Текст книги "Русское слово в лирике XIX века (1840-1900). Учебное пособие"

Символ характеризуется специфическими признаками. Первое различие между метафорой и символом заключается в том, что характер связи, характер соотношения переносных (тропеических) номинаций с реальными объектами в метафоре и символе неодинаков. Возьмем в качестве иллюстрации две строки Н. Леонтьева из его поэмы «Золотых слов мастер»:

 
Наш язык – слов гора алмазная,
Наш язык – золотая жила…
 

Метафорический образ («слов гора алмазная», «золотая жила») изобразительно выделяет язык как объект метафорической номинации по признаку его ценности и богатства.

Метафора эстетически самодостаточна, но неравноправна по сравнению с объектом: как средство изобразительности такая метафора легко исчезает вместе с единичным контекстом; она уходит из употребления. Когда мы имеем дело с символом, положение меняется. Разные предметы или явления, находящиеся в символической связи, остаются равноправными. Например, Солнце как символ жизни, счастья, светлой радости и мудрости закрепляется в качестве широкого обобщения самостоятельным языковым знаком наряду с референтным астрономическим названием центрального тела солнечной системы.

Солнце – любимый символ в поэзии КД. Бальмонта, написавшего в «Гимне Солнцу» (1904):

 
Жизни податель.
Светлый создатель,
Солнце, тебя я пою!
Пусть хоть несчастной
Сделай, но страстной
Жаркой и властной
Душу мою!
……
 

С этой особенностью связано и второе существенное отличие символа от метафоры. Метафора однозначна, а символ многозначен. С помощью символа поэты развертывают разнообразные аспекты смысла обозначаемого. «Символ только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем в своем значении», – писал поэт Вяч. Иванов. Эту же мысль подчеркивал И.Ф. Анненский: «Мне вовсе не надо обязательности одного общего понимания. Напротив, я считаю достоинством пьесы, если ее можно понять двумя или более способами или, недопоняв, лишь почувствовать ее и потом доделывать мысленно самому».

Символ в поэзии применяется нередко в лирических произведениях медитативного и философского содержания. Так, в период раннего поэтического творчества Н.А. Некрасов использовал как поэтический символ традиционный образ чаша жизни, жизненная чаша в одном из своих романтических стихотворений «Моя судьба» (1839):

 
О, горько жить, о, трудно пережить измену
Того, чем сладко было жить!..
Из чаши радостей я пил одну лишь пену,
Она мешала нектар пить…
Так прочь, прочь, чаша всех надежд и упований!
Не принесла мне счастья ты;
Меня сгубила ты; ты в чары ожиданий
Втравила тщетные мечты…
Я небу покорюсь… возьму другую чашу,
………………..
И в день, когда совсем преполненная чаша
Ни капли боле не вместит,
Скажу «прощай» мятежной жизни нашей,
И дух мой в небо воспарит.
……………..
 

В качестве поэтического символа романтической поэзии XIX в. фразеологизм «чаша жизни (бытия)» использовался и в стихотворении А.С. Пушкина («Нет, нет, напрасны ваши песни…», 1819), и в широко известном стихотворении М.Ю. Лермонтова «Чаша жизни» (1831), и в «Элегии» А.А. Дельвига, и в произведениях многих других поэтов. Символика чаши «участей» со жребием жизни и смерти, страданий и радостей, любви и ненависти появилась в русской поэзии еще в XVIII в.; кстати, этот символ упоминался уже в античной мифологии и поэзии[103]103
  См. об этом: ЖаткинД.Н. Чаша жизни в русской поэзии //Русская речь». № 1. 2006. С, 9-13.


[Закрыть]. Это был один из устойчивых символов-формул, в которых «привыкла работать» (по словам А.Н. Веселовского) поэтическая мысль и без которых она обойтись не могла. В наши дни этот символ сохранился в евангельском выражении «Да минует меня чаша сия».

Для символистов была вообще характерна ситуация философского поиска. Символ стал одним из главных средств, способных передать идеальные смыслы мироздания. «Понять символическую природу мироздания – значит совершить восхождение из «дольнего» мира чистой предметности в «горний» мир его смысловых первоначал, которые суть не что иное, как платоновские эйдосы – первообразы, или идеальные сущности, или «смысловые схемы» эмпирически данных вещей»[104]104
  Поэзия французского символизма. Вступ. ст. Косикова Г.К. М., 1993. С, 8.


