Текст книги "Бабочка на булавочке, или Блинчик с начинкой. Любовно-иронический роман"

Работа над ошибками, замороженные трусы, смертоносный борщ, просто Мария и римский папа

Приступы педагогического рвения мы с папой называли «Головомойка на ковре, или работа над ошибками». Мамин педагогический пыл горел, не угасая. «Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь, мы идем, пока врем, вы идете, пока врете»… Работы над ошибками – ого-го, непочатый край. Все промахи скрупулезно фиксировались и при любом подходящем случае припоминались. Если на повестке дня не за что было «мыть голову» сегодня, на составные части разбирались ошибки столетней давности. Включая, что сказал сосед дядя Ваня, когда мне было пять лет.

Все головомойно-воспитательные моменты начинались по-разному, заканчиваясь одинаково. Если я буду вести себя скверно, то скачусь по наклонной плоскости в жизненную пропасть, оставляя далеко позади соседа дядю Ваню с супругой Марьей Алексеевной. И все люди осуждающе скажут: «Она не слушала свою маму!» А Ильф и Петров уже давным-давно сказали: «Пилите, Шура, пилите… Они золотые».

С папой мы ладили всегда и во всем. Нас сближали ужасные общие гены и мамина словесная экзекуция. Регулярное забивание гвоздей в наше дерево помогало нашему совершенствованию, как мертвому припарка. Новые гвозди вырастали, как грибы после дождя. Работа для молотка находилась всегда, а дереву – по барабану, но однажды я нечаянно залила знаменитым маминым вареньем папин аккордеон, и разгневанный папенька бросил в меня… трусами. Да-да, трусами.

Зачем подозревать самое ужасное?! Папа заносил в дом с мороза здоровенный тазик со стиркой и, увидев свой аккордеон в «замурзанном» виде, бросил в меня первым, что подвернулось под руку – своими семейными трусами, которые не успели оттаять!

Вы видели вещи, после стирки побывавшие на морозе, да еще накрахмаленные? Вот-вот. Несгибаемо-негнущиеся, твердые, как доска, свежезамороженные трусы с олимпийской символикой, внушительными размерами напоминающие флаг корабля, —просвистели мимо моей головы и, потрескивая от напряжения, врезались в сервант.

О-хо-хо. Разбитую любимую мамину вазочку пришлось срочно реставрировать. Мы с папой быстренько собрали бедняжку воедино, втихаря склеили, сварили для прочности в молоке и поставили на ту же полочку. С тех пор я проявляла небывалую заботу о посуде в серванте, лично смахивая оттуда пыль и, коварно поглядывая на папеньку, вполголоса напевала песню «Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь трусы – не флаг корабля…»

Шантаж – средство воспитания родителей детьми. Антипедагогическое, но результативное. Папа смущенно улыбался, а я, вредничая, заводила новую песню: «По утрам, надев трусы, не забудьте про часы». Без часов мужчина как-то не смотрится, не правда ли?

«Вышибая дух из своего ближнего, не принимай это за борьбу с идеализмом».

(Э. Кроткий)

Мои родители, как два берега одной реки, существовали параллельно, соединенные мостиком, который вот-вот рухнет. Этим мостиком, пошатывающимся под тяжестью родительских амбиций, была я. Отношения между «берегами» отличались принципиальными разногласиями, не похожими на бурные баталии семейства Антоненко-Антониони. У Гали с Педро табуретки летали, как перелетные птицы, чашки-блюдца запускались со снайперской точностью, синяки и кровоподтеки наставлялись с завидной регулярностью, но после всех этих катаклизмов всегда наступали мир да любовь.

Словесные мега-прения и мега-трения семейства Сокольских не подлежали никаким соглашениям! Требовательная и придирчиво-мнительная мама не желала принимать папу таким, каким он был на самом деле, а папа не поддавался ни переделыванию, ни перевоспитанию, невзирая на мамины педагогические таланты. Однажды он кощунственно замахнулся на самое святое – мамину родню, разыграв ее сестру Сару!

Муж тети Сары, Василий Степанович Иваненко, видный профсоюзный деятель, настолько входил в «верха», что был допущен к общению с иностранцами. Тетя Сара…

Х-м-м… Небольшой экскурс в семейную историю. Подлинное свидетельство о рождении на имя Сары Ароновны Шапиро нечаянно сгорело при пожаре, который (надо же такому случиться!) свирепствовал именно в том месте, где хранились метрики. Пожар был очень кстати. Называя еврейских детей ярко выраженными еврейскими именами вне погружения в ярко выраженную еврейскую среду, еврейские родители совершают моральное детоубийство. Имя Сара оказалось под строгим запретом и никогда не произносилось. По всем документам тетя Сара, которой досталось самое еврейское имя, числилась украинкой Светланой Александровной Иваненко.

