Текст книги "Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война"

Такая эволюция ясно демонстрирует непрактичность наследственного абсолютизма. Монархический абсолютизм ведет к возвышению мажордома, сёгуна или дуче.

Нижняя палата прусского парламента, Abgeordnetenhaus, формировалась на основе всеобщего избирательного права. Во всех избирательных округах граждане были разделены на три разряда, каждый из которых избирал равное число выборщиков, которые уже в ходе окончательного голосования выбирали парламентариев. Первый разряд включал взрослых мужчин, проживавших в данном округе, которые платили налоги по высшей ставке и все вместе вносили треть налоговых поступлений округа; второй разряд объединял тех, кто уплачивал другую треть налогов, а третий разряд, соответственно, всех остальных, также вносивших треть налоговых поступлений. Таким образом, голоса самых богатых граждан имели больший вес, чем голоса остальных жителей округа. Решающее значение на выборах имели голоса средних классов. На выборах в рейхстаг северогерманской федерации, а позднее и всего рейха такой дискриминации не было. Каждый взрослый мужчина отдавал свой голос непосредственно представителю округа; выборы были не только всеобщими, но также равными и прямыми. Благодаря этому беднейшие слои народа получили большее политическое влияние. В этом и заключалась цель и Бисмарка, и Лассаля – с помощью такой избирательной системы ослабить позиции либеральной партии.

Либералы прекрасно понимали, что новая процедура выборов на какое-то время подорвет их влияние в парламенте. Но это их не беспокоило. Они отдавали себе отчет, что победа либерализма может быть достигнута лишь усилиями всего народа. Важной целью было не либеральное большинство в парламенте, а либеральное большинство в народе, а значит, и в армии. В прусской Abgeordnetenhaus[38] прогрессистов было больше, чем сторонников правительства. При этом либерализм оставался бессильным, потому что король мог положиться на преданность большей части армии. Необходимо было привлечь в ряды либералов отсталые, невежественные массы, политическая индифферентность которых обеспечивала сохранение абсолютизма. Только это могло приблизить время демократии и народного правительства.

Так что либералы не опасались, что новая избирательная система может надолго отложить или подвергнуть серьезной опасности неизбежную победу. На ближайшее будущее перспективы были не очень радостными, но в конечном итоге можно было рассчитывать на победу. Стоило лишь посмотреть на Францию. И в этой стране деспотизм самодержца опирался на верность армии и всеобщее и равное право голоса. Но теперь Цезарь повержен, а демократия – восторжествовала.

Либералы не очень опасались социализма. Верно, социалисты достигли определенного успеха. Но можно было рассчитывать, что сознательные рабочие вскоре поймут, что социалистическая утопия неосуществима. Зачем думать, что рабочие, уровень жизни которых растет день ото дня, поддадутся на уловки демагогов, которые, как утверждали злые языки, являлись платными агентами Бисмарка?

Только со временем либералы осознали, что в умонастроении народа происходят необратимые изменения. Многие годы они сохраняли уверенность, что это лишь временный откат, короткий эпизод торжества реакции, который скоро неизбежно окончится. Для них каждый сторонник новой идеологии был либо обманутым, либо ренегатом. Но число отступников росло. Приток молодежи к либералам иссяк. Старые бойцы за либерализм устали. Их ряды таяли с каждой новой выборной кампанией; ненавистная им реакционная система крепла год от года. Некоторые еще хранили верность идеям свободы и демократии, отважно отражали нападки на либерализм и справа и слева. Но это был отряд обреченных. Почти никто из тех, кто появился на свет после битвы при Кёниггреце, не присоединился к партии либерализма. Либералы вымирали. Новое поколение даже не понимало смысла этого слова.

Во всем мире сокрушительная победа немецкого милитаризма истолковывается в соответствии с пропагандистскими легендами немецких социал-демократов. Социалисты утверждают, что немецкая буржуазия отступила от принципов свободы и, таким образом, предала «народ». На базе марксистского исторического материализма были разработаны абсурдные теории происхождения и развития империализма. Капитализм, говорят они, неизбежно ведет к милитаризму, империализму, кровавым войнам, фашизму и нацизму. Финансовые круги и крупные капиталисты завели цивилизацию на край гибели; на марксизме лежит задача спасения человечества.

