Текст книги "Четыре оклика судьбы"

Однажды Клавдия Ивановна протянула Нине билет в кинотеатр.

– Сходи-ка завтра в «Совкино» за меня. Валерка, видишь, решил просветить бабулю, да мне, старой, тяжело сидеть в душном зале. Я что-то плохо себя чувствую.

– А что за фильм?

– «Великолепная семерка». Утренний сеанс. Говорят, что билетов достать невозможно.

Нина уже слышала об этом фильме. В страну осторожно, на цыпочках, с оглядкой вползала «чуждая культура». Народ валом валил на первый американский боевик, который показывали в Советском Союзе. Даже не верилось, что ей так повезло. Нина без сожалений пропустила лекции в училище. Зал был битком набит. Люди сидели на приставных стульях и даже на полу. Билетеры пропускали своих знакомых и знакомых этих знакомых. Блат уже расцвел в стране пышным цветом. Что нельзя было достать в магазинах и кассах – доставали по блату. Нина не спрашивала, каким образом у Валерия оказались два билета. Она просто радовалась своему нежданному счастью.

Широкополая ковбойская шляпа героя вестерна Криса, его завораживающая походка, джинсы и бритая голова, оставили неизгладимый след в душе Нины. После фильма она посмотрела в белесые выпуклые глаза Валеры и разочарованно вздохнула. Нет, он никак не мог соперничать с ловким и храбрым американским ковбоем. С этой самой минуты в дневнике появилась запись, язвительно развенчивающая внука Клавдии Ивановны. Молодость необдуманно жестока!

Как-то, придя с занятий, Нина была удивлена обиженным видом своей хозяйки. Старуха сопела и молчала.

– Что случилось? – спросила ее девушка.

– Вот ты какая! Внук тебе мой не подходит! Он и пучеглазый и белобрысый и нескладный! А ты сама-то что, королева?

Клавдия Ивановна, видимо, давно почитывала Нинин дневник, но последняя запись ее сильно возмутила. Они поссорились. Старуха расхворалась. Дальше – все одно к одному.

Из Германии вернулись родители Валерия. Герой Советского Союза, бывший военный летчик Ивлев, оглаживая бритый подбородок, твердо сказал Нине, чтобы она подыскивала себе другое жилье. Они будут съезжаться с Клавдией Ивановной, так как бабка стала совсем плоха.

Нину выручила однокурсница, Наташа Белова. Она жила в трехкомнатной квартире с матерью и сестрой. Папа, генерал, служил в Москве, у него там была параллельная семья. Наташа в училище поступила, как и Нина, после восьмого класса. Они были ровесницами и сдружились, вместе бегая на общеобразовательные предметы. Нина собрала свой потрепанный чемодан, простилась с Клавдией Ивановной и переехала к Наташе. Они спали на одном диване, занимались на одном инструменте и дружно готовились к сдаче экзаменов за первый курс.

Летом у Нины случилась первая любовь. Каникулы она провела в родном городе. На танцплощадке неожиданно встретилась с Колькой, которого знала еще, когда училась в школе. Он был старше ее на два года, одевался как «стиляга». Брюки – дудочкой, волосы – коком, рубаха в петухах. Работал на заводе и вел никчемную жизнь. Но Нине это было все равно. В дневнике появилась запись о первом поцелуе, который совершенно вскружил ей голову. – «Так вот как это бывает»! – думала она, внимательно рассматривая свои губы, глаза и нос в зеркале. Из зеркала на нее смотрела голубоглазая шатенка с бледным веснушчатым лицом. Абстрактный рисунок из зеленовато-коричневых искр на платье выгодно подчеркивал пропорциональную для невысокого роста фигуру, тонкую талию, опоясанную широким поясом с металлической пряжкой. Пышная юбка скрывала легкую кривизну подколенного изгиба ног, а купленные на летнюю стипендию новые туфли на высоком каблуке делали ее выше и стройнее. Нет, не красавица, но стильность придавала ей некий шарм. Она удовлетворенно хмыкнула и побежала к школьной подружке делиться впечатлениями.

