Текст книги "Регулирование экономики и бюрократия"

К марксистам принято относить только тех авторов, которые в силу своей принадлежности к одной из марксистских партий чувствуют себя обязанными признавать и отстаивать в своих сочинениях учение Маркса, канонизированное в решениях партийных съездов. «Наука», пропагандируемая этими людьми, не может быть не чем иным, как схоластикой. Главное для них – сохранить «чистоту» истинного учения. В качестве доказательства приводятся цитаты авторитетов, при этом верховными авторитетами, разумеется, всегда выступают Маркс и Энгельс. Вновь и вновь говорится, что «буржуазная» наука себя полностью дискредитировала и что истинные ответы на все вопросы необходимо искать в марксизме. Каждое сочинение завершается успокаивающими заверениями в том, что в будущем социалистическом раю самым удовлетворительным образом будут решены все общественные проблемы.

Вся эта марксистская литература имеет значение только в той степени, в какой она содействует политической карьере ее авторов. С наукой, в том числе, как мы это еще увидим, с немецкой наукой, испытывающей чрезвычайно сильное влияние учения Маркса, она не имеет ничего общего. Сочинения этих эпигонов, несмотря на внушительный объем, не породили ни одной интересной мысли. Ужасающая пустота и бесконечные повторы уже известных положений – вот картина, которая предстает нашему взору при их чтении. Великие сражения, приводившие в движение марксистские партии, такие как борьба с ревизионизмом, спор о диктатуре и т. д., носили характер не научного, а чисто политического противоборства. Научный метод, применявшийся в этом противоборстве, в глазах любого, кто не принадлежал к кругу этих схоластов, был совершенно бесплоден. Влияние на немецкую науку оказали только Маркс и Энгельс, но ни один из их эпигонов.

В 70—80-е годы XIX столетия в Германии государственный катедер-социализм стал господствующей идеологией. Классическая политэкономия сошла со сцены. Современная экономическая наука, которая создавалась исключительно усилиями австрийцев, которых презрительно называли чудаками, а также социология за пределами Германии поначалу оставались совершенно неизвестны. Кроме того, и ту и другую подозревали в приверженности идеям манчестерской школы. Единственно допустимыми признавались исторические и описательно-статистические работы, а важнейшим критерием для того, чтобы быть признанным в качестве ученого, был «социальный», т. е. катедер-социалистический, образ мышления. Несмотря на такое родство, а быть может, благодаря ему катедер-социалисты выступили против социал-демократии; при этом они почти не обращали внимание на труды Маркса и Энгельса – хотя бы уже по той причине, что воспринимали их как чересчур «доктринерские».

Положение изменилось, когда подросло поколение учеников тех, кто в 1872 г. создавал Союз социальной политики. Это поколение не посещало университетские лекции по теоретической экономической науке, оно знало представителей классической политэкономии только по именам, а также то, что их теории были опровергнуты Шмоллером. Только немногие из них когда-либо держали в руках книги Рикардо или Милля, не говоря уже о том, чтобы их читать. Но читать Маркса и Энгельса они были обязаны, к этому их подталкивала необходимость идейного противостояния с социал-демократией, позиции которой становились все сильнее. Чтобы опровергнуть Маркса, они писали книги. Результатом этих усилий стало то, что они сами оказались в плену идей марксизма. Не будучи всесторонне знакомыми с экономической и социологической теориями, они оказались полностью безоружными в противостоянии с положениями учения Маркса. Они отмежевались от наиболее одиозных политических требований Маркса и Энгельса, но в то же время переняли в «смягченном» варианте их теоретические постулаты.

Вскоре усвоенный таким образом марксизм от учеников начал оказывать обратное воздействие на их учителей. В статье «Экономика, экономическая наука и экономический метод»[117]117
  См.: Schmoller. Art. «Volkswirtschaft, Volks wirtschaftslehre und – methode» // Handwörterbuch der Staatswissenschaften. 3. Aufl. VIII. Bd. S.426.


[Закрыть] в третьем издании «Словаря общественно-политических наук» («Handwörterbuch der Staatswissenschaften») Шмоллер упоминает, что Джевонс «справедливо» упрекал Рикардо за то, что «он направил телегу политической экономии по ложному пути». Там же Шмоллер с очевидным удовольствием отмечает, что Хасбах добавил к этой характеристике: «… это была дорога, по которой желала ехать английская буржуазия». В течение длительного времени борьбы немецкой исторической школы против односторонности Рикардо, полагает далее Шмоллер, «многие сторонники старой школы» верили, что в методологическом отношении следуют Смиту. При этом многие из них не осознавали, «что их теория была односторонним учением о классовой борьбе» [118]118
  Ibid. S. 443.


