Текст книги "Семь сестер. Сестра луны"

Я проснулась на следующее утро и сразу же стала вспоминать все невероятные события минувшего дня. Каждый мой визит к Чилли оборачивался каким-то волшебством, всякий раз обогащая меня новым опытом и знаниями. Что же до Зеда, то должна признаться, что еще никогда ранее ни один мужчина не одаривал меня таким количеством комплиментов и не уделял мне столько своего внимания. А потому, вполне естественно, я и понятия не имела, как именно мне реагировать на все эти знаки внимания. Да, слов нет, Зед – очень привлекательный мужчина, но что-то в нем… что-то есть в нем такое, что настораживает. Та странная… фамильярность, с которой он общался со мной. Такое впечатление, будто он меня знает давно. Но как? Откуда?

– Да, будто он меня знает, – едва слышно прошептала я вслух. Моя главная беда состоит в том, что я вообще достаточно наивна в общении с мужчинами. Да, у меня было несколько увлечений, и всякий раз я доверялась своему возлюбленному целиком, слепо веря каждому его слову. Естественно, всякий раз обжигалась, а потому в один прекрасный день дала себе зарок, что впредь буду более осмотрительной и не стану вверять себя безоглядно первому же встречному соискателю моей руки и сердца. Нет, вначале надо все как следует разузнать про него, а уже потом позволять ему держаться со мной за ручки. Многие парни считали меня фригидной только потому, что я не готова была запрыгнуть вместе с ними в кровать через пару секунд после знакомства. Но меня мало волновали их оценки. Уж лучше буду «фригидной», чем проснусь на следующее утро после такого скоропалительного секса с чувством гадливости и отвращения к самой себе. Не из тех я, кто настроен на романтические отношения длиной в одну ночь. Спасибо, не надо! Мне подавай «вечную любовь», любовь, так сказать, до гробовой доски. Вот такая у меня натура, и ничего с этим не поделаешь.

Я отправилась кормить кошек, наслаждаясь солнышком, которое приятно грело лицо. Потом полюбовалась своими питомцами. Трое кошек соизволили выйти в открытый вольер и тоже нежились на солнышке. Я немного поболтала с ними, пока раскладывала им корм, а потом побрела вверх по склону в сторону Киннаирд-лодж. Зашла с черного хода и пошла прямиком на кухню.

– Берил! – громко окликнула я экономку, идя по коридору.

Вошла на кухню, но там было пусто. Берил не хлопотала на своем привычном месте у плиты. Однако, судя по грязным сковородкам в раковине и запаху жареного бекона, завтрак уже был приготовлен и подан гостям. Я подошла к холодильнику, чтобы достать из него еду, предназначенную для Чилли. Отнесу ему к обеду. Затем я снова вышла в коридор. Наверняка Берил где-то наверху, меняет постельное белье после отъезда постояльцев. Я решила заглянуть сюда снова во второй половине дня, чтобы попросить у Берил разрешения подключиться к Интернету. Нужно же мне взглянуть на эти семь пещер Сакромонте, что расположены в Гранаде.

– Тигги! – услышала я у себя за спиной голос экономки, когда уже собиралась выйти на улицу.

– Доброе утро, Берил. – Я повернулась на ее голос и приветливо улыбнулась. – Думаю, вы рады, что все гости наконец разъехались и в доме снова воцарились мир и покой?

– Еще вчера вечером я очень сильно на это надеялась, но сегодня утром получила по электронной почте письмо от лэрда, в котором он сообщил мне, что Зед внезапно передумал и решил задержаться у нас еще на какое-то время. Остальные гости уже покинули Киннаирд-лодж, а он оккупировал мой офис. Короче говоря, отныне весь этот огромный дом будет обслуживать одного клиента!

– Зед решил остаться? – тупо переспросила я.

– Да. Судя по всему, решил устроить себе такой незапланированный отпуск. Немного отдохнуть от суеты, как написал мне лэрд.

– О боже! – прошептала я растерянно, обращаясь скорее к самой себе, чем к Берил. – Хорошо! Тогда я пойду. Загляну к вам в другой раз, чтобы тоже попросить доступ к Интернету.

