Текст книги "Регулирование экономики и бюрократия"

К числу заблуждений, которые катедер-социалисты всех мастей отстаивают с особым упорством, относится вера в изолированные меры вмешательства государства в экономическую жизнь. Согласно этому мнению, в обществе, основанном на разделении труда, существуют, если вынести за скобки синдикализм, три мыслимые возможности организации распоряжения средствами производства. Наряду с общественной собственностью и частной собственностью в качестве третьей возможности выступает собственность частных лиц, распоряжение которой регулируется предписаниями государства. Возможность и теоретическая допустимость этой третьей системы являются той проблемой, которая в виде антитезы «власть или экономический закон» стала предметом широкой дискуссии.

Для катедер-социализма этот вопрос имел в первую очередь политическое значение. Это течение могло подтвердить свою свободную от политических предпочтений претензию на место между манчестерской школой[83]83
  [Манчестерская школа (манчестеризм, манчестерство, манчестерский либерализм) – либеральная политическая и экономическая программа (идеология), сформулированная в ходе агитации за отмену хлебных законов в Англии в середине XIX в. и в последующие годы лидерами «Лиги за отмену хлебных законов» (прежде всего Ричардом Кобденом и Джоном Брайтом).
  Фразу «манчестерская школа» часто использовал британский политический деятель Бенджамен Дизраэли для обозначения движения за свободу торговли; в Германии социалисты и националисты использовали придуманный Фердинандом Лассалем термин «манчестерство» (manchestertum) в качестве синонима «бездушного капитализма» для оскорбления и высмеивания своих либерально настроенных оппонентов.
  Теоретической основой манчестерского либерализма послужили произведения Давида Юма, Адама Смита, Давида Рикардо, Джона Стюарта Милля. В области внешней политики представители манчестерской школы выступали резко против войны и империализма, проповедуя мирные отношения между народами.
  В 1927 г. Л. фон Мизес изложил основные положения манчестерской версии классического либерализма в своей книге «Либерализм», которая и сегодня остается единственным систематическим изложением принципов либерального устройства общества и государства, основ либеральной экономической и внешней политики, демонстрируя тесную связь между международным миром, частной собственностью, гражданскими правами, свободным рынком и экономическим процветанием.
  В более общем смысле Мизес использовал фразу «манчестерский либерализм» (наряду с французским выражением laissez faire) для обозначения политической и экономической программы классического либерализма XVIII–XIX вв., потому что к тому времени, как писал Мизес в специальном приложении о термине «либерализм» в одноименной книге, «почти все, кто называли себя либералами, отстаивали мероприятия частью социалистические, частью интервенционистские». См. также: Мизес. Либерализм. Челябинск: Социум, 2024. С. 212–215; Хайек Ф. Либерализм // Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. Челябинск: Социум, 2024. С. 327–362; Ротунда Р. Либерализм как слово и символ. М.; Челябинск: Социум, 2015. – Прим. ред.]


[Закрыть] и коммунизмом только в том случае, если предлагало общественный идеал, «равноудаленный» от идеалов двух других борющихся за первенство идеологических направлений. Оно могло не рассматривать критику в адрес социалистического общественного идеала как одновременно бьющую по его собственному идеалу только в том случае, если отказывалось признать, что изолированные меры вмешательства в механизм общественного устройства, основанного на частной собственности на средства производства, не в состоянии выполнить поставленные перед ними задачи, что цели, которые пытается реализовать этатизм, могут быть достигнуты исключительно с помощью системы, в которой частная собственность на средства производства существует только по названию, а все производство осуществляется в соответствии с указаниями центрального органа управления. Мёллер в этой связи метко подмечает, что причина оппозиционного настроя молодой исторической школы против классической политэкономии имела по существу практический характер; Шмоллер не желал соглашаться с тем, что «демонстрация внешней, не зависящей от человека закономерности происходящего прежде всего может преградить путь к научному обоснованию практической социальной политики». Однако он ошибается, когда вслед за замечанием Риста о том, что классическая политэкономия вовсе не утверждает общезначимость законов экономической науки, утверждает, что «в данном случае помехой выступали не „законы“ классической политэкономии в их правильном понимании»[84]84
  См.: Moeller. Zur Frage der «Objektivitat» des wirtschaftlichen Prinzips // Archiv fur Sozialwissenschaft. 47. Bd. S. 163.


