Текст книги "Снежная роза"

Глава десятая

Они сказали, что приедут рано, но слово «рано», я полагаю, каждый понимает по-своему. Я готова и вся на нервах к половине седьмого. Небо серебрится, во рту сухо, глаза осоловелые от выпитого вчера вина… Но старомодный жилой фургон показывается на подъездной дороге только после полудня. К этому времени я уже выработала краткосрочную стратегию. Она не слишком хорошо продумана, но это все, что я смогла изобрести. Я буду прятать Хедер до тех пор, пока не смогу найти новое место для жизни.

Я провела утро, обследуя цокольный этаж и взвешивая все возможности. Тут много комнат, но нет никакой гарантии, что сюда не сунутся эти женщины. Я спускаюсь в подвал, однако отказываюсь от идеи поселить там Хедер. Это будет слишком похоже на тюрьму или на мрачный роман ужасов. Ребенок в подвале – изуверство. Кроме того, компания, кажется, рассматривает его как свое пространство. Похоже, единственный реалистичный вариант – держать Хедер в нашей комнате. Она большая, здесь много места для игр, и в ней есть окно, выходящее в сад, из которого можно спрыгнуть на ближайшую цветочную клумбу. Вчера Хедер с легкостью это проделала, но я могу подставить ящик, чтобы ей было еще легче выбраться из комнаты.

Я соорудила ступеньку из старого ящика, а потом усадила Хедер для объяснения.

– Детка, дамы, которые были здесь вчера, вернутся и останутся. Они не хотят нам зла, но я не хочу, чтобы они тебя видели, потому что не сказала, что мы с тобой будем жить здесь вместе. Я собираюсь найти для нас новое место. Через несколько дней мы поедем в какое-нибудь хорошее место, где будем жить вдвоем, ты да я. Но пока мне нужно, чтобы ты оставалась здесь или в берлоге. Хорошо?

Я думала, что она задаст мне много вопросов, но она принимает все сказанное без возражений.

– Я не буду выходить, мамочка, – говорит она.

Я показываю, как она может выйти в сад:

– Ты можешь добраться до своего лаврового дерева, если скроешься за живой изгородью и пойдешь вдоль нее.

Она выглядывает в окно и кивает. Кажется, она довольна.

– Мне очень жаль, милая. Это будет недолго. Может быть, эти дамы уедут и мы сможем вернуться к нормальной жизни.

Тут я понимаю, что и в самом деле так считаю. Уверена, что одного-двух дней в этом доме лощеным амазонкам будет достаточно. Какие здесь развлечения? Как они будут коротать свой досуг? Не могу себе представить, чтобы они остались. На всякий случай я отправляю Элисон электронное письмо, в котором спрашиваю, как долго они будут тут жить. Ответа еще нет.

– Все в порядке, мамочка, – улыбаясь, говорит Хедер. – Мадам составит мне компанию.

Я вспоминаю прошлый вечер и те слова утешения, которые Хедер передала мне от имени Мадам. Имя этого странного вымышленного существа по-прежнему вызывает у меня ужас, однако слова утешения сделали свое дело и придали мне сил. Это смешно. Мадам не существует. Невозможно, чтобы плод воображения шестилетней девочки предугадывал будущее. И все же… я обнадежена.

– Отлично, – говорю я, держа ее за руку. – Ты поиграешь с Мадам. Это хорошо. И помни, я тебя люблю.

Женщины выбираются из фургона. Они выглядят так же, как вчера, но каждая тащит большую сумку, и я вижу, что фургон битком набит всякими вещами.

– Привет! – кричу я, стоя на ступеньке парадного входа и заслоняя глаза от солнца. Сегодня день куда теплее и ярче, и воздух пахнет так, словно жизнь возвращается.

Агнес бурчит приветствие, но ей, кажется, невтерпеж начать.

– Привет! – кричит София. Ее длинные волосы стянуты сзади в хвост, и она, одетая в джинсы и мешковатый свитер, готова приступить к работе. Агнес уже открывает заднюю дверь фургона.

– Вам нужна помощь? – спрашиваю я, любопытствуя по поводу того, что находится у них в фургоне.

