Текст книги "Ловушка для декана"

Глава 38

Из общаги Матвей меня, самой собой, забрал. Насовсем. Даже место мое тут же отписал какой-то давно ждавшей его студентке магистратуры – видимо, чтобы мне некуда было вернуться, если я вдруг решу сбежать.

Привез мои два чемодана, затащил в квартиру и с полчаса скептически наблюдал за тем, как я развешиваю свои тоненькие футболочки на его дорогущие, тяжелые вешалки и рассовываю потрепанные джинсы по ящикам гардеробной комнаты.

– У меня когнитивный диссонанс, – объявил, наконец.

Без единого лишнего слова закрыл оба чемодана с оставшимися вещами, пихнул их ногой под кровать и скомандовал.

– Надень что-нибудь поприличнее и поехали. Не хватало мне еще студенческого барахла в квартире.

– Куда поехали? – я непонимающе уставилась на него.

– На шоппинг. Не со мной, разумеется. Я дам тебе «Визу» и отдам в руки одной моей знакомой – она профессиональный стилист. Раз ты теперь со мной, то изволь соответствовать. А не весь этот подростковый ужас и кошмар.

Я была так ошарашена, что даже не сообразила, что надо бы разозлиться на него за снобский тон и хамство. Уже в машине хотела высказаться по этому поводу, но черт возьми, как-то трудно злиться, когда тебе выдают практически безлимитную кредитку и говорят – иди-ка, душенька, оторвись по полной. Ни в чем себе не отказывай!

Еще и личного стилиста приписывают, как какой-нибудь принцессе или супермодели.

* * *

Вечером, после самого тяжелого и напряженного дня в моей жизни – даже если считать день вступительных экзаменов – мне снова хотелось ругаться. Причем матом.

Кто бы мог подумать, что профессиональный, сфокусированный на конкретных задачах шоппинг – это такая адская мука! Уже к обеду я не могла ходить из-за натертостей, но Дашенька Привалова – знакомая стилист Донского – только забежала в ближайшую аптеку и накупила мне пластырей. Помогла мне обклеить мои несчастные ножки и потащила в очередной бутик – на другом конце торгового центра, потому что только там, видите ли, были подходящие к моей новой блузке брюки. К одной из них. А к другой – юбочку в тон и фасон продавали – кто бы мог подумать! – в совершенно противоположном конце центра, да еще и на другом этаже!

Уж не знаю, сколько денег Донской ей обещал, но замучила она меня так, что вечером я совершенно разучилась ходить, и пришлось вызывать Матвея, чтобы он спустился к такси и занес меня в квартиру на руках. Следом за нами горделиво вышагивали таксист и Даша – каждый неся по двадцать пакетов шмотья, туфель и аксессуаров.

Слава богу, Донской запретил нам покупать бижутерию, настаивая на том, что украшения должны быть непременно золотыми или, на крайняк, серебрянными. Иначе бы, уже полумертвую, меня затащили бы еще в десяток-другой магазинов.

Наконец, закутанная в банный халат, я сидела в том самом кресле, в котором у Донского произошло первое знакомство с моей девственностью, и старалась удержаться, чтоб не расплакаться от боли в ногах.

А эта невозможная женщина спокойно крутилась рядом, доставала из пакетов шмотку за шмоткой, вздыхала, восхищалась, прикладывала к себе, ко мне, и, наконец, вешала на вешалки, с наслаждением расправляя каждую складочку и рюшечку.

Именно тогда мне пришло в голову понимание, что шопаголики – это люди какого-то иного сорта. Примерно, как врачи или каскадеры в цирке. У них другое устройство организма – только и всего. И другое восприятие мира, которое мне никогда не понять. Потому что мне лично на эти шмотки больше смотреть не хотелось, не то, что их примерять или восхищаться.

Вошел Донской, бросил на меня беглый взгляд и сразу оценил же ситуацию правильно.

– Так, Даша… Давай-ка закругляться…

Женщина разочарованно надула губы, явно рассчитывая, что ей позволят еще долго играться с новыми одежками, как ребенку с куклами.