[Закрыть]. В действительности они были помехой, поскольку показывали, что вмешательство в механизм функционирования капиталистического общественного устройства не в состоянии обеспечить успех, на который рассчитывали власти, оказавшись в результате перед единственным выбором: либо отказаться от подобного рода вмешательства, либо самостоятельно сделать всю работу, взяв в свои руки распоряжение средствами производства, осуществив их обобществление.

Против этого факта оказались бессильными все критические замечания историко-реалистической школы. При этом не имело никакого значения объяснение, что экономические законы не являются «естественными законами» и что частная собственность является «всего лишь» исторически-правовой, а не вечной категорией. Это новое направление должно было бы поставить на место теории каталлактики, развитой физиократами и представителями классической политэкономии, другую систему, которая позволила бы рассматривать государственное вмешательство в игру рынка в рамках общественного устройства, основанного на частной собственности на средства производства, не как меры, противоречащие здравому смыслу. Но поскольку ей это не удалось, его представители были вынуждены в принципе отвергать любые «теоретические» исследования экономических проблем.

Иногда утверждают, что существует несколько разновидностей экономической науки. Очевидно, что это заявление столь же неверно, как было бы неверным утверждение о существовании нескольких биологий или нескольких физик.

Разумеется, в каждой науке в одно и то же время существуют разные гипотезы и воззрения, идут споры относительно решения конкретных проблем. Однако всякой науке присущ единый логический характер. Это верно и в отношении экономической науки, лучшим доказательством чего является тот факт, что историко-реалистическая школа, по политическим причинам не согласная с унаследованной от предшественников и продолжающей развиваться экономической наукой теоретиков, не только не предложила взамен оспариваемого учения другую концепцию, но заявила о принципиальной невозможности теоретического познания в этой области.

Экономическое знание с необходимостью ведет нас к либерализму. С одной стороны, оно показывает, что собственность в обществе, основанном на разделении труда, может существовать только в двух формах – как частная или как общественная собственность на средства производства и что так называемая промежуточная форма «регулируемой» собственности либо противоречит здравому смыслу, поскольку не решает поставленных перед ней задач и лишь мешает процессу капиталистического производства, либо она должна быть доведена до полного обобществления средств производства. С другой стороны, эти выводы, являясь достижением последнего времени, подтверждают, что общество с общественной собственностью на средства производства, основанное на разделении труда, будет нежизнеспособно, поскольку в таком обществе невозможны вычисления на основе денег (денежный расчет), а соответственно и рациональность. Выводы экономической науки, таким образом, противостоят господствующим сегодня во всем мире социалистической и синдикалистской идеологиям. Поэтому экономической науке и ее представителям повсеместно объявлена война.

Цвидинек-Зюденхорст пытается нарядить в новые одежды несостоятельное учение о якобы возможном существовании – наряду с общественной и частной собственностью – ее третьей общественной формы. Речь идет, как он считает, «не просто о характере собственности, а о не менее важном, если, вероятно, не определяющем факторе, т. е. о всей совокупности правовых норм, которые образуют надстройку над любой формой собственности и тем самым вообще над любой формой экономического устройства и которые должны быть безоговорочно признаны определяющими для организации взаимодействия различных факторов производства (при этом различные факторы производства, т. е. не только, с одной стороны, капитал и земля, а с другой стороны, труд, но и различные категории человеческой деятельности, должны пониматься как находящиеся во взаимном противоречии): короче говоря, речь идет обо всем, что включает в себя понятие организации производства. Эта организация может иметь только одно предназначение – поставить на службу экономики в целом все соответствующие отношения господства над различными факторами производства. Только тогда он приобретает общественно-экономический характер. Естественно, что в этом случае эти отношения господства, т. е. теперь уже как характеристика собственности, являются неотъемлемой частью организации производства. Отсюда, однако, еще отнюдь не следует, что дополняющая эти отношения организация производства обязательно должна быть разной для индивидуалистической и коллективистской экономики. Более того, именно в этом и состоит вопрос: могут ли такие отличия существовать и если да, то в каком виде»[85]85
  См.: Zwiedineck-Sudenhorst. Zur Eigentums– und Produtionsverfas-sung // II. Bd. S. 430 ff.


