Текст книги "Дневник. Том 2"

22 ноября. Сегодня был у нас Юрий Александрович. Он приехал сюда на Пленум Союза композиторов. Я ему позвонила на другой же день после его приезда и уговорила заехать к нам. Мне хочется, чтобы детям казалось, что у них есть семья, что дедушка ими интересуется, приезжает к ним de son plein gré[596]596
  по доброй воле (фр.).


[Закрыть]. Я хочу, чтобы у Юрия посещение детей вошло в привычку, чтобы, когда я умру, дети не почувствовали себя сразу брошенными московскими родственниками. На Васю надежда плоха, увы. Мы испекли очень вкусный пирог с капустой, Ю.А., как пришел, дал мне 100 рублей, чтобы купить детям сладостей. Наташа сбегала в магазин, принесла вкусных вещей, так что для ребят был праздник. Бедняги не избалованы.

Оперу хотят исполнять в Чехословакии, в Болгарии и Румынии, а также и в Италии. Хорошо бы, если бы «Декабристов» исполнили в «La Scala», там главный художник Николай Александрович Бенуа, сын Александра Бенуа. В конце сентября «Декабристов» передавали в эфир во всем мире, и до Ю.А. дошло несколько откликов. Он получил поздравительную телеграмму от Коллингвуда, своего товарища по консерватории. Он тотчас же пошел в ВОКС и спросил, может ли он послать в ответ благодарственную телеграмму. «Знаете ли, – ответил ему, поморщившись, тот, к кому он обратился, – не стоит».

Через некоторое время Юрий получил из Америки просьбу по телеграфу прислать свой автограф. Он вновь обратился в ВОКС уже к кому-то другому и прежде всего показал телеграмму Коллингвуда: «Конечно, надо ответить, а то неудобно… Напишите письмо, и через неделю мы доставим». А когда он вынул американскую телеграмму, «…не стоит», – сказали ему, поморщившись. Юрий изображал эти разговоры в лицах.

В Румынии переводчицей была некая Малишевская. В бытность свою студентом Киевского университета Юрий жил у Малишевских и занимался с мальчиком хозяев. Оказалось, что эта Малишевская племянница его друзей, а его бывший ученик живет в Румынии и служит в каком-то советско-румынском учреждении. Юрию очень захотелось его повидать. Опять поморщились и сказали: «Лучше не надо, знаете, неудобно!..» (?).

Когда в 33-м году в Большом театре исполнялась 1-я симфония Ю.А. (под управлением Коутса), эти Малишевские (родители) были в театре, нашли его и очень трогательно восхищались его произведением.

За границей, в демократических республиках, его вещи, в особенности «Куликово поле», идут чаще, чем у нас.

Я очень люблю его 1-ю симфонию. Спросила, почему ее не исполняют. Юрий ее перерабатывает и говорит, что теперь она будет звучать много лучше. Когда-то Ашкенази смеялся, говоря, что у Шапорина мания перебелиоза.

Очень хвалил последнюю, 10-ю симфонию Шостаковича[597]597
  Завершена 25 октября 1953 г.; премьера 17 декабря 1953 г.


[Закрыть]. Квартет ему понравился меньше.

29 ноября. С 26-го я уже три дня подряд ездила к Анне Петровне по утрам и писала под ее диктовку. У меня впечатление, что ей хочется успеть написать биографии своих товарищей по «Миру искусства», реабилитировать это общество, и я нашла подтверждение моему предположению. А.П. всегда пишет черновики своих писем в толстые общие тетради, которые затем хранятся в ее архиве[598]598
  Они хранятся в ОР РНБ (Ф. 1015. № 305 – 318).


[Закрыть]. Написав под ее диктовку черновик письма Синицыну, я обратила внимание на предыдущее письмо, писанное Нюшей, с фантастической орфографией. А.П. там пишет: «Горю нетерпением продиктовать свои воспоминания о Бенуа, Билибине, Головине, Кустодиеве, Лансере, и никого нет, а я сама ничего не вижу». Нина Владимировна лежала в больнице, у меня был грипп. Я рада, что предложила ей свои услуги.

Один глаз у А.П. уже давно погиб, а за эту осень и второй очень ослабел; каково это человеку, у которого творческие силы кипят, не ослабевая?

А.П. сидит, опустив голову, сосредоточившись, и диктует как бы «с листа», совсем готовое, пишешь почти без помарок. Она никогда не теряет нити своей мысли, ни в разговоре, ни при диктовании. Наше писание прерывается разговорами, воспоминаниями, которые не могут войти в статью.