Первая любовь длилась недолго, до красного дня календаря – Седьмого ноября. В праздничные дни Нина опять приехала в родной город и увидела Кольку в обнимку с другой девушкой. Она совершенно расклеилась оттого, что он предал ее, и на вокзале от расстройства потеряла билет на поезд. Отец, который всегда провожал дочь ночью на пассажирский поезд, молча смотрел, как она растерянно роется в сумке. Все понял, внимательно оглядел грязный, заплеванный пол зала ожидания и нашел потерянную и почти затоптанную ногами железнодорожную картонку, служившую билетом. Нина равнодушно зажала в ладошке билет и прошла в вагон с печальным чувством, что жизнь кончена. Но жизнь, несмотря на Колькину измену, как-то продолжалась.

Вот если бы у нее были такие ботиночки, как на витрине, – думала она, глядя на красивые замшевые с тонким каблучком ботинки по нереальной цене, – Колька бы точно не предал ее. Если перестать есть, можно сэкономить стипендию!

Ботинки на целых полгода стали для нее идеей фикс.

После этого она уже не влюблялась. Никому не принадлежало ее сердце, словно Колька вырвал его и унес с собой. Однокурсники были ей неинтересны, слишком долго ждать, когда они встанут на ноги. Какие-то случайные свидания со студентами политехнического института кончались ничем. Большая любовь не приходила.

Многие подружки по музыкальному училищу к распределению старались выскочить замуж. Она же совершенно не думала, что как-то надо устраивать свою судьбу. Семнадцать лет не повод, чтобы, очертя голову бросаться в омут семейного счастья. Да и первый опыт не радовал. В училище мальчики учились, в основном, на оркестровом отделении. На третьем курсе один из них, смешной и неловкий саксофонист, то ли в шутку, то ли всерьез сделал ей предложение. Саксофонист был моложе ее на год, совсем подросток, и она только посмеялась над этим. Но именно ему она впоследствии была благодарна за то, что познакомил ее с джазом, а также с удивительно, каким чудом попавшими в Свердловск записями Элвиса Пресли. Сейчас этот человек стал известным джазменом, жил в Москве, а его сын сделал бабушкой самую влиятельную певицу Советского Союза, любительницу прикрывать пороки своих молодых мужей штампом в паспорте и до сих пор крепко державшую шоу-бизнес в своем пухлом кулачке.

…Но до этого случая, она совершила один непростительный поступок. На втором курсе девчонки доложили Нине, что она нравится одному из студентов оркестрового отделения. Витя Катков был высокий темноглазый брюнет с неожиданными мелкими веснушками на носу, стеснительный и молчаливый. Часами он стоял под лестницей училища и выводил рулады на кларнете. Классов не хватало, и студенты готовились к занятиям кто, где мог. Нина раз прошла мимо, внимательно оглядев юношу, второй раз прошла и решила заговорить с ним. Может, девчонки все выдумали, как в пьесе Шекспира «Любовью за любовь»? Витя зарделся, но разговор поддержал. Через неделю он уже провожал ее до дома Наташи Беловой, где друзья-студенты дружно собирались на кухне. Позже, когда они совсем освоились, приглашал ее на живые концерты эстрадного оркестра местного клуба. Они гуляли по городу, разговаривали о музыке. Нина относилась к нему как к брату. Он был добрый и спокойный мальчик. Вырос в музыкальном интернате.

Наташа Белова, которая к тому времени уже назначила день свадьбы со своим женихом, талантливым пианистом, подсмеивалась над ней, что Нина до пенсии будет ходить за руку и разговаривать с Витей. Тогда Нина пообещала ей, что обязательно влюбит в себя робкого юношу. Сердце ее было свободно, шутить было легко. Сама не зная, чем этот эксперимент закончится, она стала играть роль обольстительницы. Предатель Колька не выходил у нее из головы. Надо доказать, себе, что она тоже может нравиться. Другого повода не было.

