Текст книги "Поколения ВШЭ. Учителя об учителях"

Внутри института царила совершенно уникальная атмосфера. Наверное, Георгий Аркадьевич – ну, и еще кто-то наверху – был одним из первых «официальных» людей той эпохи, которые поняли, что без представления реальной, относительно объективной информации об экономических, социальных, политических и идеологических процессах в США никакое планирование реальной внешней политики невозможно. Поэтому Институт США и Канады в меньшей степени выполнял идеологическую функцию и в большей степени функцию анализа и планирования. От Института США и Канады ждали не только монографий и публикаций, но прежде всего аналитических записок и предложений. Я прекрасно помню, как Арбатов учил нас писать эти записки в ЦК КПСС. В них должно было быть не больше двух с половиной – трех страниц, потому что в Политбюро никогда не читали больше трех-четырех страниц. Естественно, они проходили множество фильтров. Только сам Арбатов отсылал эту записку в ЦК или в министерства. Он читал все сам, он правил все сам – без него ни один материал не выходил.

Что я вынес отсюда, очень для меня важное? Умение дать анализ и предложения, сформулировав это на пространстве не более трех страниц. Удивительное искусство, которое отсекало любое словоблудие. Любое нагромождение эпитетов, эмоций, метафор и т. д. В этом смысле очень интересная была школа.

Георгий Аркадьевич Арбатов был по-своему уникальным человеком. Во-первых, он был крупным социально-политическим мыслителем. Он блестяще знал политику – советскую и американскую, ее внутренние и внешние аспекты. И он знал, чего он хочет. Арбатов исходил из того, что он точно знает, что нужно в данный момент делать в стране. Понятно, что это было действие в заданных рамках, но все то, что он делал, расширяло эти рамки. И я бы сказал, что вклад Арбатова и его института в создание нового восприятия, новой ментальности, нового отношения к миру в СССР был очень большим. У этого института была уникальная черта.

Сначала я работал там младшим научным сотрудником, потом очень быстро стал старшим научным сотрудником, заведующим сектором и других подразделений. Но вот что интересно: даже когда ты работал над маленькой запиской, у тебя было чувство причастности к большим задачам. Это действительно было в Институте США и Канады. Но это, повторю, была совершенно особая «оранжерея»…

И я ушел оттуда. Ушел сам, добровольно, потому что мне стало скучно. В конце 80-х, когда у нас в стране пошли такие перемены и возникли такие надежды и иллюзии, мне просто скучно стало заниматься Америкой. Мне показалось, что гораздо интересней заниматься советской, российской политикой. Я даже поэкспериментировал в – как бы это сказать? – интеллектуально-кооперативном секторе на рубеже слома эпох. У меня еще был странный период, когда я пошел заместителем председателя Советского комитета защиты мира и провел там год или чуть больше, пытаясь перестроить эту организацию, вместе с другим моим учителем, который тоже перешел туда. Я имею в виду Радомира Георгиевича Богданова, бывшего зама Арбатова. И это был также интересный для меня опыт. Он показал, что есть структуры, которые не подлежат реформированию, – они подлежат либо окукливанию, либо разрушению. Есть вещи, которые нельзя реформировать.

Это привело меня к мысли, что новое качество рождается там, где оно начинается с нуля, а не там, где реформируются осколки старого. Поэтому, когда я пришел в МГИМО, я участвовал в создании первой кафедры политологии в нашей стране – в 1989 году. Через год я стал ее заведующим. Мы кафедру политологии создавали заново, «с нуля», не переименовывая кафедры научного коммунизма, марксизма-ленинизма, – мы ее создавали from scratch. Мы нашли и позвали людей, у которых не было идеологического шлейфа прошлого. К нам пришли работать Александр Иванович Никитин, Михаил Васильевич Ильин, Лилия Федоровна Шевцова, Дмитрий Вадимович Ольшанский, Андрей Алексеевич Дегтярев, Марина Михайловна Лебедева, Александр Арсеньевич Чанышев и многие другие. Факультет политологии в МГИМО в самом конце 1990-х я так же, как и кафедру, делал «с нуля». Кстати, тогда он стал лучшим в стране. У меня не было никаких ограничителей, мне ни с кем не нужно было бороться, ничего реформировать. Мы просто сделали все с самого начала.

Но вот еще проблема с «учителями и учениками». Наше, уже уходящее поколение в современной российской политической науке – это все же «самоучки», мы из одной «шинели», нам нужно было осваивать мировую теоретическую и методологическую традицию политической науки «с нуля», и самим. У нас не было по этой части вообще учителей. Нашим студентам сейчас намного лучше.

