Текст книги "Черный океан"

– Ева, смотри, вот же он, Хенон. – Глеб вскинул руку, указывая на шпиль.

Ева вгляделась и, нелегко вздохнув, изрекла.

– Ну и что это? Теперь я совсем ничего не понимаю, Глеб.

– Знаешь, что я думаю? – Он обнял ее за плечи, заглянув ей в глаза.

– М… – Вопросительно хмыкнула Ева в ответ.

– Мне жаль тебя, зря я взял тебя с собой.

– Назад дороги нет, да и к тому же, я же согласилась. Я давно хотела ввести в свою жизнь немного эмоций. Не то, чтобы я хотела приключений с риском для жизни, я не такая. Просто мне на Земле жилось так, словно я играла. Играла в театре. Сегодня я впервые была искренна в первую очередь самой себе. А то, знаешь, это уже слишком, когда переигрываешь.

Глеб не ожидал услышать такое от Евы. Что ж, может она и вправду играла, была неестественной? Скорее всего, это правда, раз это говорит сама Ева. Тогда сколько еще правды способно высвободить из людей Промежуточное Пространство?..

– Я тоже за этот короткий срок изменился: многое переосмыслил. Человек не может жить без изменений, иначе неуклонно наступает кризис. Чтобы дышать было свободнее, нужно меняться и менять все вокруг себя, нужна некая новизна… – Согласился Глеб. – И пока тебя не было, я очень переживал за тебя. Пока тебя не было я много думал: «Зачем все?». И тут появилась ты! И тогда я понял зачем жить дальше в этом злосчастном мире: ради крупицы счастья – ради тебя. Это счастливое совпадение, что мы нашли друг друга в этом городишке. Это нам просто так повезло.

Глеб не ждал, что Ева ответит ему чем-то подобным и столь же откровенным, по крайней мере ранее она бы просто многозначно промолчала, дав понять, что хоть ей и небезразличны его слова, но и ответить на них она не может. Однако она ответила.

– Изменения… Промежуточное Пространство… Главное, что мы вместе. Скажи, что бы было со мной, если бы ты просто так, не оповестив меня, покинул Землю?

– Я не знаю. Посвяти. – Голос у Глеба, как и у Евы теперь звучал как-то мягче. Словно со словами выпускалось больше воздуха, чем обычно. Больше души.

– Знаешь ты все… – Она обняла его.

Он не ответил ей. И вот, когда они были, словно одним целым, Ева увидела, что их объятия привлекла внимание нескольких маленьких детишек, одетых в лохмотья. Они сидели на полу у лачуги и переглядываясь, давились от смеха. Ева усмехнулась. На глазах у нее снова выступила соленая вода эмоций и осознания того, что не потеряла Глеба. Глеб же смотрел в другую сторону улицы. Но глаза его смотрели не на лачуги и не на людей, что виднелись где-то вдали, а на казавшуюся бесконечной чернь неба Промежуточного Пространства, которую рассекало множество хаотично двигающихся призрачных шаров. Невольно помыслив о бесконечности этого неба, он взглянул на шпиль, где виднелась надпись Henon и осознал, что вместе они словно позабыли о своей цели ради нескольких минут общения на духовном уровне, когда ни Ева, ни Глеб не ощущали обремененности и впали в какое-то состояние нежной, но хрупкой эйфории. «Знаешь ты все», – фантомом пролетели слова в голове Глеба и мысленный ответ на них, – «ничего я не знаю. Может, если бы я не взял тебя с собой, тебе было бы лучше, может хуже, чем сейчас…».

