Текст книги "Четыре оклика судьбы"

Людмила Евграфова
Четыре оклика судьбы

Падение

 
За каждый вздох, за час любви,
за все восходы и закаты,
за ночь, где пели соловьи,
за все – мы платим, платим, платим.
 

(автор)

За стенами храма настороженно притаилась осенняя кромешная тьма. Но сама деревянная церковь, подсвеченная неверным светом двух уличных фонарей, выступала из этой тьмы светлой луковкой, венчающей крышу. Народу внутри было немного. Вечерняя служба закончилась. Женщины тихо потянулись к выходу. Несколько прихожанок замешкались. Ждали, когда выйдет священник, надеясь получить благословение. Антонина прошла мимо них к иконе Богородицы, поставила свечку, задумалась. О чем просить? О здоровье? Так Бог милостив пока. О счастье? Так кто ж его знает, что это такое? Миг? Секунда? Час? Нельзя же в этом состоянии пребывать вечно. Обесценивается радость, привыкаешь к ней. О дочери? Да, о дочери. Она все время молится, чтобы силы небесные вразумили ее. Вот, Богородица – ей просьбы материнские ближе. И разговаривать с ней, как женщина с женщиной – удобнее. Антонина пошепталась с иконой, постояла несколько минут, удостоверилась, что свеча горит ровно, не чадит, перекрестилась и повернулась к выходу. Из южной алтарной двери стремительно вышел молодой священник с обольстительным лицом Кирибеевича[1]1
  М. Лермонтов «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова».


[Закрыть]. Он был какой-то нервно-неистовый в движениях и неустойчивый в настроениях. Антонина приходила к нему как-то на причастие, предварительно покаявшись в своих грехах. Больше не хотела. Во время такого важного для нее момента, как покаяние, священник зевнул. От скучного лица молодого красавца веяло брезгливостью и равнодушием. Он явно томился выслушивать ее бредни. Она ушла тогда с ощущением, что все это ложь. Театра ей и в жизни хватало. От церкви хотелось святости. Ан, нет! Такие же люди! С тех пор старалась приходить к концу службы, когда расходился народ. И молилась перед образами как умела. Образа то уж точно были святыми, хотя бы потому, что не зевали, когда она молилась.

Антонина оглянулась. Торопливо крестя сложенные ладошками вверх руки женщин, бросившихся к нему, Кирибеевич пружинистой походкой спортсмена легко сбежал по лестнице к стоящей рядом с церковью «иномарке» цвета «мурена». Резко взяв с места, шикарный автомобиль помчался по осенней дороге к городу.

Права была мать, когда говорила, что самые дорогие машины у тех, кто живет на подаяние.

– В интернет-клуб поехал, – уважительно произнесла старуха-свечница, с двумя полными сумками прошествовав мимо Антонины к приближавшемуся автобусу. – «Кормилец» – мысленно добавила Антонина слово, которое не высказала старуха. Из одной сумки свечницы торчала пачка чая, пакет риса и румяные бока яблок.

Знакомый набор. Вот и пригодился.

Старуха, пыхтя, как паровоз, переваливаясь с ноги на ногу, добежала до остановки. Автобус забрал всех припозднившихся прихожанок и скрылся в ночи.

Антонина потуже затянула на груди шарф и отправилась по расхлябанной дороге к виднеющимся вдалеке редким огням города. Говорят, полезно перед сном пройтись пешочком. Засунула руки в рукава пальто, как в муфту, взяла хороший темп и бодро потопала вперед! Беспутица не пугала ее. Привыкла. Русская беспутица – понятие емкое. Включает в себя не только прямой смысл, но и то, что характеризует всю закономерность убогости, бессмыслицы, вывертов, происходящих в умах, планах, графиках и всей системе русской жизни.

Отойдя от церкви метров пятьдесят, она попала в непроглядную тьму. Скудный свет двух прицерковных фонарей остался позади. Дорога от церкви до города никак не освещалась. Видно, руки у городского начальства, отвечающего за уличное освещение, не успели дойти до недавно выстроенного на народные деньги храма. Да и то сказать, много еще до чего не дошли. Другие заботы обуревали начальство.