Подобные объяснения ничего не дают, а лишь затемняют ситуацию, причем намеренно. В начале 1860-х годов в Германии было очень немного активных сторонников династического абсолютизма, милитаризма и авторитарной системы правления, энергично противодействовавших движению к либерализму, демократии и народному правлению. Это меньшинство объединяло преимущественно князей и их придворных, знать, старших офицеров и некоторых чиновников гражданской администрации. Но подавляющее большинство буржуазии, интеллектуалов и политически активных членов бедных слоев общества решительно поддерживало либерализм и мечтало о парламентском правительстве по британскому образцу. Либералы верили в быстрый успех политического воспитания; они были убеждены, что каждый гражданин, отказавшийся от политической индифферентности и ознакомившийся с политическими проблемами, поддержит их позицию по основным вопросам. Они прекрасно понимали, что среди новых участников политической жизни некоторые не станут под их знамена. Ожидалось, что католики, поляки, датчане и эльзасцы создадут собственные партии. Но и эти партии не поддержат претензии короля. Католики и граждане иностранного происхождения были просто обязаны поддержать парламентаризм в преимущественно протестантском и немецком рейхе.

Политизация страны шла быстрее, чем предвидели либералы. К концу 1870-х годов весь народ был охвачен интересом, даже страстью к политике и активно участвовал в политической деятельности. Но результаты оказались вовсе не такими, как рассчитывали либералы. Рейхстаг избегал бросать серьезный вызов едва замаскированному абсолютизму, погрязнув в пустой болтовне и не затрагивая принципиально важных вопросов. И самое важное: солдаты, которых поставлял окончательно политизированный народ, стали настолько безусловно надежными, что было абсурдно сомневаться в их готовности сражаться за абсолютизм против внутреннего врага.

Не следует затруднять себя поиском ответов на вопросы «почему банкиры и богатые предприниматели и капиталисты отвернулись от либерализма?» или «почему профессора, доктора и юристы не пошли на баррикады?». Требуется объяснить совсем другое: почему немецкий народ избрал в рейхстаг депутатов, которые не избавились от абсолютизма? Почему армия, в значительной степени состоявшая из тех, кто проголосовал за католиков или социалистов, была безусловно послушна своим командирам? Почему антилиберальные партии, прежде всего социал-демократы собирали миллионы голосов, тогда как группы, сохранявшие верность либерализму, все больше теряли поддержку избирателей? Почему миллионы социалистически настроенных избирателей, охотно разглагольствовавших о революции, подчинялись власти государей и придворных?

Утверждение о том, что у большого бизнеса были некие причины для поддержки Гогенцоллернов или что ганзейские купцы и судовладельцы одобрительно относились к усилению военно-морского флота, нельзя считать удовлетворительным ответом на эти вопросы. Подавляющее большинство немецкого народа состояло из наемных рабочих и служащих, из ремесленников, лавочников и мелких фермеров. Результат выборов определяли именно эти люди; их представители заседали в парламенте и призывались на службу в армию. Попытки объяснить изменение умонастроения немцев ссылкой на классовые интересы, приведшие богатых буржуа в лагерь реакции, – чистый вздор, будь то объяснения предельно наивные, как легенда о «стальной плите»[23]23
  Доктрина Panzerplatten объясняла немецкий милитаризм и постоянный рост вооруженных сил происками владельцев тяжелой промышленности, которыми двигало стремление к росту прибыли. См. ниже, с. 187–188.


[Закрыть], или столь изощренные, как марксистская теория империализма.

Часть II Национализм

Глава III Этатизм

Самым важным событием в истории последнего столетия было вытеснение либерализма этатизмом.

Этатизм предстает сразу в двух ипостасях: социализма и интервенционизма. Они преследовали общую цель – безусловное подчинение индивида государству, общественному аппарату сдерживания и принуждения.

