Текст книги "Сказки-притчи для детей и не только"

Покаянное послушание

Иван и Философ решили остановиться и передохнуть. Берёзовый лес одарил путников прохладой, укрыв от полуденного солнца. Ручей мелодично журчал между белоствольных красавиц. Только умылись и перекусили чуток, как неугомонного Философа на вопросы потянуло:

– Сказочник, я вот всё про обеты думаю. Где ты их взял – не сам же придумал?

– А мне мамка в котомку книжку сунула, которую Иоанн Лествичник написал, – «Лествица» называется – и велела прочесть. Говорит, что в книге этой путь к истине описан. Но она нудная – я только три первых главы прочёл. Там как раз про эти отречения было. Вот я и вспомнил.

– А зачем это нам надо было?

– Не знаю, захотелось просто! Или для солидности. Как бы первые шаги на пути к истине – мамка же зря не скажет. Теперь что говорить об этом? Раз уж пообещали – надо исполнять.

– Дай книжку, посмотрю.

– Возьми в котомке, она в тряпицу белую завёрнута.

Взял Философ аккуратный томик, раскрыл и в чтение углубился. А Иван, вытянув блаженно ноги, задрёмывать начал. Да разве с Философом уснёшь?!

– Э, тут не три, а тридцать обетов, то есть степеней, то есть ступеней на пути к небу. Или к Правде – я не совсем понял. Сильно по-старинному написано, трудно читать. Следующая ступень знаешь, какая?

– Ну?

– Послушание! Прикинь! Мы – свободные люди – должны слушаться кого-то начать, своей волей не пользоваться! Да я что – сумасшедший? Я мечтал о вольной волюшке и в рабство попадать не собираюсь!

– А давай попробуем. Что нам терять? К тому же обеты дали. От мира – с его радостями, горестями, а значит, и со свободой – мы отреклись. А ещё от заботы о себе отреклись. Короче, раз отреклись от всего – значит, терять уже нечего! Пойдём в ближайшее село – в первый же дом постучимся и работать наймёмся. Что скажут, то и будем делать. Что заплатят, то и возьмём.

– Ага, тут же не только про послушание, здесь потом покаяние следует, а дальше – и вовсе память о смерти!

– Давай и это попытаемся! Мамка знает, что делает! Раз дала книжку в дорогу, значит, сердцем чувствовала, что она нам потребуется. Мамка у меня знаешь, какая умная? У неё девичья фамилия – Премудрая!

– А сейчас какая?

– Сейчас она Дурак. Ничего смешного! Нормальная фамилия! Премудрой быть всё равно не перестала – её по-прежнему так все называют. Не из-за фамилии, а из-за мудрости. Хорош хохотать!!! Вставай, пойдём ступени пробовать!

Сказано – сделано! Распростились с уютным березняком и вскоре уже стучали в двери покосившейся избушки:

– Эй, есть кто живой?

– Каво нада? – визгливый женский голос звучал на редкость неприветливо.

– Кушать хотим – отработаем!

Дверь открылась, на пороге стояла молодая, но какая-то сердитая женщина. Недоверчиво глядя на незнакомцев, стала вслух размышлять:

– Пустишь вас – ещё зарежете ночью. Или обокрадёте.

– Тогда посоветуйте, девушка, где работники даровые нужны, – голос Ивана прямо таял от приветливости. Весь его вид являл собой саму простоту и добропорядочность.

Да тётка эта и не таких видала:

– Даровые работники везде нужны, да только в этом мире ничего бесплатного не бывает. Вот что, парни, так сделаем. Вы даёте мне свои документы, сами в том сарае спите. Как только сделаете то, что я скажу, я вас покормлю. Идёт?

– Идёт! Только с документами проблемка одна, – Иван уже неплохо ориентировался в этом мире, – вот у него и паспорт, и справка, а у меня только справка. Я память потерял и паспорт, видимо, тоже. Знаю только, что меня Иваном зовут.