И вот что еще мне хотелось бы сказать. Есть коллеги, которые уверены в том, что знают истину в последней инстанции. А я – нет. Это может звучать банально, но тем не менее учиться никогда не поздно. Четыре года назад я пришел в Вышку, и это для меня был безумно важный жизненный и профессиональный разворот. Только иногда жалею: ну почему это не случилось раньше, почему я столько времени потерял?! Я и здесь нашел важных для себя учителей, которым благодарен. Честно говоря, я шел на факультет прикладной политологии к моему другу и коллеге Марку Юрьевичу Урнову, чтобы дочитать и дописать то, что я не успел сделать раньше, занимаясь другими, в основном административными, делами. Но вот уже через год мне и еще некоторым моим коллегам, которые пришли в Вышку со мной из МГИМО и РАН, стал давать уроки статистики Алексей Алексеевич Макаров. Мы собирались в маленькой аудитории, и он просто читал нам приватные лекции. Спасибо Вам, Алексей Алексеевич! И в неменьшей степени я благодарен Денису Константиновичу Стукалу – за то, что он открывает для меня многие важные для нашего анализа вещи, о которых я просто не знал. Я вообще-то когда-то, как и большинство моих коллег по профессиональному сообществу, считал формальные методы в политологии неким изыском, а сейчас думаю об этом совсем по-другому…

Фуад Алескеров

В 1974 году я окончил механико-математический факультет МГУ. Там нам читали лекции блестящие преподаватели – Б. П. Демидович, А. Г. Курош и другие. Я ходил к Курошу на его спецкурс по общей алгебре. Общая алгебра – очень абстрактная наука, но Курош превращал свои лекции в театральное действо. На них мы сидели, затаив дыхание. Кроме этого, свой курс по логике нам читал А. Н. Колмогоров. Это был совсем другой стиль преподавания. Он читал вещи, которые были известны более ста лет назад. Было видно, что он их как бы заново продумывает, и слушать его было очень непросто.

Главное, чему меня научили в МГУ, – не бояться задач. У меня до сих пор нет страха перед ними. Если я что-то не понимаю, я тут же начинаю это изучать.

Потом, в 1975 году, я пришел в Институт проблем управления к Марку Ароновичу Айзерману. Тут и началось настоящее наставничество. Оно происходило не столько в период обучения в аспирантуре, сколько, скорее, после этого. Когда я только пришел в Институт, он сказал, что я должен ходить на его семинары, что я и делал.

Помню, я как-то подошел к Марку Ароновичу и сказал ему о том, что не хочу ходить на те семинары, которые непосредственно не связаны с моей работой. Он ответил, что на семинар надо ходить обязательно. Я до сих пор вспоминаю этот его ответ и очень ему за него признателен. Научное мышление выковывается на семинарах. Когда вы слышите, как выдающиеся ученые ставят вопросы, как они обсуждают проблемы, вы получаете бесценный опыт. Эта мозаика мнений складывается в то, что называется научным мышлением.

Все, что я имею, я получил тогда. Конечно, я продолжаю учиться, но в этом плане я, скорее, добираю какие-то знания.

Айзерман был действительно выдающимся человеком. Когда мы писали о нем книгу, то заметили, что он внес вклад в шесть разных областей теории управления. В 1964 году он стал лауреатом Ленинской премии за создание универсальной системы элементов промышленной пневмоавтоматики. Лаборатории, которую он создал, недавно исполнилось пятьдесят лет. Эта лаборатория занималась самыми разными задачами: управлением в живых системах, классической теорией управления и т. д. Конечно, сейчас она ведет не такую яркую работу, как раньше, но все равно лаборатория существует, я ею заведую и горжусь тем, что мы сохранили ее, несмотря на все сложности.

Из написанного им я бы отметил книгу «Логика, автоматы и алгоритмы». В течение приблизительно двадцати лет она оставалась классикой в своей области. «Метод потенциальных функций в теории обучения машин» – тоже одна из его известных работ. У него были выдающиеся работы и в области теории устойчивости.

Теперь я расскажу о стиле его работы с учениками. Когда я пришел в лабораторию, мне дали задачу и некоторое время мной не занимались. Я тогда очень удивлялся этому, но на самом деле этот подход оказался правильным. Таким образом выяснялось, образно говоря, сумеет ли лягушка выбраться или утонет, будет ли она барахтаться. Когда все увидели, что я, побарахтавшись, выплыл, то стали мною заниматься и занимались много.