– Я тебя люблю. – Вырвалось у Глеба из уст. И вот сейчас, прикоснувшись к ее телу утомившимися от нервного напряжения руками, он чувствовал насколько она ему нужна. Словно в первый раз. Снова влюбился, а, может, почувствовал, насколько он ее любит. Поэтому он представлял, как плохо было бы ему, если бы он понял, что ее рядом больше не будет. Он бы просто медленно умирал, не в состоянии думать ни о чем другом, кроме нее. Как бы люди не извращали понятие «любовь», она всегда останется самой собой. Любовь, (понятие в словаре), это интимное и глубокое чувство, устремленность на другую личность, человеческую общность или идею. Половая любовь – это результат длительного исторического развития человеческой личности, стремление к физической близости. Понятия самого чувства любви не существует. По-настоящему познать, что это такое – любовь – значит самому в полной мере ее ощутить. Для каждого человека она своя. Кто-то полагает, что любовь – это и есть секс, химия гормонов; кто-то придерживается мысли, что платоническая любовь – это самое лучшее чувство, самый чистый вид любви, если ее, конечно, можно классифицировать; ну а для кого-то любовь – это ряд событий разной степени эмоциональности, пережитых за некоторый отрезок времени, то есть семейная жизнь. Глеб же питал к Еве смесь платонической и плотской любви. Безусловно, это не хорошо, не плохо. Это так, как есть. Я же сказал, – каждому свое.

– Я тебя тоже люблю, Глеб.

– Что ж, похоже, ты и вправду изменилась.

Промежуточное Пространство заставило изрядно понервничать и Еву, и Глеба. Но зато, оно помогло раскрыть души, высвободить их от накопившихся чувств и энергии, едкой щелочью плескавшейся у обоих внутри. Высвободить без агрессии, а наоборот, с пользой. Через нежность, жалость и любовь.

Неурядицы, пережитые вместе, сближают. Пусть даже если близкого человека рядом нет, он есть внутри той искоркой, тянущей на поступки, которые кажутся другим безумием. Потащить Еву в Промежуточное Пространство, не зная что оно из себя представляет – действительно выглядит как безумие. Но уже все. Поздно.

Прошлой жизни, которой они раньше жили, теперь не будет.

Глеб подергал тяжелую дверь. Она, похоже, была заперта. Хотелось еще побыть в этой приятной эйфории взаимной близости, но нужно было что-то делать. Что-то, что помогло бы найти Хенона. Одна лишь надпись Henon на табличке что-то говорила о нем. Но что?

Можно было, конечно, спросить у жителей Пространства, но Глеб почему-то поднял чемодан, отстегнул на нем застежки, достал компас и, закрыв чемодан, поставил его обратно на пол. Стрелка компаса сначала завертелась, но через миг резко встала, указывая северной стороной на башню.

– Что там такое? – Поинтересовалась Ева.

– Подожди. – Отмахнулся Глеб. Он обошел башню кругом и стрелка все время указывала на нее. – Здесь, похоже, электромагнитный полюс, что ли?

– Ну, этого следовало ожидать, это же башня ключника.

– Тогда почему не открывают? – Глеб сунул компас в узкий карман джинсов и опустился на пол, опершись на башню спиной, в раздумьях, что же делать.

«Компас указывает на башню, – думал Глеб, – табличка „Henon“ указывает на башню, башня находится в центре. Все указывает на башню, но есть одно „но“: она была закрыта. Тогда, может, пойти в противоположную сторону от стрелки компаса… Бред, как и все».

Заведя руки за спину, приближалась маленькая девочка. Платьице из мешковины, сшитое заботливыми руками матери, смотрелось на ней неказисто, но мило. К ее образу сейчас подошла бы маленькая панамка, если бы в Промежуточном Пространстве светило солнце, но панамки, разумеется, не было. С самым серьезным и задумчивым видом она подошла и встала между Глебом и Евой.

– Вы ищете кого-то? – Еле понятно произнесла она.

Ева молча смотрела.

– Да, ищем, Хенона. – Сказал Глеб, не обращая на нее особого внимания.

– Дяди Гоши сейчас в городе нету. – Ответила девочка.

– Дяди Гоши? Хенона? – Переспросила Ева. Глеб оживился.

– Да, дяди Гоши нет. Он сейчас у себя. – Девочка резким неловким движением обернулась на Еву.

– У себя? Где? – Сказал Глеб.

Девочка вытянула руку, показывая пальчиком в направлении большой (в рамках Промежуточного Пространства) улицы.

– Там у него дом. – Не опуская руки, сказала она.

– Дом? В городе? – У Евы был то ли испуганный, то ли радостный вид.

– Нет, там, за старыми сваями. Мы с мамой как-то ходили туда, я запомнила. За городом.

Глеб и Ева переглянулись и уловили друг у друга в глазах заинтересованность.