– Но я же еще не все развесила… И надо приготовить комплекты, чтобы Лерочка знала, что и с чем носить!

– Зайдешь на днях и приготовишь, – твердо ответил Матвей.

Она вздохнула.

– Ну ладно… уговорили… Пока, красавица…

Помахала мне рукой, и они оба вышли – Матвей пошел проводить ее до двери и расплатиться.

Раскинувшись чуть ни поперек кресла, я позволила себе закрыть глаза и в первый раз за день, наконец, расслабилась.

Боже, я никогда больше не куплю ни одной шмотки! Я не позволю даже затянуть меня в одежный магазин или торговый центр! Если истинной целью Донского было внушить мне отвращение к шоппингу, он своей цели добился сполна.

С другой стороны, мой теперь шкаф забит изысканными, со вкусом подобранными вещами – блузками, брэндовыми, модными джемперочками, платьишками на все случаи жизни и… боже, когда я начала называть шкаф моего декана своим?!

– Расплатишься натурой, – на пол рядом с креслом поставили что-то твердое, плеснувшее водой.

Я приоткрыла один глаз.

И тут же села, в полнейшем изумлении от невероятной картины – Донской на коленях, с закатанными рукавами, перед миской с водой, от которой поднимался густой, благоухающий пар.

Не сводя с меня взгляда, поднял сначала одну мою ноющую ступню, потому вторую… и поставил обе ноги в таз, в воду, мгновенно пронизавшую меня живительным, до костей прогревающим теплом.

Я блаженно застонала, снова откидывая голову на мягкую спинку кресла.

– Скажи спасибо, что до крови не исходила, – пробормотал он, осторожно отлепляя пластыри, столь вовремя наклеенные Дашей. – А то нельзя было бы…

– Это рай, Матвей… просто рай…

У меня даже голова закружилась – до такой степени это было вовремя и в тему. А от мысли, кто все это делает, захотелось немедленно броситься моему мужчине на шею и расплатиться натурой прямо сейчас.

Но это еще было не все! Дав мне понежиться несколько минут, Матвей вытащил одну из моих распаренных ног, уложил к себе на колено и принялся массажировать.

– О да… – не удержавшись, я заурчала от удовольствия, плавясь и тая под сильными, жесткими нажимами пальцев.

Невероятно… Декан делает мне массаж ног! Разминает каждый пальчик, проводит костяшками по самой серединке ступни, массажирует икру и подколенную впадинку… Могла ли я мечтать об этом еще две недели назад? Браво, Настя! Хоть ты и пыталась меня подставить целых два раза…

– Вообще-то это подкуп.

Я снова приоткрыла глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Массаж – это подкуп, чтобы ты подобрела и согласилась с моим планом.

Удивленная такой прямотой, я слегка выпрямилась. Он поставил мою ногу обратно в ванну и взял к себе на колени другую.

– То есть, ты просто расслабляешь мои мозги?

– Именно. Пока ты соглашаешься со мной, я продолжаю. И поверь – я еще долго так могу…

Я немного подумала, но мозги действительно работать отказывались, и я так ничего и не решила.

– Делай, а я пока подумаю… – промямлила, снова обмякая в кресле.

Восхитительный массаж остановился.

Я возмущенно заныла.

– Ну хорошо-хорошо… заранее соглашаюсь со всем… только не останавливайся… ну пажааалутса…

Сильные пальцы снова принялись разминать мою ступню.

– Что вернуть Ольге ее подляну, надо снова запустить в интернет ее видео. Разумеется, подкорректированное и очищенное от самых пикантных моментов.

– Что?! – я подскочила, выдирая ногу и разбрызгивая по деревянному полу воду. – С какой стати! Ты ведь только что заплатил кучу бабла, чтобы его убрали!

– А теперь заплачу столько же, чтобы его поставили обратно. С ее личного аккаунта и компьютера, взломав пароль.

Я замерла, хмурясь и пытаясь понять, что за очередную игру он ведет… С моей стороны все выглядело очень так себе. Снова пережить это позорище? Но зачем?! Что это даст?!

И тут до меня запоздало, но дошло.

– Ты хочешь засудить ректоршу за распространение контента интимного характера?!