[Закрыть].

В данном случае, как и при рассмотрении взглядов всех прочих сторонников этатизма, мы имеем дело с утверждением, согласно которому правовые нормы, необходимые для того, чтобы поставить частную собственность «на службу экономике в целом», могут обеспечить тот успех, на который рассчитывает власть. Совсем недавно Цвидинек также высказался по проблеме «власть или экономический закон» в свойственной для всех приверженцев катедер-социализма манере [86]86
  См.: Zwiedineck-Sildenhorst. Macht oder okonomisches Gesetz? // Schmollers Jahrbuch. 49. Jahrgang. S. 273–292.


[Закрыть].

Примечательно, что все эти заявления не содержат ничего нового и лишь в очередной раз повторяют старые, сотни раз опровергнутые заблуждения. Речь идет не о том, «может» ли «государственная» власть вмешиваться в экономическую жизнь. Сегодня нет ни одного представителя экономической науки, который хотел бы оспорить, например, «возможность» бомбардировки города или запрета на вывоз товаров. И сторонник свободы торговли не будет отрицать, что таможенные пошлины возможны; он лишь утверждает, что запретительные пошлины не приведут к тем результатам, которые ожидают от них таможенные чиновники. Точно так же как противник введения твердых цен по причине нецелесообразности этой меры может согласиться, что власти способны ввести фиксированные цены и контролировать выполнение этой меры, но он не согласится с тем, что таким образом будет достигнута цель, которую власти поставили перед собой, издавая распоряжение о введении твердых государственных цен.

Аргументы, с помощью которых сторонники исторической школы пытались доказать недопустимость «теоретических исследований в области экономической науки», были убедительно опровергнуты еще в середине 70-х годов Уолтером Бэджетом. Два метода, которые историческая школа признавала единственно допустимыми, Бэджет назвал «методом всех событий» (all case method) и «методом одного события» (single case method). Речь шла о том, чтобы сконцентрироваться исключительно на индукции, совершенно ошибочно полагая, что именно на этой основе естественные науки, как правило, добиваются своих достижений. Бэджет показывает, что это тупиковый путь и что он никогда не приводил ни одну из наук к удовлетворительным результатам. «Метод одного события», который признает только описание конкретных исторических событий, отрицает то, что не существует экономической истории и экономического описания, «если до этого не было накоплено значительного запаса применимых доктрин»[87]87
  См.: Bagehot. The Postulates of English Political Economy // Works / Edited by Russell Barrington. London, 1915. Vol. VII. P. 100–104.


[Закрыть].

Спор о методах давно завершен. Еще никогда научный спор не заканчивался столь разгромным поражением одной из участвующих сторон. Этот факт, к счастью, не оспаривается и в анализируемом нами сборнике. Так, Лёве в статье об исследованиях конъюнктуры, написанной на базе основательно проработанного материала, затрагивает вопрос о методе, убедительно доказывая несостоятельность всех возражений эмпириков против теоретических исследований. К сожалению, приходится согласиться с Лёве и в том месте, где он констатирует, что «ересь относительно „непредвзятости“[88]88
  См.: Lowe. Der gegenwartige Stand der Konjunkturforschung in


[Закрыть]фактологических исследований, обесценившая работу целого поколения немецких ученых, сегодня распространяется в американской науке» [89]89
  Deutschland // II. Bd. S. 365 f., 367 f.


[Закрыть]. Еще большего сожаления достойно то, что, несмотря на всестороннее обоснование наших методологических подходов, которым мы занимались последние годы, и в немецкой науке вновь и вновь приходится сталкиваться с этими старыми, давно опровергнутыми заблуждениями. Например, Бонн хвалит Брентано за то, что тот в книге «Сельскохозяйственная политика» не «удовлетворился тем, чтобы показать каркас системы в отрыве от жизненной плоти. Бескровная абстракция, вариации сухих понятий, хорошо знакомых ему с юношеских лет, вызывали у него отторжение.

Он искал полноту жизни»[90]90
  См.: Bonn, Geleitwort: Lujo Brentano als Wirtschaftspolitiker // I. Bd. S. 4.