София улыбается, будто готова с благодарностью принять предложение, однако Агнес быстро говорит:

– Нет, спасибо. Мы сами справимся. Вот против кофе мы бы не возражали.

– Хорошо.

Я иду назад в дом, чтобы заняться кофе. Я собираюсь пристально наблюдать и как можно больше узнать о том, что они здесь делают. Они идут наверх, возвращаются через несколько минут, одетые в белые комбинезоны, и начинают перетаскивать вещи из фургона. Я вручаю им кружки с кофе и иду рисовать в комнату с эркерами, а заодно наблюдать, что происходит. Они вытаскивают ящики, ведра и принадлежности для уборки, промышленного вида пылесос, чемоданы и сумки. Они тащат наверх матрас, который выглядит двуспальным. Удивительно, как им удалось запихнуть так много вещей в этот фургон, – просто чудо рационального планирования. Разгрузка занимает больше часа.

Я бездумно малюю, пока они совершают бесконечные походы туда и назад. Под моей кистью начинает вырисовываться картина, но я этого даже не замечаю. Я полностью сосредоточена на этих женщинах. Когда фургон пустеет, они на какое-то время исчезают, и из-за закрытой двери не доносится ни звука. Я как раз подумываю о том, чтобы приготовить себе чашку чая и накормить Хедер ужином, когда они появляются, уже без комбинезонов, спускаются по лестнице, забираются в фургон и без каких-либо объяснений уезжают. В ту же минуту я бегу к лестнице и поднимаюсь на второй этаж. Я сильно нервничаю. В главном коридоре прямо за дверью аккуратно сложены какие-то вещи, но их не так много. Двигаясь быстро, но осторожно, будто они все еще могут меня услышать, я наугад открываю несколько дверей. Большинство комнат нетронуто, но в одной из больших комнат – все для уборки, и они уже начали наводить здесь порядок. Потом я открываю еще одну дверь, за которой вижу аккуратно сложенный багаж. Однако то, что я ищу, находится в роскошной спальне с кроватью под балдахином. Комната тщательно убрана, и на кроватной раме лежит новый матрас. На нем пуховое одеяло в белом пододеяльнике и куча манящих белоснежных подушек. Я чувствую желание зарыться в это одеяло, закрыть глаза и заснуть. Однако вместо этого я обвожу взглядом комнату – у стены стоят чемоданы – и выхожу, закрывая за собой дверь.

Они пара?

Мне не приходило на ум, что такое возможно, но почему бы и нет. Кровать только одна.

Это делает их немного более человечными. До сих пор я рассматривала их как агентов Элисон, шпионок, посланных, чтобы следить за мной. Но если это пара, тогда дело, наверное, не во мне. Может быть, они ищут совместных приключений и Агнес раздражительна, потому что вчера поссорилась с Софией, а София пытается это загладить и…

Мне становится немного легче. Однако я не хочу быть пойманной на шпионстве. Я сбегаю по лестнице к Хедер, чтобы сказать, что она, если хочет, может на какое-то время выйти.

Женщины возвращаются поздно, когда Хедер уже в постели, а я читаю в гостиной. Я выхожу, чтобы поприветствовать их, однако они сразу поднимаются по лестнице и желают мне спокойной ночи. По пути в гостиную я воображаю их в той комнате, как они раздеваются и вместе ложатся в кровать. На минуту я успокаиваюсь. Я больше не одна в этом огромном доме. Но спокойствие уступает место ледяному страху.

Я больше не одна.

Позже я лежу в кровати без сна и смотрю в темноту. Спящая Хедер нежно дышит рядом. Куда мне идти и что делать? Мысль о необходимости покинуть этот дом ужасает. Я чувствую себя так, словно теперь являюсь его частью. Я отдаю себе отчет в том, что не покидала дом с тех пор, как мы приехали. Я пользовалась продуктами из морозильника в подвале.

Знают ли Агнес и София об этих продуктах? Возможно, они собираются ими воспользоваться. Я должна возместить съеденное.

