Текст книги "Регулирование экономики и бюрократия"

Связанная экономика

За малым исключением все те, кто сегодня пишет и выступает по актуальным вопросам экономической политики, высказываются в поддержку государственного вмешательства в экономику. Такое единодушие, однако, отнюдь не означает, что интервенционистские меры правительств и иных общественных институтов принуждения вызывают всеобщее одобрение. Авторы книг и статей по экономике, журналисты и политические партии требуют принятия таких мер до того, как они вступают в силу. Но как только эти меры начинают реализовывать на практике, не находится ни одного человека, который был бы с ними согласен: каждый, включая представителей власти, отвечающих за их реализацию, называет их недостаточными и неудовлетворительными. Общество требует принять вместо этих неудовлетворительных мер вмешательства более подходящие. Как только эти новые требования оказываются выполненными, та же игра начинается заново. Насколько всеобщим является желание действовать в рамках интервенционистской системы, настолько же всеобщим является неприятие любых конкретных мер интервенционистской политики.

При этом необходимо признать, что как только дело доходит до рассмотрения вопроса о полной или частичной отмене какой-либо конкретной меры, раздаются голоса, предлагающие не пересматривать уже принятые декреты. Правда, почти во всех подобных случаях речь идет не столько об одобрении принятой меры, сколько о противодействии мерам, которые рассматриваются как большее зло. Например, животноводы всегда и везде недовольны таможенными пошлинами и запретительными ветеринарными распоряжениями, направленными на сдерживание ввоза скота, мяса или жира из-за границы. Однако стоит потребителям потребовать устранения или смягчения этих предписаний, как животноводы, по понятным причинам, заявляют о необходимости их сохранения. Борцы за законодательное обеспечение охраны труда считают все принятые на сегодняшний день правовые акты недостаточными и соглашаются с ними лишь в качестве «аванса». И только тогда, когда какой-либо из этих актов отменяется – как это сегодня имеет место с законодательным ограничением продолжительности рабочего дня восемью часами, – они встают на их защиту.

Каждый, кто осознал, что интервенционистская политика по необходимости бессмысленна и противоречит поставленным перед ней задачам, потому что никогда не достигнет тех целей, которые хотели бы достичь ее авторы и сторонники, легко поймет такое отношение к конкретным мерам вмешательства. Обращает на себя внимание то, что, несмотря на неудовлетворительные результаты интервенционистской политики, а также на несостоятельность всех попыток теоретически доказать ее разумность, эту политику продолжают настойчиво проводить в жизнь. Сама мысль вернуться к либеральной экономической политике кажется большинству столь абсурдной, что оно даже не пытается подвергнуть ее серьезному рассмотрению.

Защитники интервенционизма зачастую ссылаются на то, что либерализм якобы принадлежит ушедшей исторической эпохе. Сегодня же наступил век «конструктивной экономической политики», т. е. интервенционизма. Нельзя развернуть вспять исторический процесс: то, что осталось в прошлом, невозможно вернуть в настоящее. Тот, кто сегодня выступает за либерализм, провозглашая лозунг «назад к Адаму Смиту», требует невозможного, заявляют они.

Здесь мы имеем дело с совершенно некорректным отождествлением либерализма наших дней с английскими либералами XVIII–XIX столетий. Действительно, современный либерализм отталкивается от великих идей Юма, Адама Смита, Рикардо, Бентама и Вильгельма Гумбольдта. Однако либерализм не является закрытой теорией и застывшей догмой; либерализм – это применение положений науки в общественной жизни людей, в политике. Со времени обоснования либеральной теории экономическая наука и наука об обществе сделали большой шаг вперед. За прошедшее время либерализм, сохраняя свои основополагающие выводы, также находился в постоянном развитии. Каждый, кто захочет изучить теорию современного либерализма, очень скоро выявит его отличия от «старого» либерализма. Он поймет, что сегодня нельзя сводить либерализм к Адаму Смиту или утверждать, что требование отмены интервенционистских мер вмешательства тождественно призыву «назад к Адаму Смиту».

Современный либерализм отличается от либерализма конца XVIII – начала XIX вв. как минимум так же, как современный интервенционизм от меркантилизма XVII–XVIII вв. Нелогично характеризовать возврат к свободной торговле как анахронизм, не усматривая анахронизма в возврате к системе протекционистских и ограничительных мер.

