Текст книги "Хроники Нового Вавилона"

9. Былое

Из Скотленд-Ярда Грево сообщили, что в лаборатории Академии над выделением вещества, введенного княжне, работают, но к испытаниям можно будет приступить не раньше завтрашнего утра. Воспользовавшись моментом, детектив направился в архив при Центральной Вавилонской библиотеке и попросил подшивки газет «Watcher-and-Tattler» (рупора всей бульварной прессы всего мегаполиса) и «Вестникъ» (газеты русских ново-вавилонцев). Там он надеялся найти какой-то намек на интрижку Ирины Гагариной – пусть даже мимолетное упоминание имени того, кому она могла так насолить. За что можно так ненавидеть?

В поисках ответа Грево все глубже уходил в прошлое – неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Ирина появлялась все реже и реже, и уже казалось, ему нечего искать, как вдруг взгляд зацепился за знакомое имя.

«Моя семья погибла больше десяти лет назад!» – эти слова господина Беккера, подслушанные ненароком, вспыхнули в голове Грево, когда открылся разворот, традиционно посвященный в «Watcher-and-Tattler» не пикантным, а кровавым событиям.

«Трагедия на ночной улице!» – восклицал заголовок небольшой статьи.

«Вчера в третьем часу ночи в Невском переулке произошло крушение механического экипажа. В нем находились, помимо машиниста, трое человек: молодой хирург Рудольф Беккер, его жена Анна и их малолетний сын Альфред.

Машинист погиб мгновенно. Анна Беккер нескольких секунд не дожила до приезда кареты скорой помощи, Альфред Беккер скончался несколько часов спустя в больнице».

«Надо же, как удачно я выбрал номер… Бедолага…» – отметил про себя Грево. Оставшиеся газеты он отложил, усмехнувшись про себя – Ирина в те годы была еще ребенком, не способным угодить в эпицентр светского скандала.

В особняк Гагариных Грево вернулся ровно в семь часов вечера. С некоторым удивлением обнаружил он, что Николай Дурново отсутствует.

– Отбыли, мсье, – сообщил лакей в передней.

– Когда велел его ждать?

– Не изволили сказать. Желаете передать что-то или дождаться его, мсье?

– Нет. Откровенно говоря, я надеялся застать княжну Марию. Или господина Беккера – мне известно, что он собирался вечером вновь посетить князей.

– Господина доктора пока нет. Но княжна Мария, насколько мне известно, хочет с вами побеседовать. Проходите.

Грево устроился в малой гостиной, в которой несколько часов назад беседовал с леди Вуд и мисс Честер.

Слуги подали чай, а вскоре спустилась и княжна Мария. Грево, встав, поприветствовал ее, она вежливо кивнула.

– Прошу прощения, мадемуазель, что беззастенчиво пользуюсь вашим гостеприимством.

– Прошу, мсье, пользуйтесь дальше.

Мария присела в кресло напротив.

– Я только хотела спросить – есть ли какие-то новости?

– Пока нет, мадемуазель. Разрешите и мне спросить вас.

– Конечно, детектив.

– Дружны ли вы были с сестрой?

Мария опустила ресницы.

– Нет, мсье Грево. Во всяком случае, в последние годы.

– Значит, когда-то было иначе?

– Когда мы были детьми – разумеется. Как и должно сестрам, мы были лучшими подругами, делились секретами. Она и тогда сильно от меня отличалась. Я даже завидовала ей…

Мария умолкла.

– А потом? – подтолкнул ее Грево.

– Потом ей исполнилось шестнадцать, мне – четырнадцать. Я впервые влюбилась. Я не назову вам его имени, теперь я понимаю, что это чувство было совсем детским. Наверное, ничего бы не вышло – ни помолвки, ни свадьбы…

– Наверное?

– Только, умоляю, не рассказывайте Николаю!

– Разумеется, мадемуазель. Можете на меня положиться.

– Ирина влюбила в себя этого юношу. Ей самой он был безразличен – она просто решила поиграть, проверить действие своих чар. Я так и не узнала, сделался ли он ее любовником, но со мной стал держаться холоднее, смотреть как на ребенка. Однажды он перестал бывать в нашем доме, а Ирина нашла себе новое увлечение. Я не смогла ее простить… Как бы мне хотелось теперь ощутить муки совести… – Мария вздохнула и горько усмехнулась.

