Текст книги "Регулирование экономики и бюрократия"

При социалистическом строе все средства производства принадлежат народу. Правительство решает, что должно быть произведено и как оно должно быть произведено, и выделяет каждому человеку долю потребительских товаров для потребления.

Эта система может быть реализована в двух вариантах.

Один из этих вариантов, который можно назвать марксистским или русским, чисто бюрократический. Здесь, так же как и при управлении армией, военно-морским флотом или почтовой системой, все экономические предприятия являются подразделениями правительства. Каждый завод, магазин или ферма находится в таком же отношении к вышестоящей центральной организации, как и местное почтовое отделение к почтовому ведомству. Весь народ образует одну трудовую армию с обязательной службой; командиром этой армии является глава государства.

Второй вариант – его можно назвать немецкой системой – отличается от первого тем, что чисто внешне и номинально в нем сохраняется частная собственность на средства производства, предпринимательство и рыночный обмен. Предприниматели совершают покупки и продажи, платят рабочим,

берут кредиты и выплачивают проценты и основной долг. Но предпринимателями они лишь называются. На самом деле все распоряжения о том, что и как производить, по каким ценам и у кого покупать, по какой цене и кому продавать, этим вроде бы предпринимателям отдает правительство. Оно указывает, кому и на каких условиях капиталисты должны доверить свои средства и где и за какую заработную плату должны трудиться рабочие. В таких условиях рыночный обмен становится фикцией. Поскольку все цены, ставки заработной платы и процентные ставки устанавливаются властями, они являются ценами, ставками заработной платы и процентными ставками только внешне, а фактически представляют собой количественные параметры приказов, отдаваемых властями. Производство направляют не потребители, а власть. Это социализм во внешнем обличии капитализма. Хотя ярлыки капиталистической рыночной экономики здесь сохранены, их смысл в данном случае совершенно отличается от того, что они означают в реальной рыночной экономике.

Об этой возможности нам пришлось упомянуть для того, чтобы предотвратить путаницу между социализмом и интервенционизмом. Система деформированной рыночной экономики, или интервенционизм, отличается от социализма тем, что продолжает оставаться рыночной экономикой. Власть пытается влиять на рынок мерами принуждения, но не стремится полностью устранить рынок. Она хочет, чтобы производство и потребление развивались по сценарию, отличному от того, который реализовался бы на рынке, функционирующем свободно, и достичь этой цели она пытается путем привнесения в работу рынка приказов, команд и запретов, за проведением которых в жизнь следит стоящий наготове аппарат силового сдерживания и принуждения. Но это изолированные акты вмешательства; они не объединены в единую интегрированную систему, устанавливающую все цены, ставки заработной платы и процентные ставки, что передало бы все управление производством и потреблением в руки властей.

При написании этого очерка автор не ставил перед собой задачу рассмотреть вопрос о реализуемости социалистической экономики. Предметом нашего анализа является интервенционизм, а не социализм. Поэтому сделанное выше утверждение о том, социализм несостоятелен как универсальная экономическая система, потому что социалистическое общество при рассмотрении экономических вопросов не сможет осуществлять рациональные расчеты, было сделано мимоходом. Экономический расчет, которым мы пользуемся в капиталистической экономике, основан на рыночных ценах, складывающихся на рынке для всех товаров и услуг, а следовательно, и для товаров производственного назначения и трудовых услуг. Только денежные цены позволяют привести издержки, возникающие в результате расходования различных товаров и разных по качеству видов труда к общему знаменателю, чтобы их можно было сравнить с ценами, которые были реализованы на рынке или могут быть там реализованы. Поэтому можно определить вероятные последствия запланированного действия в конкретных цифрах и узнать, какими были фактические последствия действий, предпринятых в прошлом. В социалистической экономике, где не существует цен на товары производственного назначения (ведь там нет рынка средств производства, поскольку все они принадлежат государству), возможности делать такие расчеты отсутствуют.