А.П. рассказывала мне, что А.Н. Бенуа был исключительно музыкален и часами импровизировал на рояле. Я вспомнила, как в 10-м году, когда мы с Мусатовой жили вместе, наняв небольшую квартирку в три комнаты на Васильевском острове, к нам часто приходил Петров-Водкин и тоже любил импровизировать. На это А.П. рассказала, как на одном из собраний «Мира искусства», на которых всегда бывало очень весело, Петров-Водкин сел за рояль и стал играть. Вскочила Елизавета Сергеевна Кругликова, за ней Саша Яковлев, и они вдвоем импровизировали танец апаша и уличной девицы. Петров-Водкин менял темпы, ритмы, сочинял танцы, Елизавета Сергеевна держала во рту гвоздику – зрители были в восторге. На другом собрании Мария Федоровна, которая в молодости была очень интересна, танцевала канкан.

Когда в начале Первой мировой войны художники «Мира искусства» решили организовать небольшой госпиталь, они устроили лотерею для сбора средств. Анне Петровне и Анне Андреевне Сомовой-Михайловой поручили отвезти Головину билеты. Они отправились в Мариинский театр, вошли с главного хода, но к Головину швейцар их не пропустил. Они обогнули театр и вошли с служебного хода. Там цербером стояла женщина: «Нет, к Александру Яковлевичу никак невозможно, запрещено». – «Но почему же?» – «Александр Яковлевич запретил пропускать к нему дам, они дерутся!» Художницы объяснили цель своего прихода. «Ну, в таком случае идите».

Когда они вошли в огромную мастерскую над сценой Мариинского театра, Головин, находившийся на противоположном конце, пошел навстречу и, узнав Анну Петровну, низко поклонился ей, коснувшись рукой пола. «Земной поклон вашему искусству, Анна Петровна», – сказал он.

26-го А.П. оставляла меня обедать (она обедает в три часа), но я торопилась домой, т. к. Ю.А., уезжавший в тот же день, обещал мне позвонить до трех. Я объяснила А.П., что мне очень важно с ним договориться, т. к. он обещал дать денег, чтобы купить Пете пальто, Соне воротник и т. д. У них нет ни галош, ни валенок к зиме.

Когда Юрий приезжает, я чувствую себя ковбоем, каким-то наездником американских прерий в погоне за диким скакуном, на которого я должна накинуть лассо. Роль гибкого аркана выполняет дурацкий телефон и дипломатические разговоры. Можно подумать, что я занимаюсь шантажом и вымогательством, у меня остается такое ощущение от всех этих разговоров, а результат: за весь этот год были присланы Ю.А. мне для детей 2000 р. да от Васи 2200 р. минус 900 р., которые он у меня взял, = 1300 р.! Всего от отца и деда, богатого деда, 3300 р. Юрий, увидев детей, спросил, почему они такие бледные? Потому, что всю осень сидят на одной картошке!

На другой день, 27-го, А.П. спросила, звонил ли мне Ю.А., оставил ли денег для ребят. «Обещал прислать». – «А сколько же он вам посылает?» – «Я получила две тысячи рублей» – «Как, две тысячи за весь год?» – «Да, за весь год».

Мы с ней писали, болтали, потом она пошла посмотреть, скоро ли будет готов обед. Возвращается и подает мне конверт. «Очень вас прошу, возьмите это. Тут 500 рублей, покупайте детям яблоки». Я запротестовала. «Это такие пустяки, я на днях выиграла тысячу четыреста рублей, на что мне они, я уже все раздала». Я взяла. Матери срама не имут. И потом поехала на рынок и купила яблок. Бедные, бедные детишки. «Бог и птичку в поле кормит…» Хорошо еще, что свет не без добрых людей.

А.П. очень остроумна, и у нее много юмора. Я как-то ей сказала, что Наташа изменилась к лучшему, стала со мной корректна и даже любезна и внимательнее к детям. «Может быть, это влияние “Декабристов”?» – ответила она.

30 ноября. Вчера вечером я не могла устоять перед афишей концерта в Капелле из произведений Баха и взяла билет.

Исполнялись отрывки одной из месс хором Капеллы с органом, скрипкой и роялем, а во втором отделении органная фантазия и фуга, прелюды и трехчастный концерт для органа. Чудесные вещи и хороший молодой органист Шахин. Я была очень утомлена перед концертом, но эта музыка привела меня в норму.

Зал был полон, и ни одного знакомого лица. Полное отсутствие евреев. Перед концертом был доклад о Бахе Друскина – сплошная фальсификация, принимаемая на веру наивною и малообразованною молодежью.

