Текст книги "Голос Незримого. Том 1"

 
В врата золотые
Вошла я печалясь.
То – кущи ль святые,
Где мы наслаждались?
Влекусь я рыдая
Под сенью заката,
Гирлянд расплетенных
И арок зажженных —
Развалин когда-то
Прекрасного Рая.
 
 
Крылатая осень —
Архангел смертельный,
Чей шлем златоносен, —
Угрозой метельной
За счастье карая,
Рукой пожелтелой
Свой меч воздымает,
Как страж изгоняет
Меня за пределы
Осеннего Рая.
 
 
Навеки лишусь ли
Я райской храмины?
Вот – порваны гусли
Златой паутины…
Вот – в страхе взлетая,
Кружат херувимы
В пурпурных одеждах
С слезами на веждах,
Всё мимо и мимо
Сожженного Рая…
 
 
Последние вздохи…
Последние взоры…
А дальние сохи
Подъемлют просторы…
Бегу, поминая
Немыми слезами
Блаженное лето,
Венки и обеты,
Что вились во Храме
Зеленого Рая.
 

Августа 1907

 
Три святые осенние ночи
Мы молились за миг равноденствий.
Облачили нас схимой туманы,
Оковал нас веригами холод.
 
 
На холме одиноком и росном
Золотились, как венчики, кудри —
То, подъявши главы свои к звездам,
Постигали мы вышние тайны.
 
 
– Друг, вот – Лира… Весы… Это – Дева…
Видишь, – серебра кос Береники. —
Так читали небесные свитки.
Так учили созвездий скрижали.
 
 
И душой приобщались мы Миру,
Разуменьем страшились мы Бога…
А у ног безболезненно-кротко
Преставлялись цветы полевые.
 
 
А когда нам из скинии неба
Заблестела святыня Денницы,
Перед Ней опустили мы очи
И познали Восторг Совершенный.
 

Сентябрь 1907

 
День последний
Будем праздновать мы огненной улыбкою!
От обедни
Я веду тебя рукой упрямо-гибкою.
 
 
Стая цаплей
Расплясалась над веселой колокольнею,
Листьев капли
Хороводятся блаженнее, безбольнее…
 
 
Солнца жалость
Отогрела грудь земную пред отданием:
Завздымалась —
Ожила она хладеющим дыханием.
 
 
Страхи сердца,
Друг, откинь! Вздохнем осеннею усладою…
Скрипнув дверцей,
Пропадем в плодовой куще за оградою…
 
 
О, как юн ты
Под своей широкополой белой шляпою!
Бархат грунта,
Берегись, я спелым дождиком окапаю!
 
 
Плод повиснет
На мгновенье пред паденьем в синем холоде,
Рот твой стиснет
Губы алые мои в последнем голоде.
 
 
Летним раем
Насладимся же в канун зимы победнее!
Друг, узнаем —
Вкусим, вкусим наше счастье… о, последнее.
 

Сентябрь 1907

 
День завершился пурпурно-тепел.
Но уж заутра, скорей, чем луг
Росы причастье с молитвой допил,
Земля почила. Во сне, без мук.
 
 
И я бежала холодной ранью,
Ломая руки, стеня во мгле,
Чтоб долг посмертный – любви лобзанье
Отдать недвижной, немой земле.
 
 
Со мною вместе, по горю братья,
Неслись стрекозы и стаи птиц.
Но снежный Вестник раскрыл объятья…
Дошла одна я. И пала ниц.
 
 
Не слышу в млечной груди биенья!
Не чую в щедрой утробе сил!
Увы! Свершилось. До Воскресенья
Над ней парчовый покров почил.
 
 
Восхитил душу полей Бог мира
В свой голубой, необъятный Дом…
А я над прахом излила миро,
О вечных веснах пропев псалом.
 

Сентябрь 1907

 
Тихим снегом, белым снегом упадают дни.
В старом доме, в вещей дреме мы – одни.
 
 
У камина, где рубины, наклонилась я.
Подле окон изнемог он, ввысь глядя.
В горнем шелке грез иголкой нанизал он звезд,
Называет и считает: Лира, Крест…
 
 
Я кончаю – вышиваю Богу дар невест,
Между пальцев, сверху пяльцев – много звезд…
 
 
И прилежно белоснежный закружен узор.
Звучно-четок звездных четок перебор.
 