– Кстати, – крикнула мне вдогонку Берил, когда я направилась к входной двери. – Сегодня утром он сказал мне, что это именно вы сподвигли его на решение погостить у нас подольше. Дескать, что-то вчера вы ему сказали такое…

– Неужели? Ума не приложу, что же такого я могла ему сказать. Ладно, Берил, я отправляюсь к Чилли. Всего вам доброго.

В машине я всю дорогу до хижины старика размышляла, как мне отнестись к тому, что Зед не уехал, а остался. В животе стало пусто: верный признак того, что новость меня взволновала.

– Я переживала за вас после вчерашнего, – обратилась я к Чилли. – Вот заехала взглянуть, как вы тут.

– Волноваться за меня не стоит, девочка моя. К тому же вчерашний день стал одним из лучших в моей жизни за все последние годы.

– Чилли, эти пещеры Сакромонте… Вы тоже появились на свет там?

– Нет, я каталонец. Родился на морском побережье в Барселоне, под повозкой.

– Так откуда же вы узнали про Сакромонте?

– Там родилась моя прапрабабушка. Она была очень сильной bruja… Оттуда родом многие мои тети, дяди, двоюродные братья и сестры.

– А что это такое – bruja?

– Мудрая женщина, прорицательница, вещунья, гадалка. Микаэла родила твою бабушку. И она же сказала мне, что ты вернешься к нам. И что именно я отправлю тебя домой. Я тогда был еще совсем пацаненком. Но уже играл на гитаре для твоей бабушки. Она была очень знаменита.

– А чем она занималась?

– Танцевала, конечно! Фламенко! – Чилли хлопнул в ладоши и принялся отбивать ритм. – Этот танец у нас в крови. – Он взял в руки свою трубку и раскурил ее. – Мы приехали в Сакромонте, чтобы принять участие в большом фестивале, который проводился в Альгамбре. Она тоже еще была ребенком, как я. – Чилли удовлетворенно хмыкнул. – А я-то думал, что после восьмидесяти пяти лет ожидания Микаэла ошиблась насчет того, что ты вернешься к нам. Думал, уже не вернешься. Но вот ты здесь. Ты вернулась.

– Но как вы узнали, что я – это я?

– Даже если бы твой отец не оставил тебе прощального письма, я все равно узнал бы тебя.

– Как?

– Ха-ха-ха! – громко рассмеялся Чилли и снова хлопнул в ладоши, потом что есть силы ударил по подлокотнику кресла. В эту минуту он был очень похож на карлика Румпельштильцхен из сказки братьев Гримм. А если бы он поднялся с кресла и выпрямился во весь рост, то наверняка тоже пустился бы в диковинные пляски вокруг горшка с едой, стоящего на очаге, сопровождая их такими же чудаковатыми песнопениями.

– И все же, как?

– Да у тебя же ее глаза, ее грация, хотя ты, конечно, очень красива! Она была уродина уродиной, но, когда начинала танцевать, преображалась и тоже становилась прекрасной. – Он ткнул пальцем в сторону старой железной кровати. – Посмотри там, под матрасом. Достань оттуда железную банку, и я покажу тебе твою бабушку.

Я молча повиновалась. С ума сойти, размышляла я про себя. Более нелепой ситуации и не придумаешь. На затерянных просторах зимней Шотландии я наедине с каким-то полубезумным старым цыганом, который на полном серьезе утверждает, что ему было сказано о том, что я появлюсь здесь. Я присела на корточки и извлекла из-под матраса проржавевшую железную банку от песочного печенья.

– Сейчас я покажу тебе.

Я положила банку ему на колени, и он попытался открыть ее своими скрученными пальцами. Наконец, с большим трудом, открыл. Из банки высыпался ворох черно-белых фотографий, часть из них упала на пол. Я быстро собрала их с пола и вручила Чилли.

– Вот это я. Выступаю в районе Эшампле, что в Барселоне… А я был красавчиком, si?

Я принялась внимательно разглядывать черно-белую фотографию, запечатлевшую Чилли, наверное, лет семьдесят тому назад: темноволосый, гибкое стройное тело под традиционной цыганской рубашкой с гофрированными кружевными манжетами. Крепко прижимает свою гитару к груди. Глаза обращены на женщину, стоящую перед ним. Она замерла в типичной позе для фламенко, высоко вскинув руки над головой, облачена в наряд танцовщиц фламенко, огромный цветок в блестящих, как воронье крыло, волосах.