Свою первую статью вместе с соавторами я писал два года. Оттачивалась буквально каждая фраза. Конечно, такой долгий срок был связан и с тем, что мы оказались первопроходцами в своей области и работали с еще не устоявшейся терминологией. До сих пор у меня очень серьезное отношение к тому, как пишутся работы. Я не могу себе позволить что-то написать небрежно. От первой до последней фразы (включая обозначения) – все должно быть перепроверено. Каждая фраза и каждое обозначение должны нести смысл. Более того, каждое обозначение также должно иметь мнемоническую компоненту, чтобы людям не пришлось через пять страниц вспоминать, что оно значит. Таков результат моего обучения в этой школе.

Говорят, что ученые – люди не от мира сего, рассеянные, забывчивые и т. д. Поверьте мне, я с очень многими выдающимися людьми общался, и все они были удивительно дисциплинированными. Наука – это внутренняя дисциплина. Про меня недавно сказали, что меня в Вышке ценят, в частности, за то, что я никогда не опаздываю. Это тоже влияние той школы, которую я прошел. Я за всю жизнь на лекции опоздал два раза, и оба раза не по своей вине.

В 1981 году, сразу после защиты кандидатской диссертации, я начал заниматься теорией коллективного выбора. Марк Аронович умел блестяще ставить задачи, умел повернуть задачу таким образом, что все сразу становилось понятно. Эта высокая ясность мышления имеет решающее значение, потому что хорошо поставленная задача – на три четверти решенная задача. И он меня тоже учил это делать. Я часто говорю, что молодые люди не умеют ставить задачи, но это нормально, это приходит с опытом.

Мы с Айзерманом вместе работали по шестнадцать часов в день. И это было не каторгой, а настоящим удовольствием. Например, мы с ним могли восемь-десять часов сидеть в кабинете и обсуждать разные проблемы, а потом я еще дома до ночи работал, чтобы утром ему рассказать о том, что у меня вышло.

Мы с ним написали серию статей, которые получили признание в мировой литературе. За какой бы раздел науки он ни брался, через два-три года его научный коллектив получал международное признание в этой области. Я тоже прошел эту школу. Так, например, пять-семь лет назад у нас задачами влияния в группах вообще никто не занимался. Мы начали работу над этим – и сегодня являемся всемирно признанным коллективом в данной области, без которого не проходит ни одна международная конференция, посвященная этой теме.

Безусловно, он оказал влияние на развитие моих научных интересов. В мою кандидатскую диссертацию он особенно не вмешивался, и я писал ее самостоятельно. А что касается проблемы коллективного выбора, то работу на эту тему мы делали с ним. Приведу простой пример. В знаменитой теореме Эрроу рассматривалась задача агрегирования бинарных предпочтений в функции выбора. Спустя несколько лет было отмечено, что в силу того, что на функции выбора налагаются определенные условия, можно от функции избавиться и рассматривать вместо нее коллективное предпочтение. После этого в литературе обсуждался вопрос о том, что в коллективном выборе, может, и нет самого выбора, а есть лишь агрегирование предпочтений в предпочтения. Айзерман был первым, кто сформулировал эту задачу об агрегировании функций выбора в функции выбора. Никаких предположений о том, что эти функции выбора сводятся к предпочтениям, не делалось. Когда мы закончили эту работу, нас сразу пригласили в Штаты, где мы выступали на различных конференциях и семинарах.

Теперь я хочу сказать несколько слов о нем как о человеке. Это очень важно, потому что его человеческие качества и его качества как ученого были неотделимы. В 1946 году специалист по теории управления Щипанов написал работу об идеальных регуляторах. Эта работа была тут же осуждена журналом «Большевик» и газетой «Правда» – главными идеологическими изданиями страны. Щипанов был обвинен в идеализме. Что делает молодой доктор наук Айзерман? В это время он только вернулся с войны. Он пишет письмо президенту Академии наук в защиту Щипанова. Когда он мне об этом рассказал, я его спросил: «Вам не страшно было?» Он ответил: «У меня в прихожей стоял чемоданчик с бельем и едой, потому что я ждал, что меня арестуют». Много ли людей поступили бы так же, как он?

