Текст книги "Хроники Нового Вавилона"

Сверил свои часы с уличными – было 14.53.

Вечером Лефрой сам пригласил Антуана Грево – для деловой беседы, обмена данными и легкого ужина. Грево охотно явился – как ему казалось, настало самое время подвести некоторые итоги, хотя бы примерно уложить для себя собранные куски мозаики, а заодно и подкрепиться.

– Осмелюсь, заметить, сэр, я совершенно беззастенчиво пользуюсь вашим гостеприимством. И я имею в виду не только ужин, но и дело в целом, – заметил Грево, уже сидя за столом и расправляясь с нежным куском слабо прожаренной говядины. – Мне даже стыдно. Но исключительно в плане дела. Такой славной говядины я давно не ел.

– Отчего же? Вы ведь не впервые принимаете участие в расследовании. Так почему стало стыдно именно теперь?

– Именно потому, что в этот раз вы сами позвали меня под тем предлогом, что убийца может быть каким-то образом связан с Нижним городом, а я в некоторой степени осведомлен о жизни в этой сфере мира… Однако, позвольте спросить, почему именно вы решили, что убийца имеет непосредственное отношение к Нижнему городу?

– Он стремился скрыться именно там, и ему это удалось.

– Но ведь это, при желании, удалось бы и мне. Убийца осведомлен. Не более.

– Это чудовище сотворило такое зверство с дамой из общества…

– Согласен – ничего подобного раньше в Новом Вавилоне не было. Столкновения классов, городов Верхнего и Нижнего, вырастают тут и там, словно грибы, и одному Богу известно, к чему это все приведет. Но неужели вы считаете, что ни один из жителей Верхнего города не способен на зверство? Конечно же способен! Многие их совершают. Только не всегда в отношении дам из общества. В свою очередь Ирина не была вполне обычной дамой. Ее жизненный путь, как мне видится, являл собою последовательное и отчетливое саморазрушение… Может быть, не вполне осознанное. Учтите – что немаловажно – она знала своего убийцу!..

– Вы просили установить слежку еще за двумя людьми. Вы считаете, это один из них? Или они связаны с убийцей?

– А как по-вашему? Рабочая версия…

– О нет, мсье Грево! Сперва вы.

Грево усмехнулся, водя зубчиком вилки по опустевшей тарелке, вырисовывая узоры в остатках соуса…

Заверещал аппарат связи на рабочем столе Лефроя – загорелась одна лампочка, другая, третья… Паника?!

Но прежде чем глава Нового Скотленд-Ярда успел поднять трубку, в кабинет вошел секретарь.

– Разрешите доложить, сэр… Только что был принят вызов. Леди Кэролайн Вуд убита.

12. Новая жертва

Леди Кэролайн Вуд обнаружила служанка, когда по обыкновению поздно принесла госпоже завтрак. Обронив поднос, она бросилась вниз, но, будучи в шоке, не помня себя от ужаса, не могла сказать ни слова. Другие слуги поднялись в комнату леди, дом наполнился суетой и криками. Вызвали полицию. Кажется, даже не один раз.

Леди Кэролайн Вуд была юной, беспечной вдовой. Настолько юной и беспечной, что все ее окружение давно позабыло, что она – вдова. Вспомнили об этом лишь теперь, когда ее пришедшая в чувство горничная в присутствии полисменов шумно высморкалась и вздохнула:

– Теперь она ляжет рядом с покойным сэром.

– Пока не легла, я хотел бы ее увидеть, – заметил влетевший в этот момент в комнату Антуан Грево. – Простите, мадемуазель…

Один из полисменов отвел Грево наверх, в спальню леди Кэролайн, где уже хозяйничали двое его сослуживцев и мистер Сэлз.

Тело леди Кэролайн лежало на смятой кровати, укрытое простыней.

– Добрый вечер, мистер Сэлз.

– Добрый, господин Грево. Добрый…

– Дело рук того же маньяка?

Сэлз кивнул. Детектив подошел к кровати и приподнял простыню.