 
Нашей страстью, нашим счастьем стала Тишина,
А работой – для киота пелена.
 

Сентябрь 1907

 
Стоим, изгнанники из рая,
Во зраках – ужас и печаль:
Стена воздвиглась снеговая
И заперла святую даль.
 
 
В твоих кудрях полнощных – иней.
О муж! Ты с горя поседел…
А холод тенью бледно-синей
Нагие чресла нам одел.
 
 
Метельный меч изъяв из ножен,
Обрек нас зимам херувим.
Уж путь возвратный невозможен.
Бежим скорей, бежим, бежим!
 
 
В дремучей снеговой берлоге
Мы будем знать лишь труд да сон…
Быть может, суд смягчится строгий
Чередователя Времен, —
 
 
Почиет луч на наших жертвах,
Цвет возрастет у наших ног,
И, воскрешенные из мертвых,
Мы внидем в вешний свой чертог!
 
 
Как ложе брака пред четою,
Прострутся злачные поля,
И утро бытия шестое
Вспомянет древняя Земля.
 

2 февраля 1908

ЗИМА

 
Кручу, тяну я снежный лен,
Пряду, пряду свой зимний сон,
А окна застит белый лет —
То снег идет, то снег идет…
Кружись,
Веретено!
Снежись,
Земное дно!
Виется мысль, прядя любовь,
Шумит, бежит, кружится кровь —
И спряжен лик зимы светлей,
И скручен вихрь златых кудрей…
Кружись,
Девичья кровь!
Спрядись,
Моя любовь!
Кручу, тяну я снежный сон,
А очи застит зимний лен,
И тише мыслей белый лет —
Любовь идет, любовь идет.
 

7 ноября 1907

 
С неба звезды серебристые
Тихо падают,
Ослепляющие, льдистые
Сердце радуют.
Юность, ставши седокудрою,
Улыбается.
Взору взор под снежной пудрою
Обещается…
 
 
Звезды, звезды пророненные,
Вы разгаданы:
Роза, крест и меч с короною,
Горстка ладана.
 
 
Все-то жизни снежной схемою
Мне рассказаны!
А моя какой эмблемою
Здесь завязана.
 
 
Вейся, вейся, неба кружево,
Тайн сплетением
И тоску обезоруживай
Откровением!
 
 
За звездой звезда мне дарится
Мглой случайною,
И румяный лик мой старится
Снежной тайною.
 

Ноябрь 1906

 
Руки нежные, холодные
Обвязали сад гипюром,
Загасили искры водные
Белым, цепким абажуром.
 
 
Бархатистыми помпонами
Обстрочился край забора,
И под снежными попонами
Скамьи спрятаны от взора.
Пряжей трепаной бумажною
Виснут нити телефона,
Осыпает галка важная
Бусы с горестного клена.
 
 
Сердце тихое, бесстрастное,
Ты, как сад, оделось в иней,
Неживое, но прекрасное —
Грот лучисто-льдистых линий.
 

Ноябрь 1906

 
Пустынные, белые степи
Измерит
Мой легкий уверенный бег…
Я – в инейном крепе.
Дух верит
Во Встречу навек.
 
 
Я – снежного бога невеста.
Блуждаю
За ним, за моим Женихом.
Всё с места на место —
Я знаю,
Друг друга найдем.
 
 
Мои окрыленные лыжи
Летают
В священно-глубоких снегах,
А лис пушно-рыжий
Сметает
Следы в серебрах…
 
 
Вот – легкого тела походка,
Как танец,
Сминала здесь бархатный склон!
А златобородка,
Румянец —
Далеко!.. То – он.
 
 
Несутся за лыжами лыжи —
Погнули
Серебряно-матовый снег.
Я ближе… Всё ближе…
Дойду ли?
За счастьем мой бег!
 

10 ноября 1907

 
Раскружитесь, вьюги, пляской!
И, опаливая,
Розовите льдяной лаской
Щеки палевые!
 
 
Сдвину, скину я засовы
Бело-липовые,
И спадет замок суровый,
Злобно всхлипывая.
 