Вторая моя история об Айзермане связана с тем временем, когда я писал у него диссертацию. Еще в начале моего обучения в аспирантуре, в 1979 году, он постоянно напоминал мне о том, что необходимо писать диссертацию. А я никогда не любил такого рода работу. Одно дело писать статью, в которой сообщаешь о полученных результатах, – это интересно. Другое дело еще что-то писать о самой статье, переводить ее на другой язык и т. д. Это тоска. Поэтому, когда он мне об этом напоминал, я обещал ему что-то написать, но все время откладывал.

Потом, в конце 1980 года он сказал мне, что с начала 1981 года я должен начать писать диссертацию. В первый же день нового года он пришел к нам в комнату и позвал меня к себе в кабинет. Когда мы пришли, он попросил написать план диссертации. Я сказал, что могу и у себя его написать, но он настоял, чтобы я сделал это у него в кабинете. Так продолжалось неделю, пока я не написал первую главу. Удивительно, что, когда к нему приходили, он не меня просил выйти, а сам выходил из кабинета. Когда я дописал первую главу, он меня отпустил, чтобы я дома доделал остальные главы.

Когда мы написали большую статью по проблеме Эрроу и собирались отдавать ее в печать, он вдруг вызвал меня и заявил, что мы не можем публиковать статью в таком виде, так как в ней нужно заменить два термина: «диктатор» и «олигархия». Я заверил его, что весь мир употребляет эти термины и в этом нет ничего страшного. Он продолжал настаивать на своем и начал предлагать альтернативные варианты этих терминов. Я их все, не особенно вдумываясь, отвергал, предполагая, что мы все равно вернемся к изначальному варианту. Так продолжалось 45 минут, после чего он совершенно грустным голосом сказал мне: «Понимаете, я с этим режимом прожил семьдесят лет, и я не позволю вам испортить вашу жизнь и карьеру из-за двух слов, которые наверняка будут неправильно поняты». Меня поразили даже не слова, а тон, которыми они были сказаны. В итоге в этой статье термины «диктатор» и «олигархия» были заменены на «решающий избиратель» и «решающая группа».

Наталия Ерпылева

Когда от редакции нашей газеты «Окна роста» поступило предложение рассказать о своих учителях, поначалу я немного растерялась от мысли о том, что не смогу рассказать обо всех, кто был учителем в моей жизни. Однако затем обрадовалась, что, несмотря на ограниченные газетные полосы, широкая аудитория Вышки сможет узнать о тех прекрасных людях, которые помогли мне выбрать профессиональный путь в жизни и положили начало моей академической стезе. Итак, как писал Александр Сергеевич Пушкин, «воспоминание безмолвно предо мной свой длинный развивает свиток»… Когда я училась в средней школе и меня спрашивали, кем я хочу быть, отвечала: «Историком или лингвистом». Точно знала, что буду изучать гуманитарные науки, очень любила историю, литературу и словесность.

Но вот в девятом классе у нас начался предмет «Основы государства и права». Его вел прекрасный учитель, ветеран Великой Отечественной войны Александр Самуилович Орлов. Я, затаив дыхание, слушала, как он объясняет отличие обычного закона от Конституции, говорит о видах собственности (это в самом-то начале 80-х годов прошлого века, когда в нашей стране были только государственная и общественная собственность, слово «частная» носило крамольный оттенок, а дом и кооперативная квартира скромно именовались «личной собственностью»!). Однажды, после того как закончился урок, на котором я отвечала у доски, он попросил меня задержаться и спросил, кем я хочу быть. Выслушав мой ответ, что историком или лингвистом, он мне сказал: «Идите, Наташа, на юридический факультет. Из вас получится отличный юрист». Александр Самуилович ослеп во время боевых действий, поэтому он не мог меня видеть, он только слышал мой голос и мои ответы на уроках. После этого разговора с учителем вопроса «кем быть?» для меня уже не существовало: я знала, что стану юристом и только юристом.

Поступив на юридический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, я четко осознала, что выбрала свою профессию правильно. Невозможно представить, с каким удовольствием я окунулась в учебу! Нас учили великолепные специалисты, каждый из которых был высочайшим профессионалом в своем деле. Имена преподававших у нас профессоров составляли цвет отечественной юридической науки.

С удовольствием вспоминаю лекции по истории государства и права России Олега Ивановича Чистякова, по гражданскому праву – Вениамина Петровича Грибанова, по уголовному праву – Германа Абрамовича Кригера. Изучала с огромным интересом все дисциплины юридического профиля, однако с особым нетерпением ждала курса по международному праву, который читал заведующий кафедрой, член-корреспондент Академии наук СССР профессор Григорий Иванович Тункин, ставший впоследствии моим научным руководителем в аспирантуре.