[Закрыть]. По Шмоллеру, социализму нельзя отказать ни в праве на существование, ни в том, что он в определенной мере оказал положительное влияние». «Возникнув как философия социальной нищеты, он представляет собой направление в науке, приспособленное к интересам рабочих, подобно тому как естественная наука после Адама Смита превратилась в теорию на службе интересов предпринимателей»[119]119
  Ibid. S. 445.


[Закрыть]. Здесь явно просматривается, насколько сильно идеи Шмоллера об историческом развитии экономических теоретических систем подвержены влиянию марксистских представлений. Еще более очевидно это влияние марксизма у Лексиса, в отношении теории процента которого еще Энгельс сказал, что она – «только парафраз теории Маркса»[120]120
  Engels F. Vorrede zum III. Band des «Kapitals». 3. Auflage. Hamburg, 1911. S. XII f. [Энгельс Ф. Предисловие // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 25. Ч. 1. С. 13.]


[Закрыть]. Бём-Баверк, согласившись с такой оценкой Энгельса, констатировал, что теории процента Дитцеля и Штольцмана также весьма близки воззрениям Лексиса и что со сходными мыслями и высказываниями можно нередко столкнуться и в экономической литературе наших дней (это было написано в 1900 г.). Кажется, дополняет Бём, что «речь идет о теоретическом направлении, которое может войти в моду»[121]121
  См.: Bohm-Bawerk. Einige strittige Fragen der Kapitalstheorie. Wien, 1900. S. Ill f. О Брентано см. также: Spann О. Der wahre Staat. 2. Aufl. Leipzig, 1923. S. 141 ff.


[Закрыть].

Однако в сфере экономической науки эта мода просуществовала не слишком долго. Для поколений тех ученых, которые непосредственно были учениками основателей новейшей исторической школы, Маркс считался экономистом-теоретиком κατ′ εξοχη′ν[122]122
  [Образцовым (др. – греч.). – Прим, перев.]


[Закрыть]. Однако когда отдельные ученики этих учеников начали заниматься проблемами теоретической экономической науки, авторитет Маркса как теоретика быстро развеялся. Наконец-то и в Германии осмелились по достоинству оценить достижения теоретической экономической науки, которых она достигла на протяжении жизни двух поколений за рубежом и в Австрии, а также признать, сколь незначительно место Маркса в ее истории.

Напротив, в немецкой социологии влияние марксизма продолжало все более усиливаться. С несравнимо большим упорством, чем в теоретической экономической науке, в немецкой социологии результаты, полученные за рубежом, длительное время игнорировались. И когда немцы с опозданием обратили внимание на социологические проблемы, они могли опереться только на одну социологию – на марксистский взгляд на исторический процесс и на теорию классовой борьбы. Именно эта социология стала исходным пунктом немецкого социологического мышления, именно она оказала влияние, по крайней мере через постановку проблем, на тех исследователей, которые считали себя ее наиболее непримиримыми противниками. Большинство отрицали даже не саму теорию, а только лишь ее политические и практические выводы. При этом, как правило, марксистскую теорию объявляли или слишком радикальной, заходящей слишком далеко, или односторонней, пытаясь в этом случае дополнить ее новыми элементами, в большинстве своем заимствованными из расовой или национально-политической доктрины. Принципиальная несостоятельность марксистской постановки проблем и провальный результат всех марксистских попыток их решить просто не рассматривались. В исследованиях по истории происхождения марксистского учения об обществе не принималось во внимание, что те немногочисленные факты, в отношении которых оно пришло к верным выводам, во Франции и Англии были осмыслены несравненно глубже, например Тэном и Боклем. В целом же наибольшим интересом пользовалась такая совершенно несущественная для науки проблема, как знаменитое учение об «отмирании» государства. В этом учении, как и во многих других теоретических положениях, выдвинутых Марксом и Энгельсом, речь шла исключительно о том, чтобы найти яркий лозунг для агитации. Свою задачу они видели в том, чтобы, с одной стороны, бороться против анархизма, а с другой стороны, показать, что «обобществление» (Vergesellschaftung) средств производства как цель социализма не имеет ничего общего с огосударствлением (Verstaatlichung) и муниципализацией (Verstadtlichung) собственности в рамках государственного и муниципального социализма. С точки зрения партийной политики можно понять, почему острие критики марксизма со стороны этатизма было направлено прежде всего против этого положения. Представлялось заманчивым вскрыть внутреннее противоречие марксистского учения о государстве и противопоставить «врагам государства» Марксу и Энгельсу истово верующего в государство Лассаля[123]123
  См., напр.: Kelsen Н. Sozialismus und Staat. 2. Aufl. Leipzig, 1923.