– Боже! – вздохнул он, покачав головой. – Теперь глаза…

– Да, господин Грево, наш незнакомец не повторяется. Но и увечья княжны Ирины, и эти нанесены одной рукой – это я говорю точно.

– И он убил ее. В прошлый раз бросил жертву истекать кровью, в панике метаться по комнате. А теперь – один точный удар прямо в сердце… След от укола обнаружили?

– Да, на шее, как и у Ирины. Из лаборатории Скотленд-Ярда мне сообщили, что вы с Тэтчем раскрыли секрет вещества, которое ввели жертве. Жертвам.

– Это оказался совершенно новый анестетик. Очень хороший, смею заметить.

– Есть идеи, кто мог его изготовить?

– Идеи, но не более.

Грево дотронулся до запястья мертвой женщины – оно было покрыто синяками и ссадинами.

– Эта сопротивлялась сильнее.

– Еще бы – на этот раз мясника интересовали глаза. Господи Боже…

– И еще она знала, что происходит. В отличие от Ирины, которая, похоже, не допускала и мысли о подобном. Когда ее убили?

– Вероятно, около полудня.

– Во время ланча… – пробормотал Грево.

Приняв его фразу за горькую иронию, мистер Сэлз невесело усмехнулся.

Грево обошел комнату, заглянул в смежные с ней гардеробную и ванную. В последней оказалась сломана щеколда на оконце. Молчаливым свидетельством борьбы лежал на полу сорванный с крюка ворох белых полотенец. Отодвинув их носком ботинка, Грево увидел малахитовое пресс-папье. Леди Кэролайн заглянула в ванную, вооружившись им, но оказалась схвачена. В тот момент все было решено. Она подозревала, что на нее могут напасть – она ждала этого! Но почему же тогда сразу не позвала помощь? Как это ни грустно, но, похоже, она надеялась, что ей лишь мерещится то, чего она боится – что теперь пришли и за ней. Знала, но продолжала надеяться.

Грево тщательно осмотрел спальню леди, соседние комнаты, а также чердак и крышу. Но никаких следов чудовища он более не обнаружил – оно стало умнее и осторожнее. Или же множество кровавых следов и ампула на чердаке дома Гагариных были лишь частью его игры – последним приветом, воздушным поцелуем Скотленд-Ярду и ему, Грево?..

Тварь заглянула на ланч и исчезла…

Следующим утром Лефрой сидел в своем кабинете, пил сердечные капли и мечтал о должности библиотекаря.

Не далее, как пять минут назад от него вышел взбешенный мистер Честер. И было отчего взбеситься – его дочь, последняя оставшаяся в живых подруга Ирины Гагариной, бесследно исчезла.

Узнав о смерти Кэролайн Вуд, она была крайне подавлена, даже напугана. Весь вечер и практически всю ночь она провела подле матери. Лишь после вечернего чая захотела побыть одна, поднялась к себе… и больше не спустилась.

Ее не оказалось ни в одной из комнат дома. Никто не слышал ни криков, ни шума борьбы, все вещи в комнате лежали на своих местах.

Разумеется, вызвали полицию. Но, очевидно, для пущей уверенности, мистер Честер зашел лично поговорить с мистером Лефроем. Являясь владельцем крупной корпорации и имея значительный вес в высших кругах города, он мог быть уверен, что данный разговор окажет на ход следствия лишь положительное влияние.

Полицейские прочесывали улицу, на которой жили Честеры, осматривая подвалы и чердаки. Об исчезновении и вознаграждении за информацию о пропавшей было сообщено по радио.

Вскоре в Скотленд-Ярде появился Антуан Грево. Они с Лефроем имели короткую беседу в кабинете последнего с глазу на глаз. Содержание беседы осталось тайной для сотрудников Нового Скотленд-Ярда, однако тем внезапнее грянуло распоряжение начальника: срочно вызвать на допрос Николая Дурново! Цитата: «Из-под земли достать! Немедленно!». Достать из-под земли – для Нового Вавилона это было серьезно.