[Закрыть]. Должен признать, что мне трудно представить себе «жизненную плоть». Соединение слова «бескровный» как качественной характеристики основного слова «абстракция» кажется мне противоречащим здравому смыслу. Что должно составлять противоположность «бескровной» абстракции? Может быть, «кровавая» абстракция? Ни одна из наук не может обойтись без абстрактных понятий; тот, кто испытывает перед ними страх, должен держаться подальше от науки и подумать над тем, сумеет ли он в жизни обойтись без них, и если да, то как. Если мы раскроем «Сельскохозяйственную политику» Брентано, то обнаружим в этой книге множество рассуждений о земельной ренте, цене на землю, издержках и т. д., т. е. исключительно теоретических исследований, в которых, разумеется, используются абстракции и абстрактные понятия[91]91
  См.: Brentano. Agrarpolitik. Stuttgart, 1897. S. 60 f., 83 f.


[Закрыть]. Любое исследование, которое в каком-либо отношении связано с экономическими вопросами, должно по необходимости иметь теоретическую часть. Правда, эмпирик не знает, что занимается теорией, подобно тому как месье Журден не знал, что все произносимое им было прозой. А поскольку эмпирики этого не знают, они по неосмотрительности используют несовершенные, более того, неверные теории и избегают исследовать эти теории на их корректность, последовательно продумывая их до конца. Для любого «факта» не составляет труда сконструировать объясняющую его теорию; однако только тогда, когда отдельные теории будут сведены в единую систему, можно будет использовать ее для определения ценности или бесплодности найденного «объяснения». Но именно против такого подхода выступала историческая школа: она не хотела признавать, что теории должны быть до конца продуманы и сведены в единую систему. У представителей этой школы отсутствовали воля и силы для создания такой системы. Они использовали эклектический набор положений, почерпнутых из различных теорий, следуя вслепую то одному, то другому мнению, не подвергая их критике.

Катедер-социалисты не только сами не создали никакой системы, но и показали свою полную несостоятельность в критике системы современной теоретической экономической науки. Плодотворная критика субъективистской теории ценности, столь необходимая для развития любой науки, возникла не вне ее, а в рядах ее последователей. Под воздействием этой критики за последние десятилетия произошли большие изменения. Всего этого представители исторической школы просто не заметили. Когда они говорят о современной экономической науке, они все еще оперируют данными 1890 г., когда Менгер и Бём-Баверк в основном уже завершили свои исследования. Все последующие достижения как в Европе, так и в Америке практически оказались вне поля их зрения.

Критика катедер-социалистами положений теоретической экономической науки была беспредметной и без каких-либо видимых причин не свободна от личной неприязни. Зачастую, как это имеет место у Маркса и его учеников, место критики занимает более или менее удачная шутка. Брентано счел необходимым предварить свои критические высказывания в адрес теории процента на капитал Бём-Баверка (которые, заметим, за 17 лет, прошедшие после их опубликования, никем так и не были признаны правильными) следующими словами: «Как точно подметил один из моих студентов на первом семестре»[92]92
  См.: Brentano. Konkrete Grundbedingungen der Volkswirtschaft. Leipzig, 1924. S. 113.


[Закрыть]. Российский профессор Тотомианц, армянин по происхождению, в своей «Истории экономической науки и социализма» пишет: «Один из немецкий критиков психологической школы в высшей степени иронично, хотя и не без доли истины, заметил, что местом, на котором выросла австрийская школа, был город Вена с его многочисленными студенческими объединениями и офицерскими собраниями. Для молодого, жаждущего развлечений студента ценность сегодняшних благ была, естественно, несравнимо выше благ будущих. Также блестящий, но вечно страдающий от отсутствия денег офицер будет готов уплатить любой процент на данную ему в долг сумму»[93]93
  См.: Totomianz V. Geschichte der Nationaldkonomie und des Sozialis-mus. Jena, 1925. S. 152 [см.: Тотомианц В. Ф. История экономических и социальных учений. Париж, 1921]. Даже отвлекаясь от содержащейся в тексте «критики» Бём-Баверка, необходимо отметить полную ошибочность и несостоятельность положений и оценок Тотомианца, содержащихся в его книге. Так, например, на с. 146 читаем: «В то время как заслуга Менгера состоит главным образом в разработке новой методологии, два других представителя австрийской школы – Бём-Баверк и Визер – создали весьма остроумную психологическую теорию ценности». Из этой формулировки следует, что у Менгера меньшие заслуги в разработке новой теории ценности, чем у Бём-Баверка и Визера, что совершенно не соответствует действительности. Изложение теории предельной полезности Тотомианц начинает такими словами: «Экономика состоит из товаров. Эти товары находятся в определенном отношении к человеческому благополучию. Это отношение к благосостоянию выражается в двух различных степенях или ступенях: в более низкой и более высокой. Мы имеем дело с более высокой степенью тогда, когда товар не только пригоден, но и необходим для обеспечения благосостояния, т. е. обладание или утрата этого товара приводит к утрате какой-либо потребительской или гедонистической возможности». Высказывания автора о других представителях экономической науки ничем не лучше. Поскольку я не владею русским языком, я не могу сказать, следует ли отнести эту бессмысленность на счет русского оригинала текста или на его немецкий перевод.