Неожиданный порыв ветра чуть не сорвал с головы шляпку. Она еле успела подхватить ее и водрузить обратно. «Надо бы шарфом привязать, – мелькнула мысль, – вокруг никого. Имидж не пострадает». Так и сделала, напомнив себе отступающего француза в 1812 году. Через некоторое время пришлось крепко пожалеть о вечерней прогулке. Ветер норовил пробраться до самой поясницы, грязь громко чавкала под сапожками. Ноги то и дело попадали в какие-то выбоины, и удовольствия от променада не было никакого.

Она не любила ветреную погоду. От дождя все-таки можно укрыться под зонтиком, а от ветра не спасешься! Он вечно доставлял людям кучу неприятностей! Из всех непогод самым непредсказуемым и противным бывает именно ветер, доходящий часто в северных краях до штормового. Женщина поежилась – смешно, ее девичья фамилия – Вихрова, происходила как раз от той самой составляющей, обозначающей сильное перемещение воздушных потоков.

Если бы кто-нибудь несколько лет назад сказал Антонине, что она в зрелом и весьма разумном возрасте примет крещение, покается в прежних грехах, и даже будет ходить по воскресеньям в церковь, она рассмеялась бы этому человеку в лицо! Santa subito, «святая сейчас» – это не про нее. Но, тем не менее, все, чем она в эти дни дорожила, это возможностью время от времени приходить в храм, смотреть на тихо мерцающие свечи, слушать певчих и воспарять душой куда-то в горние заоблачные дали. И это никакого отношения к религии не имело. Чего-то ей недоставало, а чего? Она не знала…

…«Обо мне и молиться не стоит и, уйдя, оглянуться назад, черный ветер меня успокоит, веселит золотой листопад», – повторяла она в такт чавкающим шагам, стихи Анны Ахматовой. Чего ей не хватает? Здоровья, уверенности, душевного комфорта? Единства души и разума? Вроде бы никаких печалей на душе не было, никаких неприятных событий накануне не происходило, но неожиданное и необъяснимое тревожное чувство не исчезало. Неожиданное и необъяснимое. Интервенция негатива. Словно вброс отрицательной энергии, предчувствие чего-то неотвратимого вселилось в нее. Может, оттолкнулась она от прежней жизни, как отталкиваются друг от друга одинаковые заряды, и зависла между прошлым и будущим. Без опоры. Без цели. Даже молитва не помогла…

Вот сейчас она придет домой, поставит чайку, отогреется, и все будет хорошо…

Внезапно земля ушла у нее из-под ног, сердце рванулось к подбородку, а сама она с ужасом в одно мгновение поняла, что летит куда-то вниз. Не успев ни выругаться, ни помолиться, Антонина шмякнулась в преисподнюю. И сразу же левую ногу пронзила острая боль.

– Проклятье, – вырвалось у нее резкое слово. Она застонала, пытаясь глубоким вздохом заглушить горячо разлившуюся в ноге болевую волну.

Темнота предательски окружила ее. Сразу стало понятным выражение: «хоть глаз выколи». Она запаниковала, осознав, что произошло. Свалилась в открытый люк! Капец!

Вязкая, липкая волна страха вползала в каждую клетку мозга. Тело, неудобно поместившееся в тесном пространстве, сковало ужасом. Глаза пытались хоть что-то разглядеть. Куда она попала? Как так? Вот раззява! Ничего себе яма! Глаза тщетно пытались увидеть хоть что-нибудь там, где должно было находиться небо. Неба не было. Только чернота вокруг. Мысли метались – это что? Ее могилка, на которую никто не придет? Не поплачет, не возложит цветочки! Испытание на стойкость и мужество? Мучительная и медленная смерть? Антонина потрогала плечи и голову. Голова вроде бы держалась на плечах! Слава богу! Значит, она не лишилась возможности соображать! Надо расслабиться! Глубоко вздохнуть, унять страх! Она пошевелила ушибленной ногой, кажется, не сломана, связку, наверно, потянула, – и прислушалась. Весело сейчас было бы обнаружить, что она не одна в этой жуткой яме. Если тут водятся крысы, то через недельку, другую, когда, наконец, ее хватятся и начнут искать, здесь смогут найти только покалеченное и обглоданное крысами тело. Мудрецы говорят, что смерть торжественна и прекрасна, но, судя по всему, к ней это не имеет никакого отношения. Ее смерть будет отвратительна и ужасна!