[Закрыть]. Поэтому символ нельзя рассматривать как простое иносказание. «Символ требует, чтобы у мира был смысл и было единство, он требует высветить в сопрягаемых явлениях-феноменах не случайные совпадения, но некое общее для них, сквозящее везде и всегда…на которое и нанизываются единичные бусинки-предметы, образующие символические цепочки»[105]105
  Там же.


[Закрыть].

Структура символа была нужна поэтам, чтобы частные явления, о которых они пишут, приобщить к стихии «первоначал» и тем самым возвысить поэтические образы, создав впечатление целостности, намека на определенное и глубокое миросозерцание. Как писал Д.С. Мережковский, «слова только определяют, ограничивают мысль, а символы выражают безграничную сторону мысли».

Хорошему поэту удается уловить выразительные семантические, образные связи между вещами и явлениями окружающего мира; и «вот из этих-то связующих нитей как раз и сплетаются стихи и оркестровые звучания»[106]106
  Малларме Стефан. О литературной эволюции // Поэзия французского символизма. М., 1993. С. 426.


[Закрыть].

К тропам, основанным на переносах по смежности, относятся метонимия, синекдоха, гипербола, антономазия. Тропы этой группы возникают в памяти в результате ассоциативных связей между отдельными ощущениями, восприятиями, явлениями, находящимися в непосредственной близости или тесном соприкосновении. В поэтической речи эта связь чаще всего проявляется в переносных значениях – в области сочетаний образных, воображаемых, воспроизводимых в мыслях и представлениях.

Метонимия (от греч. metonymia – переименование) – один из наиболее распространенных поэтических тропов этой группы, заключающийся в том, что в речи происходит замена слова или понятия другим словом, имеющим причинную связь с первым[107]107
  См. определение метонимии в «Поэтическом словаре» А. Квятковского (М., 1966. С, 158).


[Закрыть]. Так, в известном стихотворении «России» (1830) А. С. Хомяков в одном из его фрагментов подчеркивал мысль о вреде и греховности гордыни:

 
Всей этой силой, этой славой,
Всем этим прахом не гордись!
Грозней тебя был Рим Великой,
Царь семихолмного хребта,
………………..
И что же Рим? и где монголы?
И, скрыв в груди предсмертный стон,
Кует бессильные крамолы,
Дрожа над бездной, Альбион!
Бесплоден всякой дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка,
Но крепок ясный мир святыни,
Сильна молящихся рука!
 

Здесь имена собственные Рим, Альбион выполняют роль тропов, заменяющих названия стран – Италии и Англии. Это метонимия. Приведенный стихотворный отрывок из А.С. Хомякова интересен уже тем, что в нем представлены три разновидности тропов по смежности.

Второй троп – царь семихолмного холма– является непрямым именованием, относящимся к словам Рим великой, и называется антономазией. Антономазия, или антономасия (от греч. antono-masia – переименования), представляет собой поэтический троп, который используется как одна из разновидностей перифразы и заменяет какое-либо слово описательным оборотом.

Третий троп, использованный А.С. Хомяковым, – синекдоха (от греч. synekdoche – соотнесение, соподразумевание, понимание посредством чего-то). Этот троп основан на соотнесении количественных величин: часть вместо целого, большее вместо меньшего или, наоборот, меньшее вместо большего. Так, Хомяковым употреблены три варианта синекдохи:

неверно злато (о золотых запасах страны, ее богатстве);

сталь хрупка- (собирательное название, относящееся к вооружению страны);

сильна молящихся рука (перенос, обозначающий мольбу многих верующих, молящегося народа).

Когда в количественном отношении происходит заметное и намеренное преувеличение в соотнесении с реальной величиной, троп получает название гиперболы (от греч. hyperbole – преувеличение). См., например, в стихотворении А.В. Кольцова «Косарь»:

 
Без сорочки я
Родился на свет,
У меня ль плечо —
Шпре дедова;
Грудь высокая —
Моей матушки
На лице моем
Кровь отцовская
В молоке зажгла
Зорю красную.
 

Гипербола особенно часто используется в сатирическом и шутливом жанре, см. у Козьмы Пруткова в стихотворении «Мое вдохновение»:

 
И с сердцем незлобным и с сердцем смиренным,
Покорствуя думам, я делаюсь горд,
И бью всех и раню стихом вдохновенным,
Как древний Атилла, вождь дерзостных орд…
И кажется мне, что тогда и главою
Всех выше, всех мощью духовной сильней,
И кружится мир под моею пятою,
И делаюсь я все мрачней и мрачней!..
 

Важно подчеркнуть: характер переносов тесно связан с художественным стилем эпохи. Если романтическая поэзия, как писал В.М. Жирмунский, «в стилистическом отношении есть поэзия метафоры»[108]108
  Жирмунский В.А. Метафора в поэтике русских символистов // Поэтика русской поэзии. СПб., 2001. С. 165.