Эта мысль внушает мне страх. До сих пор я убеждала себя, что в любое время могу съездить в близлежащий город, в магазины, и сделать все, что надо. Теперь, когда я лежу без сна с колотящимся в груди сердцем, я знаю, что боюсь любого места, кроме этого. Мой мир съежился до размеров этого дома. Я не проверяла электронную почту. Я не связывалась с Каз. Я не слушала последних известий и не бродила по Интернету в поисках информации об охоте за мной. Я не хочу знать. Я хочу запереть себя здесь на сколько смогу, пока меня силой не вытащат из этого дома, брыкающуюся и вопящую.

Внезапно на меня накатывает волна спокойствия. Может быть, я смотрю на все это неправильно. Может быть, появление здесь этих девушек – подарок для меня. Они не интересуются какой-то теткой в бегах. Они меня едва замечают. Возможно, они могут мне помочь… В конце концов, они могут приезжать и уезжать по своему усмотрению. Им не приходится заботиться о том, чтобы их не увидели. Наверняка сегодня вечером они ездили пообедать. Я представляю, как они сидят в ресторане, не обращая внимания на взгляды, которые привлекают. Две красотки. Им безразлично, что думают о них люди вокруг.

Если мы должны оставаться здесь еще какое-то время, по крайней мере, мне не придется выходить.

Успокоенная этой мыслью, я засыпаю.

На следующий день сверху не доносится ни звука. Мне любопытно, что они делают и появятся ли внизу вообще. Все утро Хедер играет в гостиной, и я разрешаю ей выйти в сад, зная, что она скрыта от взгляда непомерно разросшимися кустами.

– Это игра, – говорю я ей. – Можешь оставаться в саду, пока тебя не будет видно. Хорошо? Женщины со второго этажа не должны тебя видеть.

– Не беспокойся, мамочка, они меня не увидят.

– Умничка.

Я готовлю ланч – размороженную курицу из подвального холодильника, – когда слышу на лестнице шаги. Я выхожу, вытирая руки о полотенце, и вижу, как они спускаются по лестнице. Я ошеломлена их видом: на обеих длинные белые платья, застегнутые спереди на пуговицы, ряд которых идет от подола до выреза горловины. Рукава колоколом, длинные. У Софии длинные струящиеся волосы, и она выглядит так, будто сошла с полотна художника-прерафаэлита. Агнес со своей короткой стрижкой выглядит более современно, но эффект поразительный. Я думаю, не ночные ли на них рубашки, но нет, платья выглядят слишком формально. Они кивают мне, стоящей с открытым ртом, и направляются прямиком к парадной двери.

Я успеваю обрести голос до того, как они выходят:

– Куда это вы?

Агнес поворачивается ко мне, держа руку на дверном засове:

– В церковь. Сегодня воскресенье.

– Правда? – Я нервно смеюсь. – Я… я забыла о днях недели. В церковь? В какую церковь? – Я ни разу не слышала колокольного звона.

– В церковь, которая здесь. На этой территории. – Она поворачивается спиной, ей не терпится отправиться в путь.

– Мы ненадолго, – с улыбкой говорит София.

Затем они уходят. Без пальто. Я подхожу к двери и смотрю, как они движутся мимо кустов рододендрона по направлению к коттеджу Мэтти и Сисси. Похоже, они точно знают, куда идти. Но церковь? На территории этой усадьбы? Я бы видела людей, приходящих на службу, если церковь так близко. Я ничего не понимаю.

Она точно не рядом с садом и берлогой Хедер. Я не собираюсь следовать за ними. Вместо этого я иду к планшету и подсоединяюсь к Интернету. В поле поиска я ввожу «церковь у Райского Дома». Однако сочетание слов «церковь» и «райский» дает много тысяч результатов, и мне никогда не просеять их, чтобы найти нужные данные, хотя я провожу немало времени, просматривая ссылки. Затем, под влиянием импульса, я открываю сайт компании и щелкаю на информации о доме, той самой, которую читала перед подачей заявки. Тут есть вкладка с историей дома, я открываю ее и снова читаю.

«Райский Дом» – величественное старое здание, которое построил в 1860-х Томас Мактэвиш, ученик Уильяма Баттерфилда, неоготическое влияние которого просматривается в искусной орнаментальной кирпичной кладке, конструктивном решении дымовых труб и использовании трилистников для украшения верхних окон. Оно было построено для богатой семьи Эванс, сколотившей состояние на производстве сукна, и потомки этой семьи владели домом вплоть до двадцать первого века. У дома богатая и яркая история. Он был приобретен компанией АРК в рамках текущего проекта развития недвижимости.