Включила память, как это делают актрисы в кино? Немного потренировалась перед зеркалом и применила свои умения на практике – тихо вздыхала, внимательно смотрела на него, потом отводила глаза и опять вздыхала. Эти сигналы дошли до цели. Витя, наконец, ожил, растормошился, осмелел. Стал доверительно прикасаться к ней, еще не обнимая, но приучая ее к тому, что когда-нибудь это сделает. Провожал до входных дверей и подолгу держал ее руку, перебирая пальчики. Тактильные ощущения были приятны Нине, но не больше. И вот однажды, когда на улице был сильный дождь, и они скрывались от него на Наташиной кухне, неумело поцеловал ее. Опыта, как нужно по взрослому, у него не было никакого. Нина зажмурила глаза, ожидая чуда, подумала, что, может, любовь сейчас впорхнет в ее сердце, словно птица, как когда-то от первого поцелуя Кольки, но любовь не впорхнула. На следующий день она опять прислушалась к своим чувствам – сердце равнодушно стучало, эксперимент удался только наполовину. Витя повелся, а она нет – и Нина решила прекратить ненужные отношения.

Подходил очередной экзамен по музыкальной литературе. Нина сговорилась с сокурсницей Варей, которая жила в районе, под названием «Химмаш», готовиться к экзамену вместе, у нее и ночевала. Неожиданно под Варино окно в три часа ночи явился сильно подвыпивший Витя и стал выкрикивать Нинино имя. Нина выглянула в окно, и с ужасом увидела, что поклонник не стоит на ногах.

– Убирайся! – театральным шепотом стала прогонять она парнишку, чтобы не разбудить соседей.

Он стал кричать, что любит ее, что никуда не уйдет, пока она не выйдет к нему. Нина возмущенно ответила, что он ей безразличен, что с ее стороны это было просто шуткой, и захлопнула окно. Поняла, что Антон, который сейчас проявился в ней, становится все жестче.

Утром, благополучно сдав экзамен, Нина вышла из училища. На противоположной стороне улицы стоял, согнувшись пополам, Витя. Он корчился в спазмах, его рвало. Организм отравился большим количеством алкоголя, который он влил в себя с горя. Увидев ее, он гневно отвернулся.

Больше Нина его не видела. Говорили, что он бросил музыкальное училище, и его сразу призвали в армию. Став взрослой, Нина корила себя за то детское недомыслие, граничившее с жестокостью, из-за которого Витина судьба пошла наперекос. Она даже хотела написать в программу «Жди меня», чтобы извиниться перед ним. Да так и не собралась. Все было потом в Нининой жизни. Ее предавали, она предавала. Но почему-то этого мальчика, его обиду, его боль, и свою подлость по отношению к нему она запомнила на всю жизнь. Ей и сейчас, когда она лежит в этой поганой яме, перекошенное от страдания и боли лицо этого мальчика покоя не дает…

…Антонина поменяла положение. Подтянулась спиной к трубе, осторожно прислонилась. Так ноге было легче. Можно даже подремать…

Еще свердловская жизнь Нины была отмечена двумя необыкновенными событиями: полетом Юрия Гагарина в космос и приездом Фиделя Кастро в Свердловск.

Нина, вместе со всеми, повторяла слова:

 
Куба, любовь моя! Остров зари багровой!
Песня летит, над простором звеня –
Куба, любовь моя!
 

Тут в стране стали происходит какие-то непонятные события. В магазинах исчезла сначала мука, макароны, печенье, потом белый и черный хлеб. В Свердловск разобраться с непредвиденной ситуацией приехал Никита Сергеевич Хрущев, но народ, забросал его тухлыми помидорами и гнилой картошкой. Хрущев обиделся и уехал. Стало еще хуже. Ввели карточки на хлеб. Нине на день полагалась четвертинка черного. В родном городе положение было немногим лучше. Семья Вихровых, благодаря матери, работавшей бухгалтером в ресторане, еще осенью запасла мешок муки. Мать напекла разных плюшек и отправила Нине посылку за двенадцати-летним братом. Худенький Виталик на пригородном поезде преодолел двести километров, без особых претензий перено-чевал в огромном сидячем кресле, и на следующий день отправился в обратный путь. Нина оценила своевременную помощь из дома. Когда в магазинах исчезают самые обыкновенные продукты, к которым привык, то отсутствие их кажется трагедией.