– Именно, Лера. Засудить по самые помидоры. Хотя она, скорее всего, предпочла бы более традиционный вариант этой фразы.

Никакой массаж не помог. Никакие уговоры, разъяснения, убеждения, что это видео только ленивый еще не посмотрел, и что теперь, когда мое положение невесты стабильно, я могу не бояться сплетен… и вообще мне все только завидовать будут! – ничего не помогло.

Умом я все прекрасно понимала, но и представить себе, что снова, только зайдя в Ютуб, я буду любоваться собственной задницей с просунутой под штаны рукой декана, я не могла.

Потому что это я сейчас «невеста декана». А что будет с моей репутацией завтра, если он вдруг решит, что все же не готов к серьезным отношениям?

Несмотря на угрозы прекратить, если я не соглашусь, массаж мне Донской все же доделал, уложил в кровать, поцеловал в лоб и ушел – сказал, что ему надо немного прогуляться. Уже было совсем темно и, совершенно обессиленная сумасшедшим днем и расслабляющим массажем, я очень быстро уснула. Почти мгновенно.

* * *

Проснулась от того, что зажглась ночная лампа на тумбочке и просела под весом еще одного человека кровать. Поморгала спросонок, разлепила глаза… и снова зажмурилась – от ярко сверкнувшего в желтоватом свете лампы драгоценного камня.

– Что это? – облизала пересохшие губы и отодвинула от себя руку Донского, чтобы получше рассмотреть.

– Кольцо. Выйдешь за меня замуж?

Я нахмурилась, пытаясь собрать мозги в кучу.

– Еще одно кольцо? Ты ведь же уже дарил мне… – я приподнялась на локте, пытаясь найти взглядом то самое, первое кольцо, которое он подарил мне в ресторане.

– Забудь, – он нетерпеливо повернул к себе мою голову. – Я отнесу его обратно в магазин. Оно не настоящее.

– В смысле? – мои брови поползи наверх. – Это подделка?

Донской досадливо закатил глаза.

– В смысле, что оно не было подарено с правильными намерениями. Теперь я делаю тебе предложение по-настоящему. Чего тянуть – раз уж все и так знают, что мы женимся?

Я села в кровати и прищурила глаза.

– Ты ведь не просто предлагаешь, не так ли? Хочешь, чтобы я согласилась позволить тебе опубликовать то видео с аккаунта ректорши, да? Типа, раз я твоя жена, мне уже ничего не страшно?

– Да, Лера! – ответил он, вкладывая в тон весь свой сарказм. – Я предлагаю тебе войти в мою жизнь, родить мне ребенка, а может и двух, разделить со мной имущество, непосильным трудом нажитое, между прочим… потом, если мы вдруг разведемся, забрать себе половину этого добра и кататься как сыр в масле на мои же алименты… и все это для того, чтобы отомстить гребаной ректорше! Я думал, ты обо мне лучшего мнения.

Не отрывая от него взгляда, я потянулась за кольцом.

– То есть, если я откажусь от твоего хитроумного плана… твое предложение останется в силе?

– Разумеется, – его голос даже не дрогнул.

Я это оценила. Бросилась к нему на шею и тут же, как последняя дурочка из турецкого сериала, разревелась от счастья.

– Я согласна!

Он судорожно выдохнул, обнимая меня в ответ и позволяя мне вымочить его рубашку слезами насквозь.

Потом отстранился, медленно вытирая мне слезы большими пальцами, вытащил из коробочки кольцо и надел его на палец – неправильный, разумеется, но я ничего не сказала. Главное, что надел.

– Интересно…

– Что? – я в последний раз всхлипнула, доставая из коробки на тумбочке салфетку и вытирая нос и лицо.

– Как у вас все просто… у женщин. Вот мы с тобой знакомы чуть больше недели… близко, я имею в виду. И ты уже меня любишь, хочешь за меня замуж и собираешься родить мне ребенка. И выглядишь при этом абсолютно счастливой и спокойной. Неужели тебе не страшно, Лера?

Я посерьезнела. Подумала немного, прокручивая в голове эту последнюю, совершенно сумасшедшую неделю. И помотала головой.