Кстати, Александровнами, но не украинками, были Мара и Тамара. Завуч Ирма Эдуардовна считала, что ученикам трудно выговаривать непривычно-неприличное отчество Ароновна. Учитывая, что Александровна – длиннее, а Эдуардовна – сложнее Ароновны, это была спорная легкость, попросту – дань ассимиляции.

Итак, по рекомендации обкома партии Василий Степанович Иваненко приглашает к себе в гости иностранного гражданина, подданного страны Бамбумбия. Пожить в социалистическом раю, в советской семье, в гуще народа, разделить хлеб-соль с простыми советскими проф-партработниками.

Супруга Василия Степановича, вне себя от важной миссии, готовила все блюда собственноручно и на кухню не допускала даже мухи, с понятной гордостью оповещая подруг, соседей, коллег и родственников, чем будет кормить заморского гостя. В меню значились блюда национальной украинской кухни: борщ с пампушками, домашняя колбаска, ветчинка, пирожки с вишнями, вергуны, голубцы, крученики, вареники, жареные в сметане карасики, домашняя наливочка…

Визит прошел на высоком уровне, обе стороны остались довольны друг другом.

После отъезда иностранца, который оказался негром, по имени, если я не ошибаюсь, Пумбу-Мумбу, в квартире Иваненко раздался телефонный звонок.

Незнакомый голос был очень строг:

– С вами говорят из Министерства Иностранных Дел. Нас интересует два вопроса. У вас гостил гражданин Бамбумбии мистер Пумбу-Мумбу? Чем вы его кормили?

Са… Светлана Александровна чистосердечно, без всякой задней мысли, доложила:

– Конечно, гостил. А ел – все, что давали! Добавки просил, аж за ушами трещало.

Голос приобрел зловещий оттенок:

– А знаете ли вы, уважаемая Светлана Александровна Иваненко, что подданный государства Бамбумбия гражданин Пумпу-Мумпу после визита к вам лежит в реанимации инфекционного отделения областной больницы?! С острым желудочно-кишечным отравлением!!! Так чем вы его кормили?! Отвечайте! Чистосердечное признание облегчит вашу участь!

Светлана Александровна обреченно похолодела и, позабыв о статусе супруги профсоюзного босса, пролепетала, запинаясь от ужаса, как простая колхозная баба:

– Д-да я ж н-ничем таким его и не корми-ила-а-а-а…

– Так вы хотите сказать, что в вашем доме иностранный гражданин Крамбо-Брамбо святым духом питался?! Вы что же, голодом его морили?!! – безжалостно чеканил голос в трубке, забивая словесные гвозди не хуже Тамары Альсанны Сокольской, родной сестры Светланы Александровны Иваненко.

Светлана Александровна Иваненко охнула и взвыла, как на похоронах.

– Мой вам совет: молитесь, чтобы он выжил! – сказал голос таким каменным тоном, что Светлана Александровна вмиг выключила причитания и, оборотившись статуей, застыла с телефонной трубкой в руке.

Кошмар продолжался. Из трубки слышалось:

– Если помрет этот Крумпо-Брумпо… Осложнения в международной обстановке – это ми-ни-мум из того, что может быть! Вы меня слышите? Ждите! К вам приедут из санэпидемстанции для взятия проб на микрофлору с вашего пищеблока! Особенно нас интересует борщ! Приказ: холодильник не открывать и ничего оттуда не брать! Дело – труба!!!

Когда у Са… Светланы Александровны все было хорошо, она прекрасно обходилась без Мары и Тамары. Но тут запахло жареным! Запутавшись в эмоциях, Сара вызвала еврейские мозги на семейный совет, имеющий кодовое название «вязальный кружок».

Великолепная пятерка в составе Сары, Мары и Тамары, а также Доры и Элеоноры, ломала голову, как выйти из положения. Тучи сгущались над карьерой и благополучием семейства. Вдруг докопаются до еврейских корней супруги? Если копанут еще глубже, могут откопать еврейские корни самого Василия Степановича, по отцу – Иваненко, по матери (тс-с-с!) – Рабиновича. Да пришьют происки израильской военщины! А вдруг этот Мамбу умрет? А вдруг он мусульманин? А борщ-то (смертоносный!) был со свининкой… Может, позвонить в инфекционное отделение и спросить о состоянии здоровья этого… как его правильно называть? Пумбу-Мумбу? Пумпу-Мумпу? Крамбо-Брамбо? Крумпо-Брумпо?..