Особую невзыскательность к требованиям, предъявляемым к научному обоснованию интервенционизма, демонстрируют те, кто выводит изменения в экономической политике исключительно из духа времени. Так, они утверждают, что на смену капиталистическому духу пришел дух связанной экономики; капитализм устарел и поэтому должен уступить место молодому новому общественному устройству, и в качестве этого нового выступает регулируемая с помощью мер государственного и иного вмешательства связанная экономика. Тем, кто всерьез полагает, что, вооружившись такими аргументами, можно опровергнуть выводы экономической науки о воздействии таможенных пошлин, сборов или твердых цен, помочь, видимо, уже невозможно.

Другая получившая широкое распространение теория использует неверно истолкованное понятие «свободной конкуренции». В ее рамках в качестве первого шага конструируется – по образцу постулатов естественного права – идеал свободной, происходящей в равных условиях соревновательной борьбы, а затем, в качестве второго шага, делается вывод о том, что экономический строй, основанный на частной собственности на средства производства, никак не может соответствовать этому идеалу. Поскольку осуществление постулата «действительно свободной, происходящей в равных условиях конкуренции» по умолчанию рассматривается как высшая цель экономической политики, предлагаются разнообразные интервенционистские реформы; во имя этого идеала одни требуют социализма, называя его «либеральным», другие – различных интервенционистских мер. Однако экономика – не соревнование за почетный приз с одинаковыми правилами для всех участников. Если речь идет о том, чтобы определить, какая скаковая лошадь сможет пройти некую дистанцию за самое короткое время, то в этом случае постараются поставить всех лошадей в максимально равные условия. Но является ли экономика испытанием на эффективность, цель которого – определить, кто из его участников сумеет в равных условиях произвести самые дешевые товары?

Конкуренция как общественное явление не имеет ничего общего с конкуренцией в игре. Перенос постулата «одинаковости условий» из правил игры или из порядка проведения научных и технологических лабораторных опытов в сферу экономической политики есть не что иное как смешение понятий. Конкуренция между людьми существует в любом мыслимом обществе, а не только в капиталистическом. Учение об обществе и экономике социологов и экономистов XVIII–XIX вв. показало, как проявляется конкуренция в обществе, основанном на частной собственности на средства производства. Это было существенной частью их критики интервенционистской экономической политики меркантилистского полицейско-социального государства. На основе этих исследований они пришли к выводу о неразумности интервенционистских мер как несоответствующих поставленной цели, а позднее и к пониманию того, что наилучшим образом экономическим целям людей может соответствовать экономической порядок, основанный на частной собственности. На вопрос меркантилистов о том, как будет выглядеть обеспечение народа всем необходимым в том случае, если власти откажутся от вмешательства в экономические процессы, они отвечали, что сама конкуренция предпринимателей позаботится о наполнении рынков всеми необходимыми для потребителей товарами на самых выгодных условиях. В самом общем виде они облекли требование об отказе от государственного вмешательства в следующие слова: свобода конкуренции не должна ограничиваться. Выдвинув лозунг «свободы конкуренции», они выступили за то, чтобы общественная функция частной собственности на средства производства не ущемлялась правительственными мерами. Именно это породило недоразумение, в соответствии с которым суть либеральных программ следует искать в «свободной» конкуренции, а не в частной собственности. Социальные критики отправились на охоту за туманным фантомом «действительно свободной конкуренции», который был не более чем результатом недостаточной проработки проблемы и путаницы в основных понятиях[40]40
  Критику этих заблуждений см.: Halm. Die Konkurrenz. Miinchen und Leipzig, 1929, особенно c. 131 сл.


[Закрыть].

Следует отметить легковесность апологии интервенционизма и опровержения критики экономической теории в его адрес, когда читаешь, как, например, у Лампе, что эту критику «можно было бы признать обоснованной только тогда, когда вместе с ней было бы дано доказательство соответствия существующего экономического порядка идеальной картине свободной конкуренции. Только в этом случае можно было бы согласиться с тем, что любое вмешательство государства равносильно снижению экономической эффективности. Однако о такой предопределенной гармонии экономики, как ее видели представители классической политэкономии и их оптимистические эпигоны-либералы, сегодня не отважится говорить ни один серьезный ученый-обществовед. Механизму ценообразования рыночного хозяйства действительно имманентно присущи тенденции, которые имеют своей целью восстановление нарушенных экономических соотношений. Однако эти силы в состоянии добиться лишь „временных“ результатов, тогда как все развитие экономического процесса к этой цели… прерывается более или менее чувствительными „сбоями“. В результате возникают ситуации, в которых меры вмешательства „публичной власти“ могут оказаться не только политически необходимыми, но экономически целесообразными… при допущении, что публичная власть опирается на компетентные советы, сформулированные на основе строго научных исследований, и следует им в практических действиях»[41]41
  Lampe. Notstandsarbeiten oder Lohnabbau. Jena, 1927. S. 104 ff.