Николая Дурново обнаружили в доме его невесты, где шла подготовка к похоронам и поминкам княжны Ирины. Полисмены явились и увели молодого дворянина прямо на глазах его будущих жены, тестя и тещи, а также их семейного доктора, самоотверженно дежурившего возле престарелых князей.

– Это не арест, – уточнил старший из офицеров, когда его подчиненные уже увели Николая. – Но это необходимо. Просим прощения.

Разумеется, это был скандал.

Впрочем, Николая недолго продержали в Скотленд-Ярде – отпустили ровно за час до начала церемонии прощания.

Позвонив в особняк Гагариных и успокоив свою Машу, он прибыл прямиком в морг, откуда должен был сопровождать тело Ирины.

Покойная княжна с искусственным лицом, в прекрасном платье цвета шампанского, лежала в гробу, готовая к отправке.

Круглое помещение, где стоял гроб, состояло из алюминия и имело три входа – два широких дверных проема, один напротив другого, и одна неприметная служебная дверь. Когда Николай стремительно вошел в комнату, эта дверь дернулась, словно желая захлопнуться. Но осталась приоткрытой. Редкий случай – когда кто-то из служащих морга осмелился мешать клиенту своим присутствием.

– Кто здесь? – осведомился Николай, ослабляя галстук и опираясь о пьедестал, на котором стоял гроб. Казалось, из-за обрушившейся на него суеты, смерть лишилась для него какой-либо священности. Осталось просто дело, которое надо сделать.

Дверь открылась, и вошел Чарли Беккер.

– Вот так встреча…

– Я ведь работаю здесь, господин Дурново.

– Не устаете от покойников?

– Нет. Живые порой доставляют больше хлопот.

– Да уж! Где эти… носильщики? Уже пора нести ее вниз.

– На самом деле, нет, сэр. Вы прибыли немного рано. У вас все в порядке?

– Нет! Офицеры Скотленд-Ярда явились и просто увели меня на допрос. Какого черта именно сейчас?! – воскликнул Николай и тут же осекся. Стараясь не смотреть в глаза Чарли, он оглядел пустую комнату.

– Но что случилось? – растерянно спросил Чарли. – В деле появились новые обстоятельства?

– Может, и появились, только мне о них не говорят. Бог ты мой! Они что же, думают, будто я…

Чарли, со свойственной ему искренностью, вскрикнул от ужаса.

– Вы не могли! О Господи! Как же это пришло им в голову?! Вы совсем-совсем не могли!

Николай быстро преодолел удивление от такой детской реакции собеседника – она будто бы остудила его ярость.

– Разумеется, не мог. Я знать не хотел Ирину. Не то что убивать… Но подите объясните это обществу. Теперь.

А Чарли никак не мог прийти в себя. Его руки дрожали, он был в ужасе и чуть не плакал. Медленно, будто на ощупь подошел он к гробу и посмотрел на мертвую девушку.

– Какая красивая она была, – бормотал он. – Они сделали все, что могли, но так и не вернули ей прежнюю красоту…

– Какая разница, если жизнь к ней уже не вернется? – отозвался Николай. – Если через час ее сожгут…

Чарли отшатнулся от гроба и от Николая, боком привалился к холодной матовой стене.

– Простите… – вздохнул он. – Простите, но мне пора.. Я слишком надолго оставил свое рабочее место. Не мог не проститься с нею. А у вас все будет хорошо. Вы совершенно невиновны, и господин Грево, разумеется, не придет ни к какому другому выводу.

Он обернулся к Николаю, улыбаясь все той же светлой широкой улыбкой.

– Чарли… – выдохнул Николай, наконец, глядя ему прямо в глаза.

– Мне, правда, пора! В конце концов, у меня есть долг перед обществом. Но прежде всего – перед отцом. Я стольким ему обязан. А он так стар. И на самом деле очень болен. У него сердце… Простите. До свидания.

– До свидания, Чарли.

Чарли Беккер исчез, и служебная дверь за ним захлопнулась.

Тут же явились четверо служителей морга, а с ними – детектив Грево.