Предположим, например, что правительство социалистической страны хочет построить дом. Дом можно построить из кирпича, дерева, камня, бетона или стали. Каждый из этих способов обеспечивает, с точки зрения оценивающего варианты правительства, разные преимущества, требует разных затрат труда и материалов, и у каждого способа свой период производства. На каком варианте остановится правительство? Оно не может привести затраты разных видов труда и разных материалов к общему знаменателю и, следовательно, не может их сравнить. При рассмотрении вариантов правительство не может учесть ни период строительства, ни период использования дома. Поэтому оно не может сравнить затраты и выгоды, издержки и доходы. Оно не знает, являются ли его решения, касающиеся использования факторов производства, рациональными даже исходя из его собственной оценки потребительских товаров.

Примерно в середине прошлого века такое правительство могло бы, например, получить предложение о значительном сокращении овцеводства в Европе и перемещении этой отрасли в Австралию. Или предложение могло быть другим: заменить конный привод энергией пара. Какие средства могли бы помочь правительству удостовериться в том, что указанные и другие им подобные инновации выгодны с экономической точки зрения?

Все это так, говорят социалисты, но капиталистические расчеты также не являются непогрешимыми; капиталисты тоже могут ошибаться. Конечно, такое уже случалось раньше и будет происходить впредь, потому что вся экономическая деятельность ориентирована на будущее, а будущее никогда не известно. Если ожидания в отношении будущих событий не сбываются, все планы становятся бесполезными. Но в действительности это возражение не по делу. Сегодня мы ведем расчеты с точки зрения наших нынешних знаний и с точки зрения наших нынешних ожиданий в отношении будущего. Проблема заключается даже не в том, что <социалистическое> правительство может ошибиться из-за неправильной оценки будущего; дело в том, что оно не способно сделать расчеты даже с точки зрения своих нынешних оценок и ожиданий. Если, например, правительство приступает к строительству больниц для лечения больных туберкулезом, позже, когда будут найдены более простые и эффективные средства борьбы с этой болезнью, оно может обнаружить, что в этом случае капитал и труд были инвестированы неразумно. Но суть проблемы в другом: как правительство сегодня может знать о том, как строить такие больницы наиболее экономичным способом?

Некоторые железные дороги в 1900-х годах не были бы построены, если бы в то время можно было предвидеть развитие автомобильного транспорта и авиации. Но предприниматель, который тогда строил железные дороги, знал, из каких альтернативных вариантов строительства ему нужно выбирать с точки зрения его оценок и ожиданий, имеющихся на тот период времени, и на основе тех рыночных цен, которые отражали тогдашние предпринимательские оценки будущего спроса. Но именно этого правительство социалистического общества не знает. Из-за этого оно напоминает капитана корабля, который пытается вести его в открытом море без ресурсов науки или искусства навигации.

Мы исходили из предположения, что правительство решило реализовать какой-то конкретный проект. Но даже чтобы прийти к этому решению, требуется экономический расчет. Решение в пользу строительства электростанции может быть принято только тогда, когда будет установлено, что этот проект не будет отвлекать средства производства от более насущных вариантов их применения. Но каким образом это можно определить без расчетов?

В условиях рыночной экономики государство занимается защитой жизни, здоровья и частной собственности граждан от насильственных и мошеннических действий. Государство обеспечивает бесперебойную работу рыночной экономики, используя для этого силу принуждения. В то же время оно воздерживается от всякого вмешательства в свободу действий людей, занятых в производстве и распределении, пока эти действия не имеют признаков применения силы или мошенничества, направленных против жизни, здоровья, безопасности или собственности других людей. Сам этот факт характеризует такое сообщество как рыночную, или капиталистическую, экономику.