Говоря о фрагментах мессы, он по-своему переводил названия: хор начинается с incarnatus – это печальная музыка, следующий отрывок crucificatus – распятие, самый драматический момент евангельской легенды. За этим следует фрагмент жизнерадостной светлой музыки, называемой resurexit. Как-то очень смехотворно он перевел passion.

Фальсификация планомерна и упорна. Я писала о прекрасных переводах Victor Hugo. Они прекрасны, но Бог, который всегда близок к V. Hugo, его нет совсем в переводах, Бог изъят. Христос допускается.

7 декабря. Вчера я опять была у Анны Петровны и писала под ее диктовку биографию Зинаиды Серебряковой. А.П. лежала в постели, т. к. 29 ноября очень устала, целый день у нее были гости, и 30-го она слегла и пролежала всю неделю.

К сожалению, она не все записывала в свой дневник, многие очень интересные черты из жизни художников остались не зафиксированы. Вот такой факт: Серебрякова жила с четырьмя детьми в небольшом имении своего покойного отца, Нескучном, Курской губернии[599]599
  Это было имение Е.Н. Лансере, матери З. Серебряковой.


[Закрыть]. В начале революции ее выселили. Дали телегу, куда она погрузила ребятишек и кое-что из вещей, и переехала в Харьков. Муж ее был инженер. Они наняли квартиру, устроились. Муж заболел сыпняком и умер. Только что он умер, как появился Рыбаков (Иосиф Израилевич), взял на себя все хлопоты по похоронам, похоронил мужа Зинаиды Евгеньевны и увез от нее большую папку ее работ, обещав за это содержать ее с детьми и всячески помогать. Она переехала в Петроград. Помощь Рыбакова была очень скудная, ей приходилось выпрашивать у него эту помощь. В общем, он ее ограбил, нагрянув к ней в момент полной растерянности и большого горя. Серебрякова сама со слезами рассказывала об этом Анне Петровне. Рыбакову надоело расплачиваться за картины, и он уговорил З.Е. уехать за границу, обещая помощь живущих в Париже своих богатых родственников (очевидно, он имел в виду Гальперна, брата Лидии Яковлевны Рыбаковой, женатого на Саломее Андрониковой).

Вечером ко мне пришла Александра Васильевна Щекатихина с каким-то коллекционером Загорским, собирающим советский фарфор. Боюсь, как бы он ее не околпачил, ее так легко провести и надуть.

На днях до этого она мне звонит: «У меня сейчас были Monsieur (этот самый Загорский) и Madame на своей машине, они поклонники моего фарфора, хотят много у меня купить, но я говорю, что до выставки я продавать не хочу. Но все-таки они купили одну, еще парижскую, тарелку». – «Сколько же они вам заплатили?» – спрашиваю. «Кажется, двадцать пять рублей». – «Да что вы, Александра Васильевна, ведь за двадцать пять рублей вы чашки приличной в магазине не купите, так нельзя». – «А впрочем, я не знаю. Пойду посмотрю, сколько они денег оставили». Довольно долго она не возвращалась к телефону, очевидно, пересчитывала. «Ну, сколько же?» – «Сто пятьдесят». Бедняга не разбирается в деньгах, ей бы надо все время иметь около себя порядочного и честного человека. А сын – une loque.

Попозже пришла А.А. Ахматова, недавно приехавшая из Москвы. И коллекционер и Щекатихина ушли.

Она долго сидела, много рассказывала, беседовали. Она ушла около 12. Умер в ссылке Н.Н. Пунин, еще в августе. Возможно ли хлопотать о возвращении, о снятии судимости, неизвестно. Кто-то из ее знакомых стал хлопотать о том, чтобы мать могла приехать к ним из Нижнего, где жила после лагеря, т. к. она была стара. Высшие инстанции ответили, чтобы они обратились в МВД, а там, оказывается, не получено никаких инструкций.

Я ей говорю: «Ягóда оказался вредителем, Ежов также, а Берия уже обер-вредитель, изменник и т. д. Казалось бы, что простая логика требует пересмотра деятельности этих негодяев и возвращения миллионов невинных, сосланных ими. «Как на это посмотреть, – ответила Анна Андреевна. – Можно ведь и так поставить вопрос: Берия был предатель, и может быть, он смягчал судьбы своих приверженцев и давал десять лет, когда люди были достойны расстрела».

В 1938 году судили ее сына, Л.Н. Гумилева, и дали ему 10 лет ссылки. Анна Андреевна подала кассацию. Военный прокурор пересмотрел дело и нашел, что наказание слишком мягко. В то время следующей мерой наказания был расстрел. Целый месяц А.А. с ужасом в сердце ждала решения. Произошла какая-то смена властей, прокурор не то был снят, не то расстрелян, и Гумилев получил 5 лет. Случайность.