Больше о прошлом дома ничего нет, как нет и упоминаний о церкви. Хотела бы я знать, о какой богатой истории идет речь и почему на сайте компании нет деталей.

Я снова ищу «Райский Дом», но ничего из появившегося на экране не представляет интереса. Я не могу найти его даже на сайтах, посвященных культурному наследию, где перечислены памятники архитектуры, что кажется странным, поскольку дом явно представляет собой некоторую архитектурную ценность.

А может, мне не нужен Интернет? Мэтти и Сисси живут в двух шагах и должны знать о доме все. Они говорили, что жили здесь, что здесь жила их семья. Они должны быть частью семьи Эванс.

Я воскрешаю в памяти образы пожилых сестер. Они не выглядят наследницами состояния, сделанного на сукне. Однако оно, вероятно, давно растаяло. С другой стороны, если они продали этот дом, то должны иметь какие-то деньги, на которые и живут. Для них это хорошо.

Я смутно радуюсь тому, что Интернет не смог дать мне нужную информацию, а старушки, живущие неподалеку, возможно, смогут. Есть что-то успокоительное в том, что техника небезупречна. Все-таки мы еще не вполне готовы к тому, что человеческие сердца и умы останутся не у дел.

Я пойду к ним и спрошу о церкви.

Проходит больше двух часов, прежде чем Агнес и София возвращаются. Я убираю посуду после ланча, когда слышу стук парадной двери. Мне хочется пойти и расспросить их, но мне не по нраву походить на любопытную соседку, выскакивающую каждый раз, когда они проходят мимо. Я до сих пор не могу поверить, что они останутся здесь надолго. У меня сильное предчувствие, что завтра они уедут, по крайней мере, на время. Тем не менее я не могу удержаться, тихонько выхожу в коридор и слушаю, как они пересекают вестибюль и поднимаются по лестнице. Они идут медленно, как будто устали. Потом я слышу скрип дверных петель. А потом София своим далеко разносящимся звучным голосом с интонацией, присущей высшим слоям общества, говорит:

– Все будет хорошо, когда здесь появится Возлюбленный.

Затем обе исчезают за дверью, которая отсекает любые звуки так эффективно, что это похоже на внезапно выключенное радио.

Часть вторая

Глава одиннадцатая

1926

Встречай меня на вокзале в Паддингтоне в 2:30, у билетной кассы. Захвати мое зеленое пальто. Арабелла.

Леттис появляется вовремя, в точности как велит Арабелла. Все делают то, чего хочет Арабелла. Или, по крайней мере, делали до недавнего времени. Она держит в руке пальто – бутылочно-зеленого цвета, с лисьим воротником, мягкое и теплое. Пока ждет, она прижимает к щекам ласкающий мех и смотрит на суетящихся вокруг людей. «На вокзале всегда есть на что посмотреть», – думает она. Большие черные поезда покорно стоят у платформ, изредка пуская клубы серого и белого дыма, как тяжело дышащие лошади, которые жаждут вырваться из стойла. Там, где кончаются платформы, сквозь большую железную арку виден дневной свет, и рельсы исчезают вдали. По ним помчатся поезда, когда им дадут свободу. Носильщики толкают тележки с багажом, пожилые дамы в эдвардианских жакетах, перчатках и широкополых шляпах величественно плывут к вагонам первого класса; дети в лучших выходных нарядах подпрыгивают, держась за руки озабоченных матерей; и повсюду мужчины – костюмы, пальто, шляпы, сигареты – с одутловатыми лицами, ведущие своих жен, читающие газеты, спешащие мимо. Газетчики предлагают утренние выпуски, послеполуденных газет еще нет. Грязные оборванные дети клянчат фартинги или предлагают поднести сумки. Слоняется бродяга с длинной бородой, побитым лицом, в драном пальто, ноги обернуты тошнотворными тряпками, в руке грязный узел; он не обращает ни малейшего внимания на вокзальных служащих, которые пытаются прогнать его на улицу.