– Давайте то, что есть, и за работу. Огород вскопать нужно.

– Лето кончается уже – какой огород?

– Целину к весне готовить надо. Вы спрашивать или работать пришли?

Вскоре Иван с Философом переворачивали комья глинистой земли лопатами. Оба с тоской вспоминали о более совершенных орудиях труда. Один – о культиваторе, другой – о плуге-самопашце.

Вечером тётка вынесла им по стакану чая и куску хлеба.

– И это всё? – изумился Иван.

– И это всё? – демонстративно изумилась тётка, показав на «недокопанный» участок.

Засыпали ребята голодные, злые и смертельно уставшие.

На следующий день они закончили с пахотой и приступили к устройству погреба, потом перекрыли крышу, затем – поправили забор…

Хозяйка их больше не боялась; кормила, правда, скуповато, но уже в доме за столом.

Вечерами, перед тем как уснуть, спорили. Философ убеждал Ивана отказаться от глупой затеи:

– Какой смысл на неё пахать? Ну слушаемся мы её, и что из того?

– Надо же покаяние прибавить, – пробовал остудить негодование друга Иван.

– Да понял я, что работягам тяжко живётся и что воровать у них – последняя подлость! Понял! Неправ был! И жену свою не уберёг, и мамка из-за меня слёз пролила сколько! Каждую минуту думаю об этом и гадом себя чувствую. Знаешь, чего боюсь? Вдруг Марьюшка моя такой же стервой одинокой станет, как девка эта? И я в этом виноват буду, я! А о смерти я и так уже как об избавлении иногда мечтаю – руки все об корявую лопату тут ободрал!

– А я вот, когда о смерти думаю, в избавление не очень верю. Вдруг там всю вечность на тётку какую-нибудь пахать придётся? Давай, Философ, ещё чуток поработаем, сделаем ей всё. А то ведь она вовсе одна, хоть и вредная. Поможем?

И они трудились и трудились – с утра до ночи.

Однажды окликнул даровых работников сосед:

– Отдохните, ребятки, разговор есть!

И поведал свою боль-кручину:

– Смотрю я на вас и диву даюсь – никто долго с Катериной общаться не мог, а у вас получилось! Она с детского садика горлом брала в любом споре, в любом конфликте. Иначе и жить-то не умеет. На ней жениться никто, кроме меня, из-за этого не хочет, хотя в остальном всем взяла.

– А ты чего не женишься?

– Стыдно сказать, но боюсь. Мне мать, когда заметила, что я на Катю поглядываю, сразу сказала, что такую любить – только жизнь губить. Она, и верно, без скандала ни дня не может. Как вы с ней сладить умудрились?

– Просто: пашем весь день, с ней не спорим. А вечером так устанем, что поедим и засыпаем сразу. Ей и ругаться некогда! А работы там непочатый край: избушка и та вся перекосилась!

– Тогда, ребятушки, вы ко мне вечерком зайдите в гости, между словом хорошее что-нибудь про Катюшу маме моей расскажите. Христа ради прошу. Я ж вовсе спорить не могу – даже с мамой.

– С Катей твоей только такой и сладит! – засмеялись Иван с Философом и пообещали зайти вечерком.

Пообещали, зашли, погостевали и… передали все недоделанные работы соседу. А сами отправились дальше – Правду искать.

Мнень пыхтел, сосредоточенно отбиваясь от постороннего беса:

– Ты чего пристал?

– А ты моего Философа с пути-погибели куда заманил?

– Не волнуйся ты: он Ивана моего с пути истины собьёт – это ж такой грех замечательный на нём повиснет! Тебе же лучше!

– А если с Иваном останется? А если они Правду найдут? Смотри, ты от меня тогда и в аду не спрячешься!