– Иногда… ты просто знаешь. Сразу же. То есть даже не знаешь… А чувствуешь, что вот это твой человек. И неважно, сколько тебе лет, а сколько ему… и сколько лет вы знакомы… и как познакомились…

– Хм… – хмыкнул он. Улегся рядом, поднимая руку, чтобы я положила голову ему на плечо. Я послушалась. – То есть такая вещь, как любовь с первого взгляда, реально существует? Я думал, ее придумали для того, чтобы дурить женщинам головы.

– Конечно, существует? Ты разве не влюбился в меня с первого взгляда?

– Разумеется, нет. Мое рациональное начало не позволило бы таких глупостей.

Я помертвела – прям в камень вся превратилась в его объятьях. На колу мочало, начинай сначала?

– Но как же… ты ведь говорил… – голос сорвался, и я бессильно замолчала, готовясь заплакать уже далеко не от счастья.

– Я втрескался в тебя задолго до того, как подлила мне этой дряни в кофе, Лера. Точнее не могу сказать когда – но все это точно не свалилось на меня, как снег на голову… Просто в какой-то день ты не пришла ко мне на семинар… и я понял.

Титаническим усилием воли я сдержала слезы и даже не всхлипнула.

– Что… что понял? Я хочу знать.

– Что пора давать Ирине отставку.

– Так и не скажешь мне то, что я хочу услышать, да?

Он вздохнул.

– Тебе нужны именно три волшебных слова? Все остальное – мимо кассы? Хорошо, если ты так настаиваешь – я тебя…

Охваченная внезапным импульсом, я прижала палец к его губам.

– Не надо. Потом скажешь. Когда-нибудь.

Он двинул плечом, чтобы я подняла голову и недоверчиво уставился на меня.

– Уверена? Я могу и сейчас.

– Не надо сейчас. Я и так тебе верю.

– Хм… Странные вы женщины… Верит она. А если бы я врал?

– И предлагал бы меня разделить с тобой движимое и недвижимое имущество? Сомнительно что-то.

– Да, действительно…

Уже когда мы совсем уснули, я вдруг вспомнила.

– Матвей?

– Мм?

– То видео… я согласна. Сделай так, как ты хотел, только чтоб его и убрали потом, через несколько дней. И еще…

Он сжал меня крепче.

– Слушаю.

– Не надо ни с кем судиться – просто договорись с ректоршей, чтоб свалила с универа… Пусть ищет себе новое место…

– А с подругой твоей что делать? Из-за этой дуры ты чуть в больнице не оказалась…

Я подумала.

– Пусть живет. Все ж вроде хорошо закончилось… Пусть живет и… – зевота вдруг заставила меня прерваться, – и завидует…

– Неужели я такой завидный жених?

– Даже не представляешь себе…

Я совсем раззевалась – так широко, что челюсть заболела.

Мысли разбегались в стороны, оставляя после себя лишь доброту, милость и счастье – огромное, мягкое, окутывающее меня наподобие облака, успокаивающее и усыпляющее… Хотелось всех любить и всех прощать. Ведь нет худа без добра. И нет счастья без злодеев, вырывших себе яму.

Так чего ж их казнить – этих злодеев? Они и так уже себя казнили…

И самое лучшее, что я могу сделать, чтобы отплатить всем с лихвой – это радоваться жизни, любить и стараться, чтобы мое счастье не убежало от меня… Хотя, куда же оно сейчас убежит, это счастье…

Я прижалась животом к боку Матвея. По идее, если все пойдет хорошо – только прибавится…

– Спи уже… – сонно скомандовал мой мужчина.

И как послушная жена, я закрыла глаза, помечтала немного о том, как буду героически справляться с учебой, мужем, светской жизнью и ребенком… и уснула так крепко и сладко, как еще никогда в своей жизни.

Эпилог

– Матвееей… – протянула я жалобно, хватаясь за свой огромный живот.

– Что? Опять? – он вздохнул, кладя пульт от телевизора на гостиничную кровать.

Я кивнула, потом помотала головой, изо всех сил стараясь подавить нарастающую панику.