Если либералы[177]177
  Термин «либеральный» используется здесь в том смысле, который обычно приписывался ему в XIX в. В англосаксонских странах слово «либеральный» приобрело значение, противоположное тому, в котором этот термин применялся в прошлом; сегодня оно означает либо «радикально интервенционистский», либо даже «социалистический». Тех, кого в прошлом можно было считать либералами, сегодня американские социалисты и интервенционисты называют реакционерами, консерваторами или экономическими роялистами. Изменение смысла термина «либерализм» наглядно свидетельствует о том, что победу одержали идеи интервенционизма и что произошел отказ от рыночной экономики. Прежний либерализм потерял даже свое название. [Подробный рассказ о том, как и когда слово «либеральный» приобрело в США новый смысл, см. в: Ротунда Р. Либерализм как слово и символ. М.; Челябинск: Социум, 2016. – ред.]


[Закрыть] выступают против вмешательства государства в экономическую сферу, они делают это потому, что уверены, что рыночная экономика является единственной эффективной и работоспособной системой общественного сотрудничества. Они убеждены, что никакая другая система не может обеспечить людей большим благосостоянием и сделать их жизнь более счастливой. Английские и французские либералы и авторы Конституции США настаивали на защите частной собственности не ради поддержки эгоистических интересов одного класса, а ради всего народа, и отстаивали эту идею потому, что считали, что благосостояние нации и каждого человека лучше всего обеспечивается в системе рыночной экономики.

Поэтому было бы наивным на основании того, что либеральные сторонники частной собственности хотят ограничить круг полномочий правительства, называть их врагами государства. Они не враги государства, а противники социализма и интервенционизма, поскольку уверены в более высокой эффективности рыночной экономики. Они хотят иметь сильное и хорошо управляемое государство, потому что возлагают на него важную задачу – защиту системы рыночной экономики.

Еще более наивными были прусские метафизики, когда они утверждали, что программа сторонников рыночной экономики негативна. Этим адептам прусского тоталитаризма негативным казалось все, что вставало на пути их стремления создать больше рабочих мест в государственном аппарате. Программа приверженцев рыночной экономики негативна только в том смысле, в каком негативной бывает любая программа: она исключает все остальные программы. Поскольку либералы положительно относятся к частной собственности на средства производства и к рыночной экономике, они по необходимости выступают против социализма и интервенционизма.

При социализме всеми экономическими вопросами занимается государство. Правительство отдает приказы всем отраслям производства точно так же, как это делается в армии или на флоте. Сфера частной активности отсутствует; вся деятельность направляется государством. В таких условиях отдельный человек подобен воспитаннику детского дома или заключенному. Он должен выполнять работу, которую ему приказали делать, а потреблять может только то, что ему выделяет государство. Он может читать только те книги и статьи, которые напечатаны в государственной типографии, и он может путешествовать только в том случае, если государство предоставит ему для этого необходимые средства. Он должен получить профессию, которую для него выберет государство, и должен поменять ее и место жительства, если государство этого потребует. В этом смысле можно сказать, что граждане социалистического общества не являются свободными людьми[178]178
  «Свобода, – говорят прусские метафизики, – это отрицательное понятие». «Свобода, – писал Ленин, – буржуазный предрассудок». [См. ответ Мизеса на упреки в адрес либерализма за использование «негативного понятия свободы»: Мизес. Теория и история: интерпретация социально-экономической эволюции. Челябинск: Социум, 2024. С. 19–20. – Ред.]


[Закрыть].

В системе деформированной рыночной экономики, или интервенционизма, и государство, и предприниматели выступают как совершенно отдельные факторы, действующие в экономической сфере. Дуализм рынка и власти проявляется и в деформированном рыночном обмене. Однако в отличие от системы чистой рыночной экономики власть не ограничивается лишь предотвращением расстройства рыночного обмена. Правительство само вмешивается в функционирование рынка, прибегая для этого к изолированным актам вмешательства; оно приказывает и запрещает.