– А у этого города есть название? – Зачем-то напоследок спросил Глеб, вставая с деревянного пола и подхватив чемодан.

– Да, а как же, – девочка на секунду задумалась и проговорила, – Верста-Сара.

– Ева, надежда осталась не напрасно, – изрек Глеб.

Свешки-звезды тихонько мерцали, дрейфуя куда-то в свою сторону. Теперь они плотной стеной занавешивали черную даль Промежуточного Пространства. Эфирная почва еле слышно шуршала под ступнями Глеба и Евы. Мгновением раньше Глеб подарил девочке одну из двух своих рубашек из чемодана, сказав, чтобы мама сшила ей что-нибудь. Затем они с Евой спустились по веревочной лестнице. И теперь держали путь туда, куда таким неловким движением указала им девочка. Может быть, девочка ошиблась в чем-то, но Глеб почему-то глупо ей доверился, не спросив никого. Мать девочки знала наверняка, но ее они не спросили.

Эхо смежных миров мало-помалу начало проявляться. Глеб и Ева разговаривали все тише, по мере удаления от городишки, чтобы бушующее эхо не поглощало слова. Глеб рассказал Еве, как он попал в Промежуточное Пространство и где. Ева рассказала Глебу о том, что произошло с ней. Равно как и Глеб, она оказалась в непонятном месте. Вокруг – ничто. Пугаясь каждого звука, что входил в Промежуточное Пространство, и впав в истерию, она побрела куда-то, пока не заметила деревянных построек на сваях вдали. Она поднялась наверх, в городок, по веревочной старой лестнице. Он отчаяния и испуга она словно потеряла дар речи, затем увидела Глеба.

– …способность говорить ко мне вернулась только, когда я увидела тебя. Я была ужасно потрясена всем происшедшим. Я и сейчас потрясена, – закончила Ева, когда ее слова трудно было различить за слоем эха.

Чей-то смех, изуродованный отзвуками, пронесшийся мимо Глеба с Евой напугал их, но они продолжили шествие. Они были вместе и, казалось, что они не виделись вечность. Сколько еще идти им оставалось, они не знали, но сейчас это было на втором месте по степени важности. Главное, что сейчас они были вместе, в безмолвии.

Ноги Глеба и Евы все еще шагали по твердому пыльному эфиру Промежуточного Пространства. Где-то неподалеку, слева, за слоем свешек, начали прорисовываться гнилые покосившиеся шесты, напоминавшие по размерам сваи. Глеб и Ева подошли поближе. Ниже свай, на эфирной земле валялись груды гнилых деревянных досок, головешек и брусков. Будь это все на Земле, они бы заросли колосящейся травой. Но это не Земля и здесь ничего не растет из эфирной почвы. Растут лишь мелкие грибки тонким слоем местами покрывающие гнилое дерево. Может, это один из видов пищи в Промежуточном Пространстве. Так или иначе, эти сваи, по словам девочки из городка Верста-Сара, свидетельствовали о том, что чуть дальше, уже неизвестно в какую сторону, располагался дом пресловутого Хенона.

Глеб не знал, как сообщить Еве свою простую логику насчет направления их дальнейшего шествия: «Если мы пришли оттуда, где по моему предположению находился городок, то нам следует идти в том же направлении, в котором шли, дальше». Ева же, в свою очередь не знала как сообщить Глебу о своей усталости. Но они не стали пугать себя уродливым эхом, вырывающимся при разговоре, да это и не нужно было. Они с секунду посмотрели друг на друга, затем Глеб подхватил руку Евы снова и они двинулись дальше. Пожалуй, единственное условие, которое было выполнено это то, что они хотели быть рядом и вопреки и назло усталости быть рядом, и они были.

Стали прорисовываться какие-то угловатые силуэты багрового здания вдалеке, и Ева с Глебом в дурмане интереса осознали, что это дом Хенона. Иначе что же это было? Двухэтажный, с небольшими окнами, этот дом стоял здесь ни с того ни с сего, едва вписывающийся в мир Промежуточного Пространства. Абстрактно и несуразно смотрелась и небольшая пристройка из дерева, походившая на сарай. Он выглядел так, как выглядели дома в Англии или Германии в XVIII-ом веке: у входа были две колонны, тянущиеся вверх, к крыше, и сходились вверху, образуя арку. На углах были вычеканены заковыристые узоры в треугольных и прямоугольных оправах. Дом в целом не выглядел старым. На его стенах не было не одной паутинки трещин. В его стеклах блекло отражались маленькие светящиеся сферы, некоторые из них касались окон и стен дома и отплывали от них так же медленно.