Николай поправил галстук.

– Разрешите начать похороны?

– Начинайте, – кивнул детектив. – Пока что с вас довольно.

13. «Милый мой Чарли!»

Тем же вечером, наряду с сообщением о похоронах Ирины Гагариной, в «Watcher-&-Tattler» появилась заметка следующего содержания:

«Вчера Новому Скотленд-Ярду стало доподлинно известно, что Анна Честер, пропавшая днем ранее, жива и здорова. По неподтвержденным данным она была спасена после попытки самоубийства.

Теперь девица находится дома, в тишине и полном покое. (Из дома Честеров, что на Цеппелин Флайт Роад, даже удалена вся прислуга, в которой нет насущной необходимости).

Как сообщает вполне достоверный источник, врачи, не опасаясь за ее физическое состояние, встревожены ее состоянием душевным. По свидетельствам того же источника, девица находится в отчаянии и просит лишь о беседе со священником, в коей ей пока отказывают из соображений безопасности».

Прислугу распустили по домам – кроме членов семьи остались лишь дворецкий и экономка. Вечером дом Честеров затих и, казалось, крепко уснул с закатом – единственным освещенным окном осталось окно в комнате Анны.

Однако в доме шла своим чередом таинственная ночная жизнь.

На самом деле хозяева отсутствовали – они покинули дом по потайному ходу в подполе, который был после этого опечатан.

На кухне, в свете одной-единственной керосиновой лампы расположился отряд полиции, а в кабинете господина Гордона Честера – детектив Антуан Грево.

Детектив был там не один – в кресле посетителя возле стола сидел Николай Дурново. Молодой дворянин категорически настаивал на своем присутствии, на участии в этом ночном деле. При условии, что он не станет никоим образом вмешиваться в происходящее.

Николай желал увидеть все своими глазами, услышать своими ушами, хотя не имел оснований не верить детективу. Как и мисс Анне Честер, которая в день своего мнимого исчезновения появилась на пороге Антуана Грево и, наконец, рассказала тому все, что знала…

Верхний свет и настольные лампы в кабинете выключили. Лица Грево и Николая были озарены мягким мерцанием шести круглых, похожих на пузыри экранов, таившихся под центральной частью столешницы. Пять едва теплились, а шестой – центральный в нижнем ряду – горел ярко. Там виднелся коридор на третьем этаже и распахнутая дверь в девичью комнату.

Прошел час.

– Может быть, никто не придет? – спросил Николай. От усталости его голос звучал блекло.

– Может быть… – также спокойно отозвался детектив, обволакивая взором пузыри экранов.

– А может, он понял, что мы задумали? Уж слишком все просто…

– Дело не в простоте и не в его уме или догадливости, а в том… что он не сможет не прийти.

Так они продолжали сидеть, глядя на экраны. Наконец, в 1.20 ночи, на одном из них появился человек: он шел к парадным дверям вдоль стекол, заполнивших собою проемы аркады первого этажа, превращенной в теплицу для тропических растений и дом для бабочек. Последние порхали туда-сюда темными пятнами, мешая приглядеться внимательнее. Но даже смутный силуэт этого человека был узнаваем – к дверям подошел доктор Рудольф Беккер.

Ворота оказались не заперты. Тяжелые створки из стекла с чугунными прожилками легко открылись от его прикосновения – словно в страшной сказке. За воротами было крыльцо с тремя дверьми – двумя из простого стекла, ведущими в два отделения теплицы, и центральной, ведущей в пустой дом. Мысли, до этого роившиеся в голове доктора, канули в эту пустоту. Что он собирался сказать привратнику, а что – хозяевам? Что собирался сделать?

Какая теперь разница?..

Его уже ждут.

Полиция и, вероятно, мсье Грево. Видит Бог, это к лучшему…

Пройдя через темный холл, доктор поднялся по парадной лестнице. Он шел все выше, в поисках света или какого-то знака и, наконец, оказался, на третьем этаже.