– Боже мой, какая красавица! Так это и есть моя бабушка?

– Нет, это моя жена Розальба. Да, она была muy linda… Настоящая красавица! Мы поженились в двадцать один год… Она действительно была для меня второй половиной. – Чилли выразительно постучал себе в грудь.

– А где она сейчас?

Лицо его потемнело, он опустил глаза в пол.

– Ушла. Потерялась во время Гражданской войны. Плохие тогда были времена, Хотчивитчи. В души и в головы наших соотечественников словно сам дьявол вселился.

– Чилли, мне очень жаль.

– Это жизнь, девочка моя, – прошептал он и осторожно погладил указательным пальцем лицо своей бедняжки жены на фотографии. – Но она все равно со мной разговаривает, даже сейчас, просто голос у нее слабый, едва слышен, ведь она же так далеко отсюда.

– Именно поэтому вы и решили покинуть Испанию? То есть, я хочу сказать, после того, как потеряли свою семью?

– Si. У меня же ничего не осталось на родине. Вот я и надумал переехать в другое место, оставить свое прошлое позади.

– И наконец осели здесь?

– Да, но после многих и долгих странствий по всей Англии. А сейчас… – Чилли принялся сосредоточенно рыться в стопке фотографий. Те, что ему были не нужны, тут же летели прямо на пол. Я снова принялась собирать их. По большей части, на них были запечатлены гитаристы и танцовщицы, выступавшие на публике в различных барах и клубах. И на всех без исключения лицах артистов читалось вдохновение, граничащее с экстазом: камера навеки зафиксировала это состояние артистического подъема и воодушевления.

– jAqui! Да вот же она!

Чили поманил меня пальцем к себе. Я подошла и глянула на еще одну фотографию исполнительницы фламенко. Довольно тщедушная, но руки вскинуты высоко над головой. Правда, вместо традиционного цветастого платья танцовщица была в плотно облегающих брючках и коротенькой жилетке. Бледнолицая, темноволосая. Волосы смазаны для пущего блеска каким-то маслом, по центру лба – один непослушный завиток.

– Кандела. Свеча, пламя которой горит в сердцах наших людей. Взгляни, Хотчивитчи! Видишь эти глаза? Это же точь-в-точь твои глаза.

Я вперила взгляд в глаза хрупкой женщины, но на черно-белой фотографии мало что можно было разглядеть. Наверно, эти крохотные точки на роговице глаз голубые или зеленые.

– Да, это она! Амайя Альбейсин, твоя abuela, Кандела. Бабушка… Самая известная танцовщица своего времени! Она родилась в Сакромонте, и роды приняла Микаэла…

И снова мое сознание выхватило откуда-то из глубин памяти колеблющееся пламя свечи, отбрасывающее густые тени на выкрашенный белой краской овальный потолок, и кто-то поднимает меня вверх, к самому потолку…

– Итак, Хотчивитчи! Сейчас я расскажу тебе историю твоей семьи. Мы начнем с 1912 года, когда появилась на свет твоя бабушка Лусия…

Мария

Сакромонте, Гранада, Испания

Май 1912 года

Испанские кастаньеты

(castanuelas)

Музыкальный инструмент типа перкуссии, который используется во время исполнения в традиции фламенко таких цыганских танцев, как замбра, сигирийя или севильяна.

Воздух был неподвижен. Вокруг царила тишина, даже птицы умолкли в оливковых рощах, которыми заросли склоны гор, испещренные множеством тропинок, извивающихся между пещерами Сакромонте. Стоны Марии эхом отдавались от стен пещеры. На фоне столь непривычно глубокой тишины ее громкие утробные крики звучали особенно дико и будоражили воображение.

– А где все? – спросила она у Микаэлы.

– На свадьбе Пако и Фелиции. Или ты забыла? – ответила ей Микаэла. Длинные черные волосы ворожеи были аккуратно собраны в тяжелый узел на затылке. Более чем простая прическа Микаэлы контрастировала с ее подчеркнуто нарядным платьем, пышно отороченным кружевами.

– Ах да! Конечно… – едва слышно пробормотала Мария, а Микаэла в это время положила ей на лоб, обильно покрытый каплями пота, тряпицу, смоченную в холодной воде.