– Эти, похоже, настоящие… Давай еще раз съездим…

– Господи, да они нас выгонят… Сказали же – приезжать только когда время между схватками сократится до минуты. Сократилось?

– Да! – соврала я. – Поехали уже!

И тут же, будто мстя мне за вранье, скрутило еще одной схваткой – уже действительно приближая временной промежуток к роковой минуте.

Боже, как страшно…

Рожать мы с Матвеем решили в Лондоне, в дорогом, частном медицинском центре, который поражал воображение беременяшек не только своей роскошью, но и уверенностью, что «беременность – это не болезнь» и если у вас нет каких-нибудь отклонений, ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО.

Я, конечно, в отличие от свекрови, не в курсе была, «как надо» и «как полагается», поэтому возмущалась несильно. Но и я пришла в оторопь от приказа ехать домой, пока схватки не участятся до одной в минуту.

Слава богу, мы поселились в отеле рядом с больницей!

– Ауу… – я схватилась за низ живота одной рукой, за кровать другой и так зависла, пока не отпустило…

– Да, похоже и в самом деле пора, – резюмировал Матвей, оглядывая меня с видом как минимум врача реанимации.

– Пора было еще десять минут назад! – огрызнулась я, пытаясь отдышаться. – Только кто ж меня слушал…

– Не ворчи, – отозвался он, кидая в уже готовую сумку последние мелочи. – Через пять минут будем в больнице.

– А твоя мать?

– Подойдет сама, позже.

Свекровь, за неимением свободных номеров, пришлось поселить этажом выше и забирать ее уж точно не было времени. Но это еще ничего – учитывая, что моя мама вообще не поехала.

Вот просто так, взяла и не поехала со своей единственной дочерью на роды, хоть ее и звали, и билет оплатили, и место в гостинице на нее выделили. Я не стала настаивать, зная, как сложно ей принять мое желание родить ребенка в неполные двадцать лет. Это было выше ее понимания, и ничего с этим было не поделать. Какая есть!

Зато свекровь восполняла отсутствие авторитетной женской фигуры сполна – как в положительном смысле, так и в отрицательном. Советы и жизненные премудрости лезли из нее, как из пороки из ящика Пандоры, и заткнуть их не было никакой возможности. Хотя бы потому что вперемежку с ними лезли почти-материнские нежности и вполне искренняя заботы.

Поэтому, с одной стороны, я не очень расстроилась, когда узнала, что свекровь вот прям щас с нами в больницу не поедет, а с другой таки расстроилась – Матвей на самих родах присутствовать отказался, а в чью-нибудь руку вцепиться наверняка захочется.

По крайней мере, хоть вопрос с анестезией решу сама, без свекрови.

О да! Это был вопрос номер один! Всю дорогу – все эти бесконечные пять минут, пока мы ехали в такси до больницы – я думала только о том, брать мне эпидуральную анестезию или попробовать так родить, без облегчения страданий.

Свекровь считала, что эпидуралка это ужас и кошмар – дочь подруги двоюродной сестры мол инвалидом от нее стала. Мигрени, головные боли… «Тебе такое надо»?

Мне такое было не надо, но и порог боли у меня низкий. А ну как стекла воплями повыбиваю?

Уже на подъезде схватки участились настолько, что даже таксист испугался – на такой скорости влетел на парковку, что чуть людей не посбивал. Вот были бы роды, если бы все же сбил!

– Не волнуйтесь так, в первый раз долго рожают, – успокоил его Матвей, но как-то не очень уверенно.

Как назло, мне снова скрутило низ живота – причем так, что захотелось побиться головой о боковое стекло.

– Я все же думаю, Любой надо назвать ребенка, – первое, что я услышала, когда вернулась из своего маленького, персонального ада.

И зашипела, сразу же забыв о боли.

– Какая еще Люба! Сто раз ведь обсуждали! Тот факт, что твою тетку звали Любой, не означает, что я буду так называть свою дочку!

– Обсуждали, но ведь я еще не согласился! Твоя Аня ничем не лучше!

– Аня – это интернациональное имя! Она где угодно сможет жить с этим именем! И… никто смеяться не будет… Фак!