Вошел лакей.

– Мария Дмитриевна, прибыл доктор Беккер.

– Проводи его в покои батюшки и сообщи, что затем его ждет мсье Грево.

Лакей удалился, Мария приняла вежливую благодарность детектива, но поспешила покинуть его.

Ожидая доктора, Грево допил чай и пару раз прошелся по комнате, разглядывая детали обстановки, особенно внимательно – лица на фотокарточках. Несколько раз он встретился взглядом с Ириной – та неизменно усмехалась, словно и за гробом наслаждалась игрой с человеческими душами и чувствами. С его, Антуана Грево, в том числе.

«А ведь ее еще не похоронили, – подумалось детективу. – Сегодня только второй день. Лежит в морге без носа, со вскрытой грудной клеткой… К вечеру перевезут в отдел мумификации в больнице при Академии наук. Там прекрасные хирурги. Они восстановят иллюзию ее лица. Ровно до момента кремации…»

Вскоре к детективу присоединился доктор.

– Присаживайтесь, господин Беккер. Правда, боюсь, чай уже остыл…

Доктор Беккер с тихой улыбкой махнул рукой:

– Мне ничего не нужно.– Он опустился в глубокое уютное кресло, но остался сидеть словно бы на его краю с до звона напряженной спиной. – Итак, детектив?

– Я хотел задать вам, доктор, пару вопросов, на которые, боюсь, лишь вы можете ответить.

– Охотно скажу все, что знаю. Спрашивайте, мсье.

Грево улыбнулся, украдкой глянув на фотокарточку Ирины на каминной полке. Помедлил, словно собираясь с мыслями.

– Вопрос довольно деликатный… Вы, как врач, разумеется, были осведомлены о состоянии здоровья Ирины на протяжении последних лет.

– Да, конечно.

– Тогда скажите, не обращалась ли она к вам с какими-либо проблемами интимного свойства?

– Вы имеете в виду венерические заболевания?

– Или, например, абортация.

– Должен вас разочаровать, мсье. Такого не было ни разу. Ирина была исключительно здоровой молодой женщиной. В последний раз она обращалась ко мне с мигренью.

– Могла ли она обращаться к другому специалисту в обход вас?

– Не исключено. Но об этом мне ничего не известно.

– Ладно… Тогда ответьте, пожалуйста, честно – не как врач, а как человек. Какой вам представлялась Ирина? Не замечали ли вы каких-либо странностей в последнее время? Быть может, князья о чем-то обмолвились, неосторожно обронили в разговоре?

Доктор Беккер лишь пожал плечами.

– Странности?.. Пожалуй, что не замечал. Князья не оброняли в разговоре – они прямо говорили, что думают о своей беспутной дочери. Сколько раз меня вызывали в связи с тем, что у князя или княгини нервный приступ или плохо с сердцем – и практически каждый раз из-за Ирины! Помяните мое слово – если бы не она, то старый князь вполне мог бы еще ходить. Мудрейший, благородный человек не может покинуть пределы своей комнаты без посторонней помощи…

– К счастью, у этой семьи скоро появится новый глава… – заметил Грево. – Кстати, что вы можете сказать о Николае, доктор?

– О Николае? – Рудольф Беккер несколько растерялся. Он не ожидал этого вопроса. – С ним я познакомился совсем недавно. Мне кажется, он умный и порядочный молодой человек. Княжна Мария, как и ее родители, отзывались о нем с восторгом.

– А Ирина?

– При мне она ни разу его не упоминала. Подозреваю, он ее попросту не интересовал. Он был слишком умен и слишком порядочен для нее.

– Бедная Ирина, – усмехнулся Грево. – В рассказах родных она предстает каким-то монстром…

– Быть может, потому, что она была монстром при жизни? – вежливо поинтересовался доктор.

***

В этот вечер должен был состояться прием, посвященный путешествию по Европе.