– Уже недолго осталось ждать, querida, но ты тужься, милая, тужься. Ребеночку надо помочь.

– Не могу, – простонала в ответ Мария, и тело ее снова содрогнулось от боли. Началась очередная схватка. – У меня больше нет сил.

– Прислушайся, Мария! – воскликнула Микаэла, навострив одно ухо. – Слышишь? Они уже начинают танцевать альбореа. А ты вслушивайся в ритм и тужься!

Мария расслышала мерный медленный звук: чьи-то руки отбивали четкий ритм на барабане кайон. О, как же хорошо были ей знакомы эти звуки. Скоро, совсем скоро они взорвутся веселой, жизнерадостной мелодией. Вот к барабану присоединились гитары, и земля завибрировала под ногами сотен танцоров, вступивших в круг.

– jDios Mio! – простонала роженица. – Этот ребенок убьет меня.

Она продолжила стенать, а дитя между тем продвигалось все дальше и дальше по ее телу.

– Младенец рвется на свет. Тоже хочет поучаствовать в танцах. Будет, как и его мама. Прислушайся! Ведь сейчас они поют для вас обоих. Это же альба, рассвет, начало новой жизни.

Через пару минут раздались ликующие звуки гитары, и голоса певцов достигли своего апогея, слившись воедино, и в это самое мгновение дитя пришло в этот мир.

– Девочка! – воскликнула Микаэла, перерезая пуповину ножом, потом быстро разобралась с последом. – Такая крохотная, но, по-моему, здоровенькая. – Она ловко перевернула младенца на спинку и слегка хлопнула по попе. Ребеночек негромко откашлялся, а потом раскрыл ротик и зашелся плачем.

– Ну вот! – проговорила Микаэла и стала пеленать новорожденную, проворно поворачивая ее тельце, словно это обычный кусок мяса. – Сейчас она твоя. Да благослови ее Дева Мария здоровьем и счастьем.

– Аминь, – откликнулась Мария, глядя на крохотное личико дочери: огромные глаза, нос луковкой, пухлые губки, кажущиеся слишком большими для ее ротика. Маленькие ручонки сжаты в два кулачка, которыми она энергично рассекает воздух, явно чем-то недовольная, продолжая кричать во всю мощь своих легких. Ножки тоже приподнялись над пеленкой и начали двигаться в разные стороны. Это пьянящее чувство свободы, которое ощутил младенец, вырвавшись наконец из материнской утробы.

– Горячая девчушка. Уже почувствовала свою силу, duende, бесенок маленький. Я буквально ощущаю эту силу. – Микаэла кивком головы подтвердила свои слова, потом передала несколько тряпок Марии, чтобы та остановила у себя кровотечение, после чего ополоснула руки в тазу с водой, тоже уже красной от крови. – Пока оставляю вас наедине. Начинайте потихоньку привыкать друг к другу. Я скажу Хозе, что у него родилась дочь. Думаю, он вскоре примчится сюда, чтобы взглянуть на малышку своими глазами.

С этими словами Микаэла вышла из пещеры, а Мария, вздохнув, приложила ребенка к груди, пытаясь унять ее плач. Ворожею можно было понять. Ничего удивительного, что ей так не терпелось, чтобы роды поскорее закончились; весь поселок Сакромонте в это время веселился на свадьбе. Ведь этого торжества все ждали целый месяц: невеста – внучка самого Хорроджумо, покойного цыганского короля. Столы будут ломиться от изобилия, вино литься рекой, да и все остальное тоже, как и положено на всяческих торжествах в честь королевских особ. Мария хорошо знала: не ринется ее муж с такого праздника, чтобы поскорее взглянуть на жену и свою новорожденную дочь. Уж скорее он прокатится голышом на своем муле по улицам Гранады.

– Вот мы и остались с тобою вдвоем, – прошептала она девочке, которая наконец начала сосать грудь и перестала плакать. В пещере снова установилась тишина. – Ты, к несчастью, родилась девочкой. Нелегкий жребий, милая.