«Это целый мир», – думает Леттис и изумляется. Она редко бывает в Лондоне, и он ее подавляет. В толпе она видит лица, кажущиеся знакомыми, но потом понимает, что они принадлежат людям, похожим на тех, кого она знает дома: хорошо одетые, здоровые и интересные – по крайней мере, по сравнению с некоторыми жалкими созданиями, которые встречаются тут. Низший класс города уродлив, понимает она, у его представителей серые или землистые лица с бледными кругами вокруг глаз, грязные волосы, редкие зубы, они терпят нужду, ожесточены. Но это не их вина. Несчастные существа. Им надо уехать из города и жить в сельской местности. Ох, где же Арабелла?

Она обращает внимание на суматоху поблизости и в следующий момент видит Арабеллу, двигающуюся к ней сквозь людскую толпу, которая, кажется, расступается при ее приближении, а потом смыкается за ней, как пелена тумана над морем. Она выглядит беспокойной, шляпа сдвинута на затылок, черные волосы не уложены и развеваются. На ней простое твидовое пальто. Щеки горят, глаза сверкают.

– Летти! Летти! – восклицает она, увидев сестру. – Ох, слава богу, ты здесь. Скорее, скорее давай мне пальто!

Летти молча протягивает. Арабелла сбрасывает твидовое пальто и надевает зеленое. Она сворачивает прежнее пальто и отдает его Летти:

– Вот. Понеси его пока. Тебя они высматривать не станут.

Она быстро подходит к ближащей билетной кассе:

– Пожалуйста, два билета до Горхэма. Первого класса.

– До Горхэма? – говорит Леттис. Она не знает, чего, собственно, ожидала, но это все же сюрприз. – Так мы едем домой?

– Разумеется. А ты что думала? Что я уступлю этому мерзавцу? Вряд ли. – Арабелла возмущена. – Если он думает, что я сдамся без драки, то ошибается. А теперь идем. Поезд отправляется через десять минут. Шестая платформа.

Она сдвигает шляпу вперед – теперь она сидит лучше, – и подбирает под нее свои распущенные волосы.

– Идем, Летти, нам нельзя опоздать.

Летти следует за ней, чувствуя себя беспомощной перед лицом решительности Арабеллы. С другой стороны, если не Арабелла, то Сесили. Она не знает, на чьей она стороне, каждая так сильна и убедительна. «Должно быть, я слишком слабая, – говорит она себе. – Или они слишком сильные».

Это загадка, и когда-нибудь она должна докопаться до сути, но похоже, это произойдет не сегодня. Она послушно идет вслед за Арабеллой в здание вокзала, где сквозь полукруглую стеклянную крышу сочится серый свет.

Они торопливо пробираются сквозь толпу. Арабелла идет впереди, кутая шею в лисий мех, и они уже почти на платформе, когда Летти слышит шлепанье кожаных туфель по полу главного зала вокзала, крики, гул удивления в толпе.

– Эй! Вы здесь! Стойте!

Головы поворачиваются, глаза округляются, рты раскрываются, когда появляются трое бегущих мужчин – двое в габардиновых плащах, один в шерстяном пальто, все с усами и в темных шляпах. Они страшно торопятся, но, нагнав Летти и Арабеллу, останавливаются в нерешительности. Они не хотят хватать женщин на людях. Тяжело дыша, они становятся на пути Арабеллы, преграждая вход на шестую платформу.

– Убирайтесь с дороги, – говорит Арабелла ледяным голосом. – Немедленно.

– Вы вернетесь с нами, мисс. Вы знаете, что вам не позволено путешествовать. Зря миссис Портер вас отпустила.

Говорит один из мужчин, одетый в зеленый габардиновый плащ. «Он похож на крысу», – думает Летти. Глаза у него посажены близко друг к другу, и радужка окаймлена красным.

– У вас нет надо мной власти, – царственно произносит Арабелла. – Дайте мне пройти.

– Идемте, Арабелла, не стоит глупить. – Это мужчина в шерстяном пальто. У него убедительный низкий голос и правильное литературное произношение. – Вы же знаете, что это безрассудная выходка. Возвращайтесь, и мы обо всем поговорим.