Она осторожно ощупала пространство вокруг себя. В яме было тесно, но сухо. Дождь, прошедший накануне, почти не подмочил дно. Тогда еще крышка люка была, наверно, на месте. Утешило, что люк не соединялся со сточной канавой. Все-таки не самая худшая в мире камера заключения!

Она прикинула – до поверхности земли было метра два с половиной. Сама не выберется. Это точно! Не за что ухватиться. Снаружи не доносилось ни звука. Словно она находилась между мирами, уже не здесь, но еще и не в параллельном мире, а в мрачном туннеле, ведущем в пресловутый ад. Ад у каждого свой. Ей Господь отвел глубокую яму. Хочешь покоя и одиночества? Пожалуйста! Устала от суеты и людей? Получай! Вот чего тебе недоставало!

Боль в ноге стала нестерпимой. Антонина ощупала лодыжку. Завтра нога распухнет, тесный сапог пережмет кровеносные сосуды. И – гангрена! Господи! Только не это! Она расстегнула молнию, чтобы освободить больную ногу. Это пока все, чем она себе может помочь.

Итак, надо обдумать ситуацию, в которую попала. Что можно предпринять в ее положении? Кричать? Бесполезно. Женщины, что были в церкви, уже спокойно смотрят свои сериалы. Это она, дура, решила прогуляться пешком! Сторож закрыл церковь, значит, с той стороны помощи ждать тоже не имеет смысла. Из города по этой дороге, на ночь глядя, никто не пойдет. Служба-то час назад, как закончилась. Лежать ей здесь, и ждать «у моря погоды» неизвестное количество дней! В понедельник в церкви выходной, батюшка служит только по субботам и воскресеньям. Времени подумать о своей жизни предостаточно. Можно себя поздравить с временной передышкой!

Так, думай, Антонина. В руках у тебя была сумка. Отправляясь в церковь, ты положила в нее килограмм яблок, пачку риса, конфеты. Перед службой выложила все это на жертвенный стол. Сумка свалилась вместе с тобой, вот она, лежит на коленях, но поживиться там нечем. Ладно, без еды как-нибудь можно прожить, хотя бы за счет подкожного жира, а вот без воды – беда. Она безнадежно пошарила во всех кармашках. Там нашлись носовой платок, кошелек с бесполезными в яме деньгами, завалившаяся конфета и «темпалгин»! Последнее время приходилось носить с собой лекарства от головной боли. Шейный остеохондроз дает о себе знать. Профессиональная болезнь. Глянцевые выпуклые зеленые таблеточки должны успокоить боль в ноге! Какое счастье, что вчера она положила в кармашек целую упаковку! Антонина выдавила из пластиковой ячейки одну таблетку и разжевала, даже не поморщившись от горечи. Что эта горечь, если? Смешно. Однако и смерть хотелось бы встретить, если не с комфортом, то хотя бы без боли. Ангел-хранитель не отказал ей в этой малости. Спасибо.

Пустую сумку она подложила под себя, чтобы холод и влага подольше не тревожили ее.

Наверно, крышку люка кто-то специально отодвинул, или спёр для пользования в личном хозяйстве. Сейчас время такое – все прут, что плохо лежит. Работы нет, зарплату не платят.

Мимо люка проходили многие, а угодила в него она. Счастливица! Нет, избранница! Это же Божья кара! Она всегда бывает избирательной. Кто заслужил, тому и урок! Странно как-то. Вот если бы кара свалилась на нее лет пять назад, тогда бы, конечно, за дело! А теперь-то что? В церковь ходит, любовников разогнала, грехи исповедует, посты соблюдает, молитвы утром и вечером читает. Все, как священники велят! Да и на работе придирки и зависть бабскую со смирением переносит. Начальство не гневит, родителей почитает, о дочери молится. После страшного урока, случившегося с ней несколько лет назад – поумнела. Не за что Богу ее наказывать!