Похоже, здесь уже можно было говорить. Глеб и Ева снова оказались перед дверью в неизвестность. На деревянном дверном косяке находилась кнопочка. Неужели это звонок? Значит, здесь есть электричество?

– Зайдем, – голос Глеба слегка был развеян эхом, но все же слова были понятны.

– Чего же нам ждать? – Ответила вопросом Ева.

– Мы и так долго ждали…

Глеб положил на лестницу чемодан и нажал на кнопку. Послышался трескучий звон, такой же, как и у многих на Земле, только разливающийся эхом.

Уже около часа брел человек в черной рясе по городу. Дождь давно кончился, оставив после себя радужные разводы бензина в мутной воде, потоками стекающей в канализационные стоки. Человек плелся по мощеным и асфальтированным тротуарам, они были холодны и мокры. Человек в рясе начал чувствовать сильную резь в горле, начал кашлять. Одно было хорошо: дождевая вода не разъедала кожу кислотой, как на Мекситте. Мимо проезжали разноцветные мокрые автомобили и желтые маршрутки. Он не ехал на маршрутке не потому что у него не было денег и от него пахло кровью, гарью и потом, а оттого что он не доверял им и считал их ненадежным транспортом, тем более, что сызмальства ходил на своих двоих. Он шел навстречу молодым и старым людям с зонтами. Молодые смотрели на него с интересом и неким любопытством, старые с возмущением и негодованием. С не меньшим интересом смотрел на него молодой миллионер, когда его ноги уже доносили человека в рясе до единственного в городе костела, на перекрестке между улицей Урицкого и Памфилова.

– Сержант милиции Васнецов. – Это заставило человека в рясе остановиться. На Мекситте человек бы с удовольствием разрубил бы мента раскаленным мечом, но здесь этого делать не стоило. Сержант едва заметно усмехнулся краем рта. – Предъявите документы.

– Здравствуйте. Я Вадим Игнатович Летов. – Человек сделал убогий вид и хотел было сказать, что он священник, но придумал другую отговорку, – Документов с собой нет. Я из театра иду в костел за масками.

– Документов нет… А почему босиком? И что это у вас с лицом? Ожоги?

Человек зачем-то скрыл под рясу босые ноги. И немного подумал, прежде чем ответить.

– Я же говорю, я из театра, прямо из роли. На лице – грим. Да и какая разница? Я что-нибудь нарушил? – Ответил вопросом человек. И этот ответ показался ему очень глупым. – Понимаете, когда я выходил из театра, дождя еще не было и теперь я спешу, потому что у меня побаливает горло.

Как ни странно, милиционеру нечего было ответить, да и квитанцию заполнять без машины нельзя было. Мент лишь еще раз оглядел человека с ног до головы и, с укором, произнес.

– А как же общественный порядок?

– Я одет, а не голый. Какой еще тут порядок?

– Тогда дайте свой адрес и мы установим вашу личность. Как вы там сказали? Вадим Игнатович Летов?

– Да. Так, мой адрес: Нахимова 11, квартира восемь.

Милиционер застрочил карандашом в блокноте.

Так или иначе, молодому милиционеру с фамилией художника пришлось отпустить человека в рясе.

– В первый раз вижу такое. Ну ладно, до свиданья. Всегда носите с собой документ. – Сержант еще раз усмехнулся, погрузил блокнот в карман, отошел и отправился дальше по улице, бурча себе под нос нечто, похожее на: «Да… Бывают же придурки». А человек в рясе продолжил свое шествие: нужно было перейти дорогу, чтобы попасть к костелу. Он недолго подумал, почему этот милиционер был так вежлив и учтив, и позволил человеку наплести себе всякого бреда. Человека встретил огромный

храм-костел. Он поднялся по каменной лестнице, к исполинской двери. Но по ней было видно, что ее давно не открывали. Раньше вход был здесь, но сейчас на дверях висел тяжелый замок.