Акт вмешательства представляет собой изолированный декрет, изданный органом, который возглавляет силовой аппарат общества; этот декрет заставляет предпринимателей и владельцев средств производства использовать эти средства не так, как они это сделали бы, повинуясь лишь давлению рынка. Этот декрет может быть либо приказом что-то сделать, либо запрещением что-то делать. Приказы и запреты не обязательно должны исходить именно от государства. Они могут поступать от иного источника, который имеет собственный силовой аппарат, необходимый для проведения в жизнь изданных им распоряжений. Если государство терпимо относится к такой процедуре или даже поддерживает ее, то в этом случае возникает такая же ситуация, как и при варианте прямых приказов государства. Если государство не поддерживает такой порядок и выступает против него при помощи своего силового аппарата, но это противодействие ни к чему не приводит, это свидетельствует о появлении другой власти, способной оспаривать верховенство государства.

Государство, несомненно, имеет право издавать такие приказы и запреты, а также имеет полномочия добиваться их исполнения при помощи полиции. Однако в настоящем очерке нас в первую очередь интересуют следующие вопросы. Позволят ли такие меры государству добиться тех целей, которых оно стремится достичь? Не приведут ли такие вмешательства к результатам, которые, с точки зрения государства, возможно, еще менее желательны, чем условия, складывающиеся в свободной рыночной экономике, которые планировалось изменить?

Поэтому здесь мы не будем касаться вопросов о том, находится ли управление государством в руках умелых или неэффективных, благородных или корыстных людей[179]179
  Гегель называл государство «Абсолютом». Фердинанд Лассаль писал, что «государство – это Бог». Профессор Вернер Зомбарт в книге «Немецкий социализм» («Deutscher Sozialismus», 1934), которая была очень популярной в Третьем рейхе и переведена на английский и французский языки, заявляет, что «фюрер» получает приказы от Бога. Мы не хотим оспаривать высказывания столь известных людей и поэтому лишь отметим, что эти высказывания не имеют ничего общего с предметом нашего анализа.


[Закрыть]. Даже самый способный и благородный человек может достичь своей цели только тогда, когда использует для этого надлежащие средства.

Нам также нет нужды заниматься здесь теми актами вмешательства власти, которые направлены непосредственно на потребление. Орган власти может, например, временно или постоянно запретить потребителю есть определенные продукты, аргументируя это, скажем, пользой для здоровья или какими-то религиозными причинами. В этом случае власть берет на себя роль опекуна личности. Она считает человека неспособным заботиться о собственных интересах; его нужно по-отечески защищать от страданий, которые могут причинить ему вред.

Вопрос о том, должна ли власть проводить такой курс или нет, политический, а не экономический. Если кто-то верит, что власть дается Богом и призвана играть для человека роль Провидения, или если кто-то думает, что власть должна представлять интересы общества и защищать его от конфликтующих интересов эгоистичных индивидов, он посчитает подобную опеку оправданной. Если власть мудрее своих подданных с их ограниченным интеллектом, если она лучше знает, что способствует счастью человека, чем как считает он сам, или если власть чувствует себя призванной пожертвовать благосостоянием отдельного человека ради общего благополучия, то она должна без колебаний устанавливать цели для индивидов.

Разумеется, было бы ошибкой считать, что опека власти над личностью может ограничиться лишь сферой здоровья, что власть удовлетворится запретом или ограничением использования опасных ядов, таких как опиум и морфин, а также, возможно, алкоголя и никотина, а во всем остальном свобода личности останется нетронутой. После признания принципа, согласно которому выбираемые человеком варианты потребления должны быть подконтрольны власти и что она может их ограничивать, сферы действия такого контроля будут расширяться, а его масштабы – зависеть лишь от целей, преследуемых властными органами, и от общественного мнения, которое оказывает на них то или иное мотивирующее влияние. После того как это случилось, противостоять тенденции, направленной на подавление всей свободной деятельности граждан и на ее подчинение опеке государства, станет практически невозможно. Почему оно должно ограничиться лишь защитой организма от вреда, причиняемого ядами или наркотиками? Почему бы не защитить наши умы и души от опасных учений и мнений, ставящих под угрозу наше вечное спасение? Лишение человека свободы выбора потребления логически приводит к отмене всех других свобод.