Или Божья десница с оттяжкой бьет? Именно тогда, когда тебе кажется, что ты решил все свои проблемы, что душа сейчас, как очищенный от лишней информации файл, а сама давно не ропщешь по поводу всяких жизненных неурядиц, свалившихся на твою голову, совершенно выбросив из памяти постулат мудрецов, который гласит: «там, где слабый молится, сильный дерется».

Наверно, Бог с оттяжкой бьет! Она не сильная! Драться не умеет!

Может, бьет потому, что ее лукавый ум все время ищет какого-то истинного знания о Боге? Не того, которое проповедуется? Да и истина у каждого своя. Поэтому приходят ей в голову вольные мысли, что обряд, ритуал всюду давно подменил суть! Чудо исчезло из мира. Бог оставил людей. Бесполезно нынешних представителей рода человеческого удивлять падающей с неба манной небесной. Объяснят: вихрь де, поднял урожай с поля, да и просыпал в другом месте на головы людей. Не потому ли в сердце вползает крамола, что непорочное зачатие – сказка? Что воскрешение Иисуса – миф? Да и священники рассказывают об этом с каким-то сказочным умилением. Неубедительно. Всем известно, как потеряв одно звено, можно исказить смысл перевода. Побежать на поле боя – побеждать на поле боя. Глаголы отличаются одной буквой, а как меняется смысл! Смысл переводов Библии искажался неоднократно.

Когда-то, еще в институте, изучая историю, Антонина прочитала одну монографию о богомильской ереси, возникшей в православной Болгарии в конце X века. Суть ее была проста: Бог является Творцом Космоса, Высшего мира. У него нет власти на земле. Мир земной весь пронизан злым началом Сатанаила. «Ветхий Завет» – лживая книга. Пророки – обманщики. Только душа человека принадлежит Богу, тело же находится в рабстве злого демиурга. Христос был послан Творцом – освободить людей от этого рабства. Он прошел в своем эфирном теле через Деву Марию, как через энергетический канал. Страдания его на кресте были кажущимися, иллюзией для окружающих. Поэтому богомилы отвергали поклонение кресту, как знамению проклятия и орудию сатаны. Они говорили, что храмы созданы человеческими руками, следовательно, населены демонами. Священники – слуги демонов. Каждый человек – вместилище порока.

Тверже всего мы верим в то, о чем меньше всего знаем.

Тогда, в советские времена, Антонину никак не задели измышления богомилов. В ее молодой атеистической душе легко и согласно жили научные представления об окружающем мире, основанные на выводах физиков: мир – это бесконечный процесс изменения вещества, которое интегрируется, распадается, и снова интегрируется уже в другой форме. Мир – это беспрерывное поле энергии и материи. Все остальное – наши иллюзии. Но такое объяснение многим кажется скучным…

И все-таки…с точки зрения церкви она еретичка. Не ходит на проповедь. А последнее время – не кается. Церковь, как институт посредничества между людьми и Богом, по-существу, не нужна ей. Ведь, удобней с Богом разговаривать напрямую, без свидетелей! Зажгла дома свечу перед иконкой и кайся, и молись. Никто не мешает. Церковь нужна народу для великих, общих молитв о спасении мира, государства, воинства. Такая общая молитва точно Богу в уши попадает. А о личном – надо без суеты, в тишине. Тот Бог, которому она молилась, был своим, понятным. Он был проще, доступней того, церковного Бога, воспеваемого прекрасными гимнами, одетого в золотые ризы. Богатого и недоступного. Слуги его – митрополиты, епископы, священники уподоблялись Ему на земле. Митры их сверкали драгоценными каменьями, на руках – дорогие часы, на шее – золотые панагии и кресты. Впечатляет!

…И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми.

Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему. И Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.[2]2
  От Матфея. Гл. VI, ст. 5, 6.