Перед дверью в девичью комнату доктор остановился, переводя дыхание после подъема. В конце коридора, в темноте, он разглядел свесившуюся с чердака лестницу. Чердак. Крыши. Разумеется…

Доктор Беккер сделал над собою последнее усилие – прошел еще немного вперед и переступил порог комнаты Анны Честер.

Окна были распахнуты на ночную улицу, пастельные занавески едва колыхались в такт стерильному дыханию Нового Вавилона.

Комнатка являла собою пример нежного рококо: царства нежных цветов, ракушек, малышей путти11
  Статуи купидонов, маленьких ангелов или просто младенцев, используемые как украшения в архитектуре


[Закрыть], покрытых потрескавшейся глазурью…

Взирая на все это, на подоконнике открытого окна сидел Чарли. Рукава его пальто и рубашки были закатаны по локоть, руки затянуты в белые медицинские перчатки. Сумку с инструментами и шляпу он бросил прямо на пол.

– А я ведь наверняка знал, что все именно так и будет – с того момента, как прочел статью об Анне Честер, с того момента, как господин Дурново говорил со мной в морге… Они ловили меня. Я подумал – сделаю им сюрприз. Пройду не как положено существу из Нижнего города, по тоннелям, а крышами и чердаками, – Чарли вздохнул, подняв взор на вошедшего доктора. – Здравствуй, папа.

И передернул плечами, будто от налетевшего сквозняка.

– Чарли… – вымолвил Рудольф Беккер. – Милый мой Чарли! Что же ты натворил? Но как? Зачем?!

– Мне не оставалось ничего иного.

– Чарли, как ты это сделал?

Чарли улыбнулся – почти так же мило, как обычно.

– Ты знаешь, папа, что я любил Ирину Гагарину? Учитывая то, что все, кроме меня, понимали, кто она такая, я считаю это чувство последствием проведенной тобой операции на моему мозгу. Я стал писать ей письма. Ничего особенного – никаких пылких признаний – ведь это могло бы скомпрометировать девицу. Только констатация того, что она красива или описания любовного чувства с философской точки зрения.

– Чарли, почему ты мне не рассказал?

– Но ты бы расстроился, стал сильно волноваться. Это было бы плохо. А потом (ты только представь себе) она написала мне! Обычно, влюбленные в такой ситуации «от радости едва не лишаются рассудка». Я же не ощутил ничего похожего на эйфорию. Мне было очень хорошо и естественно, все происходило закономерно и правильно: я любил ее, писал ей, а она (такая милая, славная девушка) мне ответила. Так теперь хочется посмеяться надо всем этим. Но, ты ведь знаешь, папа, я смеюсь только над тонким светским юмором.

Чарли снова вздрогнул – вернее, содрогнулся от некоей судороги, прошедшей по его телу.

– Что же она написала тебе?

– Написала, что хочет поговорить со мною лично, что не может более доверять бумаге свои мысли. Она назначила мне встречу в особняке Гагариных. В этот вечер, как утверждала она в письме, никого, даже слуг, в доме не будет. И я пошел. Только представь – я спешу с вечерней зарей на любовное свидание. Самое забавное, папа, вот что: с официальной точки зрения, в Верхнем городе соитие считается неизбежным злом, а всякое проявление к нему интереса или положительного отношения – признаком порока или испорченности. Я вырос, впитав эту истину со всеми твоими лекарствами и витаминами. Каких-либо альтернатив для меня не существовало. Да, я вырос настолько хорошим мальчиком, что попросту разучился испытывать плотские желания. Ты гордишься мною, папа? Остается непонятным, зачем и почему я влюбился в Ирину. Сейчас я думаю – может, подсознательно я уже тогда понял, что она такое? Понял, чем все это может закончиться и увидел в этом выход?..

– Но как же ты смог это сделать?

Чарли спрыгнул с подоконника на пол и стал говорить дальше, бродя по комнате из стороны в сторону. Доктор Беккер при этом невольно отступил на шаг назад, к полной взглядов темноте в коридоре.