[Закрыть].

Успех, который марксистское учение об обществе завоевало в Германии, объясняется тем, что немецкая наука отвергла утилитаристское учение об обществе, возникшее в XVIII в.

Теолого-метафизическое учение об обществе объясняет и одновременно постулирует общество с точки зрения, находящейся вне сферы опыта. Бог, или «Природа», или объективно истинная ценность желают создать общество или какую-то определенную форму общества для достижения кажущихся им благих целей. Люди должны следовать этой заповеди. При этом в целом предполагается, что встраивание отдельного индивида в сконструированное таких образом общественное тело связано для него с определенными жертвами, которые могут быть компенсированы только сознанием того, что этот индивид вел правильный образ жизни, за что и будет вознагражден после смерти. Теологические и часть метафизических теорий представляют себе этот процесс таким образом, что благонамеренные будут наставлены на путь истинный через откровение, а противящиеся – посредством людей с особым даром или организаций, выступающих в качестве орудий всесильного Бога.

Против этого учения об обществе выступает индивидуализм, когда он – будь то с религиозной или с метафизической точки зрения – ставит вопрос: почему отдельный индивид должен быть принесен в жертву обществу. Характерной чертой спора, который возник в связи с такой постановкой проблемы на принципиальной почве теолого-метафизического учения об обществе, для Германии является привычное противопоставление коллективистской (универсалистской) и индивидуалистской теорий общества[124]124
  См.: Dietzel. Art. «Individualismus» // Handwörterbuch der Staatswissenschaften. 4. Aufl. V. Bd. S. 408 ff.; Pribram A. Die Entstehung der individualistischen Sozialphilosophie. Leipzig, 1912. S. 1 ff. Критику этого мировоззрения см.: Wiese L. v. Dietzels «Individualismus» // Kolner Vierteljahrshefte fur Sozialwissenschaften. Miinchen und Leipzig, 1922. II. Bd. S. 54 ff.


[Закрыть]. При этом трагически заблуждаются те, кто считает, что в рамках такой классификации они создали пространство для размещения всех мыслимых учений об обществе. Она пригодна лишь для охвата противоречий, присущих старой теории общества. Но она никак не работает применительно к современной теории, получившей свое обоснование в философии утилитаризма XVIII в.

Утилитаристская теория общества, полностью отбрасывая метафизику, исходит из эмпирического факта, согласно которому всему живому внутренне присуща воля к утверждению жизни и увеличению жизненной энергии. Более высокая производительность деятельности на основе разделения труда по сравнению с обособленной деятельностью во всевозрастающей степени приводит обособленных индивидов к их общественному объединению. Общество – это разделение труда и его соединение. В конечном счете между обществом и индивидом не существует непреодолимого конфликта интересов, поскольку в обществе каждый гораздо эффективнее может добиваться поставленных целей, чем в рамках обособленной деятельности вне общества. Жертвы, которые отдельный индивид приносит на алтарь общества, временные, жертвование маленьким преимуществом ради получения в результате значительно большего. В этом заключается суть часто упоминаемого учения о гармонии интересов.