Пришлось обойти костел и зайти с черного хода. С момента последнего появления здесь человека в рясе здесь появились еще какие-то постройки, таблички которых он не мог прочитать издалека. Во дворе никого не было. Шумел дождь о каменные плиты мостовой. Черный ход: железная дверь, сбоку звонок. И человек в рясе нажал на его кнопку. Он звонил долго, не спуская пальца с кнопки, пока ему не открыли.

Оказавшись внутри, он отряхнулся от воды, выжал рукава, прошел внутрь. Худощавый паренек в типичной католической сорочке с белым жестким воротничком онемел от ужаса. Словно вкопанный в землю, он выпустил из рук стопку книг. Шелестя страницами и гремя переплетами, они повалились на пол. Губы священника задергались.

– Вы? Здесь? Я знаю, кто Вы. – Наконец изрек он.

– Вряд ли. – Человек посмотрел на деревянного Иисуса на кресте позади священника. Он был виден в конце коридора из полок с хламом. Типично-исхудалое тело Иисуса было прикрыто в области паха синей материей. На голове терновый венчик, шипы которого вонзаются в лоб, образуя кровоточащие раны. Ладони рук были пробиты насквозь, как и на любом другом распятии. Смотрел на него человек в рясе безо всяких ассоциаций и размышлений о том, что символизирует его исхудалое тело и терновый венок. Он смотрел на него, потому что на него чем-то походил этот жалкий с виду священник. Верит ли человек в рясе в Бога? Если у него и была какая-то вера раньше, то теперь от нее не осталось и следа.

Человек в рясе прошел мимо рядов с книгами и разным пыльным хламом на полках и на полу и сел на длинную деревянную скамью, одну из тех, что стояли здесь раньше рядами, еще когда костел использовался по назначению. Сейчас здесь, похоже, помещался архив.

Знакомый человеку в черной рясе священник наверняка слышал как кто-то вошел и скоро должен был появиться.

– Но нам сообщили, что вас следует ждать только к девятому числу. Мы еще не успели собраться, еще не все в городе. Отец Михаил в Москве… – Запинаясь, говорил молодой пастор.

– Поэтому я здесь. Мне не нужно дожидаться никаких Михаилов. Единственный, кто мне нужен, это Макар. Я знаю, он меня не ждал, но мне нужно с ним поговорить.

– Я сейчас его позову. – По-прежнему испуганный священник торопливо собрал книги и поспешил удалиться за иконостас, косившись на удобно развалившегося на скамье человека в рясе.

Прошло несколько секунд шептания, которое, однако, были слышно в зале, хоть и еле разборчиво. Из-за иконостаса вышел другой мужчина в монашеской мантии и встал напротив человека в рясе.

– Тамар, Влад, не знаю, как тебя называть. – Мужчина после недолгого молчания пошел навстречу человеку в рясе. – Здравствуй, как поживаешь.

Человек в рясе молчал.

– Как поживаешь, говорю. Ну… После выхода из башни Глингоса. Вижу, что неважно. Ты плохо выглядишь, даже еще хуже, чем когда выходил оттуда, – с ярко-выраженной надменной приветливостью говорил мужчина, – Как на Мекситте? Сезон кислотных еще не кончился?

Человек в рясе откинул подол и дотронулся до рукояти меча.

– Макар, ты очень плохо поступил.

– Да ты что? – Макар говорил сюсюкаясь, слегка наклонившись, а затем сказал грубым тоном, – А чем ты занимался все это время?

– Это моя жизнь! Не зли меня. – Гневно отозвался Тамар. В нем начинала кипеть лава ярости.

– Это моя жизнь. – Перекривлял его Макар. – Да посмотри во что ты превратился! Ты убиваешь людей для удовольствия. Мало того, идя против господа, ты их уродуешь! Для тебя Господь больше никогда не откроет дверь даже в ад! Я не знаю, что ждет тебя после смерти, но поверь, это будет в сотни раз ужасней того, что ждало бы тебя в аду!