– Тут не о чем говорить, мистер Барретт. Вы представитель зла и хорошо это знаете. Я не несу ответственности перед вами. У вас нет надо мной власти.

Арабелла делает шаг вперед. Мужчины смыкают плечи, перекрывая дорогу к платформе. Как бы в знак протеста паровоз с шумом выпускает клуб дыма и издает громкий механический вздох.

Мистер Барретт, у которого тонкие и очень черные усы, ухмыляется уголком рта:

– Представитель зла, говорите? Я всего лишь выполняю поручение. А теперь будьте хорошей девочкой…

– Хорошей девочкой? – Голос Арабеллы полон презрения. – А кто вы такой, мистер Барретт? Вы ничто. Вы никто. У вас нет права даже говорить со мною, не то что вставать на моем пути.

– Я действую от имени и по поручению мистера Форда, как вам известно. – Летти думает, что его улыбка выглядит сейчас менее убедительной.

– Мистер Форд не имеет права запретить мне делать то, что я хочу, – говорит Арабелла со злостью. Ее щеки пылают, а глаза искрятся яростью.

«Эдвард? – думает Леттис. – Это все дело рук Эдварда?» Она подавлена сценой, которую они устроили. Люди вокруг оборачиваются и что-то бормочут. Образуется небольшой кружок зевак. Мужчины похожи на полицейских в штатском, и она ощущает себя виновной, хотя ни в чем не виновата. Что я такого сделала? Это выглядит так ужасно, любой может подумать, будто они что-то украли или того хуже, хотя она не может себе этого представить.

– Прочь с дороги! – приказывает Арабелла, выпрямляясь так, что становится выше ростом, и каждый его дюйм излучает достоинство. – Вы не понимаете? У вас нет надо мной власти. Если вы попытаетесь помешать мне сесть на поезд, я подам на вас в суд! Я подам в суд за похищение, за незаконное лишение свободы! Я знаю свои права. Вы не можете запретить мне действовать по собственному усмотрению. Я подам заявление в Комиссию по призрению душевнобольных!

Наступает пауза, пока мужчины переваривают эти слова. Леттис видит, что они колеблются, и Арабелла это чувствует. Она властно говорит:

– Дайте мне пройти!

Стрелки на часах, висящих над платформой, чуть передвигаются. Остается одна минута до отправления поезда. Они должны поторопиться, или они опоздают.

Барретт отступает, освобождая дорогу.

– Хорошо, – неохотно говорит он. – Мы вынуждены отложить это дело на потом.

– Скажите спасибо, что вас не арестовали! – Арабелла шагает мимо него. – Идем, Летти!

«Поезд ради нас задерживают», – понимает Леттис, следуя за сестрой. В руках у нее по-прежнему свернутое твидовое пальто.

Вокзальный служащий держит поднятый флажок, во рту у него свисток, и он ждет, пока мы сядем в свой вагон первого класса.

Носильщик бросается вперед, чтобы открыть дверь, и теперь они в вагоне, устраиваются на сиденьях друг напротив друга. Кроме них, в купе только одна пожилая дама. Раздается свисток, поезд медленно трогается, окна окутывает пар, их слегка толкает вперед.

– Вот, – говорит Арабелла удовлетворенно. – Будут знать!

Поезд устремляется на запад, прочь от Лондона, пока Арабелла объясняет, что произошло.

– Разве тебе не интересно, где я была? – спрашивает она.

– Я слышала, что ты лечишься. Я знала, что на Рождество у тебя была инфлюэнца. Я думала, ты поправляешься в каком-то приятном месте.

– Приятном? Едва ли! – Арабелла фыркает. – Нет, моя дорогая. Они держали меня взаперти.

– Что?

– Да. Согласно Закону об умственной неполноценности. Моя драгоценная сестра и ее заботливый муж, желающие мне, само собой разумеется, только добра! И это никак не касается моих двадцати тысяч в год и того факта, что Хэнторп принадлежит мне. – Она хмурится и с прищуром смотрит на Летти. – Ты в самом деле не знала?