Этатистская и социалистическая критика никогда не понимала отрицаемую ею «предопределенную гармонию» теории свободной торговли в лице ее представителей от Смита до Бастиа. То, что эта теория была облечена в теологические одежды, несущественно. Утилитаристская социология пытается объяснить развитие человеческого общества от очень отдаленного первобытного времени, когда, как предполагают, общества как такового не существовало, или от того известного историкам прошлого, в котором общественные взаимосвязи были весьма слабыми, до современного состояния общественных отношений, а также возможные последующие достижения процесса объединения принципами, заложенными в каждом отдельном человеке. При этом объединение рассматривается – в полном соответствии с телеологическим взглядом на развитие – просто как нечто «хорошее», как некая ценность. Сколько-нибудь серьезный анализ этой проблемы отсутствует. Верующий человек, стремящийся прийти к пониманию общественного развития по этому пути, видит в найденном принципе мудрое божественное установление. По-другому и быть не может: поскольку благо, а именно достигнутое состояние общества и в еще большей степени то состояние, к которому, как представляется, направлена эволюция общества, возникает из условий, определяющих человеческую природу, все эти условия, даже если с иной точки зрения они воспринимаются как зло, как слабость или недостаток, имея в виду положительные результаты, достигаемые с их помощью, должны рассматриваться как средство достижения благой цели, как правильные условия. Так в представлении Смита даже человеческие слабости «имеют свою полезность». Он пишет: «…в каждой частичке природы можно найти доказательства заботливости Творца о ее сохранении и удивляться его мудрости и благости в самих заблуждениях и слабостях человека»[125]125
  Smith A. The Theory of Moral Sentiments. Edinburg, 1813. Pt. II. Sec. III. Ch. III. P. 243 [Смит А. Теория нравственных чувств. M.: Республика, 1997. С. 119].


[Закрыть]. Очевидно, что здесь теистическая оболочка является лишь вспомогательной конструкцией, которую также вполне можно заменить понятием «природы», подобно тому как в других местах книги Смит пишет о «великом Учителе Природы» или, попросту говоря, о «природе». В принципиальном подходе и в методе рассмотрения между Адамом Смитом и Кантом нет различий. Кант также предпринимает попытку объяснить, каким образом «природа» подводит человечество к цели, которую она перед ним поставила. Разница между Смитом и Кантом заключается только в том, что Смиту удается связать образование общества с такими элементами, существование которых в человеке может быть доказано эмпирическим путем, в то время как Кант не сумел дать никакого другого объяснения, кроме предположения о «склонности» людей вступать в общественные отношения и еще одной, второй «склонности», работающей на разделение общества, из антагонизма которых – каким образом это происходит, не говорится – якобы должно возникнуть общество[126]126
  См.: Kant. Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltbiirgerlicher Absicht // Kant. Samtliche Werke. Insel-Ausgabe. Leipzig. I. Bd. S. 227 ff. [Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Кант И. Соч.: в 6 т. Т. 6. М.: Мысль, 1966. С. 10].


[Закрыть].

Любые телеологические взгляды можно облечь в теистические одежды, никак не меняя их научного характера. Например, вполне возможно представить дарвинистское учение о естественном отборе таким образом, чтобы в борьбе за существование можно было увидеть мудрое установление Создателя в интересах развития видов. При этом все телеологические методы демонстрируют нам гармонию, т. е. показывают, как действующие силы порождают то, чем завершается каждая линия развития. Гармоничное соединение условий не означает ничего иного, кроме как то, что они приводят к результату, который мы должны объяснить. Если затем, наоборот, воздержаться от признания существующего порядка вещей правильным, все положения теории сохранят свою силу. Объяснение того факта, как из существующих условий, дальнейший анализ которых представляется невозможным, «с необходимостью» возникает определенный порядок вещей, который мы наблюдаем, не зависит от нашего желания дать этому порядку вещей ту или иную оценку. Упреки в адрес мышления в терминах «предопределенной гармонии» касаются не существа, а только внешней оболочки утилитаристской теории общества.

Марксистскую теорию общества также можно, ничего не меняя в ее сути, представить как предопределенную гармонию. С помощью диалектики общественной реальности выводится неизбежность движения к цели, к социалистическому раю. Несостоятельность этой теории следует искать в ее содержании, оболочка и в этом случае играет второстепенную роль.

Утилитаристскую теорию общества любят упрекать в «рационализме». Но ведь любое научное объяснение рационально. То, что разум не в состоянии понять, мы не можем «раскусить» средствами науки. В этой критике утилитаризма обычно не замечают, что либеральная теория общества объясняет возникновение и развитие общественных связей и институтов – в отличие, например, от наивной трактовки теории общественного договора – не человеческим стремлением, сознательно направленным на создание таких общественных связей. Общественные образования она рассматривает как «несознательный результат, как непреднамеренный результат специфически индивидуальных стремлений сочленов известного общества»[127]127
  См.: Monger. Untersuchungen uber die Methode der Sozialwissen-schaften. Leipzig, 1883. S. 178 [Менгер К. Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 414]. Критика, которой Ф. фон Визер (Wieser F. von. Theorie der gesellschaftlichen Wirtschaft. Tubingen, 1914. (Grundriß der Sozialökonomik.) I. Abt. S. 242 ff.) подвергает рационалистско-утилитаристскую теорию в целом и формулировки Менгера в частности, не затрагивает их сути; ее значение состоит в разграничении, очевидно под влиянием Тарда, между вождем и массой и более четким выделением принципа разнородности целей, названного так Вундтом.