Как и либерализм, этатизм появился в Западной Европе и только позднее пришел в Германию. Некоторые утверждают, что в Германии у этатизма есть собственные корни, ссылаясь при этом на социалистическую утопию Фихте и социологическое учение Шеллинга и Гегеля. Однако трактаты этих философов были столь далеки от проблем и задач социально-экономической политики, что не могли оказать непосредственного влияния на политику. Какую пользу может извлечь политик из следующего утверждения Гегеля: «Государство есть действительность нравственной идеи, нравственный дух как явная, самой себе ясная субстанциальная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает». Или из такого его высказывания: «Государство как действительность субстанциальной воли, которой (действительностью) оно обладает в возведенном в свою всеобщность особенном самосознании, есть в-себе и для-себя разумное»[24]24
  Гегель Г. Философия права. § 257, 258.


[Закрыть].

Этатизм возлагает на государство задачу руководства гражданами и заботы о них. Он нацелен на ограничение личной свободы действий. Он стремится определять судьбу индивидуума, наделив всей полнотой инициативы исключительно государство. Этатизм пришел в Германию с Запада[25]25
  Hayek, “The Counter-Revolution of Science,” Economica, VIII, 9—36, 119–150, 281–320. См.: Хайек Ф. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом. М.: ОГИ, 2003. С. 137–250.


[Закрыть]. Его основы заложили Сен-Симон, Оуэн, Фурье, Пеккёр, Сисмонди, Огюст Конт. Первым всестороннюю информацию о новых доктринах принес в Германию Лоренц фон Штейн. Появление в 1842 г. первого издания его книги «Социализм и коммунизм в современной Франции» было важнейшим событием домарксистского социализма. Практика государственного вмешательства в экономику, а также трудовое законодательство и профсоюзное движение[26]26
  Адольф Вебер, говоря о немецком профсоюзном движении, справедливо отмечает, что «форма и дух… пришли из-за границы» (Weber A. Der Kampf zwischen Kapital und Arbeit, 3d and 4th eds. Tübingen, 1921, p. 68).


[Закрыть] также пришли в Германию с Запада. В Америке Фридрих Лист познакомился с теорией протекционизма Александра Гамильтона.

Либерализм приучил немецких интеллектуалов принимать западные политические идеи с благоговейным трепетом. Теперь, решили они, либерализм – это уже пройденный этап, старомодную либеральную ортодоксию вытеснило государственное вмешательство, которое неизбежно приведет к социализму. Тот, кто не хотел выглядеть отсталым, должен был стать социальным, т. е. либо интервенционистом, либо социалистом. Новые идеи расцвели лишь спустя какое-то время; потребовались годы, чтобы они стали достоянием более широких интеллектуальных кругов. «Национальная система политической экономии» Листа была опубликована в 1841 г., за несколько месяцев до книги Штейна. В 1847 г. Маркс и Энгельс выпустили «Манифест Коммунистической партии». С середины 1860-х годов престиж либерализма начал таять. Очень скоро в университетских лекциях по экономике, философии, истории и юриспруденции либерализм начали преподносить в окарикатуренном виде. Обществоведы старались перещеголять друг друга в экспрессивной критике британской системы свободы торговли и laissez faire, философы поносили «маклерскую» этику утилитаризма, поверхностность Просвещения и негативный характер понятия свободы, юристы демонстрировали парадоксы демократических и парламентских институтов, а историки – моральный и политический упадок Франции и Великобритании. В свою очередь, студентов приучали восторгаться «социальным королевством Гогенцоллернов» от Фридриха Вильгельма I, «благородного социалиста», до Вильгельма I, великого кайзера социального страхования и трудового законодательства. Социал-демократы открыто презирали западную «плутодемократию» и «псевдосвободу» и высмеивали доктрины «буржуазных экономистов».

На критически мыслящих людей занудный педантизм профессоров и хвастливая риторика социал-демократов не произвели никакого впечатления. Этатизм завоевал элиту с помощью других людей. Из Англии пришли идеи Карлейля, Рескина и фабианцев[39], из Франции – идеи солидаризма[40]. К хору присоединились Церкви всех исповеданий. Романы и песенки пропагандировали новое учение о государстве. Популярности этатизма способствовали Шоу и Уэллс, Шпильхаген и Герхарт Гауптман, а также множество менее талантливых авторов.