С момента моего прихода в группу специализации по кафедре международного права в 1986 году я не уставала учиться у Григория Ивановича не только самому предмету, но и умению ставить научную проблему, определять пути ее разрешения, нащупывать единственно верную конечную цель. Григорий Иванович – человек удивительной судьбы. Он родился в крестьянской семье в небольшой деревушке, расположенной на берегу Северной Двины в 1906 году. После окончания школы учился в Лесном техникуме, а затем приступил к работе в местном ведомстве. Работая таксатором в лесу, он во время длительных обходов лесных угодий учил французские слова, не думая в то время, что будет на международных конференциях делать доклады на французском языке. После окончания Московского юридического института и блестящей защиты кандидатской диссертации Григорий Иванович активно включился в научную и практическую работу, посвятив дипломатической службе долгих двадцать шесть лет, из которых с 1952 по 1965 год возглавлял Договорно-правовой отдел МИД СССР (ныне Правовой департамент МИД РФ), успешно защитив докторскую диссертацию в 1954 году. С 1965 по 1993 год Григорий Иванович бессменно возглавлял кафедру международного права на юридическом факультете МГУ, которая заслуженно считалась лучшей кафедрой в данной области юриспруденции во всем Советском Союзе.

Григорий Иванович был не только моим учителем международного права, но и учителем в жизни, являл собой пример беззаветного служения науке. Для того чтобы быть учителем, совсем необязательно произносить слова: делай так, а не иначе. Достаточно просто показать ученику, что ты искренне заинтересован в его стараниях постичь науку и сказать свое слово; внимательно выслушать подчас наивные и смешные мысли ученика, дружески посоветовать что-то изменить в написанном учеником тексте. Назидательный тон и высокомерное отношение никогда не окажут того магического действия, какое могут произвести негромко сказанные слова скупой похвалы, лукавая искорка в глазах и, конечно, те короткие заметки на полях твоей рукописи, которые оставлены рукой учителя. Я отчетливо помню наши беседы с Григорием Ивановичем о международном праве, об ученых, его развивавших, о путях развития человечества (как это странно не звучало бы!) и той роли, какую международное право может сыграть, чтобы сделать мир лучше.

Спустя много лет я отчетливо понимаю, насколько прав был мой учитель, рассуждая еще в конце 80-х годов прошлого столетия о силе права и праве силы, насколько глубоки были его знания и предвидение хода событий. Именно Григорий Иванович помог мне выбрать тему моей кандидатской диссертации («Доктрина rebus sic stantibus в международном праве»), актуальность которой была подтверждена изменениями вселенского масштаба, потрясшими мир в конце XX века. Именно Григорий Иванович определил всю мою дальнейшую академическую судьбу, посоветовав вплотную заняться международным частным правом. Он первым почувствовал те глобальные изменения в международно-правовой области, которые тогда еще были призрачными. Он предвидел (теперь-то я это отлично понимаю) колоссальный рост влияния международного частного права в условиях нового миропорядка, что абсолютно точно подтвердили события первого десятилетия XXI века. Он полагал, что университетская международно-правовая школа позволит мне продолжить научные изыскания и в сфере международного частного права, с которым я связала свою судьбу и которым занимаюсь уже более двадцати лет.

Курс международного частного права нам читала Галина Кирилловна Дмитриева, женщина тонкого ума и потрясающей красоты. Я не пропустила ни одной лекции, тщательно записывая каждое слово, хотя справедливости ради должна отметить, что в силу сложности предмета не с первых занятий поняла его суть. Совершенно точно могу сказать, что любовь к той или иной деятельности во многом определяется не только ее характером, но и тем человеком, который с ней ассоциируется. Образ учителя влияет на отношение ученика к изучаемому материалу, дисциплина и учитель как бы совпадают, представляя собой одно целое. Может быть, потому я воспринимаю международное частное право как утонченный и красивый предмет, в котором нет ни жесткости уголовного права, ни строгости административного, ни властности конституционного. Теперь, спустя двадцать семь лет после того, как я впервые услышала слова «международное частное право», Галина Кирилловна – заведующая кафедрой международного частного права в Московской государственной юридической академии имени О. Е. Кутафина, а я – заведующая кафедрой международного частного права на факультете права Высшей школы экономики. Мы часто встречаемся на конференциях и заседаниях диссертационных советов, мы давно уже коллеги, но всегда Галина Кирилловна для меня – недосягаемый образ просто потому, что она мой учитель. Странно устроена человеческая память. Я не помню многих моих однокурсников – ни их лиц, ни их имен. Однако я помню всех своих учителей – подчеркиваю: всех. Я сожалею, что могла рассказать только о самых-самых любимых учителях, определивших мой путь в профессии, но я хорошо помню всех.