Теперь можно обратиться к экономическому аспекту нашей проблемы. Когда экономическая теория имеет дело с проблемами государственного вмешательства, в первую очередь рассматриваются меры, направленные на средства, а не на цели действий. И для оценки этих мер есть только один критерий: позволяют они достичь целей, к которым стремится власть, или нет. Тот факт, что власть в состоянии ограничить человеку выбор его потребления и тем самым изменить данные рынка, выходит за рамки экономического дискурса.

Поэтому мы не рассматриваем авторитарные меры, преследующие цель непосредственно изменить направление потребления, если им удается добиться этого, не затрагивая других сфер деятельности людей. Мы принимаем действия потребителей на рынке как данность и не интересуемся, в какой степени эти действия зависят от власти и зависят ли вообще. Мы рассматриваем оценки и спрос потребителей как факт и не спрашиваем, покупают ли потребители противогазы по собственной инициативе или по распоряжению властей, покупают ли они меньше спиртных напитков потому, что предпочитают другие товары или потому, что правительство наказывает за опьянение. Наша задача заключается в анализе тех актов вмешательства властей, которые направлены не на потребителей, а на собственников средств производства и на предпринимателей. При этом мы не спрашиваем, обоснованы ли эти меры или соответствуют ли они нашим пожеланиям или запросам потребителей. Мы лишь интересуемся тем, могут ли такие меры привести к достижению целей, поставленных государством.

Однако, прежде чем мы продолжим этот анализ, представляется целесообразным рассмотреть доктрину, которая заслуживает некоторого внимания, хотя бы по той причине, что ее поддерживают некоторые из наших наиболее выдающихся современников.

Речь идет о вере в то, что перевод рыночной экономики на путь, отличный от того, по которому бы она развивалась, если бы функционировала беспрепятственно, не обязательно требует вмешательства органов власти. Христианские социальные реформаторы и некоторые представители этически мотивированных социальных реформ считают, что «хороший» человек должен руководствоваться религиозными и моральными убеждениями в том числе и в экономической сфере. Если все предприниматели будут ориентироваться не только на свою прибыль и свои корыстные личные интересы, а всегда будут помнить также и о своих религиозных и социальных обязательствах, надлежащего развития событий можно будет добиться и без распоряжений органов власти. Поэтому, по их мнению, требуется не реформа государства, а нравственное очищение человечества, возвращение к Богу и к нравственному закону, отказ от пороков себялюбия и эгоизма. После этого будет нетрудно привести частную собственность на средства производства в соответствие с социальным благополучием. Это позволит освободить экономику от пагубных последствий капитализма, не ограничивая актами государственного вмешательства свободу и инициативу людей. Таким образом можно будет уничтожить Молох капитализма без его замены Молохом государства.

В этом очерке мы не будем разбирать ценностные суждения, лежащие в основе этой доктрины. То, что эти критики отрицают в капитализме, не имеет значения, и нам нет нужды заниматься ошибками и неверными интерпретациями, которые демонстрируют сторонники этой доктрины в своих объяснениях. Нас интересует лишь их предложение построить общественный порядок на двойной основе – частной собственности на средства производства и на нравственном законе, ограничивающем осуществление этого права собственности. Этот идеальный социальный порядок предположительно не является социализмом, потому что в таких условиях люди, особенно предприниматели, капиталисты и владельцы имущества при ведении дел руководствуются не стремлением к получению прибыли, а своей совестью. Нельзя его считать и интервенционизмом, поскольку для обеспечения работы экономического механизма не требуется вмешательства государства.

В рыночной экономике свобода действий индивида определяется границами распространения частной собственности и рынка. В этих границах значимы оценки только этого индивида. Какой бы выбор он ни сделал, этот выбор воплощается в реальности. Для других участников рынка его действия являются фактом, который им приходится принимать во внимание. Последствия его действий на рынке отражаются в прибылях или убытках; именно последние служат зубьями передаточного устройства, встраивающего деятельность этого индивида в механизм общественного сотрудничества. Общество не указывает человеку, что ему делать и чего не делать; никто не отдает приказы и не требует повиновения, и до тех пор, пока не возникает необходимости в защите частной собственности и рынка от насильственных действий, не используется никакая сила. Сотрудничество здесь является результатом функционирования рынка. Те, кто не вписывается в механизм социального сотрудничества даже при лучшем варианте проявления своих способностей, ощущают на себе последствия своих заблуждений, ошибок, халатности и неготовности подчиняться общим правилам. Такой тип координации поведения не требует от человека ничего большего, чем действий в своих собственных интересах. Поэтому нет никакой необходимости в приказах, издаваемых органами власти, которые предписывали бы человеку, что ему делать и чего не делать, как не возникает необходимости и в инструментах принуждения, обеспечивающих выполнение таких приказов.