[Закрыть]

Так это в Евангелии излагается. Да не так это в жизни делается! Если народ в церковь ходит, это – привычка. Древняя генная мутация, заключающаяся в многажды испытанных предками раболепных восторгах перед святилищем, капищем или храмом. Это восхищение красотой земных чертогов Бога и ангельским пением. По такому же зову люди ходят на спектакль или на концерт. Что такое литургия? Это мощный духовный спектакль, поражающий пышностью и величием. Вот и у Пастернака есть: Лепные хоры и верхи оштукатурены це-дуром[3]3
  Це-дур – тональность до мажор.


[Закрыть]. Тоже любовался!

Тут вспомнилась шутка: А теперь будем петь в «ас-дур». Это про нее, про нас, дур!

Итак, она в аду. В темном пространстве. Неужели, заслужила? О, Господи! Причина? Ей она неизвестна, зато следствие налицо.

Нет, почему же, известна! Тут все проще. Ангел-хранитель на минутку отвернулся. И теперь у нее масса времени, чтобы понять, зачем судьба бросила ее сюда. Может, для того, чтобы лежа в этой помойной яме, она смогла, наконец, подумать для чего живет? Заглянуть в себя и осознать: кто она такая под тонкой кожей имени? Сорвать маску, с которой срослась! Что-то не то всю жизнь делала? Куда-то не туда брела? А куда надо было? Пойдешь прямо – голову сложишь, направо – друзей потеряешь, налево – счастье найдешь. Почему все сказочные герои идут туда, где голову сложишь, то есть прямо? И никто не верит, что налево ждет его счастье. Может, знают про бесплатный сыр в мышеловке? Налево вообще ходить не стоит! Эта левая дорога приводит не к счастью, а к потере самого себя. Недаром говорят – заблудился! В сказках, герой, выбирая прямую дорогу, добивается того, чего хочет. Но это в сказках. В ее случае, видно, существует какой-то другой Божий план. Хорошо бы знать, какой?

Пытаясь найти ту самую истину, она прочитала бессчетное количество разных эзотерических книг. Узнала, что есть такая наука, называется нумерология. Оказывается, числа играют большую роль в судьбе человека. Мир это число! И по дате рождения можно определить четыре периода жизни, четыре оклика судьбы. Четыре главных шага, которые должен сделать человек в своей жизни, чтобы придти туда, где ему надлежит быть! Первый оклик длится до осознания себя как личности, второй начинает «звучать» в зрелом возрасте. Третий – самый главный – это период отдачи человека миру. Дети выросли, и у тебя пик работоспособности и самореализации. Четвертый, последний, относится к проработке человеком земной программы. Она-то думала, что у нее сейчас длится третий период – дети выросли, то есть дочь, можно самореализацией заняться. Видно, Господь сократил ей эту возможность! Придется именно тут проработать свою земную программу. Никто не помешает осмыслить прожитую жизнь! Проработаешь, осмыслишь, за что-то себя осудишь, за что-то похвалишь. Захочешь изменить, но не сможешь! Поздно! Как же эту нумерологию согласовать с религией, метафизикой, психологией? Их вместе связать? В один узелок? Может, это все и есть сплав души? Жаль, она уже этого никогда не узнает! Судя по всему, сейчас судьба кликнула ее в последний раз. Может, перед смертью ей эта тайна и откроется? И она с этим всеобъемлющим знанием предстанет, наконец, перед Господом! И спросит его: «Господи, что это ты не дал мне самореализоваться? Я, может, кое-что еще могу!» Спросит, это уж точно!

Антонина, представив это, совершенно неожиданно рассмеялась. И успокоилась.

Смех обесценивает страх!

Посмеяться над нелепостью, странностью ситуации – значит, убить страх! Избавиться от него хоть на время. Страх мешает думать и принимать правильные решения.

Не паниковать! Ждать! Молиться! – вот ее правильное решение!

И, отвергнув всякие сомнения, она взмолилась к тому, единственному, в которого верила, к тому, что жил в ее сердце, а не в красивых храмах: «Господи! Если это испытание послано Тобой, у меня хватит сил выдержать его! Приму со смирением все, что со мной случилось! Только не бросай меня! Знаю, в этой яме я оказалась не случайно. Прости меня, грешную, прости, что вспоминаю Тебя только в несчастьях»!

