просто присоединишься к нам. Построишь лачугу…

Эти слова только еще больше ввели в отчаяние Глеба. Зачем? Зачем строить что-то новое, если старого не вернуть. Всегда Глеб жил ради кого-то, а теперь за кого жить? За что жить? Зачем? Если можно просто упасть… и затухнуть. Вспомнив все, что он ценил в той жизни, Глеб лишь выдавил вялую улыбку отчаяния.

– Ты не один такой. Все сначала были такие. – Продолжала старуха. – Сначала убиваются, потом мало-помалу растут, строят, живут. Вот недавно видела девушку, тоже новенькая – ходила такая вся потерянная, в слезах…

– Девушка? – Оживился Глеб. – Девушка? Когда видели?

Тонкая нить надежды промелькнула перед ним и он ухватился за нее. Его тело снова вздрогнуло, словно за шиворот ему попал ледяной ком снега. Такой освежающий и морозящий.

– Да, девушка. Проходила тут часом раньше. Вы часом не знакомы? Она пошла куда-то в центр, точно не знаю куда.

Глеб резко встал. От этого у него даже чуть не отнялись ноги. Он пошатнулся.

– Где она? – Утершись рукавом спросил он.

– Я не знаю, там, в центре, наверное. – Старуха кивнула на уходящую вдаль грязную улицу.

Глеб постепенно притерпелся к грязи и смраду, что были повсюду: на деревянном полу, сквозь щели которого можно было разглядеть эфирную землю, освещенную роем свешек, бесцельно парящих над землей под городом из свай, на домах слоем пыли, на сухих грядках с овощами. Смрад, так безжалостно режущий глаза, главным образом исходил от этих людей, которые превратились в тени из-за своих ежедневных хозяйственных проблем.

Глеб вытер глаза, словно на них были слезы, всхлипнул. Он бежал. Повернув на другую точно такую же улицу, он прибавил ходу и увидел каменную башню, что гигантом возвышалась над крышами маленьких лачуг. Сейчас его не беспокоило ни то, что чемодан остался на скамье старухи, ни вгрызающиеся в мозг зубы усталости, ни любая другая мелочь. Все казалось мелочью по сравнению с тонкой нитью надежды, которую Глеб ухватил мертвой хваткой. Он внимательно оглядывал каждый пыльный угол улицы, по которой несся. Мимо него мелькнули дети, играющие в салки, два старца, сидящие за потрескавшейся шахматной доской, несколько мужчин, чинящих лачуги, выносящих мусор в ведрах, трое женщин, одна из них с ребенком. Почти все эти люди были грязны и от них тяжело пахло высохшим и застоявшимся потом. Одеты они были в одежды, которые являли собой перешитые мешковины, лишь немногие люди были в земных одеждах, еще немногие были в длинных плотных халатах и мантиях. Одни люди смотрели на Глеба кто с неким сожалением в глазах, другие с непонятным высокомерием, третьи попросту не замечали и занимались своими делами. Беглый взгляд его судорожно искал. Искал хоть лоскут одежды Евы, любую деталь, указывающую на нее. Но он ничего не находил. Старуха сказала же: где-то здесь. Значит она должна быть где-то здесь.

Но ничего, указывающего на нее не было. Ничего. Глеб остановился на перекрестке трех неровных и одинаковых улиц. Одна из них упиралась в ту самую башню из неотесанных камней, в конце другой виднелась деревянная балюстрада, означавшая край города, третья шла дальше других и поворачивала направо, откуда и прибежал Глеб. Башня или балюстрада? Вообще, что это за башня? Зачем она? Может это и есть башня ключника, о которых рассказывал Александр Петрович? Несмотря на этот веский аргумент, хоть и теоретический, Глеб почему-то подбежал к балюстраде.

Оценив быстрым взором все тот же пустынный вид Промежуточного Пространства с балюстрады, он снова огляделся вокруг. Вдоль этих шатких скрипучих деревянных перил тянулись, как вдоль набережной, дома. Глеб хмуро посмотрел вниз: свешки освещали эфирную землю, отбрасывая призрачные и несуразные тени от свай на нее. Глеб был в замешательстве. Теперь он мог более трезво оценить свой поступок: он побежал сломя голову, как только услышал, что какая-то девушка, которая здесь недавно прошла куда-то в центр. Но с чего Глеб взял, что эта девушка и есть его Ева? Он ведь не знает сколько людей попадают ежедневно в Промежуточное Пространство. Какого черта Глеб обо всем этом думает! Надо искать Еву! Если она где-то здесь, то Глеб обязан ее найти.

Несмотря на то, что в голову лезет какая-то необоснованная логика, Глеб уже не боялся сойти с ума… По крайней мере, в этом мире. Да, нервы шалят… Да, истерия приходит все чаще и чаще… Да, тело дрожит не только от физической усталости, но и от нервных перегрузок. Однако особого помутнения сознания Глеб не отмечал и это, хоть самую малость, успокаивает. Хотя, может, просто он того не замечает…

– В голове – бред… – Зачем-то шепнул себе Глеб. Надо было вновь приняться искать ее. Иначе жестокое ничто поглотит сознание Глеба.