– Да чего бы над именем смеялись? На западе уже давно никто не смеется над именами. Толерантность, милочка, слышала про такое?

И только когда, пулей пропустив через приемный покой, меня уложили в особую палату, где проверяли на «готовность», я поняла, что Донской мне просто зубы заговаривал и специально злил, чтобы отвлечь! Уже ведь давно все решили – Аня «ин», Люба «аут»!

А он, зараза, оказывается, умеет зубы заговаривать! Я инстинктивно вцепилась в руку мужа – вот теперь точно никуда не отпущу, пусть заговаривает!

Вошла медсестра, полезла проверять, что там с «готовностью». Донской целомудренно отвернулся, а меня вдруг разбило такой болью, что я забыла абсолютно все свекровкины увещевания.

– Эпидюрал – райт нау! – заорала так, что действительно чуть стекла не повылетали.

Донской чуть не присел от страха. Выругался и повторил – на чуть более красноречивом английском, с истерическими нотками в голосе.

– Да! Моя жена будет рожать только с эпидуральной анестезией! Нам не нужны лишние страдания. Зовите врача!

Медсестра подняла голову, вытащила руку из-под простыни, прикрывающей мои нижние регионы, и обвела нас обоих странным взглядом.

– Я вообще-то рада бы… – медленно произнесла – неожиданно по-русски. – Вот только запихнуть ребеночка обратно я не смогу, к сожалению. Или к счастью…

– Что?! – мы вцепились друг в друга в полнейшем ужасе.

– У вас полное раскрытие, девушка. Одиннадцать сантиметров. Эпидурал вас уже не спасет.

– О боже… боже… – я вдруг заплакала. – Матвей, я боюсь…

– Тшш… Не бойся… Я все решу… Сейчас приведу врача! – на лоб легкая теплая, слегка подрагивающая рука, и сразу же стало легче. Вот прям физически.

Медсестра усмехнулась.

– Решайте, ради бога, папочка. А мы пока родимся. Да, малыш? – она снова приподняла простыню, обращаясь к кому-то у меня между ног.

– О господи…

Он хотел было убежать – вероятно, требовать, чтобы прислали анестезиолога, но я не пустила – уже ничего не соображала. Вцепилась в его руку, как утопающий в соломинку и не отпускала, пока везли на каталке в палату, пока переодевали и укладывали на высокую кушетку с поручнями.

Анестезиолог пришел сам, осмотрел меня, померял давление, посмотрел на мониторы… и покачал головой.

– Опасно… Эпидурал затормаживает схватки, а на таком этапе… Нет. Не возьмусь. Не то придется вообще резать. Рожайте сами, девушка. А я не берусь.

И ушел.

– Сууука! – взвыла я в потолок. Где это видано?! И это супер-бупер клиника?! Еще пусть повитуху позовут, уроды!

Новой схваткой прорезало так, что в глазах зарябило. Медсестра мешалась, бегала вокруг, прикрепляя какие-то новые датчики, штуку для давления и лепеча что-то по-английски, но с таким жутким индусским акцентом, что я в нормальном состоянии-то не поняла бы.

– А ну-ка встань! – Донской вдруг остановил медсестру жестом, и потянул меня за руку, как только отпустило.

– Чего? – охая от стягивающей поясницу и таз боли, я потянулась следом, не понимая, что ему нужно от меня, и как я могу встать, когда через секунду это начнется опять!

– Мисс, хватит! – рявкнул вдруг на тетку, не оставляющую меня в покое. Та аж подпрыгнула. – Встань и облокотись на кушетку, Лера. Ага, вот так…

– Ты откуда знаешь? – огрызнулась я, слушаясь, но уже готовая обвинять его во всех смертных грехах.

Все из-за него! Никогда больше… Не дотронется до меня без презерватива – пусть хоть разводится!

И так учебу теперь непонятно как заканчивать…

Новая схватка ослепила… вогнала в какое-то странное, обжигающее оцепенение, будто нижнюю часть моего тела скрутили жгутом, чтоб не дергалась, и погрузили в чан с кипящим маслом… Вцепившись ногтями в хлопчатую простынь я зажмурилась, пережидая, перепрыгивая с одного маленького вдоха на другой…

– Я тебя люблю.