– Нет, – ахает Летти. Она действительно потрясена, хотя прекрасно осведомлена о склонности своей сестры к разыгрыванию драм и полету фантазии. Сцена на вокзале – наслаждение для Арабеллы. Не стоит верить всему, что говорит сестра. В прошлом это не раз ввергало ее в неприятности.

– Я была в психиатрической лечебнице «Муркрофт» в Хиллингтоне. Милое местечко, надо сказать. – Ее голос сочится сарказмом. – Меня забрали против моей воли в тот момент, когда я выходила из церкви. Благодаря Сесили и Эдварду мои умственные способности сочли слишком слабыми для пребывания в современном мире, и меня заперли вместе с настоящими сумасшедшими и слабоумными! – Ее глаза полны гневных слез. – Я могла бы остаться там на всю жизнь. Но, конечно, Возлюбленный не мог такого допустить. Он послал мне на помощь преподобного Эшли.

– Преподобного Эшли? – слабым голосом спрашивает Леттис.

Еще один незнакомец. Еще один авторитет. Она знала, что Сесили и Эдвард были обеспокоены по поводу Арабеллы. Она не могла не знать. Она не присутствовала на обследовании, которое убедило их поместить Арабеллу в психиатрическую лечебницу, но она хорошо знала, что привело к такому результату. Арабелла, искренняя и честная до предела, понятия не имела, что могла быть игрушкой в их руках.

– Да. Хороший человек, истинно верующий. Новообращенный. Сочувствует нашему делу. Он знает Возлюбленного, он понимает. Он намерен присоединиться к нам в должное время. Он позаботился, чтобы меня переместили из психушки в дом миссис Портер в Пэкхеме. Она добрая женщина, вдова, которая берет к себе пациентов, не подходящих для психиатрической лечебницы, которым тем не менее не позволено жить одним. Она за ними присматривает. Что ж, ей хватило пяти минут, чтобы убедиться, что никакая я не сумасшедшая. С ней живет одна бедолага – смирная, но не в себе, маниакально моет руки каждые две минуты, не способна разговаривать, что-то себе под нос все время напевает. Трудно придумать больший контраст, и преподобный Эшли быстро убедил миссис Портер отпустить меня. И я телеграфировала тебе меня встретить. – На лице Арабеллы появился злобный оскал: – Но эта гнусная Ханна, ее дочь, – я уверена, что она получает плату от властей. Она, должно быть, предупредила их о моих планах. Я ей никогда не доверяла! Я объяснила миссис Портер, что удерживать меня – незаконно, если я в здравом уме. Я не опасна ни для себя, ни для окружающих. Не имеет значения, что другие не согласны с моими убеждениями. Летти, это означает, что я должна быть на свободе. Так постановил суд, это прецедент! И преподобный Эшли это знает, именно он сказал мне, что я могу уйти, если хочу. И теперь… – Арабелла снова выпрямляется, вдохновленная собственной речью. – Я еду домой, чтобы вернуть то, что мне принадлежит.

«Вот те на! – думает Леттис. – Это означает неприятности». Она не уверена, на чьей стороне ей следует быть, – ни одна из них ее не привлекает. Она знает, что под внешней респектабельностью Сесили и Эдварда скрывается стремление распоряжаться семейным состоянием в собственных интересах, однако тот факт, что они зашли так далеко, ее пугает. Если они готовы держать Арабеллу под замком, то не могут ли они поступить таким же образом и с ней? В конце концов, Арабелла брала ее на одно из молитвенных собраний…

Нельзя не признать, что у нее и близко нет такого состояния, как у Арабеллы. Десять тысяч в год – хорошие деньги, но это не идет ни в какое сравнение с богатством сестры. И дом принадлежит ей. Тем не менее она знает, что Эдвард хотел бы заполучить все, если бы только мог, в том числе дом.

Особенно дом.

Она знает, что ее зять хочет завладеть домом, считает его своим по праву, поскольку после смерти отца он глава семьи – другие сестры не замужем.

Арабелла погружена в приятные фантазии о предстоящей битве и не обращает внимания на потрясенное выражение лица сидящей напротив пожилой дамы, которая осознала, что путешествует с сумасшедшей. Леттис улыбается ей и старается показать, что Арабелла неопасна.