– Когда я пришел к княжне Ирине, у нее дома действительно не было ни родных, ни слуг. Только Кэролайн Вуд и Анна Честер. Они втроем сидели в будуаре Ирины, угощались конфетами и ликером, и пришли в совершенный восторг, едва увидев меня. Засмеялись и захлопали в ладоши. Оказывается, они давно были в курсе всех моих мыслей и чувств. Что уж там – мои письма лежали перед ними на столе, среди конфет и рюмок.

Ирина заперла дверь и присоединилась к подругам. А я стоял перед ними, упираясь головой в ситцевый потолок.

«Я так рада, что вы нашли время нанести мне визит», – с наигранной вежливостью произнесла она. Я лишь вежливо улыбался ей в ответ. «Какой он милый!» – ахнула мисс Честер. Леди Кэролайн повела плечами и заметила, что жаль, у нее нет такого поклонника, и спросила – может, Ирина поделится с ней? Ирина ответила, что с радостью поделилась бы, да только «он сам вряд ли уйдет».

«Он, правда, никогда не обижается?» – поинтересовалась мисс Честер. «Никогда! – заверила ее Ирина. – Это в высшей степени замечательный экземпляр мужского рода. А вам, мистер Беккер, нравятся мои подруги?»

«Полагаю, они столь же милы, как и вы, мадемуазель Гагарина», – ответил я, с неизменной улыбкой. Они снова засмеялись. Ирина продолжила: «Мне кажется, вы немного смущены. Не бойтесь нас – мы не кусаемся!»

Они выпили еще ликера, съели по конфете, а затем стали болтать о слухах, о своих ухажерах и поклонниках. Я чувствовал, что становлюсь не вполне к месту, и спросил, могу ли уйти. «Ни в коем случае! – воскликнула Ирина. – Что вы! Мы только начали веселиться». Тут ко мне обратилась леди Кэролайн: «Скажите, пожалуйста, мистер Беккер, откуда у вас такой безобразный шрам?»

Я запоздало поправил челку, чтобы скрыть шрам на лбу, и признался, что он остался после операции.

«Так вы, что же, больны на голову?» – изумилась леди Кэролайн и все трое вновь покатились со смеху.

«Мадемуазель Гагарина, не могли бы вы дать мне ключ? – вежливо попросил я. – С вашего позволения, я хотел бы откланяться».

«Ни в коем случае! – замотала Ирина головой. – И, прошу, не обижайтесь на нас. Вы же, в конце концов, мужчина. А мы – глупые женщины. Мы сами порой не понимаем, что и зачем говорим. Да и что же с того, что у вас не все в порядке с головой? Все мы чем-то в самих себе недовольны. Мне вот порой мой нос кажется отвратительным. Иногда подхожу утром к зеркалу – так, думаю, и оторвала бы его к чертовой матери! Я уверена, что и Кэролайн чем-то в себе недовольна». Леди Кэролайн, надкусив очередную конфету, кивнула: «Недовольна своими глазами». «Батюшки! – фыркнула Ирина. – Да у тебя же прекрасные глаза». Та отвечала: «А вот я так не считаю. К тому же, они плохо видят. Да! Мои глаза крайне неудобны в быту».

Тут доктор все понял. Схватившись за голову, со стоном опустился он на узкую кушетку.

Тем временем, преодолев приступ довольно сильной дрожи, Чарли снял пальто и отбросил в сторону. Привалившись к стене, заговорил дальше.

– Три часа я провел у них, улыбаясь и смущенно опуская взор в ответ на каждое их оскорбление. Я не мог ответить им тем же. Я не мог угрожать, требуя выпустить меня – угрозы с моей стороны были бы бессмысленной и пустой ложью, которая только рассмешила бы их еще больше. И, уж конечно, я не мог силой отобрать ключ. Я стоял, слушал, терпел их веселье. Нашутившись вдоволь, они выпустили меня на волю. Щенок более не казался им забавным.