[Закрыть]. Книга со столь глубокой критикой теории Бём-Баверка вышла на русском языке. Предисловие к французскому изданию написал Рист, к итальянскому – Лориа, к чешскому – Масарик. В предисловии к немецкому переводу Херкнер высоко оценивает манеру изложения автора как «общедоступную и наглядную». В книге Тотомианца «с любовью и пониманием» воспроизведены все наиболее значительные и плодотворные идеи, рожденные в Англии, Франции, Германии, Австрии, Бельгии, Италии, России и Америке. Тотоми-анц обладает «удивительной способностью воздать должное таким разным мыслителям, как Фурье, Рескин, Маркс, Родбертус, Шмоллер, Менгер и Жид»[94]94
  Ibid.S. 7f.


[Закрыть]. Эта оценка вызывает тем большее удивление, что сам Херкнер хорошо знаком с историей экономических учений[95]95
  См.: Herkner. Die Geschichte der Nationaldkonomie // Festschrift fur Lujo Brentano zum siebzigsten Geburtstag, Miinchen und Leipzig, 1916. S. 223–235.


[Закрыть].

Следует отметить, что приверженцы Брентано в эмпирико-реалистической школе в споре о методах заняли более осторожную позицию, чем сторонники Шмоллера. Кроме того, самому Брентано необходимо поставить в заслугу, что он еще несколько десятилетий тому назад выступил с острой критикой трудов этой школы, посвященных вопросам экономической истории. В частности, он писал: «Есть и такие, кто, сделав всего лишь выписку из экономического документа, полагает, что он уже написал научный труд. Тогда как на самом деле с выписки из документа работа ученого-экономиста только начинается! Поскольку именно с этого момента задача состоит в том, чтобы зафиксировать факты, содержащиеся в выписке, свести их в единую наполненную жизнью картину и сделать на основе ставшего таким образом известным фрагмента жизни необходимые научные выводы. Правда, для того, чтобы довести всю эту работу до конца, одного прилежания в изготовлении выписок из документов будет недостаточно. Для этого необходимы мировоззренческая позиция, способность к сопоставлению, проницательность и наиболее важное для научной работы качество – способность распознать общее в многообразии явлений. Там, где все эти качества отсутствуют, мы получим лишь неинтересные детали… Такие научные сочинения по истории экономики для экономической науки не представляют никакого интереса»[96]96
  См.: Brentano. Uber den grundherrlichen Charakter des hausindu-striellen Leinengewerbes in Schlesien // Zeitschrift fur Sozial– und Wirtschaftsgeschichte. I. Bd. 1893. S. 319 ff.


[Закрыть]. И, очевидно имея в виду этатистские тенденции в работах шмоллеровской школы, Брентано называет заблуждением «смешивание восторженно составленных извлечений из архивных документов с научными исследованиями по теоретико-экономическим и экономико-историческим вопросам» [97]97
  Ibid. S. 322.


[Закрыть].

Катедер-социализм, неуклонно следуя своим основополагающим принципам, не создал систему научной экономики – в отличие от физиократов и классиков, с одной стороны, и современной субъективистской экономической науки – с другой. Он даже не ставил перед собой задачи построения системы каталлактики.