[Закрыть].

Недоразумение, присутствующее в такой оценке учения о «гармонии», повторяется в иной ипостаси в трактовке проблемы собственности. Можно либо придерживаться той точки зрения, что частная собственность на средства производства является более эффективной формой общественной организации, т. е. можно быть либералом, либо считать, что таковой является общественная собственность на средства производства, т. е. быть социалистом. Но тот, кто разделяет первую точку зрения, становится сторонником учения, согласно которому частная собственность отвечает интересам всех членов общества, а не только интересам имущих[128]128
  Smith A. The Theory of Moral Sentiments. Edinburg, 1813. Pt. IV. Ch. I. P. 417 ff. [Смит А. Теория нравственных чувств. M.: Республика, 1997. С. 184–185].


[Закрыть].

Исходя из посылки, что в обществе, основанном на частной собственности на средства производства, не существует непреодолимых противоречий между интересами его членов, следует прийти к выводу, что военные действия становятся все более редким явлением по мере того, как увеличивается объем и возрастает интенсивность общественных взаимосвязей. Чем сильнее взаимозависимость на основе разделения труда, тем больше вероятность избежать войны – внешней и внутренней (гражданская война, революция). Воинственный тип человека изменяется в направлении промышленного, «герой» превращается в «торговца». Устранению насильственных действий внутри государств служат демократические конституционные институты, цель которых заключается в том, чтобы поддержать или установить баланс между волей властителей и волей подвластных, не прибегая к средствам гражданской войны.

В отличие от приверженцев утилитаризма, которые полагали, что частная собственность на средства производства гарантирует более высокую производительность общественного труда, чем общественная собственность, социалисты старой школы верили, что именно общественная собственность на средства производства способна обеспечить более высокую производительность и что по этой причине следует устранить частную собственность на средства производства. Этот утилитаристский социализм необходимо отличать от социализма, который отталкивается от теистической или какой-либо иной метафизической теории общества и требует создания хозяйства на базе общественной собственности, поскольку оно якобы в большей степени содействует реализации необходимых общественных ценностей, которые невозможно обосновать эмпирическим путем.

Марксов социализм в своей социологической мотивировке принципиально отличается от этих двух разновидностей социализма, которые он называет утопическими. Маркс также исходит из предложения, что социалистический способ производства гарантирует более высокую производительность труда, чем общества на основе частной собственности на средства производства. Но при этом он оспаривает, что уже в обществе прошлого и в современном обществе существовала и продолжает существовать солидарность интересов. Общность интересов, с его точки зрения, существует только внутри отдельных классов, в то время как между отдельными классами имеет место противоположность. Поэтому история всех предшествующих обществ есть не что иное, как история классовой борьбы.

Борьба выступает в качестве движущего момента общественного развития и для еще одной группы теорий об обществе. Речь идет о тех теориях, которые основным законом общества провозглашают борьбу рас, народов или наций.

Обеим группам социологии борьбы присущи общие ошибки, суть которых – игнорирование принципа объединения. Эти теории пытаются доказать, почему между классами, расами, народами или нациями неизбежно должны происходить войны. При этом они забывают показать, почему внутри классов, рас, народов или нации может преобладать мир и сотрудничество. Причину такого игнорирования понять не сложно. Невозможно доказать существование принципа объединения, который действует только внутри коллектива людей и почти не проявляет себя вне его границ. Если признать войну и борьбу главной движущей силой всех общественных процессов, то почему речь должна тогда идти только о войне и борьбе между классами, расами, народами и нациями, а не также о войне между каждым отдельно взятым членом общества? Если додумать эту социологию борьбы до конца, то тогда мы должны прийти к выводу о ее существовании не как теории общества, а как теории «отрицания общества»[129]129
  См.: Barth. Die Philosophie der Geschichte als Soziologie. 3. Aufl. Leipzig, 1922. S.


[Закрыть].