…Наташка, оказывается, была беременна уже четвертый месяц. Поделать ничего было нельзя и свадьба, которую они со своим пианистом запланировали на время, когда Наташке исполнится восемнадцать, состоялась в срочном порядке. Родители пианиста, люди с настоящей дворянской кровью, которую в хрущевские времена уже никто особенно не скрывал, с опаской пришли знакомиться к Наташкиной матери, полковой жене, разведенке, работающей вольнонаемной в управлении Уральского военного округа. Пока Наташкин отец учился в Академии Генерального штаба, мать Наташки привыкла всем начальникам отдавать честь. Отдавала, отдавала, так всю и отдала. Муж, узнав об этом, остался в Москве, а у матери теперь раз в неделю ночевал приходящий друг, – баянист из Уральского народного хора, и она, разочаровавшись в своем альтруизме, никаким соблазнам больше не поддавалась.

Родители жениха сели на краешек дивана, неспешно осмотрели скромную обстановку квартиры и вежливо выслушали условия противной стороны. Напор хозяйки их немного смутил, но они подавили в себе возникшее чувство неловкости. Привыкли воспринимать мир таким, каков он есть. Их будущая сватья, крашеная блондинка с подведенными морковной помадой губами, требовала, чтобы дочь после бракосочетания переехала в дом жениха. Чтобы не бросила из-за рождения ребенка училище. Чтобы платье сшили на свадьбу пышное и красивое, чтобы кольцо на руке – настоящее золотое, а не какая-нибудь подделка пополам с серебром, и, чтобы на столах была икра и даже фрукты.

Студенты весело отгуляли свадьбу. Наташка переехала к мужу, а Нина опять стала искать себе квартиру. В Свердловске тех лет, преимущественно деревянном, не только на окраинах, но и недалеко от центра, встретить частный домик было не такой уж редкостью. На улице Толмачева, что перпендикулярно сообщалась с «Бродвеем», то есть главной улицей Ленина, проживала землячка, бывшая Нинина одноклассница, родители которой купили дочке-студентке полдома. Жилой подвал они сдавали. Нина пришла со своей бедой к Наде, так звали землячку. Та сказала, что место занято, но можно обратиться в дом напротив. В этом доме живет женщина-врач с дочкой и старой матерью. Они, кажется, хотят сдать угол.

Так два последних учебных года Нина прожила в семье Веры Николаевны, врача железнодорожной поликлиники, которая подрабатывала вечными ночными дежурствами. В доме было фортепиано, и хозяева не возражали, чтобы Нина готовила программу экзамена. Когда Нине было лень ходить на занятия, она тихонечко из пачки лежащих на тумбочке документов Веры Николаевны доставала справку с треугольной печатью поликлиники, и вписывала себе медицинский диагноз – хронический ринит. Справка с освобождением от занятий на три дня покрывала ее пропуски. Свободные дни она тратила на учеников по фортепиано. Четыре ученика – в месяц сорок рублей. Сорок рублей – это пара новых туфель. Все было хорошо, но однажды старуха, мать Веры Николаевны, получив пенсию, так спрятала ее, что вспомнить не могла, где лежат деньги. Поскольку склероз в ее возрасте с годами все крепчал, она обвинила в краже Нину. Не помогло даже алиби. Когда старухе принесли пенсию, Нины дома не было. Бессмысленность происходящего, бессилие что-либо доказать, выбило Нину из колеи. Она, возмущенная несправедливым обвинением, ушла вечером к землячке Наде, твердо решив, что утром заберет свои вещи.