Джереми Блейк не беспокоил Николая, понимая, что тому вовсе не до приема. Поэтому и он, и Брукс несказанно удивились, когда Николай появился в павильоне, уже готовом к рауту. Все должно было происходить в верхнем (самом большом и светлом) павильоне вавилонского Ботанического сада – четырехэтажного железного лабиринта со стеклянными перепонками, пронизанного электрическим светом.

Фотографии земных пейзажей, напечатанные в масштабе больших полотен, украшали собою стеклянные стены. Хотя, учитывая, что виды гибнущего мира оказались таким образом в окружении евразийских и тропических цветов, украшение было весьма сомнительным.

– Добрый день, сэр! – горячо поприветствовал Николая стоящий на страже у дверей Брукс. – Рад вас видеть. Вот ведь сюрприз – мы с хозяином и ждать вас не смели.

– Я и сам не думал, что приду. Просто совсем стало невмоготу находиться в том доме.

– Понимаю, сэр! Хозяин будет очень рад вас видеть.

Николай прошел внутрь павильона. Под стеклянными сводами разносились грохот и крепкая брань: лорд Блейк руководил установкой на положенный пьедестал «маленького» паука. Фиксация двух из шести лап отказала и железный зверь, как пьяный, заваливался набекрень. Рабочие гоготали и, в то же время, боялись к нему подступиться. Джереми, стоящий среди них в кожаном фартуке, раздавал им команды, а заодно, теряя терпение, объяснял, откуда у них растут руки.

Пользуясь всеобщей неразберихой, двое рабочих откололись от общей массы и любовались ботаническими изысками. Еще бы – в Нижнем городе не видели других растений, кроме редиски и салата! Один из них украдкой сорвал алый цветок пассифлора и аккуратно положил его за пазуху. Наверное, вечером преподнесет его своей подружке и, хоть цветок порядком завянет, она вряд ли сможет устоять перед таким подарком.

Николай не стал отвлекать друга от работы, а просто подождал в стороне. Наконец, когда паук устроился на своем месте, Джереми Блейк объявил перерыв в работе и с видимым удовольствием сорвал с себя кожаный фартук.

Увидев затем Николая, он расплылся в улыбке.

– Николас, друг мой! Что же вы не предупредили, что придете?

– Я и сам не знал, что приду.

Друзья сердечно обнялись.

– Мне очень жаль, – вновь заговорил Джереми. – То, что случилось с сестрой вашей невесты – это ужасно. У полиции уже есть версии, кто мог это сделать?

– Нет.

– Еще бы! Да неделю назад никто бы и подумать не осмелился, что здесь, в Верхнем городе, может произойти нечто подобное…

Тут Николай взмолился:

– Прошу, друг мой, позвольте мне хотя бы один вечер не думать обо всем этом.

– Конечно! Простите.

– Лучше расскажите, что за люди придут к вам сегодня.

– Ну, сразу говорю: претора не будет. Зато придет его сынок…

– Юный Джейсон стал примерным мальчиком в последнее время.

– Не то слово! Только и делает, что мелькает на светских раутах. Особенно тех, что имеют отношение к благотворительности. Еще будет мой двоюродный дядюшка, с ним какой-то баронет. Будет мистер Жерваль – тот, на чьем заводе мы заказывали детали для паука. Вероятно, придет мисс Эйл. А вы ведь, оказывается, давно разболтали ей про нашего паука?

– Да, друг мой, не сдержался. Буду рад увидеться с ней. Наше общение пришлось прервать после моего обручения с Машей. С удовольствием просто побеседую с мисс Эйл. Если ты, конечно, позволишь мне остаться на четверть часа.

– О чем говоришь, Николас? Оставайся на весь вечер.

Николай вздохнул.

– Посмотрим, дружище, посмотрим.

Как только гости собрались, лорд Джереми Блейк произнес вступительную речь, в которой очень эмоционально живописал похождения в Париже. Николай в это время стоял в стороне, за растянутыми на деревянной решетке лозами дикого винограда. Менее всего ему сейчас хотелось оказаться в центре всеобщего внимания. Так что он наблюдал за восхищенной толпой, как запертая в гареме одалиска – за жизнью бурного восточного города.