В Германии и, насколько я понимаю, во всех славянских странах и в Венгрии, это обстоятельство так и не было понято, поскольку с самого начала здесь враждебно относились ко всем проявлениям утилитаризма. Так как современная социология строится на базе утилитаризма и теории о разделении труда, было признано необходимым вообще отказать социологии в праве на существование. В этом состоит основной мотив нежелания заниматься социологией и борьбы против социологии как науки, которая упорно велась в Германии на протяжении десятилетий. Изгоняя социологию, решили удовлетвориться ее эрзацем. В зависимости от политических взглядов было решено опереться на одну из двух выше охарактеризованных групп «теорий необщественного», сознательно выпячивая в ходе их усвоения принцип борьбы и не испытывая никакого желания заняться изучением принципа объединения.

Такое состояние дел в науке объясняет успех марксистской социологии в Германии и в восточной части Европы. По сравнению с теориями, основывающимися на борьбе рас, народов или наций, она выгодно отличалась тем, что, по крайней мере, рисовала картину будущего общественного устройства, в котором господствует единый принцип объединения. Такое решение не вызывало отторжения, поскольку казалось более приемлемым, чем полный отказ от любого решения, предлагаемого другими теориями, а также по той причине, что носило более жизнеутверждающий характер и было способно в большей степени удовлетворить запросы части общества, чем учение тех, кто рассматривал исторический процесс исключительно как безнадежную борьбу одной избранной расы против превосходящих сил неполноценных рас. При этом тот, кто в своем оптимизме хотел идти еще дальше и был более разборчив в научном отношении, мог найти разрешение противоречия, не дожидаясь будущего социалистического рая, а гораздо раньше – в царстве «социального королевства». Так марксизм занял господствующие позиции в социологическом и историко-философском мышлении в Германии.

Немецкая вульгарная социология заимствовала от марксизма прежде всего основополагающее для марксистской социологии понятие класса. Шпанн справедливо отмечал, что «сегодня понятие класса употребляется в том числе так называемыми буржуазными экономистами только таким образом и в той постановке вопроса, как это имело место в рамках исторического материализма Маркса»[130]130
  Spann О. Art. «Klasse und Stand» // Handwörterbuch der Staatswissenschaften. 4. Aufl. V. Bd. S. 692.


[Закрыть]. Это понятие было заимствовано со всей той неопределенностью, нечеткостью и размытостью, которые свойственны ему, начиная с Маркса и Энгельса, а также присущи всем их эпигонам – членам социал-демократической или коммунистической партии. Маркс на протяжении 35 лет, прошедших от выхода в свет «Манифеста Коммунистической партии» до его смерти, не дал более четко очерченного понятия классов. Оставшаяся рукопись третьего тома «Капитала» обрывается примечательным образом в том месте, в котором речь должна была пойти о классах. После смерти Маркса прошло уже более 40 лет, понятие классов превратилось в одно из основополагающих положений современной немецкой социологии, но мы все еще ждем появления его научного определения и выявления его специфического содержания. Не менее расплывчаты понятия классового интереса, положения класса, классовой борьбы и воззрения на отношение между положением класса, классовым интересом и классовой идеологией.

Для Маркса и его партии между интересами отдельных классов существуют непримиримые противоречия. Каждый класс отчетливо понимает свой классовый интерес и знает тот путь, на котором его необходимо отстаивать. По этой причине между классами возможна только борьба, в лучшем случае – перерывы в военных действиях. Полностью отвергаются любые утверждения о том, что могут возникнуть какие-то обстоятельства, которые еще до достижения социалистического рая сделают классовую борьбу излишней или смягчат ее формы. Не существует понятий более высокого уровня, в рамках которых классы рассматривались бы совместно, а противоречия между ними исчезали. Идеи отечества, национального духа, расы и человечества суть не более чем слова, маскирующие единственно реальный факт классовой борьбы. Вульгарная социология заходит не столь далеко. Ее точка зрения состоит в следующем: возможно, это действительно так, как считал Маркс, но это не обязательно должно быть верным, и прежде всего этому не следует быть; следует отставить в сторону корыстные классовые интересы, чтобы служить идеалам нации, отечества и государства. Государство как стоящий над классами принцип разума, как воплощение идеи права должно взяться за дело и создать такое состояние общества, в котором имущим классам было бы отказано в праве эксплуатировать неимущих, что сделало бы классовую борьбу пролетариев против имущих ненужной.