Из московских анекдотов: восстанавливают ресторан Тестова[600]600
  Вероятно, ресторан И.Я. Тестова на Воскресенской пл.


[Закрыть], и консультантами по этому вопросу приглашены специалисты: Лев Никулин, граф Игнатьев и Вертинский! Я думаю, что хитрой лисе Игнатьеву не очень по себе в такой компании. За достоверность не ручаюсь. За что купила, за то и продаю.

1954

24 января. От старости у меня ни до чего руки не доходят, даже до дневника, и это очень обидно. Когда я пишу, я собираюсь с мыслями, сосредотачиваюсь. В церковь теперь попасть невозможно, такие толпы стоят у входов; а там тоже тишина.

Вчера я поехала в Александро-Невскую лавру, пропустив все сроки для регистрации могилы деда и бабушки. И что же оказалось? Некая Анна Емельяновна Овчинникова, живущая на Петроградской стороне, зарегистрировала могилу Яковлевых еще в начале августа, как только вышел приказ о регистрации.

«И это часто случается, – сказал мне старик, ведущий регистрацию. – Неужели вы думаете, что те две тысячи с лишним могил, которые у нас записаны, зарегистрированы родственниками? Верующим людям жалко памятника, в особенности если он с образом, вот они и берут на себя заботу о нем. Князя Урусова могилу регистрировал тоже кто-то посторонний».

На памятнике Урусова образ уцелел, а с нашего памятника образ св. Елизаветы за эту осень сорвали; [он поставлен в 1859 году, около 100 лет продержался]; мне объяснили сторожихи, что он, верно, был писан на медной доске, медь понадобилась! Лик Св. Елизаветы был писан с бабушкиного портрета. Я написала неизвестной доброй душе, благодаря ее за неожиданную услугу.

Дней десять тому назад ко мне зашли мои старые знакомые, жившие в Детском Селе в одном дворе с нами, Нина Федоровна Сидоренкова и Клавдия. О Нине и ее семье я, вероятно, писала в свое время, о том, как их раскулачили и как, попав в Детское, они с мужем неустанным, упорным, муравьиным трудом свили себе новое гнездо и еще при нас переселились в Полуциркуль[601]601
  Так петербуржцы называют определенное место на Октябрьском бульваре.


[Закрыть]. Война их там и застала. Сына, красавца Гришу, скоро взяли в армию. Городской райсовет не давал пропусков в Ленинград, не разрешал уезжать. Это мне во время войны говорил и доктор Лапшин, хитростью перевезший семью в город.

Когда немцы пришли, людям пришлось бежать по дорогам и полям, бежать в буквальном смысле этого слова, под обстрелом с самолетов. Многие были убиты. Сидоренковы остались. Немцы были рядом, а от жителей скрывали это. «Сидим мы в подвале под церковью, кто-то и говорит: “Немцы пришли”, а один парень как закричит: “Что вы панику разводите, я сейчас скажу это кому следует”. А тут как раз и снаряд рядом разорвался, и немцы тут как тут». Много рассказывала она. На них донес какой-то мальчишка, пацан, что они коммунисты и живут в еврейской квартире. Этого было достаточно для того, чтобы тебя повесили. Но, к счастью, соседи доказали, что живут они в квартире уже 8 лет и коммунистами никогда не были.

Шла мимо них корова, вероятно, брошенная нашими войсками. Они ее загнали в чей-то пустой сарай, набрали ей сена в Китайской деревне[602]602
  Часть дворцового ансамбля в Пушкине из двенадцати одноэтажных домиков в китайском стиле (построены в 1782 – 1798 гг.).


[Закрыть]. Большую часть молока раздавали соседним детям. Ведь все остались без всяких запасов и голодали. Кто-то опять донес, что они украли корову, – воровство каралось очень строго, вешали. Они так же спокойно отдали корову, как и взяли. Зимой их угнали в Гатчину. Опять бедные Сидоренковы потеряли все. Муравейник был разрыт дотла. Увезли на саночках самое необходимое, был запас мыла, который их спасал первое время от голодной смерти. Шли они под самое Рождество, мороз сильный был. За кусок мыла давали и хлеб, и дрова, и картошку.

Сестра ее, Дуня, оставалась совсем одна в Детском, сын был на фронте, надо было и ее привести в Гатчину. Их пустили к себе какие-то люди, дали комнату.