Она подумала, что за долгую ее жизнь физическая платформа реальности чуть сдвинулась. Незаметно для всех. Что-то вокруг нее стало другим, но она осталась прежней. Не в этом ли дело? Должна ли она кое-что переосмыслить, произвести переоценку ценностей, понять нечто важное, измениться, если, конечно, останется жива?

…Так молясь и надеясь на лучшее, Антонина незаметно для себя погрузилась в воспоминания, и тени далекого прошлого обступили ее.

Оклик первый
Детство

Она с детства не любила свое имя – Антонина. Уменьшительное – Тоня звучит, как будто она тонет, если не в воде, так во всех делах. Тося, Тоська ассоциировалось у нее с тоской. Поэтому всем друзьям она представлялась как Антошка. Но потом многие други и недруги рифмовали ее имя с известным стишком: «Антошка, Антошка, пойдем копать картошку». Это тоже раздражало, и она стала называть себя Ниной. Ведь, в имени были две составляющие: Антон и Нина. Так в ней и жили два человека. Иногда Антон, иногда Нина. И были они разные.

Нина помнила себя лет с трех. Вот деревня Булановка, недалеко от маленького уральского городка, куда бабушка забирала ее на лето. Корова, молоко – это жизнь. Первое ощущение связано со вкусом. Соседка угощает ее каким-то коричневым скользким куском. Нина смотрит на бабушку – можно? Можно, – кивает бабушка. Нина берет в рот угощение. Морщится, фу, гадость! И выплевывает его на чисто вымытый дощатый пол. Бабушка смущается, соседка обиженно поджимает губы. С тех пор Нина лет до тридцати вообще не ела печенку.

Детство Нины пришлось на трудные послевоенные годы. Вся страна жила впроголодь. Лишь немногие счастливцы, кто работал в продовольственных магазинах, на базах или в системе общепита, избежали недоедания.

Мать работала бухгалтером в городском торге. Не рядом с продуктами, но связи все-таки были. Как-то в доме появилась банка сгущеного молока. И взрослые, посовещавшись, разрешили Нине ее оприходовать. По две ложечки в день! Лучшего она ничего не ела! Долгое время сгущенка была для нее самым сильным вкусовым ощущением.

Матери дали квартиру в одноэтажном деревянном доме, где из общего холодного коридора вели двери в пять маленьких квартир. Это было отдельное жилье с собственной печкой и «удобствами» во дворе. Нина зимой делила лежанку на печке с тараканами, снующими туда и сюда, нисколько не пугаясь этих насекомых. Потому что знала – они не кусаются. Родители трудились с утра до ночи. Отец, уволенный после войны из армии в чине лейтенанта, днем учился в мототехникуме, чтобы получить не только специальное образование, но и стипендию, а ночью работал на мотозаводе мастером. Жизнь в доме текла неспешно, во дворе был сарай, где обитала переехавшая вместе с бабушкой из деревни корова. Летом держали огород, который начинался сразу за «удобствами». Огород очень спасал. Поспевшие огурцы и морковка выдергивались из грядки, полоскались в рядом стоящей бочке с дождевой водой и с хрустом уничтожались. Когда девочка подросла, в ее обязанности входило этот огород поливать. Колонка с водой находилась за квартал от дома. И она, школьница младших классов, ежедневно таскала на своих худеньких плечах коромысло с тяжелыми ведрами. Поэтому и не выросла до среднестатистических размеров.

Нина была послушным ребенком, умела занимать сама себя. Всегда во что-нибудь играла, или придумывала игру. Зимой на месте летнего огорода лежал глубокий снег – она строила снежные крепости и воевала с воображаемыми врагами. Летом во дворе разбивался кукольный парк, появлялся кукольный дом, и она часами могла придумывать для своих кукол счастливую жизнь.

Потом у Нины появился брат – Виталик, с пухлыми ручками и пухлыми щечками. Куда подевалась эта пухлость с возрастом? Виталик вырос худым и длинным.