[Закрыть], то метонимические переносы в большей степени воспринимаются как тропы рационального стиля. Имеются в виду, например, медитативные стихотворения философского характера (см. тропы в лирике любомудров и славянофилов), в социальной лирике рефлективного содержания, в посланиях, в сатирическом и комическом жанре. Эту мысль В.М. Жирмунский подчеркивал применительно к французской классической поэтике XVII–XVIII вв.: «…Стиль поэтов XVII века был неметафорический: особенность поэтической метафоры заключается именно в индивидуальном подновлении метафорического значения слова. Действительно, поэтика французского классицизма основана по преимуществу на метонимических обобщениях, на перифразе и метонимическом олицетворении отвлеченных понятий как характерных признаках рационального стиля»[109]109
  Жирмунский В.М. Там же. С. 164–165.


[Закрыть].

В самом деле, «метонимический стиль», в отличие от «метафорического», характеризуется нередко употреблением традиционных условно-метонимических обозначений и перифраз, создаваемых на «оси метонимии». Таков, например, образ «урны», широко применявшийся поэтами XIX в. при обозначении смерти, могилы, ухода из жизни.

 
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ними поцелуй свиданья…
 

А.С. Пушкин

 
Вхожу в сей тихий саркофаг,
И мыслью вопрошаю урны,
Где пепел лет, друзей и благ…
 

П.А. Вяземский

 
И, лиру уронив, поникла молча муза
В слезах над урной гробовой…
 

А.А. Фет

Некоторые метонимические тропы превращались под пером поэтов в «неподвижную традиционную эмблему» (по меткому замечанию В.М. Жирмунского).

Нельзя не отметить еще один важный прием развития темы стихотворения с использованием метонимических тропов. С их помощью в поэзии нередко реализуются «семантические задания при метафоре»[110]110
  Эта мысль достаточно широко развернута в монографии: Гинзбург Е.П. Конструкция полисемии в русском языке. Таксономия и метонимия. М., 1985. С, 204."


[Закрыть].

Метонимия в поэзии XIX в. особенно широко представлена в перифразах, в которых рельефно проявляется индивидуальность поэта. Перифразы исследователи относят к метонимическим развернутым тропам. Перифраза (вариант названия: перифраз от греч. periphrasis – пересказ) представляет собой стилистический прием замены однословного названия лица, предмета или явления более развернутым описанием, в котором перечисляются существенные, определяющие признаки этого лица, предмета или явления, но напрямую в перифразе не названного. Так, одной из традиционных тем для перифрастических выражений служили образы поэзии и поэта. Ср., например, у Д.В. Веневитинова:

ПОЭТ

 
Тебе знаком ли сын богов,
Любимец муз и вдохновенья?
Узнал ли б меж земных сынов
Ты речь его, его движенья? —
Не вспыльчив он, и строгий ум
Не блещет в шумном разговоре,
Но ясный луч высоких дум
Невольно светит в ясном взоре.
 

Перифраза как прием стихотворного творчества – явление столь значительное и характерное, что ей посвящено немало исследований и ученых публикаций; например, книга М.А. Бакиной и Е.А. Некрасовой «Эволюция поэтической речи XIX–XX вв. Перифраза. Сравнение» (М., 1986).

Применение словесно-ассоциативных переносов отражает не только метонимические, но и метафорические преобразования, которые диктуются поэту воображением и логикой развития созданных им индивидуальных художественных образов.

Третью группу тропов составляют переименования по контрасту. Поэтому их называют еще и контрастивными тропами. Слова и выражения (в случаях использования этого стилистического приема) употребляются в противоположном значении, обычно с целью насмешки, шутки, едкой критики или даже издевки, но иногда и с другой целью – усилить живописность высказывания. К этой группе тропов относятся ирония, сарказм, хариентизм. С особой оговоркой в эту группу могут быть зачислены оксюморон и катахреза.

Ирония, сарказм и хариентизм обычно используется в сатирических и комических жанрах стихотворной речи. Наиболее употребительна из этой группы тропов ирония (от греч. eironeja – притворство, насмешка) – в стилистике поэтической речи это тонкая насмешка, скрытая учтивой формой выражения. Правда, учтивость может быть проявлена и в большей, и в меньшей степени. «Ирония состоит иногда в одном слове, – писал М.В. Ломоносов, – когда малого человека Атлантом или гигантом, бессильного Сампсоном, скаредного Авессалоном или Иосифом называем…» Ирония особенно часто применяется в эпиграммах, пародиях, частушках.