За сестрой Нина пошла под вечер. Немцы не позволяли возвращаться в Царское. Настала ночь. Проходила деревней, обошла все избы, стучалась, в надежде, что ее пустят переночевать. Никто не открыл. Было строго запрещено впускать кого бы то ни было. Пошла дальше и наткнулась на немецкие траншеи. Испугалась страшно. Если услышат, тут же пристрелят. Потихоньку отошла. Не слыхали. Где бы спрятаться? Встать у телеграфного столба? Не увидят, но замерзнешь, лучше уж в снег зарыться. Побрела дальше. Опять деревня. Везде затемнение. В одном окне сбоку пробивался свет. Нина заглянула, видит – там финка молится. Ну, эта пустит. Постучала, и финка пустила ее переночевать и даже покормила.

«В Гатчине немцы наняли восемнадцать человек дрова пилить и колоть, а всего было две пилы и один топор. Мы по очереди и работали. Немцы попервоначалу ничего были. За работу получали паек, триста грамм хлеба, немножко масла, крупы. Не отказывались ни от какой работы. Нина шла с саночками на вокзал и подвозила немцам их вещи. Расплачивались хлебом, сахарином, а сахарин ценился очень дорого. За коробочку на рынке давали сто рублей. Чтобы летом возить поклажу, сделали тележку».

Раз нанял ее немец перевезти с вокзала три железных ящичка. Они оказались невероятно тяжелыми, так что даже немец иногда помогал. Шел проливной дождь, грязь, каша. Довезла. Он забрал ящики и не выходит. Нина стояла, ждала под дождем, насквозь промокла. «Долго не выходил, потом пришел, показывает коробочку сахарина, спрашивает: “Гут?” Я отвечаю: ”гут”, стала уже понимать немного. Он опять ушел, а потом вынес мне восемь коробочек. Когда я домой пришла, соседка меня ругать. И зачем ты такую муку на себя берешь, ведь все у тебя есть. А я на рынке за этот сахарин восемьсот рублей получила».

За 3 года Сидоренковы приобрели собственный домик, корову, стали жить хорошо. К сожалению, сын – полная противоположность родителям. Он очень способный, на все руки мастер, но ничем не может долго заниматься, уже с тремя женами разошелся, причем, как это ни странно, жены сами от него уходили. Нина приписывает эти семейные Гришины неудачи Лизиным заговорам и колдовству. Когда мы жили в Детском, Нина раз поймала Лизу на том, что она что-то подсыпала в их суп.

Нина съездила к себе на родину, в Витебскую губернию. Со станции пошла пешком посмотреть, что уцелело, чего нет. Так все переменилось, что и узнать нельзя. Дорогу, т. е. бывшую дорогу, она признавала лишь потому, что на ней росла высокая трава, земля была унавожена когда-то лошадьми. Некоторых деревень нет совсем, помещичьих усадеб нету. Понять ничего было нельзя, и Нина пришла совсем в другую сторону, чем надо было.

Клавдия жила в Детском, работала на какой-то фабрике вместе с Катей Богдановой, когда-то жившей у нас. С приближением немцев их эвакуировали в Ленинград. Первая зима была ужасна. Морозы начались рано. Работниц поселили в помещениях без печей. Воды не было. Начальству, коммунистам, рабочие сложили печи, но сколько работницы ни просили о том, чтобы им также поставили печи, начальство отказывало. Хотя и кирпич, и другие материалы были налицо. Женщины, их было пятеро, составили две кровати, ложились поперек одетыми, накрывались шубами и чуть что не замерзали. Мыться было нечем. «Намочим два пальца в воде, протрем глаза, а потом не знаем, как эти пальцы согреть».

Работы было мало, не на всех хватало. Кто работал, получал пропуск в столовую, других туда не пускали, даже кипятку не давали.

Катю (она была партийная) глубоко возмущали все эти несправедливости, и, говорит Клавдия, «я ей, бывало, говорила: “А помнишь, как ты кричала на собраниях, что мы должны подписываться на заем не на сто процентов зарплаты, а на сто пятьдесят, двести. Вот теперь и смотри”». Катя не выдержала несправедливости, разочарование было слишком велико, и она повесилась.

Клавдия тоже побывала в своей деревне. Я их спросила, что они думают о новых льготах колхозникам[603]603
  В августе 1953 г. по предложению Маленкова на сессии Верховного Совета колхозникам снизили налог на личное подсобное хозяйство и повысили закупочные цены на обязательные поставки сельскохозяйственной продукции.


[Закрыть] и вернутся ли теперь люди в деревню. «Нет, добром не вернутся. Не верят. Вот вы живете в городе, вы заработаете хоть триста, хоть двести рублей, это ваше. Вы больны – у вас бюллетень. У вас отпускные, пенсия. В деревне, сколько ни работай, ничего не заработаешь. Ты летом заболел – это голодная смерть и тебе, и твоим детям. Никто тебе ничего не подаст. Нет, в деревню не вернутся».