По своей сущности государство является аппаратом сдерживания и принуждения. Характерная черта его деятельности в том, чтобы силой или угрозой применения силы принудить людей вести себя иначе, чем им хотелось бы.

Однако не всякий аппарат сдерживания и принуждения называется государством. Как правило государством называют только такой аппарат, который обладает достаточной мощью, чтобы собственными силами какое-то время поддерживать свое существование. Банда грабителей, которая ввиду относительной слабости своих сил не имеет перспектив достаточно долго противостоять силам другой организации, не может называться государством. Такую банду государство либо уничтожает, либо терпит. В первом случае банда не является государством, потому что ее независимость слишком кратковременна; во втором случае она не является государством, потому что опирается не на собственную силу. Банды погромщиков в императорской России не были государством, потому что могли убивать и грабить только благодаря потворству правительства.

Такое ограничение понятия государства прямо ведет к появлению концепций территории и суверенитета. Опора на свою собственную силу предполагает, что на земной поверхности есть место, где деятельность аппарата государства не ограничена вмешательством другой организации; это место и есть территория государства. Суверенитет (suprema potestas, верховная власть) означает, что организация стоит на собственных ногах. Государство без территории – бессодержательное понятие. Государство без суверенитета – противоречие в терминах.

Полная совокупность правил, в соответствии с которыми власти предержащие осуществляют сдерживание и принуждение, именуется правом. Однако характерной чертой государства являются не эти правила, а применение или угроза применения силы. Государство, руководители которого признают только одно правило: делать то, что им кажется соответствующим требованиям момента, – это государство без права. Не имеет никакого значения, являются ли эти тираны «великодушными». Термин право используется и во втором значении. Совокупность соглашений, заключенных – в явной или неявной форме – суверенными государствами между собой, регулирующих отношения между ними, называется международным правом. Однако для наличия государственного статуса организации не принципиально, чтобы другие государства признавали его посредством заключения таких соглашений. Существенны не формальности, а факт суверенитета в границах определенной территории.

Люди, контролирующие рычаги государственного механизма, могут брать на себя и другие функции, обязанности и виды деятельности. Правительство может владеть и управлять школами, железными дорогами, больницами и сиротскими приютами. Но для концепции государства такого рода деятельность имеет второстепенное значение. Какие бы иные функции оно на себя ни принимало, государство всегда характеризуется применением сдерживания и принуждения.

В силу особенностей природы человека государство – институт необходимый и незаменимый. Если государство организовано правильно, оно является фундаментом общества, сотрудничества между людьми и цивилизации. С точки зрения стремления человека к счастью и благополучию это самый благотворный и полезный инструмент. Но это всего лишь инструмент и средство, а не конечная цель. Государство – не Бог, а просто сдерживание и принуждение. Государство – это полицейская власть.

Пришлось задержаться на этих трюизмах, потому что этатистская мифология и метафизика окутали эти концепции мистикой. Государство – это человеческий институт, а не некое высшее существо. Тот, кто говорит «государство», подразумевает сдерживание и принуждение. Тот, кто говорит «нужен закон для регулирования этих вопросов», подразумевает, что вооруженные люди правительства должны заставить людей делать то, чего они делать не хотят, или не делать того, что им нравится. Тот, кто говорит «нужно обеспечить выполнение закона», подразумевает, что полиция должна принудить людей выполнять этот закон. Тот, кто говорит «государство – это Бог», обожествляет армию и тюрьмы. Обожествление государства – это обожествление силы. Самой большой опасностью для цивилизации является правление некомпетентных, коррумпированных или подлых людей. Из всех бед, испытанных человечеством, самые большие были причинены дурными правительствами. Государство может стать, как это часто бывало в истории, главным источником бед и несчастий.

Аппаратом сдерживания и принуждения всегда управляют простые смертные. Время от времени случается, что компетентностью и справедливостью правители превосходят своих современников и соотечественников. Но существует также очень много исторических свидетельств обратного. Тезис этатизма о том, что члены правительства и их помощники умнее, чем народ, и что они лучше, чем сам человек, знают, что будет для него благом, – чистый вздор. Фюреры и дуче – не Бог и не его наместники.