В пылу стенаний-причитаний тетушки не заметили, как свояки Василий Иваненко и Михаил Сокольский дружненько вошли в дом, прошествовали на кухню, спокойнехонько достали из холодильника кастрюлю того самого криминально-смертоносного борща, разогрели и с аппетитом скушали под ледяную водочку. Пунцовые от волнения тетушки с валокордином в руках продолжали прения, но папа показал пустую кастрюлю и невозмутимо объявил, что международный скандал откладывается по причине отсутствия улик.

– А как же министерство иностранных дел?..

Папа взял пустую чашку, поднес ко рту, как микрофон. Раздался голос человека из телефонной трубки:

– Министерство иностранных дел сообщает: международный скандал, как и конец света, отменяется по техническим причинам!

Все, что было потом, дальнейшему описанию не поддается! Этот розыгрыш был последней каплей в чаше маминого терпения. Мои родители с облегчением расстались. Мамин словесный молоток забил последний гвоздь в счастливом избавлении друг от друга, как на аукционе: «Продано». С удвоенным усердием мама сосредоточилась на мне, ударяя по моему разгильдяйству, бездорожью, бюрократизму и всему остальному, к чему призывали Ильф с Петровым, Макаренко с Корчаком, Дзержинский с Крупской – и Песталоцци.

«Если бы он запачкал брюки разными красками, он не стал бы лгать вам по этому поводу, но все же создал бы впечатление, что испачкался, скатываясь с радуги».

(М. Твен)

Ах, да! Вы же не видели моего папу в белых штанах. Именно штанах, а не брюках! Их стрелочки наглаживались через газетку. Процесс напоминал священнодействие, никому не доверялся и сопровождался распеванием песен из репертуара Адриано Челентано, Тото Кутуньо и Джанни Моранди. Папа любил все итальянское.

Мама (по понятным ей причинам) не любила итальянское, будучи любительницей всего французского: французских духов, французской косметики, французской кухни, французского шансона и (страшно подумать!) французов как мужчин в самом прямом смысле этого слова. Когда мама говорила папе, что ее душа рыдает, я представляла мамину рыдающую душу с молотком в руке (и с алой гвоздикой в петлице), поющую «Марсельезу» в дуэте с Лидиным Аленом Делоном. Изрыдавшаяся мамина душа не смогла по достоинству оценить моего папу, хотя он (тоже итальянец нашелся!) мог бы проявить уважение к маминым симпатиям и спеть песню Жака Бреля «Не покидай меня».

Мама миа, Санта Мария, Санта Лючия (читать, как молитву). Папа в белых штанах. Камера наезжает. Красавец-мужчина, популярный, как оскароносец, мечта всех дамочек бальзаковского возраста. В белых штанах, да еще разведенный! Галя Антоненко-Антониони величала сие явление – «туши свет и ложись». Рио-де-Жанейро меркнет!

Пока мама изображала из себя царицу Тамару, за моим бравым папочкой враз выстроилась очередь из особ женского пола, безоговорочно жаждущих связать с ним руку, сердце и другие важные органы, а также совершать уход за его штанами. Та-акая вакансия освободилась! Как не упасть штабелями? Позабыв покой и сон, позабросив кухню, стирку, уборку, мужей и даже детей, оттесняя друг друга локтями, любвеобильные дамы начали интригоносные маневры, но не тут-то было!

На арене боевых действий вырисовалась тяжелая артиллерия в виде… папиной первой жены. До женитьбы на моей маме папа был женат на простой украинской девушке Марусе. Почему они расстались, семейная история умалчивает, намекая на бабу Риву, но красавица Маруся, девушка не промах, вышла замуж за пожилого итальянца Карло Беллини и укатила в Италию, в город Рим. Овдовев, бывшая Маруся, а ныне – просто Мария, недрогнувшей рукой возвратила былое достояние – увезла моего папу в Италию. К тому времени бабы Ривы уже не было в живых, иначе она была бы против, а у меня не появился бы самый настоящий римский папа, подшучивающий:

– Ура! Наши взяли Ватикан, до Буккингема – рукой подать. Если дело пойдет такими темпами, я доберусь до Белого Дома и до хижины дяди Тома! Не волнуйтесь, я знаю, как жить дальше! Все в моих надежных руках!

Папа выжил бы и на Крайнем Севере среди тюленей и оленей, но так уж случилось, что Италия была в надежных руках папы, а я – в надежных руках мамы.