Когда вернулась – счастливая старуха сидела на кровати и завязывала деньги в платочек. Утром в ее голове прояснилось, и она нашла их за божницей. Вера Николаевна извинилась за мать и попросила не уходить от них. Нина, конечно же всех простила, но запомнила, что иногда могут так сложиться обстоятельства, что доказать свою непричастность будет невозможно. Как говорится, от тюрьмы, да от сумы не зарекайся…

На последнем курсе училища Нина решила, что старое пальто, перешитое из материнского, пора выбрасывать. Однокурсница Клара, со странной фамилией Борода, замужняя взрослая женщина, уступила ей темно-синий отрез сукна. Встал вопрос: кто сошьет? Борода предложила в качестве портнихи свою мать, костюмершу из ДК Железнодорожников.

– Только мама дорого берет, – предупредила она.

– Сколько? – спросила Нина.

– Тридцать рублей.

Это была почти двухмесячная стипендия студента второго курса, но других вариантов Нина не видела. Она согласилась.

Как-то в один из дней сентября, Клара Борода отправила ребенка к матери, муж ее был на работе, и однокурсницы, закупив две бутылки портвейна на четверых, после занятий оккупировали комнатку Клары на проспекте Ленина. Дом имел коридорную систему. Квартиры – два уровня. Внизу – кухня и столовая, вверху – спальня. Но из-за нехватки жилья все квартиры уплотнили. Общая кухня внизу. Там же одна коммунальная комната, наверху – другая, которую занимало семейство Клары.

Девчонки поднялись по узкой скрипучей лестнице наверх и дружно расположились за маленьким столом. Борода достала из шкафа новую меховую шапку и похвасталась:

– Муж к зиме подарил.

– Шапка у тебя дорогая? – спросила Нина.

– Дорогая, из соболя.

– Кажется, этот соболь недавно мяукал, – съехидничала Варя.

– Что ты в мехах понимаешь! – обиделась Клара Борода и убрала обновку в шкаф.

Девушки быстро нарезали хлеб, открыли консервы «килька в томате». Закуска к выпивону была готова. Отмечали начало последнего года обучения.

Нина, приняв на голодный желудок стакан вина, поняла, что ей стало очень хорошо. Как-то необычайно весело и свободно. Она села на подоконник открытого окна и стала смотреть вниз. Когда под окном появлялся какой-нибудь молодой человек, она кричала ему «эй!» и махала рукой. Кто-то смеялся, кто-то крутил у виска пальцем. Нине становилось все веселее. Она распоясалась и стала бросать в прохожих скрученные из бумажек шарики. Варя испугалась, что подружка от полноты чувств может, как Карлсон, полететь, и оттащила ее от подоконника. Нина зарыдала. Она еще не знала, что веселье при опьянении сменяется жуткой тоской и чудовищной головной болью. Испытав на следующий день весь букет этих неприятных ощущений, она сразу и на всю жизнь поняла, что невозможно безнаказанно получать удовольствие при помощи искусственных средств.

Сентябрь вступил в свои права, яркие краски осени наводили на мысль, что с блеклым имиджем тоже надо что-то делать. Нина обзавелась в аптеке таблетками гидроперита и решила изменить цвет волос. Первая окраска была неудачной. Из шатенки она превратилась в желто-соломенное чучело. Клара Борода, увидев ее на занятии, покачала головой и с видом искушенной в искусстве грима женщины, посоветовала повторить попытку. Но и вторая попытка волосам Нины не прибавила прелести Мэрилин Монро. Пришлось идти в парикмахерскую. Там дело профессионально довершили. Блондинкой Нина выглядела намного симпатичнее.

Осень, словно зная, что Нине пока нечего надеть, кроме легкого плаща, медлила с морозами. Но температура воздуха все-таки неуклонно понижалась. Под плащ приходилось надевать все теплые кофты.

– Скоро примерка? – спрашивала Нина Бороду.

– Какая ты нетерпеливая, Вихрова. У мамы много работы. Пока не готова, – отвечала она.

Наконец наступил долгожданный день. Была середина октября. На Урале – самое время переходить, не то, что к демисезонному – к зимнему пальто. На примерке на Нину повесили что-то сметанное на живульку, бесформенное, непонятное, свисающее с нее хламидой.