[Закрыть].

Самое примечательное в этих высказываниях заключается в том, что они были сделаны не в 70—80-е годы прошлого столетия, когда катедер-социалисты неустанно рекомендовали верховной политической власти свои безотказные средства решения социального вопроса и достижения благоденствия, а в 1927 г. Лампе все еще не может понять, что научная критика интервенционизма не имеет ничего общего с «идеальной картиной свободной конкуренции» и с «предопределенной гармонией»[42]42
  О «предопределенной гармонии» см.: Ibid. S. 96 ff.


[Закрыть]. Человек, критикующий интервенционизм с научных позиций, не утверждает, что экономика, развитие которой не сдерживается мерами вмешательства, является в каком-либо смысле идеальной, хорошей или свободной от сбоев; он также вовсе не хочет сказать, что каждое вмешательство государства «равносильно снижению экономической эффективности». Его критика лишь доказывает, что с помощью «вмешательства» невозможно достичь тех целей, которые ставят их авторы и сторонники, и что, напротив, это вмешательство приведет не только к последствиям, нежелательным для его авторов и сторонников, но, более того, к последствиям, противоречащим их первоначальным замыслам. Вот на эти возражения должны были бы ответить апологеты интервенционизма в своей антикритике. Но на эти возражения ответы у них очевидно отсутствуют.

Лампе предлагает программу «производительного интервенционизма», которая состоит из трех пунктов[43]43
  Ibid.S. 127 ff.


[Закрыть]. Первый пункт гласит, что публичная власть «должна по возможности позаботиться о постепенном снижении уровня заработной платы. Вслед за нами Лампе не оспаривает того факта, что устремления «публичной власти» поддерживать уровень заработной платы выше ее уровня, установившегося на свободном рынке, ведут к безработице. Поэтому он, очевидно, не может не видеть, что его предложение предполагает принятие мер вмешательства – хотя и в ограниченных масштабах и на короткое время, которые, с его точки зрения, противоречат поставленным задачам. На фоне такой половинчатости и уклончивости Лампе сторонники мер вмешательства в целом по крайней мере положительно отличаются последовательностью. Лампе упрекает меня в том, что меня не волнует, как долго и в каких масштабах будет существовать безработица, возникшая вследствие пертурбаций переходного периода[44]44
  Ibid. S. 105.


[Закрыть]. Я полагаю, что в отсутствие мер вмешательства государства она, по-видимому, будет недолгой и не очень значительной по масштабу. В то же время реализация предложений Лампе, без сомнения, не приведет к иному результату, кроме как к удлинению времени безработицы и к увеличению численности безработных. Этого не сможет оспорить и сам Лампе, если следовать логике всех остальных его высказываний.

Чтобы избежать недоразумений в этом вопросе, следует подчеркнуть, что критика интервенционизма не исключает возможности возникновения определенных сбоев в результате отмены некоторых видов регулирования. Например, если сегодня одномоментно будут устранены все таможенные ограничения, на короткое время это создаст весьма значительные проблемы, хотя конечным результатом должно стать огромное повышение эффективности труда. Эти неизбежные сбои невозможно смягчить, растянув демонтаж протекционизма на длительный срок. Точно так же как это, в свою очередь, не означает, что в этом случае они обязательно должны принять более острый характер. Что же касается мер государственного вмешательства в ценообразование, к которым относится «искусственное» завышение уровня заработной платы, о чем пишет Лампе, то последствия медленного и поэтапного снижения этого уровня, в отличие от немедленного и полного приведения его к рыночным значениям, заключались бы также в увеличении интервала времени, на протяжении которого продолжали бы действовать нежелательные эффекты регулирования.

Два других пункта программы «производительного интервенционизма» Лампе не вызывают потребности в специальной критике. Поскольку один из них не является интервенционистским, а другой имеет целью ликвидацию первого. Когда Лампе в пункте 2 своей программы требует, чтобы публичная власть устраняла разнообразные внешние препятствия, сдерживающие профессиональную и территориальную мобильность рабочей силы, то это требование означает ни больше ни меньше как отмену всех тех мер, посредством которых правительство и профсоюзы сдерживают свободу передвижения, как, по сути, реализацию старого принципа laissez passer. То есть речь идет о мерах, целиком и полностью противоположных интервенционистским. Когда же в пункте 3 Лампе требует от центральных политических властей «представить в самое ближайшее время максимально объективный обзор общего положения в экономике», то очевидно, что это требование не имеет отношения к интервенционизму. Обзор экономической ситуации может быть полезен всем, в том числе правительству, если на основе этой информации будут сделаны выводы об отмене мер вмешательства.