 
Вырываюсь за ворота
Я приплясывая…
Гореванья и заботы —
Вас отбрасываю!
 
 
Вышел срок осенней тризне,
И пришелицею
Вьюсь я в жизни, в жизни, в жизни —
Под метелицею!
 
 
Мех мой жгучий, мех соболий,
Заалмазивайся!
Смех мой, инеем на поле
Ты завязывайся!
 
 
Кто там быстрый златоусый
Останавливает?
Голубой рукав бурнуса
Вдруг улавливает?
 
 
О зима! Не мой жених ли —
Тень изменчивая?!
Вихри, вихри, что ж вы стихли?
Я – застенчивая…
 

9 ноября 1907

 
Перламутром на поляне горы льдяные.
Синим утром кверху сани тяну, тяну я.
Сладок иней жадной груди! Крепну силою…
На вершине. – Люди, люди, вас забыла я! —
В шири, дали, льды, снеговья сердце кинула,
От печали за любовью санки двинула…
Вновь буран!
Великан
Легконог
Меня настиг,
У салазок плюш
Обмял,
В голубую глушь
Помчал,
Вдруг приблизил чудный лик:
Это бог…
Приседают, словно бабы, вехи пьяные.
Колыхают нас ухабы разливанные…
– Летом жданный, данный вьюгой, поцелуемся…
Сквозь туманы друг на друга налюбуемся… —
Как он быстр,
Златоус!
Мне нагреб
Алмазных бус,
Льдяных искр!
Жаркой вьюгой друг
Мне пел
И вертел, летел, летел…
Вдруг —
В сугроб.
 

13 ноября 1907

 
Алмазами дарят нас зимы…
 
 
До алых ветрянок заката
Блестящие хрупкие камни
Сгребала я жадной лопатой —
И чудо явила рука мне:
 
 
Создался мой давний Любимый!
 
 
Час сумрака стынул багряным.
 
 
Уж звали незваные люди —
Ведь мокры мои рукавицы,
Пора позабыть мне о чуде
И с чучелом снежным проститься…
 
 
Но он наказал их бураном!
 
 
Я ж, дева, прозрела в нем бога:
 
 
Метельный разыскрился локон,
Глаза его – льды голубые,
Как вихорь, высок и жесток он.
Хохочут черты снеговые!
Назад замелась мне дорога…
 
 
Утихнул – уснул мой Любимый.
 
 
Обняв ледяные колени,
Я сплю, замерзая, ликуя…
Мы оба во власти видений
Предсмертного сна – поцелуя.
 
 
Восторгами дарят нас зимы…
 

15 ноября 1907

 
Сладко спит снегур прослеженный,
И на лик его оснеженный
Я смотрю,
Наклонясь,
Восхитясь —
 
 
Весь морозной ковки латами
Серебряно-розоватыми
Облечен.
И султан
Взвил буран.
 
 
В золотом кудрявом инее
Тонут щек снеговых линии,
Только рот
Пылом грез
Бледно-роз.
 
 
Спит, ослабив руки белые.
Обвила руками тело я…
О снегур!
Не растай —
Близок май!
Ты попомнишь дни метельные
И улыбки карусельные,
Что с ума
Посвели
Дочь земли!
 
 
Чутко спит снегур разнеженный,
Я лобзаю лик оснеженный —
Смех промчал
По чертам.
Быть снегам!
 

19 ноября 1907

 
Обвенчались мы. И покидаем
Черный город для снегов.
Лик мой под веселым горностаем
Юн. Румян. Суров.
 
 
Мой супруг – в сугробе белой шапки,
На щеках – ледяный мат.
Лыжи мы с собой несем в охапке.
Все на нас глядят.
 
 
Минуты вы, крепкие заставы!
Нам открыт желанный путь!
Мчимся, мчимся… Вправо, влево, вправо…
Мчимся – не вернуть!
 
 
О, товарищ в зимовом скитаньи!
О, возлюбленный Снегур!
Я несусь пугливой, верной ланью,
Ты летишь, как тур!
 