Ленивое поле

Коля подозрительно оглядел необозримое пространство, раскинувшееся перед ним. Вроде бы всё было в порядке: ни бочек, ни ям, ничего другого страшного не видать. Николай вздохнул и пошёл вперёд.

Пыль тропинки ласково обнимала уставшие ноги, щекотно пробираясь сквозь пальцы; прохладный ветерок овевал лицо нежным дуновением; казалось, что даже каменные своды подземного царства пропустили к мальчику живительные солнечные лучи.

– Как хорошо! – Коля смотрел по сторонам и не успевал удивляться всё новым и новым, возникающим по сторонам видам: то морской прибой, то берёзовый лес, то лужайка, усыпанная цветами…

Впервые за много дней Коле очень захотелось спать. Он попытался выбрать наиболее подходящее для отдыха место, но глаза слипались так настойчиво, что он понял, что ни до берёзки, ни до беседки ему уже не дойти, и потому решил просто улечься на широкой пыльной тропе – на минутку, чтобы чуть-чуть отдохнуть.

Посмотрев вниз, ахнул – нежная пыль проглотила его ноги уже по колени!

– Это что же – меня засосёт тропа? Или трава? Или всё, что здесь есть?

Но сон упрямо смеживал веки. Коля полз по-пластунски, чтобы не проваливаться, постоянно щипая себя и царапая, борясь со сном, а сбоку слышались ехидненькие пояснения домового беса:

– Это ленивое поле: сколько часов переспал-переотдыхал в своей жизни, столько и придётся пробираться, недоспав-недоотдохнув. У тебя, как видишь, безделья в жизни хватало!

Долго ли, коротко ли, но старая истина подтвердилась: любая дорога имеет конец. Тропа оборвалась у шикарно накрытого стола: фрукты-ягоды громоздились на высоких вазах, газировки всех сортов топорщили горлышки бутылок над колбасами, тортами и другими самыми разнообразными лакомствами. Было, пожалуй, всё, кроме каши, супов и хлеба.

– Это мне типа награда за стойкость? – Коля был приятно удивлён.

– Да, это тебе, но не за стойкость, а за то, что ты всегда был истинным ценителем вкусной еды и никогда не мог устоять перед лакомствами! Поздравляю, ты достиг мытарства чревоугодия и не минуешь его, пока всё это не съешь!

– Да мне за сто лет не съесть столько! – аппетит мальчика тут же испарился.

– Не ври: за двенадцать лет в том мире ты прекрасно всё это одолел!

Коля аккуратно отщипнул от кисти ягодку винограда, надкусил и тут же выплюнул:

– Её что, уже кто-то ел?

– Разумеется, её ел ты!

– Невозможно же есть то, что уже переварено!

– А зачем ты перевёл столько еды напрасно? Там, где достаточно одного кусочка торта, ты давился, но проглатывал три – портил продукт, вредя и своему здоровью, и пожирая то, что должно было напитать других или тебя же, но позже. Ешь теперь!

И Коля стал есть – давился, плакал, рвота захлёстывала его, но желудок оставался почему-то пустым и лишь беспомощно, но больно судорожно сжимался.

Сколько длилась эта пытка, Николай не знает, одна мысль – МАМА – заставляла его жевать и глотать, не обращая внимания на мерзкий вкус. Стол, наконец, опустел и исчез.

Путь вперёд был свободен. Более того, он вёл к тоннелю, в конце которого виднелся свет – настоящий солнечный свет! Коля торопливо зашагал дальше, потом побежал, боясь, что луч исчезнет, а вместе с ним и надежда, что скоро всё закончится.

Дорога круто вильнула вниз, и мальчик заскользил по жидкой грязи в зловонную яму, кишащую змеями. Противные твари шипели, извивались, переплетались между собой.

– Я же миновал червивые мытарства!

– Это не черви, а змеи!

– Откуда они?

– Мытарство клеветы – каждая змея является отражением твоей лжи о человеке.

– Да я не врал ни про кого, я не сплетник!