– Хватит меня пугать своим Господом и учить жить! Ты почти собственноручно посадил меня в башню Глингоса! На долгих пять лет! А ты и не представляешь, каково там! По твоей вине я сейчас раненый и уставший, – Тамар встал и, достав из ножен меч и включив его магнитное поле, приставил к горлу Макара. Макар, словно рефлекторно, дернулся и опустился на пол, вжавшись всем телом в дерево скамьи, – и ты, сука, хочешь научить меня тому, чему когда-то я учил тебя своим присутствием?

Макар задрожал и покосился взглядом на переливающийся красным и желтым раскаленный меч.

– Что ты делаешь в доме Господа?! Я знаю, ты можешь сделать это. Сам видел, как ты без капли сожаления расправился со стариком на той станции, когда тебя, к сожалению выпустили из Глингоски. И, наверняка, это далеко не весь твой послужной список. Но, во имя Господа, не убивай меня здесь, среди ликов святых и Иисуса!

Макар замолчал. Человек в рясе, Тамар, держал кончик лезвия у шеи священника. Кожа начала краснеть от жара меча. Наблюдая за тем, как святой отец корчится и заплетающимся языком бормочет молитву, человек в рясе, плюнув на пол, со злобой произнес.

– Все вы одинаковые. Обращаетесь к пустому месту – Богу, которого в этом мире и следа нет. Сыт я твоим Иисусом! И святыми сыт. По горло! Я ненавижу вас! Вы испортили мне жизнь! Все, о чем я мечтал, осталось в той жизни. Больше ничего не мешает мне убить тебя. И ПЕРЕСТАНЬ бормотать себе под нос, когда я с тобой говорю! Именно ты сделал меня вампиром. Ты. Никто другой. Потом смеешь винить меня в том, что это я во всем виноват и за это ты садишь меня в Глиноску! За то, что сам же и сотворил! Ты мерзок…

Человек в рясе выключил меч и сунул его в ножны.

– Сейчас, допустим, твой Бог спас тебя. Но перед лицом смерти о чем ты молился?!

Макар не спешил вставать и схватился за свою шею. Она была изрядно обожжена, местами виднелись вздутия.

– Я знаю о чем ты молился! – Продолжил Тамар, – ты молился не за народ христианский, ты молился за себя. Все люди – эгоисты. И ты не можешь отрицать этого. Это природа и сущность человека.

– Каждый человек – это часть мира, созданного Богом, в котором мы живем! – Не сдержал возмущения Макар.

Из-за иконостаса выглянул тот самый худощавый священник.

– Каждый человек – дерьмо! Я ненавижу миры. Ненавижу себя и тебя. – Отчеканил Тамар.

– Ты мстишь людям за свою жизнь…

– Я не мщу людям. Я просто их убиваю. Я таков… Не по своей воле… Я пришел сюда, чтобы задать тебе тот самый вопрос, который задавал пять лет назад, перед тем, как меня посадили в Глиноску… Как это работает?

– О чем ты?

– Не придуривайся, ты прекрасно знаешь о чем я. Да, я пощадил тебя, но это не отнимает у меня возможности вбить твое тело в пол раскаленным мечом.

– Я… не знаю… – Начал было Макар, заикаясь, но понял, что если он соврет, Тамар разрежет его, – ладно. Я дал клятву молчать об этом. Но раз уж ты хочешь меня убить, я скажу имя того, кто знает об этом. Этого человека зовут Хенон.

– Да?.. – С сарказмом сказал Тамар своим предельно низким голосом, – а как же «если тебя ударили по левой щеке, подставь правую»? Говорят, что перед лицом смерти не бывает атеистов, но в твоем случае, похоже, все наоборот. Где же твой Бог? Нет.

– Есть. Моя религия допускает разглашение секрета под страхом смерти.

– Твой Иисус умер за свою истину, но ничего не выдал тем, кому не надлежит знать… – Продолжал Тамар.

– Иисус погиб за всех нас, и за тебя тоже, грешник.

– Я скажу наоборот и не ошибусь: из-за Иисуса погибла уйма народу, начиная с его рождения. За него погибли все младенцы в Вифлееме. За него погибли многие другие люди, вообще не имевшие к нему отношения. А твоя вера – всего лишь развившаяся еще в древности секта… И в таком случае, чем я – хуже его?