Он оказался не единственным, кто захотел спрятаться от людей. В зеленую сень проскользнул женский силуэт. Незнакомка приникла к деревянной решетке и лишь в этот момент, когда свет из павильона упал на ее лицо, Николай узнал Хэзер.

– Добрый вечер, мисс Эйл, – таинственным шепотом произнес он.

Хэзер вздрогнула всем телом и едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.

– Великий Боже! Я-то думала, что тут уж точно никого не будет. Мсье Дурново, как же вы меня напугали!

– Я стоял тут в надежде спрятаться.

– Так я нарушила ваш покой?

– О, нет – только не вы, мисс. Вы, пожалуй, единственный человек, с которым я желал бы пообщаться. Итак, что вы думаете о сегодняшнем вечере? Как вам наши фотополотна?..

– Они очень печальны, мсье Дурново. Мне давно не было так грустно, как сегодня.

– Вас так опечалил вид старушки Европы? Да, жизнь потрепала ее, но…

– Это не потрепанная старушка, мсье Дурново, – возразила Хэзер. – Это Земля, это наша умирающая мать. Брошенная своими детьми…

Николай смутился – слишком серьезно прозвучали слова куртизанки.

– Простите, мсье Дурново. В последнее время я отчего-то бываю резка.

– Ничего, мисс Эйл. Даже интересно услышать свежее мнение среди всех этих восторгов. А вы, как я слышал еще до отъезда, стали время от времени куда-то исчезать из Вавилона.

Хэзер посмотрела на него искоса и чуть хитро.

– Да, мсье. Вы хорошо осведомлены. Скажу вам по секрету, – она перешла на шепот, – скоро я вновь таинственно исчезну…

– Куда же вы исчезаете?

– Мсье, я ведь имею право на свои тайны! А вы лучше расскажите мне подробнее про Париж. Вам я доверяю больше, чем лорду Блейку…

10. У доктора

Николай был особенно благодарен мисс Эйл за то, что она ни словом не упомянула случившееся с княжной Ириной: они просто мило и легко побеседовали.

Весь следующий день Николай провел подле Маши, они даже вышли прогуляться в сад. Появляться на людях пока опасались, но не из-за самочувствия Маши, а из-за возможного нездорового интереса к ним журналистов. Впрочем, как и любопытствующих дальних знакомых, повстречать коих в Новом Вавилоне никогда не составляло труда.

Гуляя с невестой, Николай вспомнил об обещании, данном доктору – заглянуть в гости. Он сказал об этом Маше.

– Обязательно навести их, раз обещал, – велела она. – Доктор замечательный человек. Ах, он такое великое дело совершил, когда усыновил Чарли. Впрочем, они сами тебе все расскажут.

К доктору Николай отправился тем же вечером, предварительно позвонив. Ивовый бульвар, на котором жил доктор, располагался довольно далеко от кварталов знати.

Дом №15 был многоквартирным, и фамилия «Беккер» оказалась одной из немногих, указанных на медной табличке в холле.

В самой квартире было очень уютно и опрятно, так что Николай никогда бы не предположил, что тут живут лишь двое холостяков. Дверь открыл Чарли, он же, улыбаясь, провел его в гостиную. Там уже был накрыт скромный стол: высокий кофейник, ваза с фруктами и гора разнообразных мелких пирожных.

Доктор Беккер поприветствовал гостя, выразил их с Чарли общую радость по поводу того, что он выкроил для них минутку.

– Пользуясь случаем, хочу высказать свои глубокие сожаления по поводу всего случившегося, – заговорил Чарли. – Эта немыслимая…

– Чарли! – остановил его доктор Беккер. – Думаю, наш гость уже понял тебя.

Николай вежливо улыбнулся.

– Ничего страшного. Я уже привык, а Чарли, кажется, просто не под силу кого-нибудь обидеть.

Сели за стол, и доктор, разливая кофе, спросил:

– А были ли вы на приеме, который устроил лорд Джереми Блейк?

– Откровенно говоря, заглянул, – признался Николай. – Не мог оставить его без присмотра – он тот еще фантазер!

– О, думаю, немного фантазии не помешает. Ваш поход имеет полное право войти в учебники истории Альфа-Вавилона.

– Да-да! – подхватил Чарли. – Еще встретив господина Дурново на вокзале, я подумал именно об этом.