Маркс просто перенял систему классической политэкономии, усвоив тот ее вывод, что общество на основе разделения труда может существовать либо в виде общественного строя на базе частной собственности на средства производства, либо общественного строя на базе общественной собственности на средства производства; какой-либо третьей возможности его организации не существует. Все попытки отрицать этот вывод Маркс высмеивал как «мелкобуржуазные». Этатизм придерживается на этот счет другой точки зрения. С самого начала он рассматривал явления не для того, чтобы понять их, а в намерении подвергнуть их судебному разбирательству, руководствуясь заранее сформулированным этическим мнением, которое допускало только два взгляда на вещи, а именно: «так это должно быть!» и «так этого не должно быть!». С точки зрения этатизма до момента вмешательства государства явления и события носят исключительно хаотичный характер. Только действия власти прекращают произвол корыстолюбцев. Представление о возможности существования общества на основе конституционного устройства, в котором функция государства состоит в защите частной собственности на средства производства и не более того, кажется приверженцам этатизма столь абсурдным, что «враги государства», мыслящие такую «предопределенную гармонию», не заслуживают ничего иного кроме осмеяния. Этатизм утверждает далее, что совершенно нелогично отвергать любое «вмешательство» государства в экономическую жизнь, поскольку это якобы ведет к анархизму. Если же допустить вмешательство государства в интересах защиты частной собственности, то будет непоследовательным в принципе отвергать возможность государственного вмешательства в более крупных масштабах. Для этатистов идеальное общество, в котором только и возможно единственно разумное устройство экономики, – это общество, в котором частная собственность как название продолжает существовать, однако по своей сути она уже ликвидирована, поскольку все основные рычаги производства и распределения находятся в руках государства. Положение вещей, которое существовало в период расцвета либерализма, этатизм объясняет тем, что государство не уделяло необходимого внимания своим обязанностям и предоставило заинтересованным лицам слишком много свободы. При таких взглядах создание системы каталлактики становится делом не только ненужным, но и абсурдным.

Наиболее подходящим примером, иллюстрирующим идеологию социального государства, является теория платежного баланса. В самом упрощенном виде ее наиболее старая, меркантилистская трактовка выглядит следующим образом: без вмешательства государства возможно возникновение такой ситуации, когда страна утратит весь свой денежный металл. Напротив, представители классической политэкономии говорили о том, что указанной меркантилистами опасности не существует, поскольку есть силы, действие которых делает утрату денег невозможным. Вот почему количественная теория денег всегда вызывала раздражение этатистов. Свое благорасположение они выказывают теории банковской школы. В Германии после победы исторической школы теория вексельного курса фактически подверглась остракизму. Положения банковской школы мы находим у Карла Маркса[98]98
  Маркс не понял, что, согласившись с теорией банковской школы, он тем самым признал принципы, положенные в основу идей Прудона об обменных банках. Маркс вообще не имел четкого представления о банковском деле; в большинстве случаев он слепо следовал положениям, выдвигаемым теоретиками банковской школы. О том, как мало он разбирался в проблемах банковского дела, свидетельствуют его редкие замечания в связи с выписками из литературы, как, например, о католическом характере монетарной системы и протестантском характере системы кредитования (Marx. Das Kapital. III. Bd. II. Teil. Dritte Auflage. Hamburg, 1911. S. 132 [Маркс К. Капитал. T. Ill // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 25. Ч. 2. С. 141]). Еще более характерным представляется другое замечание Маркса, которое он делает по поводу основополагающей аксиомы теории банковской школы, согласно которой «стоит бросить в обращение определенное количество банкнот, например однофунтового достоинства, чтобы извлечь из него ровно столько же золотых соверенов»; «фокус, хорошо известный всем банкам» (Marx. Das Kapital. I. Bd. 7. Aufl. Hamburg, 1914. S. 84 [Маркс К. Капитал. T. I // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 131]). Что за интерес может быть у банков к такому «фокусу»? Во всяком случае не интерес в том, чтобы за счет выпуска банкнот аккумулировать у себя соверены. Их единственный интерес состоял в том, чтобы за счет увеличения выпуска банкнот получить возможность выдавать больше кредитов и в результате получать больший процентный доход. Именно этот «фокус» был хорошо известен всем банкам, а не тот, о котором говорит Маркс.