Весь следующий день прошел, как обычно. Ты сам знаешь, что мой день и дома, и на работе, строго нормирован. Мое сознание оказалось в привычной среде, в привычных обстоятельствах. Однако со мной уже что-то происходило. Снова и снова я мысленно возвращался к тому моменту разговора, когда Ирина и Кэролайн упомянули о своих недостатках. Просто лишь в этих фразах они коснулись того, что неправильно в них, а не во мне, пусть даже они и сделали это в шутку. Ночь я провел без сна – передо мной вновь и вновь вставал разговор в том сиреневом будуаре, и я слышал их хохот. А на следующий день…

Вдруг Чарли, тихо и хищно захихикав, сполз по стене и сел возле нее на корточки, запрокинув лицо к потолку. Стало отчетливо видено, как он побледнел, и что губы его приобрели сине-сизый оттенок, а белки глаз, напротив, покраснели от лопнувших сосудов.

– На следующий день мысль о неправильности, несовершенстве их облика завладела мной. Не сама по себе, разумеется – я удержал ее, взлелеял, и нес в себе, боясь расплескать. Я шел на сделку со своим искалеченным мозгом, думал не о последствиях своих действий, а лишь о том, что Ирина считает дурным свой нос.

Разумеется, чтобы не причинить ей боли, требовалась анестезия. Я предпочел использовать лучшую из всех, какие я знал, и взял ампулу из твоей лаборатории. Извини меня, пожалуйста, папа, ампулу я оставил на чердаке. Вместе с носом Ирины. Мне-то он был ни к чему.

– Зачем?

– Но ведь это хорошо и правильно – помогать правосудию. Я сидел и ждал в будуаре, пока служанка помогала Ирине одеться – через дверцу, которая вела в ее гардеробную, я все отлично слышал. Когда служанка ушла, я взял шприц, сумку с инструментами, и спустился. О, до сих пор вижу перед собой лицо Ирины в тот момент, когда она открыла двери гардеробной и увидела меня! Она ведь испугалась в первое мгновение. Потом правда, опомнилась, стала что-то говорить, как всегда, с насмешкой. Она не обращала внимания на то, что я держал в руках. Взяла с вешалки возле двери кружевной кушак и повернулась ко мне спиной, собираясь вернуться в комнату… И тогда я вколол ей твой анестетик. Кстати, он прекрасно действует с первых же секунд – пациент даже боль от укола перестает ощущать мгновенно…

– Господи!.. – простонал, почти плача, доктор Беккер. – Но зачем же потом… после всего, ты бросил ее, оставив в живых?

– У меня ведь изначально не было намерения убивать ее. Я ждал на крыше, пока не увидел, что она выпала из окна. Тогда я подумал, что раз она мертва, то мне незачем ждать полицию. Тем, более что ты бы расстроился. Я понимаю, папа, что ты все равно расстроен, но тогда старался рассуждать логически.

– Почему же ты убил Кэролайн Вуд?!

– Это всё пресса. Я просматривал все статьи о смерти Ирины и вот один милый репортер заметил, что такой девушке, как Ирина лучше умереть, чем жить с увечьем. Поэтому, избавив леди Кэролайн от так раздражавших ее глаз, я быстро положил конец ее страданиям.

Чарли резко поднялся на ноги, но покачнулся, едва удержавшись за стену. Он прижал руку к носу, и на тонкой резине перчатки осталось алое кровавое пятно.

– Чарли, что же с тобой? – прошептал доктор.

Юноша улыбнулся.

– Меня переполняет ненависть!

– Ты умираешь…

– C’est la vie!

Вдруг в руке Чарли сверкнул скальпель, видимо, заранее переложенный из саквояжа в карман. Он шагнул вперед. Доктор Беккер весь испуганно сжался, но, похоже, не думал о попытке к бегству.

А Чарли бросился к окну и ему не хватило лишь доли секунды, чтобы вонзить скальпель в примостившегося на подоконнике облезлого голубя – только несколько перьев взметнулось в воздух.

– Отвратительные твари! Выжили, как крысы. Давно пора очистить от них наш прекрасный город!