«По крайней мере, для окружающих, – уныло думает она. А вот для себя…»

Ее старшая сестра всегда была эксцентричной и склонной к фантазиям. Общение с феями на песчаных дюнах во время каникул на морском берегу, консультации с медиумами ради того, чтобы побеседовать с миром духов и, в особенности, с их матерью – Арабелла всю свою жизнь что-то искала. Теперь она это нашла. Ревностную, непоколебимую веру в человека, который направляет ныне ее жизнь, которому она готова посвятить себя целиком, без тени сомнения, человека, которого она называет Возлюбленным.

«Я никогда не хотела быть в чьей-нибудь власти», – думает Леттис. За окном проплывают поля, за ними вдали виднеются зеленые леса. Арабелла заснула, привалившись щекой к изумрудному меху, ее шляпа съехала набок. Вот как это кончается.

Возможно, это началось в ее раннем детстве, когда нянька злобно дергала ее за волосы и шлепала, если она отказывалась сидеть тихо и делать то, что ей велели, без возражений. Следующая нянька оказалась не лучше, но вдобавок была неряшливой и ленивой и забывала вовремя покормить детей. Если они жаловались, то получали удары щеткой для волос и приказ немедленно отправляться в постель. Леттис казалось, что она и сестры живут в странном королевстве вдали от родителей, королевстве, где все правила вывернуты наизнанку. На первом этаже заправляла семья, слуги суетились, исполняя приказы, убирая в доме и делая жизнь хозяев комфортной. Однако на втором этаже, за дверью, дети были отданы на милость слугам и их прихотям. Летти съеживалась и пряталась, когда лакей приходил понежиться в кресле, стоявшем в детской, ставил ноги на каминную решетку, иногда сажал няньку себе на колено, обнимал ее за талию и целовал. Однажды Летти подсматривала в дверную щель и увидела, как он засовывает свой язык в нянькин рот, а руку под юбку. Она была так поражена, что уронила жестяную игрушку, которую держала в руке, и та с громким стуком свалилась на голый пол. Лакей и нянька отпрянули друг от друга, одернули одежды, нянька пригладила волосы и выскочила в коридор. Увидев Летти, она громко выругала ее, схватила за руку, потащила в спальню и начала избивать, пока Летти не зарыдала, пытаясь уворачиваться от ударов.

– Видишь, что бывает, когда ты не делаешь того, что сказано? – вопила нянька, ее лицо пылало от ярости и возбуждения. – А теперь лежи, пока я за тобой не приду, и не вздумай кому-нибудь сказать хоть словечко, а не то, клянусь, я сдеру с тебя шкуру.

Трясущаяся от боли и страха Летти лежала тихо, как мышь, несколько часов, пока не замерзла и не почувствовала острую необходимость пойти в уборную. В конце концов нянька вернулась, чтобы ее выпустить. Когда Летти снова оказалась в детской, лакея и след простыл.

В один прекрасный день эта нянька тоже исчезла. Они часто исчезали. Люди, которые были частью их жизни, однажды утром просто не появлялись, и больше их никто не видел. Пустое место без объяснений занимал кто-то незнакомый. Иногда Летти всерьез задумывалась, может ли такое произойти с ней, Арабеллой или Сесили. Однажды они проснутся и обнаружат, что одну из них сменила более приятная модель, менее склонная к беспорядку. Более послушная.

Но если такому суждено случиться, то подменят Арабеллу. Она знала, что слуги больше всего не любят Арабеллу: с темными непослушными волосами, торчащими во все стороны, колючими карими глазами и острым подбородком – она не была такой миловидной, как Сесили. Она была мечтательной и в то же время экспрессивной – шумное существо, которое нельзя не заметить, с громким голосом, бесстрашно набрасывающееся на любого, кто осмеливался ее упрекнуть. Няньки побаивались наказывать ее, но Летти видела, что они сдерживают себя, как если бы больше всего на свете им хотелось высечь Арабеллу. Летти подозревала, что именно Арабелла рассказывала взрослым о преступлениях самых худших нянек. Облегчение наступило, когда в конце концов появилась няня Хьюз, медлительная и тяжеловесная, однако по-своему любящая. Наконец-то прекратились шлепки и пощечины и всегда был обед.