– Вы переоцениваете наш променад. Мы лишь положили начало доброй традиции, как я смею надеяться.

– Вы планируете вновь спуститься на Землю? – поинтересовался доктор.

– Не вполне уверен насчет нас, но… люди должны будут однажды туда вернуться. Разве нет?

Чарли посмотрел на приемного отца, затем вновь на Николая и сказал:

– Лучшие механики и инженеры работают над сохранностью нашего великого города. По их заверениям, он может простоять тысячи лет.

Доктор Беккер вздохнул:

– Не знаю, господин Дурново. Боюсь, что на нашем веку этого исхода не случится.

Оставшуюся часть времени они говорили о нравах всех слоев общества, о прессе и о театре. Чарли не столько участвовал в разговоре, сколько вставлял краткие реплики и замечания строго научного толка. Когда же доктор достал из серванта бутылку коньяка, он поспешил встать из-за стола.

– Глубоко сожалею, но я вынужден вас оставить, – сообщил Чарли. – Должен признаться, что несколько устал сегодня. Надеюсь, вы меня извините.

– Пожалуйста, – кивнул Николай.

– Конечно, дорогой, – улыбнулся доктор. – Иди спать.

Чарли ушел.

Проводив его взглядом, Николай, тщательно подобрав слова, произнес:

– Ваш сын – очень необычный юноша, доктор.

– Вы, наверное, хотели сказать «странный»? Не волнуйтесь, мсье Дурново, я все понимаю. Бедный мальчик…

– Что с ним? – нерешительно спросил Николай.

– Я ведь говорил вам, что он – мой приемный сын?

– Да. Еще Маша сказала, что вы поступили очень благородно, взяв его к себе.

Доктор грустно усмехнулся:

– Все не так просто. Я не мог поступить иначе. Вы видели шрам на его лбу? Это я оперировал. В детстве он был очень болен… Понимаете, он не мог – никак не мог – существовать в том своем состоянии!.. Я… Мы провели ряд операций на его мозге. На первый взгляд, операции помогли, но лишь на первый. Он перестал чувствовать гнев, злость, ярость, ненависть – полностью и навсегда. Мы оставили его ровно настолько же искалеченным. Разве мог я бросить его после этого?

– Но… – выдохнул Николай, выслушав. – Ведь такая жизнь – это все равно жизнь.

– Не знаю, мсье Дурново, не знаю. Что ж, по крайней мере, сейчас он может приносить пользу обществу. Правда, злые люди иногда пользуются тем, что он никак не может им ответить. Уже не раз мне пришлось вмешиваться в конфликты на его работе, заступаться за него… А ведь он неплохой фельдшер. И еще проходит стажировку в отделе мумификации при первой городской больнице.

– Отдел мумификации? – изумился Николай. – Но я думал, что всех кремируют! Таков городской закон.

– Закон запрещает хранить тела без обработки. Но, заплатив определенный налог, можно хранить высушенное, стерильное тело у себя дома.. Причудам вавилонян нет числа и предела. Еще в отделе мумификации занимаются восстановлением облика людей, сильно пострадавших при гибели… – доктор умолк, переводя дыхание. Он вспомнил Ирину и понимал, что Николай – тоже. – Да. И все это время мой Чарли остается абсолютно наивным ребенком, который уже никогда не вырастет. Как мог я оставить его одного в этом мире?.. Так что зря ваша невеста приписывает мне благородство.

– Тут не соглашусь с вами! – возразил Николай. – Любой другой мог бы отказаться от своего искалеченного детища.

Доктор лишь махнул рукой.

– Простите, что выплеснул на вас все это…

– Ничего! Иногда полезно взглянуть на свои беды в сравнении с кошмарами этого мира.

– Но скажите, когда же ваша свадьба?

– Мы планировали ее через месяц, но теперь, вероятно, придется отложить.

– Даже не вздумайте откладывать! – воскликнул доктор. – Страданий в мире, как вы понимаете, достаточно, их отложить невозможно. Не стоит отказываться от радости.

11. Кто?

Утром того же дня Антуан Грево задумчиво и с затаенным недоверием смотрел на белого мышонка.