[Закрыть]и у Адольфа Вагнера, у Гельфериха и Гильфердинга, у Гавенштейна и Бендиксена.

Сегодня, спустя многие десятилетия господства эклектизма и боязни четких понятий, многие с трудом понимают, в чем заключалось противоречие между обеими знаменитыми английскими школами. Так, М. Палый удивляется, что «такой последовательный сторонник принципов банковской школы, как М. Озио иногда… высказывался в поддержку теории социальной совместимости Сольвэ»[99]99
  См.: Palyi. Ungeldste Fragen der Geldtheorie. II. Bd. S. 514. [См. также: Solvay E. La monnaie et le Compte. Brussels, 1889; Solvay E. Social Comptabilism, Cheque and Clearing Service in the Postal Savings Bank and Proposed Law Laid before the Chamber of Representatives of Belgium (1896); Solvay E. Gesellschaftlicher Comptabilismus. Check– und Clearing-Verkehr beim Osterreichischen Postsparcassen-Amt und Gesetzes Vorschlag fur Belgien (1897). – ред.]


[Закрыть]. Но ведь нельзя отрицать, что теория социальной совместимости и все похожие системы являются не чем иным, как последовательным применением принципов банковской школы. Если банки не в состоянии эмитировать больше банкнот, чем необходимо («эластичность обращения»), то не может быть никаких возражений против проведения денежной реформы, предложенной Сольвэ.

Социал-либерализм не разделяет точку зрения этатизма, который заявляет, что ни слова не может добавить к тому, что было уже сказано старым меркантилизмом и что все его собственные теоретические построения ограничиваются указанием на дурные склонности подданных («заинтересованных лиц»)[100]100
  Только подданные имеют эгоистичные «особые интересы» и не знают, что может принести им пользу. Чиновники и дворяне всегда бескорыстны и мудры.


[Закрыть], которых нельзя оставлять без присмотра. Поэтому социал-либерализм так или иначе должен был попытаться показать, как происходит взаимодействие между составными частями менового общества в рамках его общественного идеала без участия государства. Однако и социал-либерализм не смог создать такую всеобъемлющую теорию. Часть его приверженцев полагала, что ввиду недостаточности собранного материала время для этого еще не пришло, большинство же вообще не видела в этой работе какой-либо необходимости. В тех случаях, когда все-таки возникала потребность в использовании теоретических положений, социал-либералы заимствовали их, как правило, у классической политэкономии, главным образом у марксизма. То есть и здесь мы видим отличие социал-либералов от этатистов, которые предпочитали ссылаться на меркантилизм.

Следует отметить, что социал-либерализм также предпринял попытку внести самостоятельный вклад в теорию, конкретно в учение о влиянии профсоюзов на заработную плату. Использовать в этих целях классическую или современную теорию не представлялось возможным. Маркс был до конца последователен, когда дал отрицательный ответ на вопрос о том, можно ли с помощью профсоюзных объединений увеличить заработную плату. Только Брентано и супруги Бэббы попытались представить доказательство того, что с помощью профсоюзного объединения возможно постоянное увеличение дохода всех наемных рабочих. Теория Брентано – Бэббов составляет наиболее важную часть социал-либерализма. Но она не смогла противостоять научной критике. В этой связи достаточно сослаться на высказывания Поле[101]101
  См.: Pohle. Die gegenwartige Krisis in der deutschen Volkswirtschaftslehre. Zweite Ausgabe. Leipzig, 1921. S. 29 ff.


[Закрыть] и Адольфа Вебера[102]102
  См.: Weber A. Der Kampf zwischen Kapital und Arbeit. Zweite Auflage. Tubingen 1920, S. 411 ff.


[Закрыть]. К аналогичному результату пришел в своей последней работе Бём-Баверк[103]103
  См.: Bbhm-Bawerk. Macht oder okonomisches Gesetz? // Gesammelte Schriften // hrsg. von WeiB. Wien, 1924. S. 230 ff.


[Закрыть]. Сегодня никто не возьмет на себя смелость серьезно отстаивать теорию Брентано – Вэббов. Характерно, что в объемном юбилейном издании нет ни одной работы о теории заработной платы и о политике профсоюзов в вопросах заработной платы. Кассау лишь констатирует, что до войны профсоюзное движение «развивалось в отсутствие теории заработной платы»[104]104
  См.: Cassau. Die sozialistische Ideenwelt vor und nach dem Kriege. I.Bd.S. 136.