Спотыкаясь, Мария поднялась с кровати, прижимая к себе дочь, ей отчаянно хотелось пить. Микаэла ушла второпях, даже забыла наполнить кружку роженицы водой. Мария медленно двинулась из спальни в сторону кухни, расположенной на выходе из пещеры. Голова у нее кружилась и от жажды, и от перенесенных страданий. Мария схватила кувшин с водой, поднесла его к губам, жадно выпила. Выглянув в оконце, высеченное прямо в скале, она увидела чистое ночное небо, сплошь усыпанное мерцающими звездами, которые веером рассыпались вокруг совершенного по своей форме полумесяца.

– Свет, – едва слышно прошептала Мария. И поцеловала свою доченьку в макушку, покрытую нежным пушком. – Решено! Я назову тебя Лусия, моя маленькая.

Кое-как доплелась обратно до кровати, прижимая одной рукой ребенка, а в другой неся кружку с водой, опустилась без сил на постель и сразу же забылась тяжелым сном изнуренного человека под убаюкивающие звуки фламенко, доносившиеся издалека.

* * *

1922 год, десять лет спустя

– Где ты шлялась, негодница? – сердито спросила у дочери Мария, подбоченясь и стоя у входа в пещеру Альбейсин. – Алисия сказала своей маме, что сегодня тебя в школе не было.

– Змеюка эта Алисия! – Лусия зло блеснула в ответ глазами. – Вечно лезет не в свои дела.

Мария увидела, что дочь уже успела сымитировать ее позу и теперь стоит перед ней, тоже уперев руки в свои худющие бедра.

– И перестань огрызаться, птичка моя! – прикрикнула на девочку мать. – Я прекрасно знаю, где ты была, Томас видел тебя у фонтана. Опять там танцевала за милостыню.

– Ну, что тут такого? Нужно же кому-то в этом доме зарабатывать деньги. Разве не так? – Лусия вложила несколько песет в руку матери, после чего, тряхнув своими длинными черными кудрями, с гордым видом прошествовала мимо Марии вглубь пещеры.

Мария молча глянула на монетки, которые дала ей дочь; вполне хватит для того, чтобы сходить на рынок и купить там немного овощей и даже пару кровяных колбасок на ужин Хозе. Но все равно нельзя допустить, чтобы девочка совсем отбилась от рук. А ее десятилетняя дочь уже привыкла жить по своим законам. На вид Лусии можно было дать лет шесть, не больше, такая она маленькая и хрупкая. Однако за внешней субтильностью ребенка скрывается бешеный темперамент, который, по словам ее отца, лишь добавит со временем страсти в ее манеру исполнения фламенко. По его словам, у дочери необыкновенные способности танцовщицы.

– Чему же тут удивляться? Ведь она же появилась на свет под звуки альбореа! – не раз восклицал Хозе. – В ней живет дух дуэнде, – сказал он вечером того же дня, усаживая дочь на спину мула, чтобы отвезти ее в город. Там, на центральной площади Гранады Лусия станет танцевать фламенко под аккомпанемент его гитары. Хозе прекрасно знал: те деньги, которые он получит, пока хрупкая фигурка его дочери будет выделывать всяческие вращательные па и притопы, втрое перекроют его заработки, те чаевые, которые оставляют ему пьяные завсегдатаи окрестных баров.

– И не держи ее там допоздна! – крикнула Мария мужу, когда мул, цокая копытами, поплелся вниз по извивающейся тропинке.

Затем она пошлепала по двору, переступая ногами по пыльной твердой земле, снова устроилась у входа в пещеру и принялась дальше плести корзину из травы эспарто, которая уже успела как следует высохнуть после уборки урожая. На какое-то мгновенье Мария прислонилась головой к стене, наслаждаясь благодатным теплом нежаркого солнца, лучи которого падали ей прямо на лицо. Потом она открыла глаза и глянула вниз, в долину, по которой струится река Дарро. По весне в половодье река вздувается и раздается вширь от многочисленных притоков и ручьев, льющихся с гор Сьерра-Невада. Солнце уже клонилось к закату, подсвечивая своими ярко-оранжевыми лучами старинную крепость Альгамбру, которая взметнулась ввысь на противоположной стороне ущелья, ее древние башни устремились к небу на фоне темно-зеленой листвы окружающих рощ.

– Пусть мы и влачим такую же жалкую жизнь, как наши мулы, но зато нам дано видеть всю эту красоту, – пробормотала про себя Мария. Она снова погрузилась в плетение. Работа успокаивала, Мария почти физически чувствовала, как спадает с нее напряжение от постоянно терзающих мыслей о том, что Хозе использует их дочь, чтобы заработать на пропитание для всей семьи. Ее муж слишком ленив, чтобы найти себе нормальную работу. Он предпочитает полагаться в этой жизни лишь на свою драгоценную гитару и на талант дочери. Изредка они с Лусией даже получают приглашение от какого-нибудь богатенького обывателя из местных испанцев выступить перед его гостями на вечеринке в одном из тех роскошных домов, которых полно в Гранаде. Подобные выступления среди великолепия и богатства лишь придают дочери излишнюю самоуверенность, порождая у нее призрачные иллюзии. Она ведь не понимает, что богатеи совсем из другого мира, в который ей никогда не попасть.

Но Лусия, кажется, думает иначе. Во всяком случае, она отчаянно сражается за свое место под солнцем. Мария не помнит такого мгновенья, когда бы ее дочь не отбивала ритм своими ножками. Даже ребенком, сидя на высоком стульчике, на котором ее кормили, она отбивала ритм железной ложкой, а ноги в это время сами собой продолжали двигаться в такт. Девочка не знала ни минуты покоя. Мария вдруг вспомнила, как однажды ее девятимесячная дочь сама встала на ноги, ухватившись за ножку стола, и самостоятельно сделала несколько первых шажков в своей жизни, упрямо отказавшись от всякой посторонней помощи. Со стороны могло показаться, что это хрупкая фарфоровая кукла встала на свои ноги и пошла гулять. Обитатели Сакромонте в страхе шептались за спиной Марии, встречая ее на прогулках с дочерью.

– Дитя дьявола, – однажды услышала Мария слова, которые обронила одна из соседок в разговоре со своим мужем. Да и то правда! Ребенком Лусия была неистова: от ее постоянных криков и воплей звенело в ушах. А потому Мария в глубине души была вполне согласна с соседкой. В поисках того, как обрести в доме вожделенную тишину и покой, Мария неожиданно для самой себя сделала одно удивительное открытие: девочка мгновенно успокаивалась, едва заслышав звуки отцовской гитары. При этом сразу же начинала отбивать такт своими ручками и одновременно притоптывать ножками. А однажды, когда Мария отрабатывала на кухне какие-то па из алегриа фламенко, готовясь к очередной фиесте, она вдруг увидела свою двухлетнюю дочурку, которая старательно повторяла каждое ее движение своим крохотным тельцем. Так же гордо вскинут подбородок, и ручки грациозно взметнулись над головой, и ножки притоптывали яростно и громко, но главное – Лусия каким-то чудодейственным образом сумела схватить саму суть танца.

– Боже мой! – прошептал Хозе, ошарашенно взглянув на жену. – Ты, наверное, хочешь научиться танцевать фламенко так же хорошо, как твоя мама, ласточка моя? – спросил он у дочери.

Лусия глянула на отца немигающим, напряженным взглядом.

– Si, папа. Я танцую!

С тех пор минуло восемь лет. И сегодня уже ни у кого не оставалось сомнений: дочь с ее поразительным талантом намного превзошла свою мать, которая по праву считалась одной из лучших исполнительниц фламенко в Сакромонте. За одну минуту ножки Лусии отбивали столько тактов, что Мария всегда сбивалась со счета, не успевая за чечеткой дочери, хотя та и просила ее подсчитать количество тактов. Ее braceo – особое положение рук во время танца – было практически безукоризненно. Но главное – в ее глазах постоянно полыхал огонь, будто в душе в этот момент тоже бушевало пламя, и этот свет, струящийся из глаз юной танцовщицы, поднимал само ее исполнение фламенко на новый, более высокий уровень.

Вечерами, когда белые столпы дыма поднимались над трубами домашних очагов, горы и пещеры Сакромонте оживали: призывные звуки гитар, глубокие, хватающие за сердце голоса cantaors – певцов-мужчин, стук кастаньет, топот ног танцоров. И не важно, что цыгане, заселявшие пещеры Сакромонте, были бедны и вечно голодны, но все они знали, что дух фламенко способен поднять и их собственный дух.

А уж Лусия, можно сказать, олицетворяла собой этот дух фламенко, как, пожалуй, никто иной. Когда она танцевала вместе с остальными односельчанами на фиестах, которые, как правило, устраивались в одной из больших пещер, принадлежащих всей коммуне, другие танцоры замирали на месте в немом восхищении. Что за чертенок сидит в этой девочке? Ибо как иначе объяснить ту силу, которую источал ее танец? Она словно изливала всю свою душу, танцуя перед собравшимися и тем самым гипнотизируя своих зрителей, потому что ее танец вмещал в себя все человеческие эмоции.

– Нет, она еще слишком мала, чтобы понимать, что у нее талант, – обронил как-то вечером Хозе, после того, как Лусия закончила танцевать перед толпой цыган, собравшихся у входа в их пещеру, буквально завороженных движениями ее легких ножек и искрами, сыплющимися из глаз этой еще совсем маленькой девочки. Но ребенок, судя по всему, прекрасно понимал, что у нее талант. – Наверное, именно поэтому ее исполнение отличается своей особой неповторимостью. Ведь она ни на кого не похожа, – заключил отец.

* * *

– Мама, давай я помогу тебе плести корзины, – предложила Лусия матери несколько дней спустя.

– Ну, если у тебя есть свободная минутка, то пожалуйста, – улыбнулась в ответ Мария. – Ты же у нас вечно занята. – Она похлопала рукой по ступеньке, предлагая дочери устроиться рядом, а потом вручила ей охапку эспарто. Какое-то время они работали молча. Пальцы Марии уже онемели от напряжения, и она перебирала ими не так быстро, как хотелось бы. Усталость давала о себе знать: она поднялась ровно в пять утра, покормила мула, цыплят, коз, которых держала в соседней пещере, использовавшейся как хлев для домашних животных. А потом развела огонь в очаге и поставила горшок с маисовой кашей – надо же успеть приготовить хоть и скудный, но завтрак и накормить им мужа и четверых детей. А еще страшно болит вся спина после того, как натаскаешь воды из больших цистерн, что установлены у подножья горы Сакромонте. Попробуй, поноси ведра с водой в гору, поднимаясь по крутым, вымощенным булыжником, деревенским улочкам.

И вот редкая минута покоя и тишины. Рядом с ней сидит и старательно трудится дочь. Как же часто, размышляет про себя Мария, она, разглядывая величественные постройки Альгамбры, лишний раз свидетельствующие о том, как никчемна и безрадостна ее собственная жизнь, сплошная борьба за существование изо дня в день, невольно начинает злиться, созерцая всю эту красоту. Утешает лишь одно: она живет среди своих соплеменников, окруженная заботой и вниманием со стороны остальных членов их небольшой горной общины. Их называют gitanos, испанские цыгане, предки которых были в свое время вытеснены за пределы городских стен Гранады и вынуждены были строить себе жилища, вырывая пещеры в монолитных скалах. Они принадлежат к беднейшим слоям местного населения, самая низшая каста, на представителей которых чистокровные испанцы смотрят с недоверием и даже откровенным презрением. Цыган здесь терпят лишь за их танцы, за их мастерство в кузнечном деле и за их ворожей, таких, как Микаэла, которая не только предсказательница, но еще и отличная знахарка. Недаром богатеи из Гранады часто обращаются к ней за помощью втайне от остальных, когда врачи уже бессильны помочь.

– Мама.

– Слушаю тебя, Лусия, – оторвалась от своих мыслей Мария и, взглянув на дочь, увидела, что та тычет пальцем в сторону Альгамбры.

– Когда-нибудь, в один прекрасный день, я буду танцевать там, и на меня будут смотреть тысячи зрителей.

Мария вздохнула. Выскажи вслух кто-нибудь из ее остальных детей подобную крамольную мысль, тотчас получил бы от нее хороший подзатыльник. Но с Лусией все иначе. Мария медленно кивнула головой.

– Так оно и будет, голубка моя, не сомневаюсь в этом ни минуты.

* * *

Поздно вечером того же дня, когда Лусия уже наконец улеглась на свой соломенный тюфяк, примостившийся рядом с кроватью родителей в небольшой нише, выдолбленной прямо за кухней и служившей им спаленкой, Мария сидела с мужем на улице. Они вели неспешный разговор.

– Меня беспокоит наша Лусия. У девчонки голова забита всякими бредовыми мечтами. Насмотрелась на богатство в тех испанских домах, куда ты ее берешь для выступлений, и вообразила себе бог знает что, – негромко обронила Мария.

– А что плохого в том, что девочка мечтает, mi amor? – возразил Хозе, загасив окурок своей манильской сигары каблуком сапога. – Мы все здесь влачим такое жалкое существование. Пожалуй, мечта – это единственное, что позволяет выжить.

– Хозе, меня волнует другое. Она не понимает, кто она и откуда вышла, и что все это значит. А ты стал приобщать ее совсем еще маленькой девочкой к другой жизни, по ту сторону городских стен. – Мария жестом указала на крепостные стены, опоясавшие Гранаду, которые тянулись от самого подножья гор всего лишь в полумиле от их жилища. – И эти знания кружат ей голову, ибо она увидела жизнь, которой у нее самой никогда не будет.

– Почему ты так уверена? – Глаза мужа сверкнули на смуглом лице, унаследованном от предков, чистокровных gitano, полыхнули тем же недобрым огнем, как и у его дочери, когда она злилась. – Многие из наших прославились и стали богатыми благодаря своему таланту, Мария. Так почему такое не может произойти с Лусией? Тем более, с ее силой духа. Когда я играл на гитаре на Бульваре Рамбла в Барселоне, я познакомился с такими выдающимися танцовщиками, как Пасторо Империо и Хуана ла Макаррона. Они, между прочим, обитают в таких же шикарных особняках, как и богатые испанцы.

– Но это всего лишь двое из десятков тысяч других цыган, Хозе! Как же ты этого не понимаешь? А мы, все остальные, мы просто танцуем и поем, боремся за выживание, пытаемся заработать хоть какие-то крохи, чтобы было что положить в горшок на обед или на ужин. Боюсь, Лусию постигнет большое разочарование, когда она поймет, что ее заветным мечтам не суждено осуществиться. Между тем ребенок до сих пор не умеет ни читать, ни писать! В школу она ходить отказывается… Думаю, и ты, Хозе, в немалой степени поспособствовал этому ее нежеланию.

– А к чему ей все эти буквы и цифры, когда у нее такой талант? Послушай, жена, тебе не кажется, что ты на глазах превращаешься в сварливую старуху, давным-давно забывшую, что это такое – мечтать? Пойду-ка я поищу себе компанию повеселее… Buenas noches.

Мария молча наблюдала за тем, как муж поднялся со ступенек крыльца и зашагал прочь в темноте по пыльной дорожке. Она знала, сейчас потащится в один из кабаков. Их тут много разбросано в потайных пещерах. И будет там бузить с друзьями-приятелями до самого утра. Последнее время муж часто не ночевал дома. Мария даже стала подумывать о том, что он обзавелся на стороне любовницей. Правда, за последние годы он сильно сдал. Куда подевалось его прежде гибкое и упругое тело? Возраст, постоянные пьянки, убогая жизнь, которую они вели, все это не могло не сказаться на его внешности. Но при всем том Хозе был еще очень красивым мужчиной.

Мария вдруг отчетливо вспомнила, когда впервые увидела своего будущего мужа. Пожалуй, ей тогда было столько же лет, сколько сейчас Лусии. А он, рослый и сильный парнишка лет шестнадцати, стоял возле пещеры, в которой обитала его семья, и что-то наигрывал на своей гитаре. Его темные кудри отливали на солнце красновато-рыжеватым оттенком, пухлые чувственные губы растянулись в ленивой улыбке, когда Мария проходила мимо. Она влюбилась в него с первого же взгляда, хотя до нее и доходили всякие нехорошие слухи об Эль Лизо – Ловкаче, так его прозвали за виртуозную игру на гитаре. А еще и за его обхождение с женщинами, о чем, к несчастью, она узнала много позднее. Когда Хозе исполнилось семнадцать, он отправился в Барселону на поиски славы и денег. На тот момент у него был контракт, позволявший играть на Бульваре Рамбла. Этот район был буквально нашпигован самыми известными барами, в которых выступали исполнители фламенко.