Юриспруденция в целом – очень интересная, но весьма сухая материя. Жесткие формулировки законов, особенно уголовных, и скупые строки судебных приговоров не оставляют места для какого бы то ни было проявления чувств. Лишь такой поэт с пылающей душой, как Владимир Семенович Высоцкий, мог написать про Уголовный кодекс романтические стихи:

 
И если мне неймется и не спится
Или с похмелья нет на мне лица —
Открою кодекс на любой странице
И не могу – читаю до конца.
 

(Песня об Уголовном кодексе)

Полагаю, что дочитать до конца Уголовный кодекс в один присест не удавалось никому, даже закаленному в судейско-следственных баталиях мужчине, тем не менее во времена моей учебы на юрфаке МГУ кафедрой уголовного права и криминологии заведовала восхитительная женщина, доктор юридических наук, профессор Нинель Федоровна Кузнецова. Уголовное право – безоговорочно епархия мужчин, а Нинель Федоровна не только серьезно занималась уголовно-правовой тематикой, но и возглавляла кафедру. Она читала нам курс лекций по криминологии, читала так увлекательно, ярко и эмоционально, что воображение оживляло текст книги родоначальника антропологического направления в криминологии и уголовном праве Чезаре Ломброзо «Преступный человек», напрочь не рекомендованной для изучения и отрицавшейся советской криминологией. Именно Нинель Федоровна после длительного периода гонений на эту область исследований, когда криминология была объявлена лженаукой и находилась под запретом, подготовила и возобновила в 1964 году на юрфаке МГУ курс лекций по этой дисциплине. Нинель Федоровна была единственной женщиной в группе из пяти выдающихся советских юристов-криминологов, ставших лауреатами Государственной премии СССР в области науки в 1984 году (в нее также входили профессора И. И. Карпец, В. Н. Кудрявцев, А. М. Яковлев и А. Б. Сахаров) за разработку теоретических основ советской криминологии. Монография Нинели Федоровны «Проблемы криминологической детерминации» до сих пор является настольной книгой каждого юриста-криминолога.

Как удивительна порой бывает жизнь! Мы зачитываемся романами, которые суть всего лишь плод воображения их авторов, а сами не замечаем того, что жизненные обстоятельства вокруг нас гораздо более замысловаты, чем любые книжные сюжеты. Когда я училась на первом курсе юрфака МГУ, у нас был предмет «Логика» – предмет, всегда нужный и важный для каждого юриста. Лекции по этой дисциплине читал доцент кафедры логики философского факультета МГУ Анатолий Александрович Старченко. Отмечу, что сам он закончил юридический факультет нашего университета в 1950 году и был абсолютно погружен в проблематику логики, напрямую связанную с юриспруденцией. Огромное счастье, что Анатолий Александрович до сих пор трудится на этой же кафедре, уже будучи профессором, в преклонном возрасте, но сохраняя ясность ума и свежесть мысли. Так вот, помимо лекций у нас были и семинарские занятия. В половине групп нашего курса их вела аспирантка кафедры логики по фамилии Белова, а в других группах – аспирантка по фамилии Чёрная. С тех пор прошло тридцать лет. Зам. завкафедрой онтологии, логики и теории познания факультета философии НИУ ВШЭ, доктор философских наук, профессор Елена Григорьевна Драгалина-Чёрная вряд ли помнит скромную девушку с длинной косой, сидевшую на первой парте, а я, теперь уже доктор юридических наук, профессор и завкафедрой международного частного права Вышки, отлично помню круги Эйлера, которые Елена Григорьевна чертила на доске.

Я абсолютно убеждена в том, что именно мои учителя подвигли меня выбрать профессию преподавателя. Если дети являются воплощением родителей, то учителя живут в своих учениках. Прав был Корней Иванович Чуковский, написавший, что «в России надо жить долго, чтобы увидеть плоды своей деятельности». Может быть, когда-нибудь и наши ученики смогут вспомнить нас, своих учителей. Эта мысль греет душу, и, завершая свой рассказ, я хотела бы произнести давно написанные Николаем Алексеевичем Некрасовым слова: «Учитель! Перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени!»