Сравнивая интервенционистскую программу Лампе с теми требованиями, которые еще несколько лет назад выдвигались сторонниками интервенционизма, видишь, насколько скромнее сегодня выглядят запросы этой школы. Это одно из достижений, которыми может гордиться критика интервенционизма.

На фоне безнадежной идейной немощи и бесплодности практически всех книг и статей, пытающихся оправдать интервенционизм, попытка Шмаленбаха доказать неизбежность «связанной экономики» представляется особенно примечательной.

Шмаленбах исходит из того, что капиталоемкость промышленности постоянно возрастает. Это, по его мнению, приводит к тому, что значение постоянных издержек неуклонно увеличивается, а значение переменных издержек снижается. «Тот факт, что все большая доля производственных затрат становится постоянной величиной, свидетельствует о приближении конца старой эпохи свободной экономики и о начале новой эпохи связанной экономики. Своеобразие переменных расходов заключается в том, что они возникают пропорционально каждой единице произведенной продукции, каждой добытой тонне сырья… Снижение цен ниже себестоимости ограничивает производство и экономит определенную часть переменных издержек. Но если большая часть себестоимости приходится на постоянные издержки, то тогда сокращение производства не влечет за собой равнозначного уменьшения затрат. И если в этой ситуации происходит падение цен, то тогда не имеет смысла пытаться компенсировать падение цен за счет сокращения производства. Дешевле продолжить производство при средних издержках. Хотя предприятие будет работать в убыток, этот убыток будет меньше тех потерь, которые могут возникнуть в случае сокращения производства, причем при почти прежнем уровне издержек. Таким образом, современная экономика с ее высоким уровнем постоянных издержек оказывается лишенной ее спасительного средства, которое самостоятельно уравновешивает производство и потребление, устанавливая экономическое равновесие в целом. Поскольку столь значительная часть переменных затрат приняла характер постоянных, экономика лишилась способности приспосабливать производство к потреблению»[45]45
  См:. Schmalenbach. Die Betriebswirtschaftslehre an der Schwelle der neuen Wirtschaftsverfassung // Zeitschrift fur Handelswissenschaftliche Forschung. 22. Jahrgang. 1928. S. 244 f.


[Закрыть]. С точки зрения Шмаленбаха, этот «сдвиг в структуре производственных издержек внутри предприятия» является «почти той единственной причиной», которая «заставляет нас отказаться от прежних форм хозяйствования и подталкивает в направлении новых». Поскольку «существование старой, великой эпохи XIX столетия, эпохи свободной экономики было возможно только до тех пор, пока производственные затраты в основном имели переменный характер. Ее существование стало невозможным, когда доля постоянных затрат стала непрерывно и резко расти». Так как процесс увеличения постоянных затрат еще не закончился и их доля продолжает увеличиваться и, как можно предположить, будет продолжать увеличиваться еще долго, необходимо признать «полную безнадежность рассчитывать на возврат свободной экономики»[46]46
  Ibid. S. 242 f.


[Закрыть].

Шмаленбах доказывает возрастание доли постоянных затрат, во-первых, ссылкой на то, что при постоянном увеличении размеров предприятия «необходимым образом происходит рост, более того – относительный рост, того органа предприятия, который можно назвать головой этой хозяйственной структуры»[47]47
  Ibid. S. 243.


[Закрыть]. Я в этом сомневаюсь. Преимущества крупного предприятия, помимо прочего, состоят в том, что его управленческие затраты относительно меньше в сравнении с более мелким производством. Это, кстати, относится к управленческому аппарату в сфере торговли, особенно к торговым организациям.

Шмаленбах, разумеется, полностью прав, подчеркивая, что управленческие затраты, а также некоторые другие затраты общего характера нельзя подвергнуть существенному сокращению даже тогда, когда предприятие загружено только наполовину или даже на четверть производственных возможностей. Однако поскольку удельная величина управленческих затрат (т. е. в пересчете на единицу выпускаемой продукции) по мере роста предприятия уменьшается, этот фактор в эпоху крупных производств и предприятий играет менее значительную роль, чем в эпоху более мелкого производства.