– Иисус следовал великой цели, он принял страдания за всех грешников и нес свой крест до конца! Если не покаешься, будешь гореть в аду после смерти.

– После смерти ничего нет, глупец! От смерти я никогда не ухожу, я ее не боюсь. Десятки раз оказывался с ней лицом к лицу и не боюсь ее зловонной рожи. Боюсь лишь своего страха, потому что этот безусловный рефлекс временами еще больше отравляет мне жизнь.

Макар ничем не ответил. Человек в рясе сильно изменился с тех пор, как Макар последний раз его видел. Макар знал, в чем причина его поведения, но ограничился лишь именем того, кто знает как это излечить: Хенон.

– Я ухожу, – Тамар развернулся и неторопливо вышел из костела.

На улице было также сыро, небо утягивал гнетущий брезент туч.

Чемодан стоял в углу, словно ждал дальнейшего отправления в грустное долгое и утомительное шествие вместе с хозяином. Глеб и Ева сидели в кожаных креслах большой гостиной. Потолок подпирался деревянными колоннами. Сзади них вилась винтовая лестница наверх, на второй этаж. Первый же этаж состоял только из одной этой гостиной и еще какой-то небольшой комнатушки, похоже, ванной. Каменные стены, на которых висели ковры темных тонов смотрелись весьма уютно, несмотря на некоторую холодность.

Столиком являлся обычный с виду деревянный ящик. На нем лежали толстый карандаш и две книги в коричневых переплетах из потертой бумаги, называвшиеся «Преклоняйся» и «Синие маски» автора Колигга Свена. В комнате было немного мебели: диван, четыре кресла, несколько ящикоподобных столов и шкаф-стеллаж, уставленный книгами, мелкими статуэтками и канцелярскими принадлежностями. Дерево столов и стеллажа было почему-то неотшлифовано, и если провести по нему рукой, то можно было запросто получить занозу. В дальнем конце гостиной располагался камин из неотшлифованных камней, на нем стояла фотография какой-то девушки. У Глеба с Евой было время все осмотреть. В этот дом их пустил человек в шерстяном свитере и широких штанах, сказав, чтобы они устраивались поудобнее в ожидании господина Хенона. Уже само то, что им открыли и они сидели в удобных креслах, заставляло их в ожидании испытывать щекочущее чувство в солнечном сплетении.

Пожалуй, самой яркой деталью интерьера были настенные пластмассовые часы на батарейке. Они показывали десять часов. Одни из самых распространенных и дешевых в девяностые годы, выполненные в виде огромных наручных часов с позолотой. Позолоты, конечно, там никакой не было, только краска. Подобные часы Глеб видел у Алика, да и еще много у кого. Обычные часы. Только здесь они смотрелись как-то не так, словно от них веяло чем-то земным, из той жизни. И сила этого символа Земли заставила Глеба чувствовать тягу туда, к дому. Не прошло еще и суток, но Глеб уже действительно хотел домой. Словно как перед смертью, его мозгу предстали звуки и воспоминания из архива его минувшей жизни. Она теперь почему-то казалась невероятно короткой. Просматривая архив, Глеб ощутил удар тяжелого кулака подлого времени. Оно всегда обманывало его, он делал его мучительней и проще, а оно вечно уходило, бросая его одного в проклятом опустошающем безвременье. Где Алик? Где жизнь?

– Эх… – Вздохнул тихо Глеб, поймав себя на мысли, что начал смотреть на жизнь и на свое горе по-другому: с какой-то третьей стороны, но вот только что эта за третья сторона?

Было тихо. Эту тишину прерывало только мерное тиканье настенных часов в пластмассовом корпусе и беззвучный редкий шелест одежды Глеба и Евы. Это молчание, старательно и медленно покрывающее тонкой пленкой все вокруг, Глеб прервал.

– Алик, – со спокойной безнадежностью и обидой в голосе буркнул Глеб, – он – мертв. Мой друг. Мой старый друг. Я не успел доехать до него. Я не успел. Не успел спасти. Я отчасти виноват. Почему… это происходит? Какое этому объяснение? Если, конечно, его вообще можно найти…

– Ты не виноват, – в ответ ответила Ева успокаивающим тоном, – Ко всему этому нельзя так быстро привыкнуть. Потеря друга – переломный момент…

– Что? – Негромко прервал Глеб Еву, удивившись.