Математические катастрофы, шпионские страсти, шкворчащий Шопен и оживляж школьного антуража

«Знания нужны в жизни, как винтовка в бою». (Н. К. Крупская)

Все школьные предметы давались мне легче легкого, но цифры навевали тоску зеленую и желание спасаться бегством. Я и математика были несовместимы, как тетя Мара и крепкое здоровье, как мама и благодушное настроение, как дядя Нюма и железный характер, как паранджа и декольте. Короче, как лед и пламень!

В младших классах со мной (вернее, за меня) задачки увлеченно решала мама. Изнемогая от скуки, я сидела рядом, прикованная математическим капканом за ногу. Когда мама, управившись с моим домашним заданием, подсовывала листок с готовым решением, я облегченно вздыхала, сооружала лицо поумнее и переписывала готовые примеры в тетрадку, стараясь не наделать ошибок. Папа у Васи силен в математике, как и моя мама. Я была наравне с Васей.

Умное выражение лица не повышает ясность ума и помогает лишь до поры до времени. Мы с точными науками игнорировали друг друга и сосуществовали параллельно, не пересекаясь, но в старших классах началась настоящая катастрофа.

Я блуждала в дебрях математических лесов. Я тряслась по кочкам и ухабам непроторенных математических дорог. Я камнем шла на дно математических морей, даже не пытаясь выплыть. Я тупела и погружалась в медитацию, мечтая поскорей окончить школу и забыть об этой чертовой математике! Мои мысли лениво разбредались, как тигры и львы по теплоходу в фильме «Полосатый рейс». Призывы «спуститься с небес на землю» помогали, как зайцу стоп-сигнал или корове – седло. С одинаковым результатом.

У мамы иссякло терпение. Семейный совет принял мудрое решение – репетитор, и самый лучший! Им оказался молодой аспирант, поклонник моей кузины Элизы Ривкин Михаил Маркович. Поговаривали, что его затирают на кафедре, и он, – то ли из-за желания быть поближе к предмету своей любви, то ли из-за желания пополнить свой бюджет, то ли из-за желания сеять разумное, доброе и вечное, – преподавал математику в нашей школе.

Ха-ха-ха! Улучшить мои математические способности самым потрясающим учителем – все равно, что приставить великого скрипача к ребенку без музыкального слуха. У одного – ноты, у другого – боты. Скрипач – со скрипкой, киндер – с барабанчиком. Дедушка сказал бы: «Не тратьте, кума, силы». Ой, вэй!!! Мама дорогая, знала бы ты, к чему это приведет…

В отличие от математики, с музыкой у меня была взаимная любовь и лавры бесспорной примы. На мои дворовые концерты приходила вся улица. В свое время дальновидные соседи с похвальной стойкостью выдержали известие, что я буду учиться «на музыку». Возможно, они были хорошо воспитаны. Возможно, радовались, что пианино и аккордеон – не кларнет, не тромбон, не ударная установка и не орудие пытки. Чего стоило выдержать мои первые музыкальные поползновения, можно только догадаться. Вы ж понимаете, чем больше ребенок просиживает за инструментом, тем больше головной боли он доставляет соседям и тем меньше головной боли доставляет родителям. Особенно, если это еврейский ребенок, просто обязанный играть «на музыку».

Терпели не зря: хор под управлением Элины Сокольской был покруче хора имени Пятницкого! Зрители (они же – артисты) приходили семьями со всей улицы, оставив любые дела, даже самогоноварение. Кому не хватало места на лавочках, приносили с собой стулья. Концертный и зрительный залы сливались воедино. Записочки с заявками складывались в клетчатый берет Сержа Макогоненко, а Педро Антониони, приставленный к аккордеону, торжественно выносил тяжеленное перламутровое чудо во двор.

Репертуар был «всеядный»: от хризантем, которые расцвели в саду до «Пидманула-подвела». Любая мелодия подбиралась по слуху, фестиваль песни длился часами, вся компания получала истинное удовольствие, бурно аплодируя. Любимые фрагменты шли на «бис», как в лучших традициях оперного искусства, но если бы сие великолепие коснулось утонченных ушей почтенной Флоры Амбросьевны… Она бы в ужасе проглотила свою деревянную линейку вместе с мухобойкой! Она бы сгрызла свою подушку в тоскливых конвульсиях под стук метронома! Она свалилась бы в обморок, приравняв услышанное к музыкальному извращению, кощунству, неблагозвучию, дурному вкусу и (о, жуть!) попранию авторитетов!

Как можно после изысканного Моцарта, не остывшего на клавиатуре, «бацать» вульгарную «Мурку» и «Очи черные»? Да еще в ритме танго?!