Мама обожала семейные ценности, и с этих давних пор у Нины хранились пожелтевшие фотографии: папа, мама и она. Папа, мама, бабушка и она. Она в красивом платьице, на стульчике. Беременная Виталиком мама и она. И, наконец, елка, папа, мама, Виталик в пижамке, и она в тюлевом платье со стеклянными бусами на шее. Красота!

На улице Советской, где жила семья Вихровых, отец Нины, пожалуй, был единственным непьющим и интеллигентным мужчиной. Он прошел войну, получил несколько ранений, но вернулся живым и здоровым. Черноволосый, с голубыми глазами и белозубой улыбкой – он привлекал всеобщее внимание. Все матери-одиночки квартала мечтали о таком муже и завидовали Нининой матери. А их дети завидовали Нине и ее брату. А им самим то, что у них есть хороший и добрый отец, казалось обычным делом. Только став взрослой, Нина поняла, как им с братом повезло. Ведь, там, – думала она, – в горних высях, в параллельном мире – до сих пор обитают сонмы душ погибших, исчезнувших, предавших, неизвестных, таинственных, случайных отцов, умерших для детей еще при жизни. И тысячи женщин, любивших их одну случайную ночь, здесь на земле бьются, чтобы прокормить, выучить, вырастить свое потомство. А после страшной войны в каждом населенном пункте была сплошная безотцовщина.

С этим старым домом связано не одно жуткое детское воспоминание. Ей шел пятый год. Мать поздним вечером сидела у окна за белой занавеской и кормила грудью маленького брата. Нина уже спала в кроватке, стоящей рядом с окном. Внезапно раздался звон разбитого стекла, Громкий крик матери и плач маленького брата разрезали тишину. Нина вздрогнула и проснулась. Материнский крик – для ребенка сигнал опасности, произошло что-то страшное! Она сжалась под одеялом в комок. Сердце застучало в ушах как барабан. Под одеялом стало трудно дышать. Ужас накрыл волной! Судорожные сглатывания, пульсирующая в висках кровь, и – слабая детская нервная система дала сбой. Нина обмочилась. Сквозь пелену сознания она услышала, как отец с руганью выскочил на улицу. Мать, наконец, обратила внимание на Нинин, даже не плачь, а поскуливание, и произнесла: – успокойся, успокойся. Нет, не обняла ее, не взяла на руки, Нина, ведь, по сравнению с братом – уже большая! Просто сказала, чтоб успокоилась. За всю свою жизнь потом Антонина не могла вспомнить ни одного случая, когда мать обнимала бы или жалела ее. Разве что, в глубокой старости, когда стала слабой и немощной.

От испуга Нина долго потом не могла произнести ни слова. Заикалась. А случилось вот что. Какой-то пьяный мужик, тоскливо бредя по улице, увидел на занавеске тень счастливой матери, кормящей ребенка, и, непонятно из каких соображений, решил напугать ее, постучав по стеклу. Но не рассчитал свои силы, поскользнулся и головой разбил окно. Отец догнал экстремала и врезал ему по первое число. Но с тех самых пор Нина стала бояться окон, потому что ей с удивительным постоянством снился один и тот же жуткий сон. Она одна в доме, лежит в своей кроватке. Вдруг окно распахивается, и огромная толстая женщина оттуда тянется к ней своими ручищами, хватает ее из кроватки и тащит через окно в страшный, темный мир. Нина пытается кричать, но крик никто не слышит, потому что губы ее не разжимаются. И тогда она каким-то непостижимым образом вырывается из рук женщины, хочет взлететь. Женщина тянется вверх к ее ногам. Хватает, хватает ее за лодыжки. Нина поджимает ноги и летит, летит от своего ужаса и страха все дальше. Ускользает от ведьмы. Спасается…Окно в ее представлении – это выход в непредсказуемый мир.

Она и сейчас на даче боится спать у окна. Детские страхи – вечная печать на фибрах души. Первый этаж вызывает у нее повышенный уровень тревожности.

Память выхватывает еще какие-то отрывки прошлого, первые впечатления, маленькие сценки.