 
К горизонту – леса розовенье…
О, как ты далек – ты мог.
Вот лицом назад. Ко мне движенье —
Трубишь в зычный рог:
 
 
– Слы-шишь ли, подру-га, не за-бы-ла?..
Мы туда-туда идем… —
– Как не слы-шать, как за-быть, о ми-лый, —
Там наш брачный дом! —
 

19 ноября 1907

 
Как колюч, как могуч этот вихрь, о снегур!
О, не мучь… Пожалей… И не бей… Чур же, чур!
 
 
Злобой жжет синий лед глаз твоих. Как ты мог!
Оглянись – постыдись: это люди. Ты – бог.
 
 
Что мне взор, разговор смуглоликих мужчин!
Среди них ты любим, витязь зим, ты один…
 
 
Если б ты только знал, как устал их порыв! —
Ты, что юн, как бурун, ты бы не был ревнив,
 
 
Перестал б настигать и стегать белый жгут.
Но люблю – муки длю: муки счастием жгут.
 

21 ноября 1907

 
О земля, меня ты можешь оправдать и осудить…
Я не знала, как мне быть – его любить иль не любить?
Я носила долгий траур по тебе – осенний креп,
Я служила панихиды, посещала снежный склеп,
Я приглаживала кудри, разлюбила зеркала,
Молодое, злое сердце черной схимой облекла.
Было свято, было сонно в келье горестной моей
Между воздухов, лампадок, мудрецов и псалтирей.
И страница за страницей испускала кроткий вздох…
И венок веселий летних на распятьи черном сох…
Что ж меня не сохранили Блок, Платон и Соломон
И таинственные лики ожемчуженных икон?
Отчего я услыхала скрип муаровых снегов?
Отчего вдруг показался мне весь мир блажен и нов?
Отчего нашла я шубку, не замедлясь ни на миг?
Отчего не испугалась, как меня Жених настиг?..
Оттого, что я любила. Оттого, что то – был Он.
Верно, ты, земля, уснула – спишь… и вижу я твой сон…
 

22 ноября 1907

ЗЕМНЫЕ ОБРЯДЫ

Дорогой матери

 
Вдруг весна на север ликом
Обернулась.
И земля с победным кликом
Окунулась
В живоносную купель,
Смыла зимнюю кудель.
 
 
Ожелтились первоцветом
Все ложбины,
Облились водой и светом, —
То крестины
Над землей весна справляла.
Стало зелено и тало…
 
 
Солнце-пастырь освятило
Чан озерка,
И пушились верб кропила,
Спав с пригорка.
Лучик осенял крестом
Ветви с будущим листом.
 
 
В дол просторный осветленный
От избенок
Нежный, тихий несмысленный
Шел ребенок,
Ножкой качкой розоватой
Попирал травины ската.
И, задрав подол свой белый,
Прыгнул в воды —
Голый, радостный и смелый
Сын природы!
Окроплялся блеском брызг
Под немолчный птичий писк.
 
 
Голубое полотенце
Высь спустила,
К бытию земля младенца
Окрестила, —
И дитятя несмысленный
Улыбался умиленно.
 

Июль 1907

 
Лето в поемных лугах закрутилось зеленой метелью.
В копны валилась трава… и стелилась любовной постелью…
 
 
Встала она перед очи его на всю пору покоса.
В алой паневе. Стыдливая. Ржано-душистые косы.
 
 
Хлещет ли лезвием метким он клевер и дрему,
Чует за влажной спиною девичьего смеха истому.
 
 
Станет ли светлую луку о камень с усердием цокать,
Сбоку мелькает упругий из золота отлитый локоть.
 
 
На воз ли сено к нему воздымают трезубые вилы,
Вверх запрокинутый взор ее вяжет горячие силы…
 
 
Вечер. Земля прилегла на плечо к Жениху золотому.
Девы, смеясь, унеслись по колючей отаве к парому.
 
 
Только одна, как травина косою (откинуты грабли!),
Свалена ласкою рук мускулистых. И слезы ослабли…
Персям нагим огневым сладко мяться сырыми кудрями…
Ложница трав… тишина… и зарницы священное пламя…
 
 
Верные кольца объятий и уст беззаветных обеты
Сменены, сказаны – их обвенчало великое Лето.
 