Как сквозь туман слова достигли моих ушей. Вспомнив, как дышат без хрипов и стонов, я приоткрыла один глаз.

– Ты что… почувствовал… что… я хочу тебя убить?

Донской, согнувшись и опираясь на кровать рядом со мной, боднул меня лбом.

– У тебя это написано на лице. Но я все равно тебя люблю.

Теплая рука легла мне на голову, убрала вспотевший локон за уши, вплелась в волосы…

Я всхлипнула.

– Знаешь, как я этого ждала… Сволочь…

Донской изогнул бровь.

– Я тебе в любви признаюсь, а ты мне – «сволочь»?

Новая схватка не дала мне язвительно ответить. Мы пережили ее вместе – взявшись за руки и ткнувшись друг в друга лбами.

И я вдруг поняла, что мне легче – хотя бы потому что уже не так страшно. Как же все-таки важны эти три маленьких слова…

– Еще… – потребовала, как только снова смогла говорить. – Скажи мне… скажи…

– Я тебя люблю, Лера.

– Как?

– Сильно. Больше жизни.

– О господи… это опять идет… Матвей…

– Дыши, любовь моя… Просто дыши… Я с тобой.

Он признавался мне в любви каждую схватку и даже чаще – столько раз, сколько не смог бы признаться за всю нашу жизнь. И каждый раз это помогало. Каждый гребаный раз!

Уже и воды отошли и мне показали лечь, чтобы тужиться, а он все говорил и говорил – уже негромко, почти шепотом мне в ухо, гладя по голове и позволяя сжимать его руку так сильно – как мне хотелось.

Наверняка и сам забыл, что хотел выйти на сами роды… И я забыла. И никого не замечала – только его голос, уводящий, спасающий от боли, разрывающей меня пополам.

А потом, когда, наконец, это безумие закончилось, и мне плюхнули на живот маленький, сморщенный, орущий комочек, он замолчал.

Долго молчал, минут пять. На предложение пуповину перерезать никак не отреагировал, перерезали без него. Я уж думала – собирается в обморок грохнуться, вгляделась в его лицо, чтобы убедиться, что не побелел. Но нет – просто остолбенел.

Я и сама была не в лучшем состоянии.

И это – мое? Вот это… невероятно-пахнущее, маленькое, сморщенное и копошащееся чудо? В горле что-то болезненно сжалось, дышать снова стало тяжело, но как-то по-другому…

Прекрасно тяжело. Легко-тяжело. Тяжело так, будто счастьем придавило – таким, от которого не отвертишься и не сбежишь. Почувствовала, как глаза застилает мутной пеленой…

Моя… моя малышка…

Втягивая носом воздух, я обняла этот копошащийся, вздрагивающий червячок, завернутый до середины в пеленку, ткнулась носом в шелковистый, светлый пух на голове…

И разрыдалась от беспомощности, не в состоянии справиться с лавиной любви, залившей вдруг все мое сердце до краев.

– Папочка, можете взять ребенка – новорожденным это полезно.

Внутри меня поднялась волна собственнического возмущения.

Какое «взять ребенка»?! Я ее только что родила!

Медсестра мягко, но настойчиво вытащила «червячка» из моих рук и, показав, как держать, передала ее ошалевшему и молчаливому Донскому.

Ребенок мгновенно замолчал, уставившись куда-то наверх невидящими глазками.

Тот прокашлялся, словно давил что-то в горле. Шумно глотнул, дрожащим пальцем провел по щечке малышки. Потому перевел глаза, подозрительно блестящие, на меня и сообщил.

– Да, это никакая не Люба.

Я всхлипнула, вытерла рукой обильные слезы – уже мне-то не стыдно поплакать в такой момент.

– А я говорила тебе.

– И была права. Однозначно, это Анна. Анечка… – Он протянул руку ко мне и погладил по щеке уже меня. – И знаешь, что… Похоже, что я теперь… не только тебя одну так сильно люблю.

– Ура! – ответила я невпопад.

И протянула руки к ним обоим.