За 25 лет на наших глазах произошел невиданный в мире героический «исход» целого класса с насиженных и обжитых веками мест, со своей земли. «Земля и воля»[604]604
  «Земля и воля» – революционная народническая организация, основанная в 1876 г.


[Закрыть]… Кукиш получили. Их обманули, и они молча ушли. Это грандиозно. А теперь посылают мальчишек и девчонок «на освоение целинных и залежных земель»[605]605
  20 апреля 1940 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли Постановление «О дальнейшем подъеме зернового хозяйства в колхозах и совхозах восточных районов СССР: Алтайского и Красноярского краев, Новосибирской, Омской, Челябинской областей, Акмолинской, Павлодарской, Северо-Казахстанской, Кустанайской, Семипалатинской и Восточно-Казахстанской областей»; была объявлена задача освоения еще не обрабатывавшихся земель. Эти планы тогда не были осуществлены. 9 марта 1946 г. вышло новое Постановление тех же органов власти «О государственном плане развития сельского хозяйства на 1946 год», которым увеличивался план посева зерновых культур на целинных и залежных землях. Наконец, Пленум ЦК КПСС 23 февраля – 2 марта 1954 г. принял (по докладу Хрущева) Постановление «О дальнейшем увеличении производства зерна в стране и об освоении целинных и залежных земель»; вслед за этим, 27 марта, Совет Министров СССР и ЦК КПСС приняли постановление, продублировавшее предыдущее. Было решено послать для освоения новых земель значительное количество техники и 100 тысяч «молодых механизаторов». В течение всего этого года было принято еще несколько постановлений для обеспечения выполнения поставленной задачи (последнее – 25 декабря).


[Закрыть]. Насильственно отправляют в колхозы и МТС[606]606
  Первые машинно-тракторные станции создавались с 1928 г. для обслуживания колхозов и совхозов; с 1929 г. под руководством Трактороцентра внедрялись повсеместно.


[Закрыть] инженеров.

Что эти комсомольцы там сделают? Землю нужно знать. Мама училась у стариков, Василия Лазарева, Петра Степановича, а потом уж к ней приходили мужики советоваться, когда сеять да когда жать, как пахать?

А эти комсомольцы с заводов, никогда земли не видавшие, что они смыслят?

17 февраля. Меня вызвали в Союз писателей, чтобы выбрать делегата на профсоюзную конференцию. Присутствовала на открытом партийном собрании. Целый час взрослые люди, писатели, говорили о том, что у них плохо поставлена работа агитаторов (перед выборами в Верховный Совет), что в агитпункте нет каких-то брошюр и т. п. А я слушала и думала: о чем они говорят? Ведь король-то голый. Ведь с агитаторами или без них, все придут на выборы, получат бумажку с каким-то именем и не глядя опустят в урну.

Проводили Всеволода Петровича Воеводина в партию. Один из тех, кто его рекомендовал, писатель Капица, сказал: «Я же рекомендовал Воеводина в кандидаты. Но тогда у меня было одно сомнение, приверженность Всеволода Петровича к зеленому змию. Но за три года Воеводин исправился».

22 февраля. Была сейчас у Анны Петровны после перерыва недели в две. У нее опять было воспаление легких в слабой форме. Никого к ней не пускали, и даже свои именины бедная А.П. провела в одиночестве, и когда мы с Татьяной Борисовной привезли цветы, Нюша нас все-таки не пустила – доктор запретил.

Сегодня я нашла, что у нее хороший вид. А.П. была мне очень рада, она очень соскучилась в одиночестве. «Ваш приход для меня событие, – сказала она. – Знаете, я теперь пишу сонеты!» Сонеты не сонеты, но юморески из собственной жизни.

Человек только что лежал в полном бессилии, и мозг продолжает работать и творить. А.П. уже успела продиктовать Нине Владимировне два маленьких юмористических в 1 ½ странички рассказика, прекрасно написанных, отличным русским языком и с большим юмором. Один называется: «Сумбурное происшествие в очень степенном доме». Диву даешься такой неугасающей творческой энергии.

26 февраля. На днях я была у Маргариты Константиновны и советовалась с ней.

Все последнее время я мысленно сочиняла письмо Маленкову. Мне хотелось ему написать следующее: Берия казнен, его предшественников Ежова и Ягóду постигла та же участь. Все они оказались вредителями. Почему же дела их живы и апробированы тем самым правительством, которое их казнило? Почему не пересматривают дела миллионов сосланных, сидящих в лагерях или, после отбытия наказания, оставленных пожизненно в таких углах, куда и Макар телят не гонял?