Литературный критик Н.И. Надеждин сочинил известную эпиграмму, в которой ирония – основное средство создания образа пародируемого поэта:

 
О Гений гениев! Неслыханное чудо!
Стишки ты пишешь хоть куда;
Да только вот беда:
Ты чувствуешь очень худо!
Хвала тебе, Евгений наш, хвала!
Великий человек па малые дела.
 

«Не слушайте нашего смеха, слушайте ту боль, которая за ним», – писал А.А. Блок в статье «Ирония»[111]111
  Блок АЛ. Соч.: В 2 т. Т. II. С, 80–84.


[Закрыть]. В этом отношении трудно не вспомнить выразительные строки В. Соловьева:

 
Из смеха звонкого и из глухих рыданий
Созвучие вселенной создано…
 

Неоднозначно высказывался об иронии Блок: «Самые живые, самые чуткие дети нашего века поражены болезнью, незнакомой телесным и духовным врачам. Эта болезнь – сродни душевным недугам и может быть названа «иронией». Ее проявления – приступы изнурительного смеха, который начинается с дьявольско-издевательской, провокаторской улыбки, кончается – буйством и кощунством». И далее поэт привел слова Н.А. Добролюбова: «Во всем, что есть лучшего в нашей словесности, видим мы эту иронию, то наивно-открытую, то лукаво-спокойную, то сдержанножелчную»[112]112
  Там же. С, 80, 82.


[Закрыть].

Одна из самых острых разновидностей иронии, содержащей едкую и язвительную насмешку, которая выражает крайнее недовольство, даже негодование, смешанное с желчью, с античных времен получила особое название – сарказм (от греч. sai’Kasmos – рвущий, растерзывающий мясо).

В традиционных поэтиках и риториках сарказм понимался как высшая степень иронии. В русской поэзии этот стилистический прием использовался достаточно широко. Сарказм нередко сопровождается откровенными и резкими прямыми негативными оценками. Таковы, например, саркастические тропы во многих эпиграммах П.А. Вяземского:

 
Вот враль! Подобного ему не знаю чуда!
Врет словом, врет пером; не объясните ль вы.
Откуда он берет всю эту дрянь? – Откуда?
Да все из головы.
 

Или:

 
Природы странною игрой
В нем двух начал раздор открытый;
Как может быть он человек пустой
И вместе с тем дурак набитый?
 

Резкая инвектива здесь скрашивается остроумной антитезой: человек пустой – дурак набитый. О Вяземском критики писали как о поэте, которому принадлежит заслуга «заострения» русской стихотворной эпиграммы. Роль таких тропов, как ирония и сарказм, в его эпиграммах, конечно, была велика.

Наконец, третий троп из этого ряда, обозначающий более смягченную забавную, по возможности, веселую шутку с оттенком иронии, но без критического налета, называется хариентизмом.

Такова, например, шутливая басня Козьмы Пруткова «Петух, молоко и читатель»:

 
Однажды нес пастух куда-то молоко.
Но так ужасно далеко,
Что уж назад не возвращался.
Читатель! Он тебе не попадался?
 

Трудно удержаться, чтобы не привести еще одну задорную эпиграмму Козьмы Пруткова для иллюстрации хариентизма:

 
Мне в размышлении глубоком
Сказал однажды Лизимах[113]113
  Лизимах – римский философ-стоик (III в.).


[Закрыть]:
«Что зрячий зрит здоровым оком,
Слепой не видит и в очках».
 

Без оттенка насмешливости, но с тем же значением контраста и элемента противоположности используются два других тропа: катахреза и оксюморон. Катахреза (греч. Katachresis – неправильное, противоречивое употребление слов). Этот троп обстоятельно определен в риторике И.С. Рижского: «Когда содержащиеся под обоими значениями вещи будут в одном чем-нибудь между собой сходны, а в рассуждении других свойств нередко противны, по крайней мере разнообразны… В нем отважное сравнение противных, нежели сходных между собою вещей поражает внимание, и посему он употреблен более у стихотворцев»[114]114
  См.: Русская риторика. Хрестоматия. М., 1996. С. 99.


[Закрыть]. Обычно в русских риториках приводили пример из риторики Ломоносова:

 
Там камни, как вода кипят,
Горящи там дожди шумят.
 

Поэты всегда любили этот троп и широко пользовались им; см., например, у К.К. Павловой:

 
Среди забот и в людной той пустыне,
Свои мечты докинув и меня.
Успел ли ты былое вспомнить ныне?
Заветного ты не забыл ли дня?
 