За пределами частной собственности и рыночного обмена находится царство противоправных действий; на этих рубежах общество воздвигает барьеры для защиты частной собственности и рынка против применения силы, мошенничества и преступных замыслов. Но здесь уже царит не свобода, а принуждение. Здесь не все позволено, здесь проходит грань между законным и незаконным. Здесь полиция готова вмешаться и применить силу. В противном случае каждый человек был бы свободен преодолеть барьеры обеспечения правового порядка.

Реформаторы, чьи предложения мы здесь обсуждаем, хотят ввести дополнительные этические нормы, которые действовали бы наряду с правовым порядком и моральным кодексом, предназначенным для сохранения и защиты частной собственности. Они хотят добиться в производстве и потреблении результатов, отличающихся от тех, которые достигаются с помощью недеформированного рынка, где не существует никаких ограничений на действия физических лиц, кроме обязанности не нарушать частную собственность. Они хотят устранить силы, которые направляют действия человека в условиях рыночной экономики. Они называют их себялюбием, эгоизмом, корыстью, мотивом прибыли и другими тому подобными словами и хотят заменить их другими силами. Они говорят о совести и альтруизме, о благоговении перед Богом и братской любви. И они хотят заменить «производство ради прибыли» созданием «продукции для использования». Сторонники этого подхода уверены, что этих перемен будет достаточно для обеспечения гармоничного сотрудничества людей в экономике, основанной на разделении труда, благодаря чему не возникнет никакой необходимости во вмешательствах органов власти, реализуемых в виде приказов и запретов.

Ошибка этой доктрины заключается в том, что она не признает важную роль в функционировании рынка тех сил, которые она осуждает как аморальные. Именно потому, что рыночная экономика не требует от человека ничего, что имело бы отношение к использованию средств производства; именно потому, что ему не приходится делать ничего, что противоречит его интересам; именно потому, что рыночная экономика принимает его таким, каков он есть; и именно потому, что его «эгоизма» достаточно для координации его действий с системой общественного сотрудничества в целом, – именно поэтому для его деятельности не требуется ни каких-либо дополнительных норм, ни органов власти, обеспечивающих соблюдение этих норм. Если человек действует в собственных интересах в рамках, заданных частной собственностью и рыночным обменом, он делает все, чего от него ожидает общество. Стремление к получению прибыли по необходимости делает его действия социальными.

Попытка заменить мотив прибыли, служащий руководящим принципом частной собственности на средства производства, так называемыми моральными мотивами приведет к разрушению целенаправленности и эффективности рыночной экономики. Простым советом человеку следовать голосу своей совести и переключиться с эгоизма на альтруизм невозможно создать разумный общественный порядок, способный вытеснить рыночную экономику. Недостаточно сказать человеку, что ему не следует покупать по самой низкой цене и не следует продавать по самой высокой цене. Потребуется пойти дальше и установить правила поведения, которые будут направлять деятельность человека.

Реформатор, например, полагает, что предприниматель ведет себя жестко и эгоистично, когда использует свое превосходство для того, чтобы предложить свою продукцию по более низкой цене, чем его менее эффективный конкурент, в результате чего последний вынужден прекращать занятие предпринимательской деятельностью. Но что в подобных условиях должен делать «альтруистический» предприниматель? Не следует ли ему никогда не продавать по ценам ниже тех, которые назначает любой из его конкурентов? Или при определенных обстоятельствах у него все-таки есть право продавать дешевле конкурентов?