 
Сладкие сны новобрачным пропойте же, о коростели!
Да опочиют в блаженстве на влажной, зеленой постели!
 

Январь 1908

 
Властно осень взмахнула серпом золотым
Над деревней, —
И склонился пред жребием смертным своим
Пахарь древний.
 
 
Напоследок труды земляные следил
Оком сына,
А над дедом столетним подсолнечник бдил
Из-за тына.
 
 
Люди шли – расхищали сады и поля
С жадным спором,
И знобилась, червивилась, чахла земля
Смертным мором.
 
 
А когда серп холодный упал и пресек
Жизнь земную,
В необъятном урочище скрыл первый снег
Персть родную.
 
 
Закадили метели, запели ветра,
Певчим вторя,
И насыпалась белой могилы гора
В кругозоре.
Месяц-схимник шептал, мертвецов осеня:
– Это сны лишь… —
И, как эхо, шептали нови зеленя:
– До весны лишь… —
 

Сентябрь 1907

ДНИ

 
Первые будни томительно борются
С сказочно-праздничным радостным прошлым,
Жизнь повседневная рвется, не спорится, —
Мнится безвременьем горьким и пошлым…
 
 
Робкая горница. Пяльцы раскрытые,
Камней поддельных опал, халцедоны,
Нити, блестящей змеею извитые,
Золотошвея со взором Мадонны…
 
 
О, эти косы, что скорбно закручены!
Были когда-то на вас фероньеры…
О, эти пальцы, что к иглам приучены!
Вас целовали, как крест, кавалеры…
 
 
Флот величавый в залив, ветром сборчатый,
Тихо причалил, взмывая рубины,
Им ты невестой в вуали узорчатой
Привезена голубому дофину…
 
 
Громкие гимны… Фонтаны под арками…
Трубы глашатаев в тканых костюмах…
………………………………
Склонен божественный лик над огарками,
Праздники в прошлом. В кружащихся думах.
 

Февраль 1907

 
Как поток равномерный, течет
День заботы.
Каждый час срочным валом встает
Для работы.
Солнце, шествуя, нижет дела чередой —
Рыть картофель, идти за водой.
 
 
Громогласно взывает петух
Красноперый,
Заглушая двух древних старух
Переспоры,
А дитя белокурое, вскинув подол,
Гонит телку в лазоревый дол.
 
 
У колодезя дева холсты
Полоскает —
Выжимает пунцовой рукою жгуты,
Расстилает.
Улыбнется, когда солнцевеющий таз
Ослепит ее выпуклый глаз.
 
 
Дождик жалит хрустальной осой
Лист в осине,
Дева вязнет ногою босой
В сочной глине.
Люди, твари бегут с огорода и нив.
В мерном дне настает перерыв.
 

Февраль 1907

 
Мотылек недолговечный, он опять возник —
Этот краткий междудневный беззаботный миг.
 
 
Желтый мяч взлетает к небу – раз, два, три – туда!
Желтый град роняет солнце в ясный сквер – сюда.
В пелеринках, в алых фесках дети водят круг.
В иммортелях и тюльпанах у беседки луг.
 
 
Над цветком жужжит игриво светлых мушек хор.
Над ребенком виснет строгий гувернантки взор.
 
 
Мальчик злой в чулках коротких – в стороне. Сердит.
В липах, шаром остриженных, пыль густая спит.
 
 
Плавно белая коляска провезла бебе…
Гувернантка грустно мыслит о своей судьбе.
 
 
Дети шумною игрою сбились в ураган.
Под внезапным ураганом помертвел тюльпан.
 
 
Но буяны вмиг зажаты властною рукой —
Дева грозным полководцем их ведет домой.
 
 
Ветер. Липы опустились в нежный реверанс,
На песке смешало солнце золотой пасьянс,
 
 
И упала кружевами голубая тень —
Он уж умер, легкокрылый, беззаботный день!
 

Февраль 1907

 
Златым календарем столицы
Он явлен – суетный четверг.
У окон – женщин вереницы.
В окне считает хмурый клерк.
 