– Вы уверены, что ввели ему достаточную дозу, мистер Тэтч?

– Абсолютно уверен, мсье Грево, – заверил детектива химик. Они трудились все утро в личной лаборатории мистера Тэтча при Академии наук. Мистер Тэтч был светилом вавилонской науки и именно он в свое время руководил казнью Вальтера Корфа.

А теперь вместе с детективом наблюдал за белым мышонком.

– Что-то он слишком бодрый…

Вместе они постарались максимально точно восстановить вещество, содержавшееся в ампуле, найденной на чердаке Гагариных. По всем признакам вещество казалось анестетиком и, для пущей уверенности, его тут же ввели одному из лабораторных животных.

Несколько минут спустя белый мышонок продолжал суетливо бегать по клетке, ко всему принюхиваясь.

– Никакой заторможенности, рассеянности внимания, – отметил Тэтч. – А если мы сделаем так?..

Он открыл дверцу клетки и воткнул в спину мышонка иглу от шприца. Зверек ни пискнул, ни проявил какого-либо беспокойства – только обнюхал пальцы медика и продолжил заниматься своими мышиными делами.

– Поразительно! Вы только полюбуйтесь, детектив, – объект активен, находится в прекрасном настроении и при этом не чувствует никакой боли. Знаете, это лучший анестетик из всех, что я видел.

– Его и ввели княжне Ирине. И это вполне объясняет, почему она так слабо вырывалась. Благодарю вас за неоценимую помощь, мистер Тэтч.

– Всегда к вашим услугам, мсье Грево. Когда найдете того, кто изобрел этот анестетик, пожалуйста, познакомьте меня с ним.

– Конечно! Если только он не окажется нашим чудовищем.

– О, я бы с радостью пообщался бы с ним и в этом случае, – признался Тэтч, выдергивая из мышонка иглу и сажая его к остальным.

– Я бы тоже очень хотел познакомиться с этим человеком – по многим причинам, – заметил Грево. – И, откровенно говоря, я надеялся, что вы сможете мне в этом помочь. Мистер Сэлз передал вам мою просьбу?

– Имена ученых, работавших над составами анестетиков? – мистер Тэтч, сняв очки, присел на табурет возле стола и любезно улыбнулся Грево. – Понимаете, в Академии огромное количество сотрудников, ученых… Кое-кто занимается частной практикой, но в штате Академии не числится… Многие занимаются частной практикой на деньги уважаемых спонсоров.

– Я все понял. То есть, списков нет?

– Нет, мсье Грево. Но есть господин Альфред Линдблум. Он нейрофизиолог, но долгое время работал над средствами анестезии в ходе различных исследований. Ходячий список, если можно так выразиться.

– Как думаете, он не откажется побеседовать со мной?

– Он с удовольствием побеседует. Больше, чем беседовать, он любит разве что оперировать мозг.

Альфред Линдблум был не только талантливым химиком и нейрохирургом, но и одним из старейших профессоров Академии. Он властвовал над кафедрой высшей нервной деятельности, а жил на верхнем этаже роскошного многоквартирного дома напротив Академии.

В этот вечер он как раз был дома и, как и обещал мистер Тэтч, любезно согласился принять детектива в своей домашней лаборатории.

Лаборатория располагалась на чердаке. Пожилая экономка подвела Грево к кованой винтовой лестнице, ведущей наверх, – и оставила.

– Господин Альфред не позволяет тревожить его по пустякам, – как бы между делом заметила она, уходя.

Наверху лестницы, за порогом чердака, высились старинные шкафы из темного дерева, а за их стеклянными дверцами таилась коллекция заспиртованных органов (в основном это были мозги), эмбрионов, сухих черепов и чучел животных.

Эту своеобразную прихожую от остального чердака отгораживала китайская ширма и развесистая монстера.

– Входите! – разнеслось под сводами мансарды, зазвенело в огромных окнах.

Грево шагнул за ширму.

Открывшееся пространство представляло собой лабиринт из длинных лабораторных столов, стеклянных шкафчиков с медицинскими препаратами и инструментами.