Изрядно уставшие босые ступни месили песок и липкую цельную грязь. Они ныли и замерзали. Усталость от недосыпов, а также попросту физическая усталость сказывались. У человека в черной рясе начали заплетаться ноги. Мышцы, казалось, напрягались все тяжелее, все тяжелее и тяжелее было идти по этой размытой дороге. Дождь смыл песок со спины. Теперь ряса была мокра и тяжела. В боку жутко резало, тяжелый магнитный меч, за подолом рясы, сильно бил по ноге, а придерживать его, как раньше, человек в рясе устал. Но от всего этого тяжкого состояния человек получал даже некоторое моральное удовольствие: он казался себе сильнее с каждой секундой, с каждым шагом в липкую грязь, потому что боролся сам с собой… И побеждал… Дождь этот был хоть и сильный, но теплый и, что самое главное, не был отравлен кислотами. Грязь, скользящая меж пальцев на ногах, постепенно сменилась мокрой твердой травой: человек зашел в колоски, которые приятно щекотали руки и лицо. Кое-где эта трава была колючей и колола даже закаленные пятки человека в рясе, но все же в траве идти было легче, чем по размытой холодной грязи.

Пройдя так еще минут десять, человек задумался: как он в таком виде появится в городе. Лишь немного погодя, он увидел детей, резвящихся под ливнем. Но их одежда явно бы не подошла человеку в черной рясе. Тогда человек вспомнил, что на Земле есть священнослужители – священники, на которых он, хоть и отдаленно, но все же похож.

Странное смешанное чувство возникло у Глеба: девушка со слегка растрепанными волосами, с длинными потеками туши на щеках, с широкой, но жалостливой, улыбкой, вяло шла к нему. Он стоял все там же, у пыльного деревянного парапета. В воздухе повеяло смутной радостью встречи. В груди Глеба защемило.

– Ева… – С удивлением в голосе произнес он. Возможно, он и сам не заметил того, что его голос дрожал. Но девушка не ответила. Беззвучная поступь бессилия делала девушку еще более жалкой, чем она тогда казалась. Она молча подошла к нему. Потеки черной размытой туши ползли по щекам и до самой шеи. Глеб был настолько ошеломлен, что сразу даже не смог выразить всей своей искренней радости, что моментально закралась ему в душу. Дрожащие тонкие руки неторопливо обхватили его. Ева дрогнула и зарыдала от счастья. Холодный свежий всхлип режущей гранью разбил напряжение, что запотевшим стеклом встало между ними. Глеб в ответ обнял девушку и поцеловал во влажную от слез щеку.

– Что ты… уймись, я здесь. Все позади. – Пытался успокоить ее Глеб, – Все еще будет.

Сам Глеб не был в этом уверен, напротив, он даже был убежден в обратном: что нет никакого Хенона, что если он и есть, то вряд ли они с Евой найдут его. Глеб был сокрушен не меньше Евы, но, само собой, не стоило показывать это ей. Одно радовало Глеба и почти делало его счастливым, отодвигая на дальний план поиски Хенона: то, что девушка, которую он потерял, сейчас была с ним, была частью его. Огромный душевный провал Глеба восполнен, как эгоистично бы это не звучало. Глеба обнимала Ева: живая, целая и напуганная до нервного срыва.

– Глеб, я так рада, что ты нашелся, – не отпуская его выдавила она сквозь слезы.

– А я рад, что ты… Знаешь, я так убивался. Думал, что уже никогда тебя не найду, – без преувеличений добавил Глеб, – но главное, что ты здесь.

Она всхлипнула, отстранилась, все еще не выпуская его из объятий, посмотрев блестящими глазами в глаза Глеба. Она едва понятно произнесла: «Больше не бросай меня так…»

– Не брошу. – Умиляясь, дал слово Глеб и непринужденно стер слезы и размытую тушь с лица Евы руками. – Найдем мы этого… Хенона, и все будет в порядке.

Общее настроение стресса резко сменилось банальной грустью. Прошло несколько секунд бездействия и общения на эмоциональном безмолвном уровне прежде чем Глеб и Ева двинулись по направлению к той старухе, у которой Глеб оставил чемодан. Ева и не спрашивала куда они так неторопливо идут: это все равно не имело смысла. Так они шли обратно, по пути встречая тех же пустых людей, никому не нужных кроме самих себя. Глеб поймал себя на мысли, что уже постепенно начал привыкать к этим людям и даже стал в чем-то их понимать: одним словом, они изгои, какими в данном случае являлись две души – Глеба и Евы. И между ними словно образовался свой мир двух потрепанных умов.

Глеб молча взял чемодан с ветхой лавки, что стояла у лачуги старухи, обернулся и они с Евой побрели к центру городка, к башне, в надежде что там смогут найти информацию о том, где и кто такой этот Хенон. Хорошая идея, без сомнений, ключники должны знать Хенона, если он существует…

На неотесанных пыльных камнях этой башни высотой в три этажа, возле тяжелой темной двери, была прибита маленькая медная табличка.

Глеб с Евой переглянулись, решаясь постучать навесным молоточком в дверь. Ева, не медля, постучалась первая. Как будто ничего не произошло. Глеб небрежно положил чемодан на пол, постучал снова, на этот раз кулаком, хоть и несильно. Ничего не происходило. Только двое усталых людей с Земли стояли перед дверью в новую неизвестность. А вокруг занимались своими делами убогие жители Промежуточного Пространства, да тихо кружили призрачные светящиеся сферы над грузным проржавленным шпилем башни Сары. На шпиле была не менее ржавая табличка, на которой вычурным изящным почерком было выбито слово.