 
Шумит рабочее безделье,
Пенится делом суета,
И скукою цветет веселье,
И вожделением – мечта.
Реклам сверкающих плакаты
Сплели над городом венец.
В витринах, в мыслях копят злато
Для узких девичьих колец.
 
 
И притянулись взором вора
К ним злые женские глаза.
Гласит, кричит их выбор скорый:
За нас – сапфир и бирюза!
 
 
Свершилась мена. Треплют кони
В ночных огнях шальную шаль,
Страшась карающей погони,
Что шлют им утро и печаль.
 
 
Как чаша горестных похмелий,
Он выпит – пламенный четверг!
Мятежный пасынок недели,
Что четкий стук часов отверг.
 

Февраль 1907

 
Пятница смирная
Встала у входа,
Как богомолица —
Сборщица в храмы.
В солнышке – клирная
Сень небосвода…
В окнах неволятся
Тусклые рамы,
В доме натоплено —
В весну нет веры.
Пахнет просфорками,
Маслом, изюмом —
Нá пост прикоплено
Сверх всякой меры
Людями зоркими
С ликом угрюмым.
Шепчутся, каются
В горестной вере…
В звездах – эфирная
Хижина Бога.
С тьмою сливается
Плач повечерий.
Пятница смирная
Сходит с порога.
 

Февраль 1907

 
Архангелы, святители,
Пророки и учители —
Святого рая жители
В субботний тихий час
Устами умиленными
И трубами червлеными
Над весями зелеными
Вещают Божий глас.
 
 
И колокольня древняя
Над смирною деревнею
Всё чаще, всё напевнее
Вздымает медный зык.
Меж звездами – стожарами,
За куполами старыми
С размерными ударами
Поет незримый лик.
 
 
А в храме облак носится,
Блистают дароносицы,
Хоралом громким просится
О милости земле…
Бог-Саваоф со свитою,
Угодники очитые,
Их письмена развитые
Парят в душистой мгле.
 
 
Направо – мужи рунные,
Налево – жены юные,
А сзади сребролунные
Старухи, старики,
Десной святой пасомые,
Твердят псалмы знакомые,
Склоняются с утомою,
Заветами крепки.
 
 
А в сини, за часовнею,
Таинственной жаровнею
Всё пламенней, любовнее
Возносится костер.
И ангел снежной глыбою
Над девой-полурыбою —
Русалкою-улыбою
Воскрылия простер.
 

Февраль 1907

 
Праздник, здравствуй! Встань и властвуй
Над седмицею недели!
Круг свершился. Труд излился.
Силы к радости созрели.
Старый, юный тронут струны
Смеха, песен и веселий…
 
 
Высью синей бел, как иней,
Голубь плещет, плещет… Канет.
Веет ветер. Вьется сеттер
За стрекозами… Устанет.
Звон раздольный, колокольный
Льется, бьется, манит – манит…
 
 
Белой стаей, в тенях тая,
Пляшут девы под дубами.
Платья – пеной. И с вербеной —
Косы желтые, как пламя.
А на танцы смотрят старцы
И кивают головами.
 
 
Пали тени на ступени.
Дрогнул в небе бубен звездный.
Лепет арфы… Трепет шарфа…
Шепот легкий и любезный…
И ракета – колос света
Закачала в черни бездны…
 
 
В позднем парке вянут арки
Из торжественного хмеля.
В светлой ночи – всё короче
Взмах покинутых качелей.
Воскресенье – уж в забвеньи.
Встала новая неделя.
 

Февраль 1907

Брату

 
С тобой мы вместе, о брат любимый,
В святое утро Преполовения,
Единой жаждой чудес томимы,
Пошли к Святыне на поклонение.
 
 
Вот миновали теснины улиц,
Вот позабыли тропинки людные —
И слух лобзает нам лепет горлиц,
Взор улыбает даль изумрудная…
 
 
Но здесь, в просторах, наш путь распался:
Ты взреял к тучам. Пошла я землями.
Весь белый в сини ты затерялся…
В тот миг расстались с тобой совсем ли мы?
 
 
Нет! С этой ветвью от слез тяжелой
Я, как и ты же, земли паломница —
Моею кровью с подошвы голой
Путь во святые места запомнится.
 