В дальнем конце была оборудована небольшая операционная, а прямо посередине – в центре лабиринта – стоял стол, заваленный бумагами. За столом сидел профессор Линдблум, а прямо перед ним на свободном пятачке в просторной колбе плавал мозг. Плавал он, конечно, не сам, поскольку не имел никакой физической возможности. На колбе сверху и снизу имелись диковинные насадки с несколькими вентилями, очевидно, для впрыскивания в жидкость реактивов. Каждый раз, когда Линдблум поворачивал какой-либо вентель, тонкая струйка иной плотности устремлялась сквозь жидкость в колбе и заставляла мозг мерно покачиваться.

Грево какое-то время глядел на это странное действо, а затем тактично кашлянул.

Профессор Линдблум подскочил на табурете и испуганно оглянулся.

– А… Детектив, это вы? – вспомнил он. – Добрый вечер. Простите, отвлекся. Я в разгаре интереснейшего эксперимента. Но у объекта немного изменился окрас тканей. Я должен был понять, какой именно реагент это вызвал… Еще раз прошу прощения.

– Что вы! Ваш опыт невероятно интересен. Никогда не видел ничего подобного. Он как будто бы сохраняет признаки жизни.

– Он жив! – радостно подсказал профессор. – Этот прекрасный мозг был извлечен из головы испытуемого сразу же после остановки сердца.

– Испытуемого? – уточнил Грево.

– Он не был против подобного эксперимента, если вас это беспокоит. Все законно.

– Но как же он продолжает… так существовать? – спросил Грево. Любопытство боролось в нем с отвращением. – Как я понимаю, это длится уже несколько часов.

– Дней, господин детектив! Дней. Он погружен в особый питательный раствор. Раствор приобретает свойства тех веществ и тканей, с которыми соприкасается. Между собой мы называем его «кисель», – слегка смущенно улыбнулся профессор. – И в данный момент этот чудесный мозг уверен, что он окружен спинномозговой жидкостью.

– А он может… думать?

– Это загадка, господин детектив. Он ведь не может дать нам знать. Но он жив.

– Это медицинский шедевр, профессор.

– Благодарю, мсье Грево.

– Вы давно занимаетесь головным мозгом?

– Около двадцати лет.

– Вам случалось работать над препаратами для анестезии?

– В сотрудничестве с коллегами – да, неоднократно. Мне всегда хотелось, чтобы пациент в момент операции находился в сознании, отвечал на мои вопросы. А ведь некоторые эксперименты длятся не один час или даже день, и пациенты очень страдают…

– С какими из своих коллег вы продвинулись в подобных исследованиях дальше всего?

– Доктор Кертис! Подлинное светило. Протеже господ Монро и Тэтча.

– Кертис? Что-то я о нем слышал.

– Очень талантливый химик, – Линдблум вздохнул. – Но, должен признаться, он не сравнится с одним моим бывшим коллегой. Тот давно покинул Академию и занялся частной практикой. Я знал его еще студентом… Мы с ним вместе работали над крайне интересным проектом и… несколько разошлись во взглядах.

– Кто же он?

– Доктор Рудольф Беккер.

– Кто?

– Доктор Рудольф Беккер, – повторил профессор. – Талантливейший хирург и химик. Мы с ним работали вместе, дружили. Я даже был крестным его сынишки. Настоящего, я имею в виду.

– И над чем же вы работали? Почему разошлись во взглядах? Как давно это было?..

– Около пятнадцати лет назад, вскоре после гибели его жены и ребенка. Он с головой ушел в работу. Мы тогда решили исследовать возможность корректировки поведения и даже личности при помощи оперативного вмешательства в головной мозг. Речь, конечно, идет не о примитивной лоботомии, уничтожающей личность как таковую. Мы долго не могли найти объект для эксперимента. Наконец, к нам в лабораторию попал мальчик – невероятно агрессивный, похожий скорее на звереныша, чем на ребенка. Его нашли в Нижнем городе – в позабытом всеми, заброшенном цеху собственный отец держал его на цепи. В лабораторию его доставили в клетке, в ней же он и жил до операции. Мы разработали экспериментальную технологию операции на мозге – такую, которая позволила бы отсечь всю негативную, патологическую сторону личности, не затронув при этом ее способности к развитию, к накоплению знаний и прочих… Технология была и остается уникальной, но мир не узнает о ней никогда.