– Фасон рукавов «летучая мышь», – пояснила портниха, – ткань тонкая, так лучше сидеть будет. Нина ушла в глубоком раздумье, что за мышь такая?

Через неделю пальто было готово. Страхи, что фасон безнадежно испорчен, оказались напрасными. Пальто действительно хорошо сидело на Нине, как на моделях вышедшего в Союзе красочного Журнала Мод и придавало ей столичный вид. Модно то, в чем ты себя чувствуешь красивой. Удобно, как в собственной коже.

В субботу она вымыла свои обесцвеченные волосы синькой, отчего сама себе напомнила куклу Мальвину и отправилась на вечер танцев в Политехнический институт. Это было время, когда молодежь интересовалась современными поэтами, когда организовывались студенческие диспуты, когда возник КВН, когда на сцене появился Муслим Магомаев. Жизнь бурлила, в обществе ценились умные мысли и свежие идеи. Образованию придавалось большое значение, и все, кто способен был пережить трудности студенческого быта, потом уже не боялись в жизни никаких других трудностей. В этот вечер Нина познакомилась с интересным парнем, которого звали Борис Великанов. Она стояла на балкончике зала и сверху наблюдала за танцующими. Рядом оказался молодой человек приятной наружности. Они перебросились парой слов, посмеялись над шутками друг друга, сообразили, что у обоих острые языки, и познакомились. Великанов пошел ее провожать. Два раза в неделю – по средам и субботам, Нина стала бегать к нему на свидания. Ей нравилось, что он красиво ухаживал, приглашал в кафе, угощал конфетами. Постепенно Нина привыкла к тому, что он рядом. Однажды Борис предложил ей сходить в драматический театр на «Пигмалиона». Название пьесы Нине ничего не говорило, но она понимала, что за этим походом в театр стоят серьезные намерения Бориса. Нина к тому времени знала, что Борис живет с родителями и младшим братом. Его отец был крупным советским чиновником в Уральском Совнаркоме, мать могла себе позволить не работать. Элита! Нина, по вечерам глядя на свое отражение в зеркале, все чаще со смыслом произносила фамилию «Великанов», примеряя ее на себя.

Собираясь в театр, она нечаянно ногтем зацепила единственные капроновые чулки и с ужасом поняла, что с дырой, которая образовалась, придется примириться. Денег на новые чулки не было. Замазав окружность дыры лаком для ногтей, чтобы чулок не поехал дальше, она сверху заштопала ее черными нитками, так как искать подходящие нитки – не было времени. Дыра расположилась выше коленки и, в общем-то, была не видна. В Нине не было той дворянской утонченности, которая не позволяла бы отправиться в театр в том, что не совсем в порядке. Подобная утонченность дается воспитанием и опытом многих поколений и возможна лишь в семьях с большим достатком. К ней это не имело никакого отношения. Откуда? Вечная бедность, вечная нехватка денег, вечное, как дожить до получки! В мире советских маргиналов – утонченность была просто лишней, неким отклонением. Нина недолго выбирала платье. Остановилась на мамином подарке из блестящей тафты, который шился по последней моде – юбка бочонком.

Борис ждал ее у входа в театр с букетом цветов. Они прошли в фойе. Нина расстегнула пальто и присела на диван, чтобы осенние сапожки поменять на туфли. К несчастью, диван был старый с продавленным сиденьем и Нина провалилась. Модная юбка «бочонок» подло вздернулась вверх, обнажив всю неприглядность дырявого, заштопанного черными нитками чулка, а над проклятой дырочкой – голубые фланелевые советские панталоны. Борис побледнел. Для мальчика из хорошей семьи, такая небрежность в туалете избранницы была совершенно недопустима. Он нервно оглянулся.

Ну, почему, почему, почему? Почему все так нелепо получилось? Как будто специально, чтобы его разочаровать!

Нина решила сделать вид, что ничего не произошло. Как когда-то ее подружка в школе. Она полезла под парту за упавшей ручкой, напряглась и…громко пукнула. Класс замер, а подружка вылезла из-под парты и сделала вид, что совершенно не причем.