– А что? Я говорю, ты ни в чем не виноват.

– Нет, что ты потом сказала. Я не расслышал.

– Потеря друга – переломный момент.

– Да-да. Это. Я как-то думал над этим, – говорил неторопливо Глеб, глядя то в пол, то на часы, связывающие с прошлой жизнью, – я думал о том, что же такое переломный момент, когда Алик погиб при этих столь странных обстоятельствах. И пришел к выводу, что переломный момент – это лишь обрывок времени, неровной заплатой соединяющий старую жизнь с новой, какой бы ужасной она ни была. Такой нелепый лоскут жизненной ткани, несуразно вписывающийся в наше существование и обычно ведущий к худшему…

Ева кивнула и тоже загрустила. Каждый из них ушел в себя, думать о чем-то своем и об общем.

Щекочущее чувство в солнечном сплетении сплелось с волнением о завтрашнем дне и стало настолько ощутимо, что как будто изнутри стало все выжигать солью. Наверху, на втором этаже, скрипнула дверь. Быстрые и ловкие шаги застучали по винтовой лестнице. Кто-то спускался.

Человек в рясе – Тамар шагал босыми ногами по сырому асфальту. Этот асфальт уже не был холоден, уже начинал нагреваться – сквозь образовавшийся лазурный просвет в тучах ярко светило Солнце, покрывая все мягким приятным отливом янтаря. Вечерело. Дождя уже не было. Воды медленно просачивались в решетчатые стоки, впитывались в почву, текли по ложбинам у тротуаров. В них отражались тающие облака. Но Тамару было не до всего этого, впрочем, как и всегда. Тем более, что-то, зачем он попал на Землю, он уже осуществил, хоть и не в полной мере. Оставалось только найти храм ключника, чтобы попасть обратно в Промежуточное Пространство, а затем и на Мекситту. Его раздражало то, что он теперь – никто. И некуда ему податься. Может, в мир Кама или в Эзирею, начать новую жизнь с нуля, как это уже было? Хотя зачем, все равно не понятно. Он вернется на Мекситту, а затем станет ясно, как быть дальше…

Навстречу ему шли два милиционера.

– Любезный, стойте. – Крикнул один. Тамар остановился.

– Что это вы так странно одеты? – Спросил второй.

Мимо прошла возмущающаяся старушка, неся две старые сетчатые авоськи, набитые продуктами. Тамар отошел, пропуская ее, хотя до края тротуара было еще далеко.

– Здравствуйте. Я отец Вадим… Летов, из костела иду на выставку. – Начал Тамар, – решил не переодевать рясы, ибо внешний вид для истинного верующего не имеет значения. Нужно всегда быть собой.

– Вы нам тут не проповедуйте… ничего, предъявите документы – произнес первый.

– Нет документов с собой. Но Бог рассудит кто есть кто.

– Не родственник ли Егору Летову? – Поинтересовался второй.

Тамар не знал никакого Егора Летова, он лишь ответил тем, чем ответил бы любой священнослужитель.

– Все люди – родственники друг другу. – Видя, что милиционеров ввела в заблуждение эта фраза, Тамар добавил, – ну а по родовому древу – нет, не родственник.

– Ну че, Серый, может, обыщем его? – Обратился первый ко второму.

– Как-то в падлу, да и зачем? Тем более скоро конец рабочего дня.

– Я бы пивка выпил…

– Так что, мне можно идти? – Прервал их Тамар.

– Давай, иди, только в следующий раз одевайся нормально, х-хы, святой отец, – Первый мент заржал, толкая в бок коллегу. Тот насильно усмехнулся и они отправились дальше.

Тамар окинул их ненавидящим взглядом и побрел дальше. Где-то там, среди желтеющих при свете Солнца построек, была одна такая, в которой жил ключник.

Человек среднего возраста, одетый в серую рубашку и в черные классические брюки, по-видимому и был Хенон. Держа в руках стеклянный стакан с кофе, он спустился по лестнице, привлекая внимание Евы и Глеба. За ним следом спускался тот, кто их и пустил в дом.