– Операция прошла неудачно?

– О, нет! Все прошло прекрасно, ровно так, как мы и задумывали. Простым скальпелем мы отсекли всю его агрессию, всю злость – навсегда. Представляете, как на самом деле он искалечил его?! Несколько месяцев спустя после операции мы отметили невероятный рост способности к концентрации, отменную обучаемость, спокойствие и абсолютную неспособность к проявлению агрессии. Мальчик не злился, не капризничал, даже не таскал щенка за уши. Никакой злобы, никакого сопротивления – никогда! Однажды мы целенаправленно попытались вывести его из себя, поставить в такую ситуацию, когда он не мог найти иного выхода, кроме как проявить, наконец, агрессию. И мы чуть его не потеряли. Он сутки мучился от страшной боли, жара, кровь шла у него из носа и ушей. Но он только улыбался и благодарил нас за помощь, когда мы пытались привести его в чувство… Я хотел оставить мальчика в лаборатории для дальнейших исследований. Ведь он никогда бы не смог стать полноценным человеком. Но доктор Беккер оказался непреклонен. Представьте себе, он усыновил этого мальчика!

– Чарли… – пробормотал детектив.

– Да! – воскликнул профессор. – Точно. Беккер называл его «Чарли». Он был так одинок после смерти близких, что привязался даже к этому несчастному существу. Он чувствовал себя виноватым и желал защитить его…

– От чего?

– От всего мира. Каких трудов ему стоило выучить его, вымуштровать… Доктор поссорился со многими своими друзьями, бывшими коллегами. Сколько сил и времени! А ради чего? Нет, Беккер – безусловно герой. Заставить это несчастное существо действовать так, чтобы его с первого взгляда было не отличить от человека. И еще держать себя так, чтобы с ним обращались как с нормальным человеческим существом. Он, этот Чарли, ведь даже работает в больнице. Той, что при Академии – у Беккера еще остались какие-то связи. Правда, в основном Чарли работает с покойниками и с пациентами из Нижнего города – иногда, если больше некого назначить.

– Неужели он по-прежнему не способен полноценно мыслить и чувствовать?

– Насколько я знаю, нет. Все дело в его мозге – такой изъян не поддается ни восстановлению, ни лечению. Он скорее марионетка, чем человек.

– Ясно, – пробормотал Грево. – А где именно в Академии работает Чарли?

– К сожалению, не припомню. Его часто переводили.

Грево кивнул, сделал еще пару шагов вдоль стола, чуть отступил, давая понять, что собирается уходить. Но замер, глядя на мозг.

– Как все-таки печально, что мы настолько зависим от нескольких узелков в коме нервной ткани…

Профессор воззрился на детектива почти с возмущением.

– Должен признаться, я был о вас лучшего мнения, мсье Грево. Этот «ком нервной ткани» и есть мы – каждый из нас. Наше тело – лишь механизм, шелуха, а мозг целиком и полностью решает, кто мы есть. Все стороны и аспекты нашей личности создает и контролирует мозг – окончательно и бесповоротно.

– Увы! – вынужден был признать Грево.

– Почему же? – профессор будто бы подобрел. – У нас с вами мозги работают блестяще. Это не повод для уныния.

– Благодарю за столь высокую оценку, профессор. И за информацию.

– Рад был помочь вам, детектив.

Профессор встал с табурета и раскланялся с гостем. После чего Грево двинулся к выходу с чердака, а он вновь весь обратился к колбе с мозгом.

Грево постарался не думать о том, что может чувствовать мозг, лишенный тела и, как следствие, какого-либо сообщения с окружающим миром. Его собственный мозг и без того был взбудоражен полученной информацией и, кажется, даже пытался дрыгаться как от реагентов профессора. Или как пиранья, которой кинули кусочек ростбифа.

Первым делом Грево зашел в телефонную будку (она располагалась тут же, на первом этаже, была отделана и обставлена со вкусом, под стать остальному дому) и позвонил Лефрою – сообщил, что необходимо установить круглосуточную слежку за доктором Рудольфом Беккером, а также за его приемным сыном Чарльзом