Реформатор также считает предпринимателя жестоким и эгоистичным, когда тот пользуется преимуществами, обеспечиваемыми рыночными условиями, и отказывается продавать товары достаточно дешево, чтобы они стали доступны для бедняков, которые не могут позволить их себе по текущей высокой цене. Что в этом случае должен делать «хороший» предприниматель? Может быть, ему следует продать свои товары дешево? Но какую бы цену он на них ни назначил, независимо от того, насколько низкой она будет, всегда останется неудовлетворенный спрос. Каких потенциальных покупателей предприниматель вправе отстранить от приобретения своих товаров, настаивая на определенной цене?

Нам не нужно подробно анализировать здесь последствия, возникающие при отклонении от рыночной цены. Если продавцу не разрешается продавать дешевле своих менее эффективных конкурентов, по крайней мере часть предложения не будет продана. Если исходя из интересов бедняков он должен продавать по цене ниже рынка, его запасов будет недостаточно для удовлетворения запросов всех тех, кто готов заплатить его низкую цену. Этот аспект будет рассмотрен подробнее при анализе вмешательства государства в структуру цен[180]180
  См. ниже, глава II, пар. 2.


[Закрыть]. Пока же мы лишь хотим подчеркнуть, что одних заявлений, призывающих предпринимателей не руководствоваться запросами рынка, явно недостаточно. Нам потребуется указать ему, что именно он должен делать. Мы должны будем указать, насколько далеко он может идти в своих ценовых уступках и запросах. Если мотив прибыли больше не будет определять, что и в каких количествах он должен производить, нам придется отдавать ему конкретные распоряжения, которые он должен будет выполнять. Это означает, что в своей деятельности он должен будет руководствоваться тем самым типом распоряжений властей, который реформаторы пытаются сделать ненужным благодаря своей ставке на совесть, нравственность и братскую любовь.

Когда говорят о «справедливых» ценах и «честной» заработной плате, следует иметь в виду, что единственным критерием, на основе которого можно измерить справедливость и честность цен и заработной платы, является их совместимость с идеальным общественным порядком. Если искать этот идеальный общественный порядок вне рыночной экономики, его нельзя реализовать лишь при помощи увещеваний и призывов людей вести себя «справедливо». Необходимо уточнить, что в каждом конкретном случае является справедливым или несправедливым. Более того, должны быть установлены правила, точно регулирующие все возможные случаи, а какой-то орган должен быть уполномочен аутентично интерпретировать эти нормы, чтобы иметь возможность обеспечивать их соблюдение, а также по мере необходимости вносить в них дополнения и изменения. При этом не имеет значения, представляет ли эта власть светское государство или теократическое духовенство.

Свой призыв к отказу от эгоизма в пользу альтруизма реформаторы обычно адресуют предпринимателям и собственникам, и иногда рабочим. Однако решающей силой в условиях рыночной экономики являются потребители. Именно они определяют установки, которых придерживаются предприниматели и собственники. Поэтому призыв этот должен быть адресован потребителям. Проповедникам этой доктрины следует убедить потребителей отказаться от более качественных и более дешевых товаров и отдать предпочтение менее качественным и более дорогим, чтобы не причинять вреда менее эффективным производителям. Потребителям следует бойкотировать те товары, продажа которых ставит под угрозу сохранение условий, считающихся желательными с социальной точки зрения. А также потребителям нужно наложить на себя ограничения при совершении покупок, чтобы дать возможность купить и своим менее состоятельным согражданам.

Если реформаторы ожидают от потребителя такого поведения, им придется указывать ему, как, где и что он должен покупать и по какой цене. Кроме того, сторонникам этого подхода придется принять меры, чтобы заставить потребителя, который не следует таким инструкциям, им повиноваться. Но в этом случае реформаторы добьются того, чего они хотели бы избежать, а именно регулирования экономики путем издания конкретных распоряжений и наказания тех, кто этим распоряжениям не подчиняется.