Однако определяющий фактор, согласно Шмаленбаху, надо искать в иной сфере, а именно в росте капиталоемкости. Шмаленбах считает, что, исходя из продолжающегося образования нового капитала, несомненно имеющего место в капиталистической экономике, и продолжающегося насыщения производственного аппарата механическим оборудованием можно без малейшей натяжки сделать вывод об увеличении доли постоянных расходов. Но где доказательство того, что если даже этот вывод и можно применить к отдельным предприятиям, он будет также верен в отношении всей экономики? Продолжающийся рост капитала ведет к уменьшению предельной производительности капитала и к увеличению предельной производительности труда; доля капитала в конечном продукте уменьшается, а доля заработной платы возрастает. Шмаленбах упустил из вида это обстоятельство, что определило несостоятельность самих исходных посылок его теории[48]48
  См.: Weber A. Das Ende des Kapitalismus? Miinchen, 1929. S. 19.


[Закрыть].

Однако давайте пренебрежем этим недостатком и исследуем собственно доктрину Шмаленбаха: действительно ли возрастание доли постоянных издержек может побудить предпринимателей к действиям, следствием которых будет утрата экономикой способности приспосабливать производство к нуждам потребления?

Рассмотрим в качестве примера предприятие, которое либо изначально, либо вследствие изменившейся ситуации более не отвечает ожиданиям, существовавшим в момент его основания. Тогда полагали, что вложенный капитал будет не только амортизирован и принесет его владельцу принятый в данной местности процент, но и помимо этого даст возможность получить прибыль. Однако случилось иначе. Цена продукции упала так сильно, что позволяет лишь частично возместить ее себестоимость (даже без учета начисленных процентов и амортизации). Ограничение объема производства не способно сделать предприятие более доходным. Поскольку чем меньше продукции производится, тем больше становятся производственные издержки на единицу продукции, а также потери (мы исходим из нашей посылки, согласно которой постоянные издержки, даже без учета начисленных процентов и амортизации, чрезвычайно велики по сравнению с переменными издержками) при продаже каждой единицы продукта. В данной ситуации есть только один выход – полностью остановить производство и тем самым избежать дальнейших убытков. Однако не всегда ситуация столь проста. Кто-то, может быть, продолжает надеяться, что скоро цена продукции начнет расти, и отказывается закрыть предприятие, поскольку ущерб от прекращения производства продукции представляется ему более весомым, чем потери вследствие его остановки на период действия неблагоприятных факторов. В такой ситуации вплоть до недавнего времени, когда в конкурентную борьбу вступили автомобильный и авиатранспорт, оказалось большинство нерентабельных железнодорожных компаний. Но там, где такие специфические факторы отсутствуют, встает вопрос о закрытии производства. Предприятия, работающие в менее благоприятных условиях, исчезают, что приводит к восстановлению равновесия между производством и спросом.

Суть заблуждений Шмаленбаха заключается в его вере в то, что вызванное падением цен ограничение производства должно осуществляться путем равномерного ограничения производства на всех существующих предприятиях. Он забывает, что есть еще и второй путь, а именно полное прекращение производства на предприятиях, работающих в более неблагоприятных условиях, поскольку они не в состоянии конкурировать с предприятиями, выпускающими более дешевые изделия. Данная ситуация имеет место в первую очередь в производстве товаров с невысоким уровнем первоначальной обработки. В производстве готовой продукции, где, как правило, на отдельном предприятии изготавливается широкий ассортимент товаров, для которых производственные и сбытовые условия могут сильно варьировать, ограничение объемов производимой продукции может происходить за счет уменьшения производства менее рентабельных изделий.

Так обстоят дела в свободной экономике, т. е. в экономике, не подверженной вмешательству государства. И совершенно неверно утверждать, что возрастание постоянных издержек может лишить эту экономику способности приспосабливать производство к потреблению.

Если же правительство с помощью соответствующих протекционистских пошлин вторгается в эту сферу, возникают новые возможности для производителей: они могут создать картель, чтобы – в условиях ограничения производства – получать монопольную прибыль. В этом случае образование картеля является не следствием каких-либо внутренне присущих свободной экономике тенденций развития, а результатом вмешательства государства, введения протекционистских пошлин. В угледобыче и в производстве кирпича в условиях высоких транспортных издержек можно допустить создание локальных картелей и без вмешательства государства; некоторые металлические руды сконцентрированы на немногочисленных месторождениях, что может стать причиной создания мирового картеля производителей даже в свободной экономике. Все остальные картельные соглашения – и на это обстоятельство следует постоянно указывать – обязаны своим существованием не одной из тенденций, присущих свободной экономике, а интервенционизму. Международные картели также, как правило, возникают только потому, что важные районы производства и потребления отгорожены от мирового рынка таможенными барьерами.