[Закрыть].

В рецензии на первое издание книги Адольфа Вебера Шмоллер, полемизируя с положением о том, что без повышения производительности труда невозможно систематически повысить уровень заработной платы в обществе только за счет изъятия части предложения труда, заметил, что «подобные теоретические абстрактные обсуждения цен» не могут привести к полезным результатам. «Надежное суждение» можно было бы вынести только в том случае, «если бы мы могли количественно измерять эти тонкие и сложные процессы». Адольф Вебер усматривает в этом заявление о банкротстве нашей науки[105]105
  См.: Weber A. Der Kampf zwischen Kapital und Arbeit. Zweite Auflage. Tubingen, 1920. S. 405.


[Закрыть]. Однако этатисту не следует волноваться о банкротстве каталлактики; ведь последовательный этатист вообще отрицает существование закономерности в развитии рыночных явлений. И уж во всяком случае этатист в роли политика всегда найдет выход из дилеммы, предоставив право определять уровень заработной платы государству. Опровержение теории Брентано – Вэббов не фатально для социал-либерализма. Даже если бы нашлись желающие представить эту теорию как достоверную, хотя после работ Адольфа Вебера, Поле и Бём-Баверка вряд ли кто-то рискнет это сделать, все еще необходимо ответить на следующий ключевой вопрос: если согласиться, что профсоюзы на самом деле имеют власть повысить среднюю заработную плату для всех рабочих выше того уровня, на котором она оказалась без их воздействия, то какую максимальную величину это повышение могло бы составить? Может ли повышение средней заработной платы быть столь велико, что оно поглотит весь объем «нетрудовых» доходов и должно будет осуществляться за счет основного капитала? Или же для такого роста существует предел? Вот та проблема, которую должна решить «теория власти»; однако по состоянию на сегодняшний день она даже не попыталась этого сделать.

Недопустимо рассматривать проблему власти так, как это делал старый либерализм, объявляя вмешательство принудительной силы «невозможным». Не вызывает сомнений, что профсоюзы, получив поддержку от государства в виде лишения эффективной защиты людей, желающих работать, или в виде выплаты пособий по безработице, или в форме принуждения предпринимателей к найму рабочих, будут в состоянии поднять заработную плату так высоко, как они того пожелают. Тогда произойдет следующее. Рабочие жизненно важных предприятий будут в состоянии добиться для себя установления сколь угодно высокой заработной платы – в отличие от остальной части населения. Но даже не принимая во внимание этот фактор, можно сказать, что рабочие, вероятно, выдержат рост цен на потребительские товары вследствие повышения заработной платы, чего нельзя сказать о капиталистах и предпринимателях, чьи доходы при повышении заработной платы останутся на прежнем уровне. Эти слои, следовательно, будут вынуждены или ограничить сбережения, или меньше потреблять, или даже начать проедать капитал. Какие меры и в каких масштабах они предпримут, будет зависеть от степени сокращения их доходов. Видимо, все согласятся с тем, что отсутствие доходов от предпринимательской деятельности и от владения имуществом или их существенное сокращение будет сопровождаться по крайней мере уменьшением или полным прекращением образования нового капитала, а с наибольшей вероятностью (поскольку нет причин, которые могли бы побудить профсоюзы не поднимать планку своих требований столь высоко, что их реализация привела бы к исчезновению всего «нетрудового» дохода) приведет к полному проеданию капитала; то, что проедание капитала не тот путь, на котором на длительный срок могут быть повышены доходы рабочих, представляется совершенно очевидным.

Пути, по которым хотят пойти этатизм и социал-либерализм, чтобы повысить доходы наемных работников, расходятся. Но ни один из них не ведет к цели. Социал-либерализм не является исключением, и он, поскольку не может желать уменьшения или прекращения образования нового капитала, а тем более проедания капитала, в конечном счете оказывается перед необходимостью выбора: либо капитализм, либо социализм. Tertium non datur[106]106
  [Третьего не дано (лат.). – Прим. ред.]


[Закрыть].