Этот эффектный стилистический прием в русской поэзии особенно часто применяли символисты в конце XIX – начале XX в., а затем и поэты других направлений. Так, у Андрея Белого в стихотворении «Время» (1907) употреблена символическая метафора – катахреза, которая поражает воображение, но с точки зрения здравого смысла выглядит несколько затуманенной и затемненной:

 
Так лет мимотекущих бремя
Несем безропотные мы,
Когда железным зубом время
Нам взрежет бархат вечной тьмы.
 

Особенно выразительную катахрезу – «беспламенный пожар» создал В. Брюсов. В стихотворении «Фонарики» (1904) он писал:

 
Столетия – фонарики! о, сколько вас во тьме,
На прочной нити времени, протянутой в уме!
……………….
Век Данте – блеск таинственный, зловеще золотой…
Лазурное сияние, о Леонардо, – твой!..
 
 
Большая лампа Лютера – луч, устремленный вниз…
Две маленькие звездочки, век суетных маркиз…
Сноп молний – Революция! За ним громадный шар,
О ты! век девятнадцатый, беспламенный пожар!
………..
 

Прямое значение эпитета (беспламенный) здесь, на первый взгляд, противоречит определяемому понятию {пожар). Тем не менее эта катахреза гармонично вписывается в контекст всего стихотворения.

Представляется справедливым уточнение А.П. Сковородникова, написавшего статью о катахрезе: «Термин «катахреза» следует оставить за обозначением риторического приема, основанного на принципе мотивированного отклонения от нормы лексической сочетаемости…». Слова в составе катахрезы логически противоречат друг другу; они выражают понятия, референты которых не соотносятся в реальной действительности (лежат в разных «онтологических плоскостях»)»[115]115
  Сковородников А.П. О катахрезе // Русская речь. № 3. 2005. С. 71.


[Закрыть]. Так, типичная катахреза как тропеическое образование использована в известных строках Н.А. Некрасова:

 
Идет-гудет Зеленый шум,
Зеленый шум, весенний шум!
 

Здесь цветовой эпитет (зеленый) – цвет мая и весны, когда начинают зеленеть поля, сады и леса, поэт метонимически перенес на несовместимое с этим цветом отвлеченное понятие шума. Троп сразу же зазвучал, хотя непривычно, неожиданно, но художественно и экспрессивно; он врезался читателю в память, создавая определенное настроение.

То же внешне неправильное, с логической точки зрения, употребление слова, но выразительно передающее стилистику стиха и общую его тональность находим в строках В. Бенедиктова:

 
Я витаю в черном свете,
Черным пламенем горю.
 

Еще один троп, в котором подчеркнуто значение контраста и противоположности – оксюморон (от греч. oxymoron – буквально: остроумно-глупое). Этот троп[116]116
  См. подробную характеристику в энциклопедическом словаре-справоч-нике «Культура русской речи» (М., 2003. С. 386–388).


[Закрыть] выражается сочетанием антонимических, т. е. противоположных по значению слов, связанных определенными отношениями (живой труп, сухое вино, холодный жар и под.). Поэты добиваются с помощью оксюморона новой образной оценки особого состояния, особого восприятия и представления о происходящем:

 
Жить, храня веселье горя,
Помня радость прежних весен…
 

В. Брюсов

Оксюморон отличается от катахрезы тем, что в нем подчеркивается не столько неправильность и противоречие, сколько противоположность качественного состояния или качественных свойств того, о чем идет речь. В оксюмороне практически объединяются в некое единое целое логические антонимы – слова с противоположным значением. Как и катахреза, оксюморон – утонченный и, можно сказать, излюбленный прием поэтов модернистских направлений конца XIX – начала XX в. Приведем примеры:

 
А теперь я что? Я – песня в подземелий,
Слабый лунный свет в горячий полдня час,
Смех в рыдании и тихий плач в веселии…
Я – ошибка жизни, не в последний раз.
 

К.К. Случевский

 
О, век Безразумной Услады,
Безлистно-трепетной весны,
Модернизованной Эллады
И обветшалой новизны!..
 

И. Северянин

Глубокое взаимное проникновение противоположных начал действует на чувства читателя, удивляя его и вызывая в воображении новое восприятие образа, состоящего из внутренних противоречий.

Система тропов составляет основу изобразительной семантики и важнейший конструктивный элемент поэтической речи. С помощью тропов раскрывается внутренняя форма слов и более отчетливо представляется, как можно по-новому выразить художественную мысль в совокупности образов, объединяемых по неким характерным переносным признакам.