– По твоим словам, более двадцати твоих одноклассников застряли в детстве, в отличие от тебя! Одним этим ты оболгал и товарищей, и себя! А Таньку как-то раз дурой обозвал, а она, между прочим, не такая уж и дура. А ещё…

– Да понял я, понял, не отвлекай! – Коля сражался со змеями, опутавшими его со всех сторон. Он пытался свернуть им головы, кусал скользких гадин, топтал…

– Ух, кажись, всё!

– Они тебя укусить не могли – душа в пятки спряталась. А тело эти змеи укусить не могут. И тут тебе повезло. После настоящей смерти они бы тебя ядом клеветы пропитали и ты остался бы в этой яме навсегда.

Коля, брезгливо отпихнув змеиные тушки, выбрался из ямы и только сделал шаг в сторону туннеля, как свалился в ещё одну ловушку.

– Фу, пиявки, что ли? Присасываются!

Мальчик отрывал и отбрасывал в сторону слизких существ, а Домовой с удовольствием наблюдал и комментировал:

– Мытарство лжи! Длинные пиявки – это красочные придуманные истории, короткие – трусливые отпирания, но, присосавшись, начинают грызть, потом ползают внутри и пожирают, пожирают! У тебя их немного. Надо признать, ты довольно честно жил.

– Живу! – поправил Коля беса, остервенело отрывая от себя скользкие комочки и раздавливая их ногами.

Наконец и эта беда миновала – вернее, Коля миновал её.

– Всё, кажется? – мальчик брезгливо вытер руки о штаны.

– Вроде всё, хотя и странно.

– Что странного?

– Ты что, никогда в жизни ни над кем не смеялся так, чтоб не в бровь, а в глаз?

– Да нет, – немного подумав, ответил Николай.

– А нудить тоже не умеешь?

– Как это?

– Ворчать, стонать, все жилы из человека вытягивать?

– Не знаю, не пытался как-то.

– Повезло! – бес был откровенно разочарован: Коля явно «уплывал» из его лап.

– А если бы смеялся или нудил, что было бы? – хмуро поинтересовался мальчик.

– Сначала примчались бы бешеные пчёлы. Ох, и повизжал бы ты от их укусов! А потом бы прилетели гигантские комары – кровушку испить до донышка. От них редко кто спасается!

А вот и вход в тоннель. Перед самым входом – чашка лапши, точнее – тазик, ещё точнее – целая ванна!

– Ешь!

– Не хочу!

– Тогда оставайся со мной, я буду только рад.

– А что это?

– Это мытарство празднословия – оно самое первое для новопреставленных; для тебя, соответственно, последнее.

– И что это за лапша?

– Всё, что попусту болтал и ругался. Мерзкие слова, которыми люди речь свою приправляют, обычно коричневой жижей эту лапшу сдабривают, точней, «сзловонивают», но ты, к сожалению, не «выражался». У тебя так только – разговоры во время уроков.

– Что-то еды многовато в последнее время, – проворчал Коля и начал жевать…

Горе или радость?

Иван и Философ шагали по склизкой после дождя дороге.

Чтобы не скучать, Иван Философу книжку протянул:

– Глянь, что в книжке на очереди?

– Да непонятное что-то – радостворный плач и безгневие с кротостью.

– А проще возможно? Я ж дурак, не забывай.

– Вот, написано: «Плач по Богу есть сетование души, такое расположение болезненного сердца, которое с исступлением ищет того, чего оно жаждет, и, не находя его, с трудом за ним стремится и горько рыдает вслед него».

– Ничего не понял.

– Знаешь, как я плакал, когда жену потерял и найти не мог?

– А я Правду ищу, только без слёз. Но тут вроде как Бога искать велят и плакать, если не находишь.