Существенно важные черты государства и правительства не зависят от конкретной структуры и конституции. Они присутствуют и в деспотических и в демократических государствах. В демократии также нет ничего божественного. Ниже мы будем говорить о благах, приносимых обществу демократическим правлением. Но сколь бы ни были велики его достоинства, никогда не следует забывать, что большинство не меньше королей и диктаторов подвержено ошибкам и эмоциям. То, что большинство считает какой-то факт верным, не доказывает его истинности. Если большинство считает какую-либо политику целесообразной, это еще не доказывает ее целесообразности. Люди, составляющие большинство, не боги, и их совместное решение не всегда божественно.

Анархизм учит, что общественное сотрудничество между людьми можно обеспечить без принуждения или насилия. Согласно этой доктрине возможно общественное устройство, при котором все люди будут осознавать преимущества, обеспечиваемые сотрудничеством, а потому будут готовы добровольно делать все что нужно для поддержания общества и добровольно откажутся от всех действий, вредных для общества. Но анархисты не учитывают двух фактов. Умственные способности некоторых людей настолько ограничены, что они не в силах понять все выгоды, получаемые ими от общества. А кроме того, есть люди, плоть которых столь немощна, что они не в силах воздержаться от искушения получить личную выгоду посредством действий, вредных для общества. Существование анархического общества будет зависеть от милости каждого отдельного человека. Можно допустить, что каждый разумный взрослый человек наделен способностью понимать выгоды общественного сотрудничества и действовать соответственно. Но ведь, кроме них, есть еще дети, престарелые и сумасшедшие. Можно согласиться, что тот, кто совершает антиобщественные поступки, должен быть признан душевнобольным и подвергнут лечению. Но пока еще не все излечены, и пока у нас есть дети и старики, нужно принять какие-то меры и не дать им разрушить общество.

Либерализм в корне отличается от анархизма. Он не имеет ничего общего с абсурдными иллюзиями анархистов. Приходится подчеркивать этот момент, потому что этатисты порой пытаются обнаружить сходство между ними. Либерализм не настолько глуп, чтобы стремиться к устранению государства. Либералы полностью отдают себе отчет в том, что без определенного минимума сдерживания и принуждения невозможны ни общественное сотрудничество, ни цивилизация. Правительство обязано защищать общественные институты от тех, кто замышляет действия, пагубные для их поддержания и функционирования.

Главным в учении либерализма является утверждение о том, что общественное сотрудничество и разделение труда возможны только в системе частной собственности на средства производства, т. е. только в условиях рыночной экономики, или капитализма. Все остальные принципы либерализма – демократия, личная свобода, свобода слова и печати, религиозная терпимость и мир между народами – вытекают из этого главного постулата. Они возможны только в обществе, базирующемся на частной собственности.

Исходя из этого, либерализм ставит перед государством задачу по защите жизни, здоровья, свободы и собственности всех своих граждан от мошенничества и насилия.

Из того, что либерализм стремится к частной собственности на средства производства, следует, что он отрицает общественную собственность на средства производства, т. е. социализм. В силу этого либерализм возражает против обобществления средств производства. Нелогично, подобно многим этатистам, говорить, что либерализм враждебен государству, потому что он выступает против передачи государству собственности на железные дороги или хлопкопрядильные фабрики. Если человек говорит, что серная кислота не пригодна в качестве крема для рук, он не выражает никакой враждебности к серной кислоте как таковой; он просто выражает свое мнение о том, что ее применение иногда неуместно.

В задачу данного исследования не входит определение того, какая программа – социализма или либерализма – более пригодна для реализации цели, общей для всех политических и социальных стремлений, т. е. счастья и благополучия людей. Мы лишь пытаемся выяснить роль либерализма и антилиберализма – социалистического или интервенционистского толка – в развитии событий, приведших к установлению тоталитаризма. Поэтому мы можем ограничиться кратким рассмотрением социально-политической программы либерализма и того, как он работает.