Возникновение картелей не имеет ничего общего с соотношением постоянных и переменных затрат. То, что в сфере производства готовой продукции процесс образования картелей протекает медленнее, чем в производстве товаров с низким уровнем обработки, связано не с более медленным ростом постоянных издержек, как полагает Шмаленбах[49]49
  Ibid. S. 246.


[Закрыть], а с тем, что производство товаров более высокой степени потребительской готовности, осуществляемое в разнообразных и трудно поддающихся оформлению в картельных договоренностях формах, которое, кроме того, раздроблено между многочисленными предприятиями и которое легче может стать сферой конкурентной борьбы с предприятиями, не участвующими в картеле, создает для формирования картелей значительно большие трудности.

Постоянные издержки, как полагает Шмаленбах, подталкивают предприятие к укрупнению, несмотря на недостаточный спрос. На каждом предприятии имеется слабо используемое оборудование; даже при полной загрузке мощностей предприятия его эксплуатация сопровождается уменьшающимися издержками. Чтобы повысить его отдачу, предприятие, считает Шмаленбах, расширяется. «Так целые промышленные отрасли наращивают свои мощности, хотя спрос на производимую на этих мощностях продукцию отсутствует»[50]50
  Ibid. S. 245.


[Закрыть]. Необходимо согласиться, что это на самом деле имеет место в сегодняшней Европе, проводящей интервенционистскую экономическую политику, и прежде всего в Германской империи с ее чрезвычайной приверженностью интервенционистской политике. Здесь производство расширяется не с учетом рынка, а с учетом перераспределения картельных квот и других аналогичных факторов. Опять-таки это одно из следствий интервенционизма, а не фактор, подталкивающий к интервенционизму.

Даже Шмаленбах, чье мышление, в отличие от других исследователей этой проблемы, имеет научную направленность, не сумел избежать ошибки, свойственной немецкой экономической литературе в целом, ошибки, которая состоит в том, чтобы рассматривать процессы, происходящие в Европе и особенно в Германской империи под влиянием высоких протекционистских пошлин и других мер государственного вмешательства, как проявление сил, действующих в свободной экономике. В этом отношении следует постоянно и с максимальной настойчивостью подчеркивать ту мысль, что черная металлургия, угледобыча и калийная промышленность Германии находятся под сильнейшим воздействием таможенной политики, а в случае с углем и калием – под влиянием законов, которые принуждают к созданию синдикатов. Совершенно недопустимо использовать происходящее в этих отраслях в целях обвинения свободной экономики. «Перманентная экономическая неэффективность» синдикатов, которую жестко критикует Шмаленбах[51]51
  Ibid. S. 247.


[Закрыть], является выражением экономической неэффективности не свободной экономики, а связанной экономики. «Новая экономическая форма» есть результат интервенционизма.

Шмаленбах убежден, что в недалеком будущем мы придем к такому положению вещей, когда монопольные образования этой новой экономики получат из рук государства свои монопольные права, а государство будет «контролировать выполнение вытекающих из них обязанностей»[52]52
  Ibid. S. 249 f.


[Закрыть]. Этот вывод вполне соответствует, если по какой-либо причине отказаться от возврата к свободной экономике, результатам, к которым неизбежно должно прийти любое научное исследование проблем интервенционизма. Интервенционизм как экономическая система лишен каких-либо разумных оснований и противоречит заявленным целям. Однажды согласившись с этим, необходимо будет признать, что существует только один выбор: либо устранение всех мер вмешательства, либо формирование на их основе системы, в рамках которой правительство будет направлять всю деятельность предпринимателей, а все решения относительно того, что, как и при каких условиях необходимо производить и каким образом следует распределять произведенную продукцию, будут отданы на откуп государству. Короче говоря, речь идет о системе социализма, в которой от частной собственности на средства производства в лучшем случае сохранится одно название.

Что касается экономики социалистического общества, то данная тема не является предметом настоящей статьи; свое мнение на этот счет я уже высказал в другом месте[53]53
  См.: Mises. Die Gemeinwirtschaft. Jena, 1922. S. 94 ff. [Мизес. Социализм. M.; Челябинск: Социум, 2016. С. 97 сл.]


[Закрыть].