Наряду с учением о классовой борьбе немецкая этатистская социология переняла у марксизма и большую часть его воззрений на развитие истории. Английский парламентаризм, столь прославленный либеральной доктриной, а вместе с ним все остальные демократические институты представляются ей как выражение классового господства буржуазии; больше всего немецкая социология упрекает новейшую английскую историю, английское государство и английские учреждения в том, что они носят капиталистический и плутократический характер. Английскому понятию свободы противопоставляется немецкое понятие. Французская революция и движения 1830 и 1848 гг. рассматриваются как классовые движения буржуазии. То, что в Германии победило дворянство, а не бунтовщики 1848 г., оценивается как особенно счастливое событие, поскольку тем самым был проложен путь для социального, стоящего над классами и партиями режима Гогенцоллернов. В современном империализме стран Антанты немецкие этатисты, и в этом они ничем не отличаются от марксистов, видят проявление стремления капитализма к экспансии. Этатисты позаимствовали у марксизма значительную часть теории надстройки, изображая классическую политическую экономию как выразительницу классового интереса предпринимателей и буржуазии, как апологетику капитализма. В какой степени это относится даже к самому Шмоллеру, было убедительно показано выше.

Необходимо, в первую очередь, учесть то обстоятельство, что этому процессу заимствования основных теоретических положений марксизма не предшествовала их критическая оценка. Внимание этатистов было сосредоточено главным образом на том, чтобы лишить теорию марксизма ее направленности против роли государства вообще и против национального государства в частности, особенно в той его форме, которую оно приняло в Германии под руководством Пруссии, и поставить это учение марксизма на службу идеям государственного социализма и консерватизма. Проблема марксизма формулировалась и, соответственно, рассматривалась не как научная, а как политическая, в лучшем случае как экономическая. Политика удовлетворилась тем, что обвинила марксизм в склонности к преувеличению и указала на то, что социальный вопрос имеет и другое, лучшее решение, чем предлагаемое марксизмом, а именно – социальная реформа. Острие атаки на марксизм было направлено не на экономическую, а на политическую программу: в первую очередь, на то ее положение, которое ставило классовый интерес выше национального.

Лишь немногие воспринимали проблемы, поставленные марксизмом, как научные. Одним из первых среди тех, кто, считая себя продолжателями, обновителями и реформаторами марксизма, взялся за научное оформление его идей, был Зомбарт. О нем, чье последнее сочинение явилось внешним поводом для настоящего исследования, будет более подробно сказано ниже.

Зависимость от Маркса определяет характерный признак немецкой науки об обществе. Очевидно, что марксизм оставил свои следы также в научных теориях об обществе во Франции, США, скандинавских странах и Нидерландах. Но в Германии влияние учения Маркса было несравнимо сильнее, и, вне всякого сомнения, причину этому явлению следует искать прежде всего в том обстоятельстве, что в Германии утилитаристская социология в целом не получила сколько-нибудь широкого распространения[131]131
  Если в США усилится влияние антиутилитаристов, например Веблена, то это также приведет там к распространению марксизма, последствия чего не заставят себя ждать.


[Закрыть]. В Италии влияние марксизма также было весьма значительно, хоть и не столь значительно, как в Германии. Однако гораздо сильнее, чем в Германии, было влияние марксистских теорий в Восточной Европе, в Венгрии и у славянских народов, которые, несмотря на их политическую враждебность, в теоретическом отношении полностью зависели от немецкой мысли. Развитие научного обществоведения в России полностью определялось марксизмом, причем не только в том, что касалось мышления сторонников революционных партий, открыто боровшихся против царизма, но и в вопросах преподавания в российских высших императорских училищах. Совершенно справедливо переводчик Железновских «Очерков политической экономии» Альтшуль в предисловии к немецкому изданию этого произведения писал: «Ни в одной другой стране Марксово экономическое учение не получило столь быстрого распространения в университетской науке, оказав при этом на нее столь глубокое влияние, как в России»[132]132
  См.: Gelesnoff. Grundziige der Volkswirtschaftslehre / iibersetzt von E. Altschul. Leipzig, 1918. S. Ill [см.: Железнов В. Я. Очерки политической экономии. 8-е изд. М., 1918. 494 с.].


[Закрыть]. В своей ненависти к либерализму и демократии царизм подготавливал почву для роста идей большевизма, в том числе поощряя марксизм.