Фокусом экономической системы, основанной на частной собственности на средства производства, является рынок. Работа рыночного механизма заставляет капиталистов и предпринимателей вести производство так, чтобы удовлетворять желания потребителей настолько хорошо и дешево, насколько позволяют качество и количество наличных материальных ресурсов и рабочей силы, а также данное состояние технологических знаний. Когда капиталисты и предприниматели не могут справиться с этой задачей и производят товары низкого качества или слишком дорогие или не те товары, которые нужны потребителю, они несут убытки. В этом случае, если они не изменят свои методы, чтобы лучше удовлетворять требования потребителей, в конце концов они будут вытеснены с занимаемых позиций капиталистов и предпринимателей. Их место займут другие люди, умеющие лучше услужить потребителям. В рыночном обществе работа ценового механизма делает потребителей высшей инстанцией. Через уплачиваемую ими цену и количество покупок они определяют количество и качество производимых товаров. Они непосредственно определяют цены потребительских товаров и тем самым косвенным образом определяют цены всех материальных факторов производства и заработную плату всех работающих.

В рыночном обществе каждый служит всем своим согражданам, и каждый получает услуги от них. Это система взаимного обмена товарами и услугами, где каждый и отдает и получает. В этом непрестанно крутящемся механизме капиталисты и предприниматели являются слугами потребителей. Потребители – господа, капризы которых диктуют предпринимателям и капиталистам направление инвестиций и методы производства. Рынок отбирает предпринимателей и капиталистов и устраняет тех, кто не справляется со своими задачами. Рынок – это демократия, в которой каждый грош дает право голоса, и где голосование повторяется ежедневно.

Аппарат сдерживания и принуждения и его рулевой, правительство, находятся вне рынка. Задача государства и правительства – поддерживать мир внутри страны и за ее пределами. Потому что только в условиях мира экономическая система может достигать своих целей – наиболее полного удовлетворения человеческих нужд и потребностей.

Но кто должен командовать аппаратом сдерживания и принуждения? Иными словами, кто должен править? Одним из главных достижений либеральной мысли является понимание, что правительство опирается на мнение, а потому в длительной перспективе ему не удержаться, если входящие в него люди и используемые ими методы не будут одобрены большинством тех, кем оно управляет. Если их не устраивает ход политических дел, граждане, в конце концов, сумеют силой свергнуть правительство и заменить его людьми, считающимися более компетентными. Правители всегда в меньшинстве. Если большинство откажет им в доверии, они не удержатся у власти. Крайними средствами борьбы с непопулярным правительством являются революция и гражданская война. Либерализм стремится к демократическому правлению во имя сохранения внутреннего мира. Таким образом, демократия – не революционный институт. Напротив, ее предназначение заключается в предотвращении революций. Демократия представляет собой систему, обеспечивающую мирную смену правительства в соответствии с волей большинства. Когда люди, работающие в правительстве, и их методы больше не устраивают большинство народа, их уберут – на ближайших же выборах – и заменят другими людьми, которые будут использовать другие методы. Демократия направлена на сохранение мира внутри страны и между гражданами.

Либерализм стремится обеспечить мирное сотрудничество всех людей. Он также нацелен на мир между народами. Когда повсюду существует частная собственность на средства производства, и когда законы, суды и административные органы одинаково относятся к своим гражданам и к иностранцам, не так уж важно, где проведены границы страны. Завоевание никому не приносит выгоды, зато в боях могут пострадать многие. В войне больше нет смысла; нет мотива для нападения. Население всех территорий вольно выбрать государство, к которому хотело бы принадлежать, или же создать собственное государство. Все народы могут мирно сосуществовать, потому что ни один из них не заботится о размерах своей страны.

Этот призыв к миру и демократии, естественно, слишком холоден и бесстрастен. Это просто логика философии утилитаризма. Она столь же далека от мистической мифологии божественного права королей, как и от метафизики естественного права или естественных и неотъемлемых прав человека. Она опирается на соображения об общей пользе. Свобода, демократия, мир и частная собственность считаются благом, потому что в наибольшей степени способствуют счастью и благосостоянию. Либерализм хочет обеспечить человеку жизнь, свободную от страха и нужды. Только и всего.

Примерно в середине XIX столетия либералы были уверены, что стоят на пороге осуществления своих планов. Это была иллюзия.