Маргарита Константиновна на это мне ответила: «У вас есть сын, внуки, друзья, которым будет грустно, когда вас сошлют. Неужели они и без вас этого не знают?» И она рассказала мне, что когда она еще жила не то в Уфе, не то в Иванове, она приехала в Москву и, встретив у приятельницы ее большого друга, крупного коммуниста, рассказала ему все обстоятельства своего дела и просила совета, как хлопотать о снятии судимости.

На это он ей ответил: «Не думаю, чтобы это вам удалось. Вы слишком ни в чем не виноваты, чтобы пересматривать ваше дело».

Слишком ни в чем не виновата. А Е.М. Тагер, Е.Н. Розанова, Лида Брюллова, Евгения Павловна, Константин Константинович Тверской (Кузьмин-Караваев), все они слишком ни в чем не виноваты.

Сергей Радлов, ушедший с немцами, игравший у немцев, в общем предатель [вернее, изменник], уже отбыл свое наказание, выпущен и получил место режиссера в Минске [или Двинске[607]607
  Основан в 1275 г. Ливонским орденом как крепость Динабург; с 1772 г. Борисоглебск (в составе России), в 1893 – 1917 гг. Двинск, затем Даугавпилс (в 1920 – 1940 гг. в составе Латвии, до 1990 г. в СССР, затем – в Латвии).


[Закрыть] ]. Он слишком виноват, следовательно, его можно простить. А благородный, честнейший, чистый и бескорыстный К.К. Тверской погибает неведомо где и с 37-го года лишен права переписки!

Я готова иногда биться головой об стену.

«Новая эра, сдвиги». Где? Позволили ставить Ибсена и Л. Андреева и писать пейзажи.

2 марта. С месяц тому назад мне рассказали удивительную вещь. Рассказчица смутно знала подробности, но выводы ошеломляющие. Ученые обнаружили, что в составе древних тканей произошло изменение, изменилась формула. Их опыты ни к чему не привели, и они обратились к крупнейшему американскому ученому. Изучив вопрос, он пришел к выводу, что это явление – последствие разрывов водородной бомбы. Еще 200 взрывов – и все живое на нашей планете будет уничтожено, испепелится. Выпустили джинна из закупоренного кувшина, и он дает себя знать. Очень страшно. Может быть, люди и одумаются.

Вчера я с детьми была на блинах у Фришей. Я решила расспросить Сергея Эдуардовича. Как крупный физик, он должен знать правду. Я начала с того, что очень внимательно следила по газетам за Берлинским совещанием[608]608
  С 25 января по 20 февраля 1954 г. в Берлине происходило совещание министров иностранных дел СССР, Англии, Франции и США.


[Закрыть], и меня поразило то, что ни разу не подымался вопрос об «атомном оружии». Что слышала, будто атомная или водородная бомба оказалась слишком опасной для всего человечества. Фриш подтвердил это.

Недаром Господь Бог запретил вкушать от древа познания добра и зла.

Захотели вкусить с таким аппетитом этого самого зла, что чуть было не подожгли свою собственную планету.

14 марта. Голосовали, т. е. получили две бумажки, с именем Н.С. Тихонова на одной и ткачихи Материковой на другой, и опустили их в урну[609]609
  Происходили выборы в Верховный Совет СССР (Тихонов был постоянным кандидатом от Дзержинского избирательного округа, в котором проживала Шапорина).


[Закрыть]. Эти «выборы» поставлены у нас виртуозно. Не все ли равно?

Видела сон: неизвестный старик мне сказал: братья будут здесь, ты их увидишь, верь, радуйся. Хоть бы! Боже мой.

А пока, сколько у меня огорчений, не перечесть. Во-первых, без работы. Катастрофа с Лениздатом дает себя знать[610]610
  Речь идет о расторжении договора на перевод Ж. Верна.


[Закрыть]. Я теперь совершенно уверена, что Брандис ждал от меня взятки. Иначе ничем нельзя себе объяснить его поведение. Если бы он проредактировал или хотя бы прочел всю мою работу, хоть страниц двадцать, то можно было бы согласиться, что перевод плох. Но он проредактировал только те самые четыре страницы, которые перед этим корректировал М.Л. Лозинский! И он камня на камне не оставил от уже исправленного перевода. Подлец, и больше ничего.