 
Бреду, бреду я… Порой твой голос
Меня окликнет с мольбой негромкою,
И, отстранивши янтарный колос,
Махну тебе я своей котомкою.
 
 
Пусть мы различных дорог скитальцы,
Не устрашусь я их отдаления!
В руке я чую родные пальцы,
И сердцу вторит твое биение.
 
 
О, брат мой милый! О, дальноблизкий!
Поверь мне, встречу тебя в пространстве я,
И в дальней Двери – в лучистом диске —
Сойдутся тропы святого странствия.
 

8 сентября 1907

Борису Зайцеву

 
Я отрясаю твой прах, о город!
От горсти камней умчусь в страну,
Где жжет великий славянский холод,
Где в снегодольях я затону…
Восток, и запад, и юг, и север,
И путь, и небо – всё, всё бело,
Лишь розовеет деревьев веер,
Лишь голубеет озер стекло.
Берлоги – пущи – холмы – селенья,
Юнак румяный и рыжий лис
Встают в мгновенье… лишь на мгновенье…
И пролетают… и унеслись…
Зажаты вожжи рукой могучей,
Развился кнут мой в нещадный взмах —
И закатился возок летучий
В душистых сеном, цветных коврах…
Расторглись цепи былого плена!
И, белый, в белом пропал мой конь.
Всё глубже, глубже, в Русь – по колена!
Дух занимает ветров огонь!
Простор вьюжится, поет и плачет,
И щиплет смехом, и стелет грусть…
А конь играет – играет, скачет.
О гибель в шири! Я сгину – пусть!..
 
 
Престольный праздник. Село гуляет.
Веселье пляшет во мгле пустынь.
Визжат запевы, собаки лают —
Дух буйств взметнулся высоко, в синь.
В затоне сонном, где тлеет прорубь,
Кружат, топочут – там хоровод.
И, вспугнут, кружит над кругом голубь,
Под кругом бьется хрустальный лед.
Одежд зеленых и алых складки
Вихрь плясовицы вскрутил, раздул…
Как беззаветен разлет присядки!
Как ненасытен сердец разгул!
И так протяжно – гульливо – важно
Поет гармоньи мятежный зов…
И давит мышцы прилив отважный!
И мысль бунтует в хмелю голов!
 
 
К ночи исходит слезой веселье…
Замучат звезды подснежный мир,
Узнает каждый души похмелье —
Тогда откроет врата трактир.
И снова выпьют. И снова пляшут
Под трепет стекол и половиц,
Как дети, плачут, руками машут,
Прощенья просят, упавши ниц.
Иль, спрятав кудри на женской груди,
Целуют, шепчут… О чем, о чем?
Как убаюкать тоску о чуде
Горячим, алым, лукавым ртом?!
 
 
А с гневной церкви зовут к вечерне.
Там слез лампады нальет канон —
Там зарыдают еще безмерней,
За грех хотенья кладя поклон.
И бунт великий вдруг умирает…
И тишь спадает, и снег – окрест.
Лишь где-то дикий призыв играет,
Запорошенных страша невест.
Луна голубит из-за околиц
В снеговой люльке сон горемык
Да запоздалой из богомолиц
Строгоочитый прекрасный лик…
 
 
Как ты богата, страна родная!
Алмазов россыпь – твой кругозор,
В ковше метельном не вижу дна я,
Как сечь оружьем, певуч простор!
Как ты богата безбрежным гиком
И дробным метом шальных подков,
Горюньей-песней, кудрявым ликом, —
Раскатом жизни твоих сынов!
И велика ты, страна родная —
Сугробных далей и ширей Весь…
Ты, город белой полой сметая,
Царишь и правишь и там, и здесь.
И велика ты сыновней жаждой
В безмерных грезах Судьбу постичь! —
Взлететь ли – сгибнуть… Однажды, дважды…
Иль жизнь исхлещет терзанья бич!
 
 
Ни с места, конь мой. Родимой шири
Меня вернул ты. В ней кану я…
И прочитаю в ее псалтири
Строки завета, что для меня.
На белой пашне став на колени,
Концам отчизны я поклонюсь.
Жизнь – душу – каплю меж поколений
В тебя вливаю… Прими, о Русь!
 

24–28 ноября 1907