Может, и правда, ничего особенного? Она бы на такие пустяки внимания не обратила. Все же свои! Бывает в жизни кое-что и пострашнее!

После спектакля Борис, пригласил ее немного погулять в скверике, поскольку до часа их обычного расставания еще было время. В безлюдном скверике он неожиданно изменил своей светской сдержанности и буквально набросился на нее со страстными поцелуями, чем несказанно удивил Нину. Целовался он жестко и невкусно, но Нина в душе ликовала, кажется, ее далеко идущие планы начинают сбываться. Наконец-то Борис перешел границу конфетного периода!

В следующую среду Нина тщательно собиралась на свидание. Выпал снег. Тонкое демисезонное пальто уже не грело. Надо было влезать в старое зимнее, страшное, с мышиным свалявшимся воротником. Да и осенняя шляпка, которую Нина носила всю осень – сюда не подходила. Оставалось покрыть голову теплым платком, который ей совершенно не к лицу. Если бы была у нее шапка, хоть такая, как у Клары Бороды, которая раньше мяукала, Нина была бы совершенно счастлива. Но, увы! Пришлось подвязаться платком. Нина шла и понимала, что выглядит не лучшим образом. В голову даже стали приходить неприятные мысли, что в этом деревенском наряде она разонравится Великанову. Однако у радиомагазина, где они всегда встречались, стоял незнакомый молодой человек. Великанов на очередное свидание прислал вместо себя друга. Тот объяснил, что Борис заболел. Она забеспокоилась, может надо чем-нибудь ему помочь? Но друг сказал, что беспокоиться не стоит, Борис появится на месте их встречи, как только выздоровеет. Целый месяц Нина каждую среду и субботу приходила в назначенное время к месту свидания, но Великанов исчез. Нина включила в поиски всех своих знакомых, переживая, что Борис не знает, как с ней связаться после болезни. Один из знакомых передал Нине, что Борис в их встречах больше не видит смысла.

Приехали! Злость на обстоятельства, бессилие что-либо изменить, подорвали безусловный оптимизм Нины. Вот если бы у нее былиботиночки…быличулки…былашапка…

Она опять перестала смеяться. Через некоторое время, уже успокоившись, она поняла, что «внезапные» поцелуи такого вежливо-холодного ухажера, были его прощанием с ней. Он, расставаясь, хотел взять с нее оброк за потраченные время и деньги. Да и Бог, видно, упас ее от насмешек. С ее-то ростом – метр с кепкой – носить фамилию Великанова, по меньшей мере, нескромно. Опять же – справедливость восторжествовала. Все, что она сделала с Витей Катковым – вернулось к ней бумерангом через Бориса.

Как-то незаметно подошло время госэкзаменов. Зацепиться в Свердловске после окончания училища не представлялось возможным – ни жилья, ни работы. Правда, мимо ее дома пару раз промелькнул на велосипеде Валера Ивлев, сын Героя, внук Клавдии Ивановны, которой уже к этому времени не было в живых, но, ни она, ни он не поздоровались при встрече. Он молчаливо катил за ней на велике, и ждал, что она первая заговорит. А Нина высокомерно оглядывала его невыразительное лицо и гордо заходила в калитку. Чего он ждал? Что она извинится за свои слова, написанные несколько лет назад в дневнике? Но ведь это была правда. Конечно за три года Валера несколько обаристократился внешне, но нет, не ее герой! Может, и сложилось бы, если кто-нибудь из них сделал первый шаг. Может, и до свадьбы дело дошло. Если бы Нине хотелось любой ценой остаться в Свердловске. Но такой ценой, без внутренней симпатии к человеку, она не хотела.

Нина попросила мать сходить в родную музыкальную школу. Пусть сделают на нее вызов, иначе укатит она по распределению туда, где «Макар телят не пас».

Так она навсегда распрощалась со Свердловском. Вместе с грустью пришло понимание, что учеба оказалась для нее временем упущенных возможностей! Очень не хотелось возвращаться в скучный родной город, но у судьбы насчет нее, видимо, был какой-то другой план. К директору музыкальной школы, в которой проучилась когда-то целых семь лет, она пришла как полноправный представитель педагогического сословия.