У матери – страшный мастит. Грудь резали. Виталик на прикорм пошел. А бабушка к лету в Пермь уехала, к другой дочери, Раисе. У той только один ребенок был. Мать, Мария Ивановна, вскоре вышла на работу, а в доме няньки меняются чуть не каждый месяц. Одна – мужиков водила, другая – с подругами водку пила, третья – на отца заглядываться стала. Мать выгнала всех!

Брату полтора года. Он только что научился ходить, и эта радость вертикального стояния вырывалась из него постоянными упражнениями в беге от крыльца и до бесконечности. Бесконечность прекращалась там, где его ловили и возвращали назад. Однажды Нине поручили присмотреть за братом. Она заигралась и не уследила, когда он вырвался за ворота на улицу. Припустив со всех ног, Виталик получил перед сестрой преимущество, фору. Нина бросилась вдогонку, сознавая своим детским умом, что этот кросс может кончиться плохо для них обоих. Впереди перекресток. Маленький брат не знает, что такое опасность уличного движения и может попасть под колеса повозки или автобуса. Она сама год назад, перебегая на противоположную сторону улицы, попала под колеса велосипеда, прикинув, что успеет, но не успела. Велосипедист налетел на нее, она ударилась лицом о мостовую, сильно разбив нос. Пожаловалась на боль матери, но та только рукой на нее махнула: – Не бегай, где не надо! С тех пор у Нины искривление носовой перегородки. Правда, кривизна чуть заметна только на фотографиях.

Нина догнала Виталика за несколько метров до этого злополучного перекрестка и отшлепала со всей злостью, на которую была способна. Он горько заплакал от обиды, а Нина, осознав, что опасность миновала, заплакала от жалости к брату.

Проблемы с няньками затянулись. Дети были представлены сами себе.

Отец отпросился на работе и поехал на родину, за своей матерью. В Красноярский край. Надо было на кого-то двух детей оставлять. Привез бабушку Анисью. Маленькую, сухонькую, ласковую. Нина помнит, как в стакан с теплым молоком она всегда подмешивала им с братом ложку сахарного песку, чтобы ум развивался. Анисья укладывала спать, погладив детей по головке, подоткнув одеяльце, чтобы не дуло, шепча какие-то тихие, ласковые слова. И они мирно засыпали. Вскоре и бабушка Ирина вернулась. Там у дочери тоже второй ребенок наметился. Так лучше уж дома, чем в гостях! Да и характер у другого зятя был суровее, чем у Вихрова.

В старом доме, со двора на крылечко перед дверью в общий коридор вели две низенькие ступеньки. Отец запечатлел бабушек на этом крылечке. Ирина сидит ближе к фотографу, Анисья – позади нее. В камеру не смотрят, стесняются. В позах отчуждение. Да и в доме разгорались скандалы. Бабки не очень друг с другом ладили. Война за влияние шла! Потом бабушка Анисья засобиралась обратно, домой. Обиделась. Чего двум старухам на одной кухне толкаться? Нина не хотела, чтоб Анисья уезжала.

В это длинное путешествие в Сибирь и Нину с собой взяли. Мало, что помнила она из этой дороги. Вот только станцию Новосибирск запомнила. Отец с матерью оставили их с бабушкой сторожить вещи, а сами ушли компостировать билеты. Долго их не было. Нине уже и спать захотелось. Вернулись, растормошили ее, сказали, что сегодня у Нины день рождения – шесть лет исполнилось, и подарили куклу.

Осенью ее отдали в детский сад. Там, в зале, где дети маршировали каждое утро, Нина впервые увидела рояль. Звуки марша, звучавшие на гимнастике, казались ей самыми лучшими и прекрасными звуками на свете. «Взвейтесь кострами синие ночи» – какое счастье! «Широка, страна моя родная» – какая сила! Ухо ребенка улавливало удивительную связь ритма и биения внутреннего пульса. Пульса сердца, который заставлял ее замирать и вслушиваться в мелодические особенности маршей и полек. Мария Ивановна, удивилась однажды, услышав слова дочки: