Текст книги "Словно мы злодеи"

Сцена 11

Время для разных людей идет по-разному[16]16
  У. Шекспир. Как вам это понравится. Акт III, сцена 2.


[Закрыть]. Для нас оно шло иноходью, рысью и галопом весь октябрь. (До утра двадцать второго ноября оно не останавливалось, а с тех пор, казалось – по крайней мере, мне, – по-настоящему так и не пошло.)

Мы уже давно перечислили свои сильные и слабые стороны. За Мередит последовал Александр, с некоторой гордостью заявивший, что умеет пугать людей, но признавшийся, что его тревожит, не стал ли он злодеем в истории своей собственной жизни. Рен выхватила обоюдоострый меч: она была в теснейшем контакте со своими эмоциями, но в результате оказывалась слишком чувствительна для артистической среды с настолько высокой конкуренцией. Ричард рассказал нам то, что мы и так знали, – что он несокрушимо уверен в себе, но из-за его эго с ним трудно работать. Филиппа сделала заявление без тени неловкости. Она была разносторонней, но из-за того, что не попадала в «типаж», ей всю жизнь предстояло играть второстепенные роли. Джеймс – он говорил медленно, погруженный в свои мысли, словно не замечая нас, – объяснил, что полностью вовлекается во всех персонажей, которых играет, но иногда не может оставить их в прошлом и выучиться снова быть собой. К тому времени, как пришла моя очередь, мы настолько потеряли чувствительность к неуверенностям друг друга, что, когда я сказал, что на нашем курсе таланта у меня меньше всех, никто, казалось, не удивился. Сильную сторону я найти не смог, в чем и признался, но Джеймс меня перебил:

– Оливер, каждая сцена, в которой ты участвуешь, получается о других. Ты из нас лучший человек и самый щедрый актер, а это, наверное, куда важнее таланта.

Я тут же заткнулся, я был уверен, что он один так считает. Как ни странно, никто не возразил.

16 октября мы расселись на свои обычные места в галерее. Снаружи стоял идеальный осенний день, воспламенивший деревья вокруг озера. Пылающие цвета – золотисто-рыжий, сернистый желтый, артериальный красный – мерцали на поверхности озера вверх ногами. Джеймс выглянул в окно поверх моего плеча и сказал:

– Гвендолин, судя по всему, приставила художников варить бутафорскую кровь, чтобы полить весь берег.

– То-то будет весело.

Он покачал головой, приподняв уголок рта, и скользнул в пустое кресло напротив меня. Я пододвинул к нему чашку с блюдцем, посмотрел, как он поднес чашку к губам, все еще улыбаясь. Из коридора ввалились остальные, и чары ленивого покоя рассеялись в воздухе, как пар.

Официально мы отложили занятия по «Цезарю», перейдя к «Макбету», но знакомые слова «Цезаря» постоянно вертелись у нас на языке с тем же напряженным покалыванием. Несколько недель тяжелых репетиций и психологических манипуляций Гвендолин сделали нейтралитет невозможным. В тот день простое обсуждение трагической структуры быстро превратилось в спор.

– Нет, я этого не говорил, – сказал Александр посреди занятия, нетерпеливо отбрасывая волосы с лица. – Я сказал, что трагическая структура в «Макбете» буквально в глаза бросается; «Цезарь» по сравнению с ней – телесериал.

Мередит: Это что еще за хрень?

Фредерик: Мередит, пожалуйста, выбирай выражения.

Рен, сидевшая на полу, выпрямилась и поставила чашку на блюдце, которое держала между колен.

– Нет, – сказала она. – Я понимаю.

Ричард: Так объясни всем нам, идет?

Рен: Макбет – классический трагический герой, как по учебнику.

Филиппа: Трагический изъян – честолюбие.

Я (чихаю).

– А леди М – трагический злодей из учебника, – добавил Джеймс, поглядывая на Рен и Филиппу в поисках согласия. – В отличие от Макбета, у нее вообще нет моральных сомнений в убийстве Дункана, и это открывает путь ко всем другим убийствам, которые они совершают.

– Так в чем разница? – спросила Мередит. – В «Цезаре» то же самое. Брут и Кассий убивают Цезаря и тем обрекают себя на катастрофу.

– Но они ведь не злодеи? – спросила Рен. – Кассий еще может быть, но Брут делает то, что делает, ради блага Рима.

– Не потому, что я любил Цезаря меньше, но потому, что больше любил Рим[17]17
  У. Шекспир. Юлий Цезарь. Акт III, сцена 2.


[Закрыть], – продекламировал Джеймс.

Ричард нетерпеливо крякнул и спросил:

– В чем суть, Рен?

– В том же, о чем говорю я, – ответил Александр, подавшись вперед и оказавшись на самом краю дивана, так что колени у него поднялись почти к груди. – «Цезарь» – трагедия не той категории, что «Макбет».

Мередит: А в какой он категории?

Александр: Да я хз.

Фредерик: Александр!

Александр: Простите.

– По-моему, ты слишком усложняешь, – сказал Ричард. – В «Цезаре» и «Макбете» одинаковый расклад. Трагический герой: Цезарь. Трагический злодей: Кассий. Середнячок, ни рыба ни мясо: Брут. Наверное, можно сравнить его с Банко.

– Погоди, – сказал я. – А почему Банко…

Но меня перебил Джеймс:

– Ты считаешь, что трагический герой – Цезарь?

Ричард пожал плечами:

– А кто же?

Филиппа указала на Джеймса:

– Ну вот.

– Это должен быть Брут, – сказал Александр. – Из слов Антония в пятой пятого это ясно как день. Твой текст, Оливер, что он говорит?

Я:

 
Он римлянин достойнейший из них:
Завидовали Цезарю (чихаю) другие
И потому решились – только он,
Заботясь честно о всеобщем благе,
Решился к ним примкнуть[18]18
  У. Шекспир. Юлий Цезарь. Акт V, сцена 5.


[Закрыть].
 

– Нет, – не уступал Ричард. – Брут не может быть трагическим героем.

Джеймс был обескуражен.

– Да почему нет-то?

Ричард едва не рассмеялся, увидев выражение его лица.

– Потому что у него штук четырнадцать трагических изъянов! – сказал он. – А у героя должен быть только один.

– У Цезаря это честолюбие, как у Макбета, – сказала Мередит. – Все просто. Единственный трагический изъян Брута – то, что он достаточно глуп, чтобы послушать Кассия.

– Как Цезарь может быть героем? – спросила Рен, переводя взгляд с Ричарда на Мередит. – Он умирает в третьем акте.

– Да, но пьеса названа его именем, разве нет? – спросил Ричард, в приливе раздражения говоря на выдохе. – Так во всех других трагедиях.

– Да ладно, – ровным голосом отозвалась Филиппа. – Ты собираешься привести в качестве довода название пьесы?

– Я все еще жду, когда мне назовут эти четырнадцать изъянов, – сказал Александр.

– Я не имел в виду, что их ровно четырнадцать, – натянуто ответил Ричард. – Я имел в виду, что невозможно выделить один, который заставляет его зарезаться.

– А нельзя предположить, что трагический изъян Брута – его непреодолимая любовь к Риму? – спросил я, глядя поверх стола на Джеймса, который, прищурившись, смотрел на Ричарда.

Фредерик стоял у доски, поджав губы, и слушал.

– Нет, – ответил Ричард, – потому что еще у него есть гордость, уверенность в своей непогрешимости, тщеславие…

– Это, по сути, одно и то же, тебе ли не знать. – Голос Джеймса врезался в речь Ричарда и заставил нас всех замолчать.

– Это еще что? – спросил Ричард.

Джеймс стиснул зубы, и я понял, что он не собирался произносить это вслух.

– Ты меня слышал.

– Да, твою мать, слышал, – сказал Ричард, и от холодного лязга в его голосе у меня волосы на загривке встали дыбом. – Я даю тебе возможность изменить сказанное.

– Господа. – Я почти забыл, что с нами Фредерик. Он говорил мягко, негромко, и на мгновение я задумался, не лишится ли он чувств от потрясения. – Довольно.

Ричард, подавшийся вперед, как будто вот-вот вскочит с дивана и набросится на Джеймса, откинулся обратно на подушки. Рука Мередит опустилась ему на колено.

Джеймс отвел взгляд.

– Ричард, прости. Зря я это сказал.

Поначалу лицо Ричарда было пустым, но потом злость ушла, и вид у него сделался понурый.

– Наверное, я это заслужил, – сказал он. – Так и не извинился толком за то, как сорвался на прогоне. Мир, Джеймс?

– Да, конечно. – Джеймс снова поднял глаза, а его плечи чуть опустились от облегчения. – Мир.

После немного неловкой паузы, во время которой я обменялся быстрыми взглядами с Филиппой и Александром, Мередит сказала:

– Просто не верится, что тут только что было. Бога ради, это же просто пьеса.

– Ну, – вздохнул Фредерик и, сняв очки, принялся протирать их краем рубашки. – Дуэли случались и из-за меньшего.

Ричард посмотрел на Джеймса, подняв бровь.

– На мечах за кафетерием на рассвете?

Джеймс: Только если Оливер будет моим секундантом.

Я: Надеюсь жить – и умереть готов[19]19
  У. Шекспир. Мера за меру. Акт III, сцена 1. Пер. О. Сороки.


[Закрыть].

Ричард: Хорошо, Мередит может быть моим.

Александр: Спасибо за вотум доверия, Рик.

Ричард засмеялся, судя по всему, все простив. Мы вернулись к обсуждению и продолжали беседу корректно, но я краем глаза наблюдал за Джеймсом. Между нами всегда было некоторое соперничество, но таких проявлений враждебности прежде не случалось. Я глотнул чая и убедил себя, что мы все просто слишком остро отреагировали. Актеры по натуре переменчивы – алхимические создания, сложенные из воспламеняющихся стихий: эмоций, эго и зависти. Нагрей их, перемешай, и иногда получается золото. А иногда катастрофа.

Сцена 12

Хэллоуин приближался, как тигр в ночи, с тихим предупреждающим рокотом. Всю вторую половину октября небо было грозное, цвета синяка, и Гвендолин каждое утро встречала нас словами:

– Что за отвратительно шотландская у нас погода!

Зловещий день подбирался все ближе, и было невозможно подавить гул растущего среди студентов волнения. Утром тридцать первого в кафетерии вокруг нас шептались, пока мы наливали себе кофе. Все хотели знать, что сегодня вечером случится на ветреном берегу. Мы и сами слишком нервничали, чтобы сосредоточиться на занятиях, и Камило отпустил нас пораньше, велев «пойти подготовить свои заклинания». Вернувшись в Замок, мы избегали друг друга, расползлись по углам и бормотали, повторяя текст, как обитатели сумасшедшего дома. Когда настал час колдовства, мы отправились в путь через лес, один за другим.

Ночь стояла тревожно теплая, я с трудом пробирался в темноте по извилистой лесной тропинке, ворсистой, как бархат. Невидимые корни тянулись вверх, чтобы схватить меня за лодыжку, один раз я оступился и упал, и мои ноздри раздулись от сырого запаха надвигающейся бури. Я отряхнулся и пошел дальше осторожнее, сердце у меня билось часто и поверхностно, как у пугливого кролика.

Дойдя до начала тропы, я на мгновение испугался, что опоздал. К моему костюму (штаны, сапоги, рубашка и условно-исторический мундир) не прилагались часы. Я помедлил у края леса, глядя на Холл на вершине холма. Три-четыре окна тускло светились, я подумал, что несколько слишком осторожных студентов не отважились выйти на берег и робко подглядывают из окон. В темноте хрустнула ветка, и я обернулся.

– Кто здесь?

– Оливер? – Голос Джеймса.

– Да, я, – ответил я. – Ты где?

Он появился между двух черных сосен, лицо его в сумраке выглядело белым овалом. Одет он был примерно как я, но на плечах у него поблескивали серебряные эполеты.

– Я надеялся, ты окажешься моим Банко, – сказал он.

– Полагаю, тебя нужно поздравить, Тан Всего.

Мои подозрения подтвердились, и я ощутил легкий укол гордости. Но в то же время зашевелилось нечто пророческое, какая-то неясная тревога. Неудивительно, что Ричард был не рад в день распределения.

Полночь: низкий гул церковных часов прокатился в тихом ночном воздухе, и Джеймс крепко ухватил меня за руку.

– Вот колокол зовет, – произнес он, едва слышно, не дыша от волнения. – Не слышь, Дункан, то по тебе звонят, на небо призывая или в ад[20]20
  У. Шекспир. Макбет. Акт II, сцена 1.


[Закрыть].

Он выпустил мою руку и исчез в тенях среди подлеска. Я последовал за ним, но держался поодаль, боясь, что снова споткнусь и уроню нас обоих на землю.

Полоса деревьев на северной стороне между берегом и Холлом была густой, но узкой, и вскоре между ветвями стал просачиваться сумрачный оранжевый свет. Джеймс – к тому моменту я уже ясно видел его, по крайней мере его силуэт, – остановился, и я на цыпочках подошел к нему. На берегу толпились сотни людей, одни теснились на стоявших рядами скамьях, другие, сбившись в кучки, сидели на земле, черными тенями вырисовываясь на фоне ярко пылавшего костра. Раскат грома заглушил плеск волн о берег и потрескивание огня. Зрители взволнованно зашептались, когда небо над их головами, окрашенное в зловещий фиолетовый, озарилось белым из-за молнии. Потом на берегу снова смолкли, пока высокий пронзительный голос не выкрикнул:

– Смотрите!

По воде двигалось к берегу нечто черное, длинный округлый купол, вроде горба лох-несского чудовища.

– Что это? – выдохнул я.

– Это ведьмы, – медленно произнес Джеймс; свет костра отражался в его глазах красными искрами.

Подобие зверя подползло ближе, постепенно обретая четкость, и я понял, что это перевернутое каноэ. Судя по тому, насколько корпус возвышался над водой, под ним было достаточно места для воздушного пузыря. Лодка выплыла на мелководье, и на мгновение поверхность озера стала гладкой, как стекло. Потом по ней прошла рябь, содрогание, и из воды поднялись три фигуры. Зрители хором ахнули. Сперва девушки походили скорее на призраки, чем на ведьм, их мокрые волосы гладко липли к лицам, просвечивающие белые платья стекали с рук и ног, вихрями вились за ними. Когда они встали из воды, у них капало с пальцев, а ткань так облепила тела, что я сразу увидел, кто где, хотя они не поднимали лиц. Слева Филиппа, ее длинные ноги и узкие бедра узнавались безошибочно. Справа Рен, маленькая и хрупкая по сравнению с остальными. В середине Мередит, со своими бесстыдными и опасными изгибами под белой сорочкой. У меня в ушах стучала кровь. На какое-то время мы с Джеймсом забыли друг о друге.

Мередит приподняла подбородок, чтобы волосы соскользнули с лица.

– Встретимся когда втроем?[21]21
  Постановка в честь Хэллоуина собрана из фрагментов разных сцен «Макбета».


[Закрыть] – спросила она, и голос ее в душистом воздухе прозвучал низко и сочно. – В бурю или под дождем?

– Как затихнет гром вражды, – с хитрецой ответила Рен. – В час победы и беды.

Голос Филиппы, гортанный и дерзкий:

– На восход ночной звезды.

Откуда-то из глубины леса донесся гулкий стук барабана, и зрители поежились от восторга. Филиппа обернулась на звук, точно к началу тропы, где прятались среди теней мы с Джеймсом.

– Гремит, гремит! Макбет спешит.

Мередит подняла руки, до того висевшие по бокам, и две другие ведьмы шагнули вперед, чтобы взяться с ней за руки.

Все вместе:

 
Злые сестры, чередой
Над землей и над водой
Мчимся, мчимся круг за кругом,
Трижды каждая из нас:
Трижды по три – девять раз.
 

Они встали треугольником и вскинули открытые ладони к небу.

– Стой! – произнесла Мередит. – Заклятье свершено.

Внезапно Джеймс вздохнул, словно до сих пор забывал дышать, и сделал шаг на свет.

– Гнусней и лучше дня я не видал, – сказал он, и все повернулись в нашу сторону.

Я подошел к нему поближе, уже не боясь споткнуться.

– Эй, Форрес далеко ли? – сказал я и замер. Три девушки стояли плечом к плечу, глядя на нас. – Это кто? / Безжизненные и так дики с виду, / Что будто и не жители земли, / Хотя на ней.

Мы стали спускаться, уже медленнее. За нами следила тысяча глаз, пятьсот пар легких затаили дыхание.

Я: Живые твари или / Вы духи, коих можно вопрошать? / Мне кажется, вы поняли меня…

Джеймс: Скажите, коль умеете.

Мередит согнулась перед нами в глубоком поклоне.

– Макбета славьте, славься, тан Гламисский!

Рен опустилась рядом с ней на колени.

– Макбета славьте, славься, тан Кавдорский!

Филиппа не двинулась с места, но чистым, звонким голосом произнесла:

– Макбета славьте, королем он станет!

Джеймс отшатнулся. Я поймал его за плечо и сказал:

– Ты вздрогнул? Отчего? Зачем бояться / Того, что сладко слушать?

Он искоса взглянул на меня, и я нехотя его отпустил. Поколебавшись пару мгновений, я обогнул его и, шагнув с последней песчаной ступеньки, оказался среди ведьм.

Я:

 
Правды ради,
Вы – морок или вы на самом деле
То, чем предстали? Друга моего
Вы встретили по чести, вы сулите
Ему и возвышенье, и надежду
Стать королем – заворожен он. Мне же
Ни слова. Если в семенах времен
Вы видите, что прорастет, что нет,
Скажите. Не прошу и не боюсь
Ни милости я вашей, ни вражды.
 

Мередит в мгновение вскочила на ноги.

– Будь славен! – произнесла она, и остальные девушки отозвались эхом. Она метнулась вперед, подошла слишком близко, ее лицо оказалось почти вплотную к моему. – Ниже, чем Макбет, и выше.

Рен возникла у меня за спиной, побарабанила пальцами по моим бокам, поглядывая на меня с плутоватой улыбкой.

– Не так счастли́в, зато куда счастливей.

Филиппа так и стояла поодаль.

– Ты не король, но короли твои, – сказала она; тон ее был безразличным, почти скучающим. – Так славьте Банко и Макбета все.

Рен и Мередит продолжали меня оглаживать и похлопывать, перебирая мою одежду, изучая очертания моей шеи и плеч, зачесывая назад волосы. Рука Мередит проследовала до самого моего рта, пальцы обвели нижнюю губу, пока Джеймс – наблюдавший за всем этим и правда в каком-то завороженном отвращении – не вздрогнул и не заговорил. Девушки резко обернулись к нему, и я зашатался, от утраты их внимания у меня подогнулись ноги.

Джеймс:

 
Постойте! Доскажите про меня.
Я – Гламис, раз отец мой Синел умер,
Но я не Кавдор, ибо тан Кавдорский
Живет и благоденствует; а мне
Стать королем – то вне пределов веры.
 

Они лишь покачали головами, прижали пальцы к губам и ускользнули обратно в воду. Когда они совсем исчезли в глубине, а к нам по большей части вернулся разум, я обернулся к Джеймсу, в ожидании подняв брови.

– Твои потомки – короли, – сказал он.

– А ты – король.

– И тан Кавдорский. Так ведь было?

– И музыка такая, и слова. – За деревьями послышались шаги, и я вскинул голову. – Кто там?

До конца сцены оставалось немного, и, когда была не моя очередь говорить, я все время посматривал на воду. Она снова лежала гладко, отражая грозовое пурпурное небо. Когда пришло время, я и двое везучих третьекурсников, игравших Росса и Энгуса, ушли вправо, от света костра.

– Мы всё, – шепнул один из них. – Ни пуха.

– К черту.

Я нырнул за сарай на краю песчаного берега. Он был не больше уличного сортира, и, выглянув из-за угла, я видел костер, покоившееся на воде каноэ и полосу песка, на которой теперь стоял в одиночестве Джеймс.

– Что вижу я перед собой, кинжал? И рукоять ко мне. – Он зашарил в пустом воздухе перед собой. – Дай, ухвачу.

Я совершенно не ожидал, что когда-нибудь услышу от Джеймса этот монолог. Он был слишком незапятнан, чтобы говорить о крови и убийстве, как Макбет, но в алом отсвете костра уже не выглядел прежним ангелом. Наоборот, он был красив угрожающей красотой – таким представляешь себе дьявола.

Джеймс:

 
Надежная и твердая земля,
Не слышь моих шагов, боюсь, иначе
Где и зачем я, камни разболтают
И это время ужаса лишат,
Который с ним согласен. Я грожу —
И он живет, словами я стужу
Жар дела. Так вперед, покончим с этим.
 

Он еще раз приговорил Дункана, потом прокрался прочь, чтобы встретиться со мной в стороне от света костра, пока зрители, перешептываясь, ждали, когда начнется следующая сцена.

– Что теперь? – спросил я, когда Джеймс подошел достаточно близко.

– По-моему… погоди.

Он отшатнулся, воткнулся в меня.

– Что?

– Геката, – прошипел он.

Прежде чем я даже уловил суть этого слова, из воды вырвался Александр. Пока вокруг него рушилась обратно в озеро вода, зрители повизгивали от изумления. Мокрый насквозь, он был обнажен до пояса, вокруг лица буйно плясали распущенные кудри. Он закинул голову назад и завыл в небо, как волк.

– Воплощенное зло, – сказал я.

Девушки снова появились из воды, но стоило Мередит произнести: «Что ты, Геката, смотришь так сердито?» – Александр сгреб ее за шею сзади, плеща во все стороны водой.

– А нет причины, наглые карги? – прорычал он. – Бесстыжие, как вы посмели / Болтать с Макбетом о путях / И тайнах смерти, не шутя?

Джеймс схватил меня за руку.

– Оливер, – сказал он. – «Банко в крови, с улыбкой».

– Ох. Ох, черт.

Он затащил меня в сарай, дверь за нами предательски скрипнула. Пол сарая был завален веслами и спасательными жилетами, едва оставалось место, где мы могли встать лицом к лицу. На нижней полке нас дожидалось ведро.

– Господи, – сказал я, поспешно расстегивая жакет. – Сколько нам, по их мнению, нужно крови?

– Судя по всему, залиться, – ответил Джеймс, наклонившись, чтобы снять крышку. – А воняет она!..

Сладкий, гнилостный запах заполнил помещение, пока я сбрасывал сапоги.

– Полагаю, надо начислить им очки за правдоподобие.

Рука запуталась в рукаве рубашки.

– Черт, черт, черт, я застрял, да твою мать… Джеймс, помогай!..

– Тише! Давай. – Он распрямился, ухватил мою рубашку за подол и стянул через голову. Я застрял головой в воротнике, ткнулся в Джеймса. – А эти штаны можно кровью поливать? – спросил он, хватая меня за пояс, чтобы я не упал.

– Ну, голышом я не пойду.

Он потянулся за ведром.

– И то. Рот закрой.

Я стиснул губы, зажмурился, и Джеймс вылил мне кровь на голову, что-то вроде извращенного языческого крещения. Когда она полилась по лицу, я заплевался и закашлялся.

– Да что ж это за дрянь такая?

– Не знаю. И не знаю, сколько у тебя времени. – Он схватил меня за голову. – Не шевелись.

Размазал кровь мне по лицу, по груди и по плечам, растрепал пальцами волосы, чтобы они встали дыбом.

– Вот.

Долю секунды Джеймс просто смотрел на меня, и вид у него был пораженный и вместе с тем полный отвращения.

– Как я выгляжу?

– Охрененно, – сказал он, потом толкнул меня к двери. – А теперь иди.

Я, спотыкаясь, вышел из сарая и потрусил между деревьями, ругаясь, когда в мои босые ступни впивались острые камешки и сосновые иголки. Страшновато, конечно, было дожидаться полуночи, понятия не имея, кого встретишь в темноте, но задача и сама по себе была непростая. Я знал только свои сцены, так что никак не мог понять, сколько у меня времени, прежде чем нужно будет выйти окровавленным призраком Банко. Меня хлестнула по лицу ветка, но я не остановился и полез на холм, по корням, камням и ползучим растениям. Еще одна царапина на щеке погоды не сделает, я и так весь в крови. Кожа, остывавшая на свежем ночном воздухе, была липкой на ощупь, сердце снова колотилось – отчасти из-за усилий, требовавшихся, чтобы забраться на тропу, отчасти от боязни, что я пропущу свой второй выход.

Как выяснилось, я добрался до крайних деревьев куда раньше срока. На место я шел медленно и неуклюже, у меня под ногами хрустели прутики, но зрители напряженно следили за вторым разговором Джеймса с ведьмами и не обратили на меня внимания. Я притаился под низкой веткой, и яркий запах сосны прорезался сквозь густой смрад бутафорской крови на моей коже.

Рен:

 
Что-то пальцы запекло —
Значит, на пороге зло.
 

Джеймс:

 
Эй, черные полуночные ведьмы!
Чем заняты?
 

Девушки танцевали вокруг костра, их распущенные волосы были спутаны, к юбкам прилипли зеленые озерные водоросли. Временами то одна, то другая швыряли в костер горсть сверкающей пыльцы, и из пламени вырывались клубы цветного дыма. Я переминался с ноги на ногу в своем укрытии, дожидаясь выхода. В череде видений я шел последним, но какими явятся остальные? Я поискал в толпе зрителей знакомые лица, но было слишком темно, чтобы различить черты. Слева от дома я заметил белокурую голову Колина, а еще в свете костра мерцали медные кудри, которые, по-моему, могли принадлежать Гвендолин. Я не мог не гадать: куда подевался Ричард?

Нечеловеческий пронзительный смех Рен вернул меня на берег.

Мередит: Скажи!

Рен: Спроси!

Филиппа: Ответ тебе дадим.

Мередит:

 
Нас выслушаешь – или тех, кому
мы служим?
 

Джеймс: Пусть являются, зовите.

Голоса девушек слились в высоком нестройном напеве. Джеймс смотрел на них с задумчивым сомнением.

Мередит:

 
Лейте кровь свиньи, что съела
Девять поросят, все в дело,
И убийцы смертный пот…
 

Все вместе:

 
Низший, высший, да придет,
Все расскажет в свой черед!
 

Филиппа бросила что-то в огонь, и пламя заревело, взметнувшись выше их голов. Над берегом разнесся голос, необъятный и ужасающий, как первобытное божество. Ричарда не узнать было нельзя:

– МАКБЕТ. МАКБЕТ. МАКБЕТ. СТРАШИСЬ МАКДУФА.

Его не было видно, но его голос давил на нас со всех сторон, был таким громким, что рокотал у меня в костях. Джеймс встревожился не меньше моего, он запинался, когда начал говорить:

– Кто б ни был ты, спасибо за совет. / Струну боязни он во мне затронул, но молви…

Ричард оглушительно перебил его:

– Будь дерзок, смел, кровав. Не знай препон.

 
Никто из тех, кто женщиной рожден,
Не повредит Макбету.
 

Джеймс: Тогда живи, Макдуф: ты мне не страшен.

Ричард:

 
Будь горд, как лев, не помышляй о том,
Где строят козни и кто пышет злом:
От всех врагов Макбет храним судьбой,
Пока Бирнамский лес не выйдет в бой
На Дунсинанский холм.
 

Джеймс:

 
Не быть тому!
Стволы не сдвинуть с места никому.
Их не наймешь, как войско. Я воскрес!
Спи, бунт, пока стоит Бирнамский лес.
Ликуй, Макбет! В сиянии венца
Земным путем пройдешь ты до конца,
Назначенного смертным. Но одно
Скажите мне, коль все вам знать дано:
Воссядет ли на трон державы нашей
Род Банко?
 

Ведьмы закричали все вместе: Не стремись узнать об этом!

Джеймс: Я должен знать! Посмейте отказать мне,

 
И я вас прокляну навек!
 

Все вместе:

 
Явитесь!
Сердце честолюбца раньте
И во тьму обратно каньте!
 

С задних рядов поднялись восемь фигур, закутанных в плащи. Девушка, сидевшая с ними рядом, удивленно взвизгнула. Они скользнули в центральный проход и начали спускаться («Тоже третьекурсники?» – задумался я), а Джеймс смотрел на них расширенными от ужаса глазами.

– Хватит! – произнес он. – Иль эту цепь прервет лишь Страшный суд?

Сердце скакнуло мне в горло. Я второй раз вышел на свет, на моей коже блестела кровь. Джеймс ахнул, подняв на меня глаза, и все зрители разом повернулись. В тишине затрепетали сдавленные крики.

– Ужасный вид, – слабым голосом выговорил Джеймс. Я снова начал спускаться по ступеням, подняв руку, чтобы указать на восемь фигур и присвоить их. – Но это правда: Банко, / В крови, с улыбкой кажет мне на них, / Как на своих.

Я опустил руку, и они исчезли, растворились в тенях, как будто никогда не существовали. Мы с Джеймсом стояли в десяти футах друг от друга перед костром. Я блестел алым, жуткий и окровавленный, как новорожденный младенец, а лицо Джеймса было призрачно-бело.

– Неужели это так? – произнес он, как мне показалось, обращаясь ко мне. Повисла странная набухающая тишина. Мы оба склонились вперед, оставаясь на месте, дожидаясь, чтобы что-то произошло. И тогда между нами шагнула Мередит.

– Да, это так, – сказала она, и Джеймс отвел от меня глаза. – Но почему / Макбет так мрачен, не пойму?

Он позволил увести себя обратно к костру и к соблазнительному вниманию ведьм. Я поднялся по ступеням, остановился наверху и замер, как преследующий его призрак. Его глаза дважды обращались ко мне, но зрители снова смотрели на девушек. Они кружились вокруг костра, гогоча в грозовое небо, а потом опять начали петь. Джеймс в ужасе смотрел на них пару мгновений, развернулся и бежал от костра.

Все вместе:

 
Больше боли, горе злей,
Варево, кипи в котле —
Кожу змея, волчий зуб,
Мощи ведьмы бросим в суп…
 

Мередит и Рен продолжали танцевать, движения их были дикими и яростными, а Филиппа подняла котел, который был глубоко закопан в песок. В нем колыхалась зловещая красная жидкость, та же бутафорская кровь, что щипала мне кожу.

Все вместе:

 
Больше боли, горе злей,
Варево, кипи в котле.
Павианья кровь, студи,
Крепкий заговор клади.
 

Филиппа перевернула котел. Послышался тошнотворный всплеск, и все погрузилось во тьму. Зрители вскочили на ноги, воя от восторга и смятения. Я помчался обратно в укрытие, под деревья.

Когда у озера зажглись фонари – слабые оранжевые лампочки, загадочно мерцавшие вдоль воды, – берег взорвался криками, смехом и аплодисментами. Я согнулся вдвое в прохладной лесной темноте, упершись ладонями в колени и тяжело дыша. Казалось, я только что взбежал по холму. Единственное, чего мне хотелось, – это найти другого четверокурсника и вместе с ним облегченно выдохнуть.

Но тихо отметить не получилось. В честь Хэллоуина требовалась вечеринка масштабов вакханалии, и она не заставила себя ждать. Стоило уйти преподавателям и робевшим студентам первого и второго курсов, явились кеги, будто сотворенные какой-то остаточной магией, и в колонках, так жутко усиливавших голос Ричарда, заухала музыка. Первым из воды показался Александр, он шел, спотыкаясь, как восставший утопленник. Поклонники и приятели с других факультетов (первых было много, вторых единицы) окружили его, и он принялся развлекать их рассказом о том, как больше часа бродил по воде. Я еще немного подождал под защитой деревьев, прекрасно понимая, что залит кровью и избежать внимания у меня не выйдет. На берег я отважился вернуться, только когда заметил Филиппу.

Едва я вышел на свет, меня стали громко поздравлять, хлопать по спине и ерошить мне волосы – пока не поняли, какой я липкий. Когда я добрался до Филиппы, в руках у меня были всученные кем-то пластиковые стаканчики с пенившимся пивом.

– Держи, – сказал я, протягивая один ей. – С Хэллоуином.

Она перевела взгляд с моего окровавленного лица на грязные босые ноги, потом обратно.

– Удачный костюм.

Я подергал ее за рукав платья, все еще мокрого и просвечивавшего почти везде.

– Мне твой больше нравится.

Она закатила глаза.

– Думаешь, они нас в этом году всех разденут догола?

– Есть же еще рождественская маска.

– Ох, Господи, типун тебе на язык.

– Остальных видела?

– Мередит пошла искать Голос. Где Джеймс и Рен, понятия не имею.

Александр с извинениями покинул своих слушателей и вклинился между нами, обхватив нас обоих за шеи.

– Все прошло наилучшим образом, – сказал он и добавил: – Что за хрень? Оливер, ты засранец.

– Нет, я Банко.

(Он просидел обе мои сцены под лодкой.)

– Пахнешь сырым мясом.

– А ты стоялой водой.

– Туше. – Он ухмыльнулся, потер ладони. – Ну что, начнем вечеринку по-взрослому?

– И как ты предлагаешь это сделать? – спросила Филиппа.

– Бухать, орать, отрываться. – Он нацелил на нее палец. – Если только у тебя нет идеи получше.

Филиппа подняла руки, признавая поражение.

– Веди.

Казалось, Хэллоуин пробуждал в студентах Деллакера какую-то сибаритскую истерию. То, что я о нем помнил по предыдущим трем курсам, быстро забылось, потому что студенты четвертого курса были кем-то вроде знаменитостей. Знакомые, едва знакомые, те, кого я с трудом узнавал, осыпали меня и всех остальных комплиментами, интересовались, сколько мы репетировали, и выражали должное изумление, узнавая, что мы не репетировали вообще. Около часа я принимал предложенные напитки, затягивался косяками и сигаретами, но вскоре начал задыхаться из-за плотной толпы вокруг. Я заозирался в поисках кого-то из своих товарищей, лицедеев четвертого курса. (Александра и Филиппу я потерял, хотя в тот момент не мог вспомнить, когда и как.) Стряхнув с себя отчаянно флиртовавшую второкурсницу под предлогом, что мне нужно еще выпить, я нашел выпивку и побрел к краю освещенного пространства. Дышать стало полегче, меня вполне устраивала перспектива какое-то время наблюдать разгул, не участвуя в нем. Я неторопливо попивал пиво, пока не почувствовал, как кто-то коснулся моей руки.