Чарли отшатнулся от окна, сел – почти рухнул – на пол. Уткнувшись лицом в свои колени, вцепившись пальцами в густые светлые волосы, он зарыдал.

– Как же я тебя ненавижу! За что ты оставил меня в живых? Ты говорил, что я был похож на животное – так и пристрелил бы меня, как животное, сразу после того, как твой эксперимент не удался.

– Но, Чарли, ты же человек…

– Ложь! – закричал юноша. – Я не был человеком ни дня в своей жизни. Из дикаря, сидящего на цепи, ты превратил меня в невероятную, никчемную, ни на что не годную тварь. Тварь, которая даже не может плюнуть в лицо тому, кто вытирает об нее ноги. Если бы я мог сказать Ирине и Кэролайн, что они – лживые потаскухи, то они были бы живы. Если бы мне была доступна ярость, то я мог бы жить… Сейчас я существую, но пробуду недолго.

– Чарли, прости меня!

– Как?! Я не умею, папа. Я думаю, что не люблю тебя – скорее, ненавижу. А может быть, мне все равно. Просто я сегодня невероятно зол, и мне очень-очень больно.

– Сынок, если прямо сейчас вколоть тебе морфий, ты еще можешь…

– Нет. Думаю, что изменения во внутренних органах и в центральной нервной системе уже не обратимы. Очень больно, знаешь ли…

Накричавшись, последнюю фразу Чарли произнес уже будничным тоном аптекаря, объясняющего покупателю свойства той или иной мази или микстуры. Доктор Беккер же, напротив, лишился последних крупиц самообладания и плакал, спрятав лицо в ладонях. Видя такую крайнюю степень отчаяния отца, Чарли вновь поднялся – медленно, как затаивший злобу пес, с напряженной холкой, глядящий исподлобья. Скальпель подрагивал в его руке.

– Ты ведь и сам несчастен, папа. И должно быть, до сих пор скучаешь по своей настоящей семье. Твой сын был лучше меня?

Доктор не отвечал. Он сложил руки на коленях, но головы не поднял.

Чарли шагнул вперед.

– Так скажи, ты очень несчастен? Очень тоскуешь по ним?.. Хочешь снова с ними увидеться?

Тут доктор, наконец, посмотрел Чарли прямо в глаза и произнес:

– Если я увижусь с ними, то, наверное, буду скучать по тебе.

Взгляд Чарли стал сердитым, как у недоверчивого обиженного ребенка.

Осталось неизвестным, как его логика справилась бы с этой задачей, потому что в комнату, наконец, вошли полицейские и детектив Грево.

Николай Дурново переступил порог последним и тут же увидел, как едва опомнившийся от шока Чарли метнулся прочь от полицейских и вскочил на подоконник.

– Нет, Чарли, нет! – закричал доктор Беккер.

Но Чарли взглянул в последний раз на него и на Николая и, оттолкнувшись от рамы, упал в темный, холодный проем.

«Это уже другая комната и другая ночь, – думалось Николаю. – Как странно и четко…»

Мимо него пробежали полицейские – спешили обратно на улицу. Доктор Беккер, схватившись за сердце, сполз с кушетки на пол, а Грево пытался хоть как-то ему помочь, искал по его карманам пилюли или капли.

А Николаю все никак не верилось в то, что он только что увидел. Так ведь просто не бывает!

Он подошел к окну (осторожно, будто это был своевольный, прожорливый портал в иной мир) и выглянул наружу.

Ужасное дежа вю охватило его в этот момент.

Как когда-то Ирина Гагарина лежала во дворе собственного дома, теперь Чарли Беккер лежал на камнях мостовой чуждого ему Верхнего города. Он лежал на самом краю круга света от уличного фонаря, от его головы стремительно растекалось багровое пятно, а налитые кровью глаза были открыты и бессмысленно и удивленно таращились вверх. Но даже будь он жив, то вряд ли увидел бы дома и небо – из-за яркого, ослепляющего мертвого света.

Фонарь качнулся, и яркой искоркой блеснул на мостовой выпавший из руки Чарли скальпель.