За столом сидела маленькая сухонькая старушка, Галина Степановна, старая коммунистка, которая ничего в музыке не понимала, но хозяйством школы управляла железной рукой. Нина помнила с детства, что курила она папиросы «Казбек», что на работу приходила первой, с работы уходила последней и, что взбалмошный женский коллектив беспрекословно выполнял все ее приказы, не обсуждая. Удивительно, но все директорские решения были взвешенными, мудрыми и шли только на благо и развитие школы. Два года назад ее отправляли на пенсию, но молодой баянист, ставший директором, за полгода так развалил дело, что Галину Степановну вновь попросили вернуться в старый коллектив.

Галина Степановна, увидев Нину, покрутила папиросой в пепельнице, гася ее, рукой разогнала дым, и пригласила будущего педагога присесть.

– Ну, как настроение? – спросила она.

– Ничего, все нормально, – ответила Антонина.

– Нам нужны педагоги по фортепиано, возьмешься? – директриса хитро прищурила глаза.

Но у меня же диплом не фортепианного отделения, а хорового.

– Знаю. Выбора нет. Все абитуриенты на фортепиано учиться хотят. На скрипку – недобор. На баян – недобор! Отправим тебя на курсы повышения квалификации при консерватории. Будешь работать и учиться. Согласна?

– Конечно, согласна, – призналась Нина, предвосхищая интересные и полезные встречи с сокурсниками.

– Предупреждаю, нагрузка – четыре ставки. Работать придется шесть дней в неделю с часом перерыва на обед, в две смены.

– Это как?

– Это значит, что уроки будут начинаться в восемь утра, и заканчиваться в восемь вечера.

– Ничего себе! А когда же учиться?

– Раз в месяц по субботам ночью – будешь отправляться поездом в Свердловск. Утром слушать лекции, потом заниматься с педагогом по фортепиано, в ночь опять сядешь в поезд, и в понедельник на работе как штык.

– И сколько быть в таком режиме?

– Курсы – двухгодичные. Что, страшно?

– Ну, если надо, значит, надо!

– Договорились. Тридцатого августа – педсовет, а пока отдыхай!

Мать, узнав, что Нине дали нагрузку четыре ставки, всплеснула руками:

– Это же огромные деньги будешь получать!

– Какие огромные, мама? Ставка – 65 рублей.

– Отец твой – начальник цеха на заводе – 120 рублей получает, а у тебя за двести выйдет!

– Это еще поглядеть надо, – засмеялась Нина.

В счет будущих заработков родители решили отправить ее к морю, чтобы загорела, набралась здоровья перед учебным годом, в котором она должна была предстать в новом качестве.

Для первой поездки к морю, Нина выбрала Крым. Вместе с ней поехала Варя, подруга с района «Химмаш». У Вари только что абортом закончился очередной роман, и она нуждалась в небольшой передышке.

Нина все время думала, что ее собственная девственность – просто архаизм. В чем ее смысл? Есть на свете ценности поважнее девственной плевы. Но ничего с собой не могла поделать! Хотела, чтобы утрата ее случилась, если не по великой любви, то хотя бы по взаимной привязанности. Однако «Любовь» с большой буквы не приходила! О первом – Кольке она узнала, что он погиб в армии. О втором – Вите – не знала ничего. От Бориса – осталась обида в сердце и глубокое сожаление. Он вполне подходил на роль мужа, – умный, деловой, ироничный, перспективный, только не срослось! Надежда, что на юге она встретит того самого, единственного, тихонько закралась в ее сердце. А, если не встретит, то твердо решила, что отдастся первому встречному, кому понравится. В музыкально-театральной молодежной среде старые традиции, что девушки должны беречь себя до замужества, ломались без сожаления и страха. Это еще не было сексуальной революцией, как на Западе, но было протестом против несвободы в духовной жизни общества. Хоть тело – то нам принадлежит? Или телом тоже родина распоряжается по своему усмотрению?