– Вот, тут ещё есть: «Как вдова, лишившаяся мужа и имеющая единородного сына, в нём одном, по Боге, имеет утешение: так и для падшей души нет иного утешения при исходе из тела, кроме трудов поста и слёз (покаяния)». Короче, я так делать буду: жену я свою осиротил по глупости и жадности, она плачет, поди, и я не буду веселиться, пока Правду с тобой не найду! Реветь не смогу – говорю честно.

– И я – буду пост держать и грустить о своих грехах постараюсь. Вдруг это и правда Правду найти поможет? Что там ещё?

– Дальше безгневие и кротость идут. Ни на что не сердиться, всё как должное принимать. Это легко – справимся!

К вечеру устали – в лесок зашли да шалаш смастерили, чтобы ночь скоротать. Да что-то разоспаться не получилось: продрогли до косточек. А потому затемно поднялись да дальше отправились. Под утро впереди посёлок показался.

– Зайдём? – Философ посмотрел на Ивана.

– А если побьют?

– Значит, заслужили! Попробуем кротко и безгневно перенести!

– Что-то боюсь я в посёлок идти, после того как «Лествицу» начитался!

– А я кушать уже захотел. Пойдём, авось накормят!

Посёлок начинался с лужи. Обойти её, не забравшись за огородную ограду, не представлялось возможным. Они и забрались…

Что тут началось! Собака штаны рвёт, полусонный пьяный мужик с монтировкой в руке к ним бежит, баба орёт как потерпевшая! Вскоре Иван и Философ, изрядно побитые, сидели в запертом сарае и грустно подводили итоги:

– Я хотел дать по роже ему, а потом книжку вспомнил. Слышь, Иван, я тоже дураком становлюсь!

– В книжке глянь что-нибудь, помнится, ты про радость что-то упоминал, когда читал её.

– Плач радостворным называется – я так понимаю, что он радость во мне творить должен. Только мне лично чему радоваться в этом сарае?

– Вот, побили тебя – может, ты за грех какой-то свой отстрадал. Может, тебе по поводу разлуки с женой амнистия выйдет теперь!

– Ваня, ты гений! – глаза Философа засияли надеждой. – Да если оно так, то пусть хоть сколько бьют, я лишь радоваться буду! Я, Вань, Бога не отрицаю, но и не верю толком. Сам рассуди: если Он есть – то, может, и Правда есть, и если меня в наказание с семьёй разлучили – я согласен на изменение этой кары! Пусть бьют, сколько хотят! Раньше в отцы я и не годился, пока воровал!

Философ улёгся на порванный матрас и мечтательно уставился в потолок:

– Веришь, Вань, нет, но я сейчас того мужика с монтировкой расцеловать готов!

– Может, это и есть безгневие и кротость?

– Не знаю. Наверное.

В сарае путешественники продрогли окончательно, поэтому, когда услышали глухую ругань и звон ключа о замок, даже обрадовались. Да только улыбки их вместо ответной радости спровоцировали очередную вспышку злобы:

– Сейчас мы вас к мужикам выведем, всё и расскажете: как МТС нашу сожгли, как запчасти утаскивали. Всё расскажете!

Скрутили пленникам руки и повели…

В избе было накурено так, что хоть топор вешай. Около десятка работяг с любопытством оглядывали пойманных. На столе, как и полагается, лежало немного закуски и стояло несколько открытых и почти опустошённых бутылок.

– Что, пацаны, сами расскажете или вам помочь?

– Что говорить?

– Зачем наведываться к нам повадились?

– Да мы первый раз у вас оказались.

– Сразу в бригадирском огороде?

– Откуда мы знали, чей он. Лужу обойти пытались!

– Какие мы нежные! Документы покажи!

– Пожалуйста!

Мужики стали изучать справки из милиции; Философ и Иван с облегчением вздохнули, но тут:

– Всё верно: их выпустили и у нас через три дня началось! Сейчас весь посёлок без зарплаты сидит! Ах вы, гады!

– Мы-то тут при чём?