Вчера я была у Трескунова. «Ах, знаете, к переводам теперь предъявляют такие строгие требования». На это я ему рассказала все, что только что написала. «Я это учту», – ответил он, пожимая обеими руками мою руку… Но ведь столько акул плавает в мелких водах Госиздата…

Вообще в этом направлении одно сплошное многоточие…

22 декабря 53-го, на мое рождение, был у меня Наташин знакомый, молодой режиссер С.С. Евлахов, для разговоров о еще не переведенной комедии Гольдони «I due gemelli veneziani»[611]611
  «Венецианские близнецы» (ит.) – «комедия в трех актах, в прозе, с тремя масками» (1747 или 1748 г.).


[Закрыть], которую я обещала ему перевести. Он видел эту комедию в Тифлисе в исполнении армянских артистов на армянском языке и очень был увлечен ею. Вещь, правда, очень интересная и созданная для хорошего актера, который должен играть обоих близнецов с диаметрально противоположными характерами. Роль для обаятельного Честнокова. Я, конечно, с увлеченьем начала переводить, перевела уже два действия, но договора со мной еще не заключили – и опять многоточие…

А дома огорчают дети, даже моя любимая Сонечка. Они унаследовали от матери скользкость какую-то. С Галей Старчаковой полный разрыв. У такого умного отца оказалась неумная дочь. На обеих сестрах я наблюдала одно явление, которого прежде никогда не замечала. С пробуждением чувственности страшное огрубение. У Мары это довольно быстро прошло, хотя тоже изводила она меня около года, потом раскаялась. Ее раскаяние не помешало мне пролежать 3 месяца со стенокардией. У Гали несколько иначе. В прошлом октябре она познакомилась с каким-то моряком (она признает только моряков). Как-то он пробыл у нее до утра, и с этого момента она как с цепи сорвалась. Катю, живущую с ней вместе, она не впустила в комнату. Еще приходили гости – Катю выгоняли. Тогда я к ней пришла и сказала, чтобы этого не повторялось. «Эта комната моя, – ответила она, – пусть Катя ищет себе угол, я собираюсь выходить замуж и пропишу здесь своего мужа».

«Комната эта не твоя, а моя, я за нее плачу уже 16 лет. Катя здесь живет на таких же правах, как и ты, и никаких мужей с улицы я прописывать не буду», – сказала я ей. [ «Вы мне создали нечеловеческие условия жизни», – добавила она!!]

Она так стала себя вести по отношению к Кате и так груба со мной, что теперь весь дом, даже Ольга Андреевна, перестал с ней разговаривать.

Предложения моряк ей, конечно, не сделал и исчез, и другие уже оставались на всю ночь, и в компании с Верой они все перепивались до рвоты.

А дети должны все это видеть. Скучно.

Разложение молодежи невероятное. Эльза Вульф теперь работает уже не у подростков-преступников, где проработала 8 лет, а в спецшколе для детей, с которыми не могли справиться ни родители, ни школа. Она говорит, что преступники – это был детский сад по сравнению с этой шпаной. Она в ужасе. Надо будет ее расспросить подробно. Растление молодежи страшнее атомной бомбы.

Сын Дунаевского с товарищем изнасиловали девушку и убили ее. Решив выбросить убитую в Москву-реку, они повезли ее в машине, посадив, как живую, рядом с одним из них. На каком-то перекрестке пришлось остановиться, и милиционер обратил внимание на неестественную позу девушки – им дали по 25 лет[612]612
  Д. Минченок пишет, что 7 ноября 1951 г. (Е. Дунаевский тогда учился на 1-м курсе Института кинематографии) его друзья тайком от него поехали кататься на его машине. В результате погибла одна из сокурсниц. Вину за происшедшее возложили на Е. Дунаевского. Он был исключен из института в начале 1952 г. (см.: Минченок Д. Дунаевский: Красный Моцарт. М., 2006).


[Закрыть]. А я бы таких расстреливала.

17 марта. Вчера я ждала трамвая у Чайковской, и со мной разговорился милиционер, тоже ожидавший трамвая. Он, по-видимому, был не просто милиционер, а офицер милиции, молодой и красивый. Он сгонял мальчишек с подножек трамвая, они здесь соскакивали, в другом месте вскакивали. Он возмущался и обратился ко мне: «Вот посмотрите!» На мой вопрос, почему такая распущенность, ответил: «Всё начальнички демократничают. С пятидесятого года отняли у милиции все права, мы ничего не можем сделать. Нахулиганит рабочий – мы должны составить акт и передать его на производство. Они только посмеиваются: нам ничего не будет! А директор сидит в кабинете, зарывшись в бумагах, он и ухом не поведет. Как ребенок попадает в школу, начинаются группировки, шайки, он отбивается от рук, а как школу кончит, тут уж всякая дисциплина пропадает. Вернули бы нам наши права, мы бы скоро всю эту шпану в тюрьмы засадили».