– Сколько вам дали за поджоги? И дом мой за сколько спалить собирались? – один из мужиков совсем озверел, видимо, он и был бригадиром.

– Ничего мы не поджигали! У нас и спичек нет!

Между жизнью и смертью

Коле даже не верилось, что мытарства позади. Он, не оглядываясь по сторонам, вбежал в тоннель, думая, что через пару шагов окажется там, где царит ЖИЗНЬ: ярко светит солнышко, синева небес обнимает, зовёт, дразнит и весь мир наполняет радостью жизни, зелень листвы, пение птиц, цветы! Ветер и дождик! Звёзды, утонувшие в бархате ночного неба! Радуга! Речка! Как много счастья и красоты в мире! И всё это ждёт через минуту измождённого и душой и телом мальчика!

Но всё получилось иначе. Тоннель был пугающе мрачен и долог. Домовой бес настойчиво уговаривал Николая ещё подумать:

– Коленька, ты сам посуди: я – сказочный бес, являюсь исчадием сказочного ада. Этот ад совсем безобидный по сравнению с адом настоящим, тем, что тебя ожидает в настоящем конце твоей жизни. Там тебя мытарства не пропустят; они ужаснее, опаснее, да и грехов у тебя будет в сотни раз больше к тому времени!

– А я насмотрелся тут всего столько, что грешить не буду!

– Будешь, Коля, будешь! Как только ты зайдёшь в любой православный храм, ты тут же забудешь обо всём, что с тобой произошло.

– А я не буду в храмы заходить!

– Это разумно, но ещё разумнее подписать тот договор, который мы с тобой не успели до конца оформить. Ты, подписав его, ничего не теряешь, наоборот – подпишешь и я тебе во всём помогу. Мамка твоя как радоваться будет, на тебя глядючи: лучший ученик, великий учёный, счастливый семьянин, богат как Рокфеллер… А потом, после смерти, ты окажешься со мной здесь – в сказочном, а не настоящем аду. Здесь легче, да и я о тебе позабочусь, мы же не чужие друг для друга! Полюбил я тебя, Коля!

– Бесы любить могут?

– Ещё как! Мы, между прочим, все ваши чувства испытываем и радость от этого получаем: и едой вместе с вами наслаждаемся, и сном, и ласками! Мы очень похожи, Коля! Даже в одном теле вместе жить можем! Хочешь, я вселюсь в тебя прямо сейчас? Потом вместе жизнью наслаждаться начнём!

Коля вспомнил мытарства лени и чревоугодия и содрогнулся:

– Да я всю жизнь пост держать теперь буду! И вкалывать! И на жёстких кроватях спать! Тебе смысла нет вселяться в меня.

– Действительно, смысл жизни при таком подходе исчезает. Жизнь дана человеку для радости! Просто всё хорошо в меру. Меру мы как-нибудь установим с тобой. Возьми листок, подпиши! Мамка радоваться будет, когда ты вернёшься, и во всём успеха добиваться будешь!

– Так я ж крови боюсь – не смогу подписать.

– Здесь темно, я подсветку синюю или зелёную сделаю – ты красный цвет и не увидишь! Давай, Коль, подпиши!

Мальчик взял в руки свиток и ещё раз прочёл: «Мы, Николай с одной стороны и домовой бес с другой стороны, заключили следующий договор: домовой бес помогает Николаю на жизненном пути достигать суетных успехов, а Николай обязуется питать беса собственной жизненной энергией до последнего своего дыхания, а после оного служить ему до Страшного Суда в Подземном царстве».

Домовой подал булавку, включил подсветку; Коля, отодвинув фонарик, решительно проколол палец и, не дрогнув, выдавил каплю крови. Затем принял из лап счастливого беса перо, обмакнул его в кровь, занёс перо над договором… перечеркнул текст и вернул свиток бесу:

– Всё, прощай!

И пошагал навстречу солнечному свету.