Эх, не слышала Трогательная Флора глас народа. А между прочим, сам дядя Ваня Шпыгун, утирая сентиментальную слезу от песни «Созрели вишни в саду у дяди Вани», сказал:

– Мне по барабану Станиславский! Вот это – жизнянная музыка, а не какой-то задрипанный Шульберт!

«В руках таланта все может служить орудием к прекрасному, если только правится высокой мыслью послужить прекрасному». (Н. В. Гоголь)

Но вернемся к математике. Чтобы не предстать перед репетитором Михаилом Марковичем в неприглядном свете, я решила, как бы между прочим, показать мои бесспорные таланты, а потом уже перейти к спорным. К математическим талантам, основанным на тупизме и неврубизме (с уклоном в дебилизм-кретинизм), мы успеем дойти всегда.

Миша увидел чудную картину. За фортепиано сидела интеллигентная девочка из хорошей еврейской семьи и, прикрывая глаза в особо патетических местах, играла «Ноктюрн» Шопена. Ресницы шуршали, как крылья бабочки, журчащие звуки слетали с клавиатуры. Поэтичнее зрелища не сыскать. Боевая готовность, как у Прони Прокоповны из пьесы «За двумя зайцами»: «Барышня ляглы и просють. Папироска аж шкварчить». Вместо папироски шкворчал Шопен.

Сраженный наповал Миша шутливо схватился за голову, потом за сердце и, плюхнувшись на диван, весело поведал:

– А меня не приняли «на музыку»! По причине полной непригодности! В знаменитую одесскую музыкальную школу имени Столярского, откуда вышли Рихтер, Гилельс, Коган. Представляешь, летом у старинного рояля прямо во дворе идет отбор талантов. Толпа разодетых в пух и прах детей, родителей, бабушек и фанатов-родственников. А я сам пришел и сказал, что хочу тоже! Картина маслом: к председателю комиссии подходит шестилетний еврейский мальчик, без мамы, с учебником шахматной теории под мышкой и абсолютно уверенно, хорошей речью говорит, что хочет быть принятым! Меня прослушали в обход громадной очереди, кто может отказать? Сдерживая хохот, попросили прийти с мамой. Еле-еле удалось отговорить! Петь я обожаю, но… На моих ушах медведь станцевал менуэт! Мое пение сводит с ума, настолько это ужасно. Вместо «браво-брависсимо» меня умоляют – «прекратиссимо», но математика – как музыка, а физика вообще читается, как роман. От матанализа можно просто ошалеть. Нет ничего прекраснее: сходящиеся последовательности, пределы, производные, интегралы… Так красиво, ты не представляешь!

Я представила. И призадумалась. Какой мыльный шарик не мечтает стать пушистым облачком? Если человек без музыкального слуха любит музыку, может, стоит попытаться полюбить математику? Вдохновившись не на шутку, я устремилась на штурм недосягаемых математических горизонтов.

Миша направил мою энергию в нужное русло. Под его чутким руководством я обучилась… искусству создавать шпаргалки. Чем не секретная лаборатория для шпионских игр с шифровками и паролями? Делюсь опытом. Инструкция для правшей: полоса складывается гармошкой под размер руки. Очень удобно листать большим пальцем. Левая рука, в которой гармошка, непринужденно лежит на столе. Правая в это время старательно пишет. Никакой суеты! Важную роль играет выражение лица: сосредоточенно-углубленное, как у дяди Нюмы, когда он ест любимую селедочку.

Подготовка прошла успешно. Новая Мата Хари овладела навыками незаметно извлечь шпаргалку, замаскированную между пальцами рук, спрятанную в рукаве, скатанную в трубочку-карандаш за ухом, вложенную между коленями, в обуви и прочих тайниках, которые полагается знать профессиональным секретным агентам. Меня не разоблачили бы ни ЦРУ, ни ФБР, ни ФСБ, ни Моссад, ни МУР. На крошечной «гармошке» я мелким почерком умудрялась поместить уйму материала, который прорабатывала перед тем, как написать. Фокус прост, как Пашка Духопел со штангой в обнимку: пока пишешь, запоминаешь написанное, а у доски выдаешь сносные результаты, приятно удивляясь собственным познаниям. Потрясающий обучающий эффект. А шпаргалочные бомбы? Перед экзаменами мы записывали ответ на каждый вопрос билета, «бомба» опускалась во внутренний карман. Садишься, тихонько пальчиками отсчитываешь, вытаскиваешь… и можно отвечать. Правда, «бомбы» тоже остались оружием, не примененным на практике.

Папа у Васи силен в математике! Мама перестала ужасаться, что точные науки испортят мой аттестат. Я стала делать успехи. Не знаю, что творится в голове у дрессированных собачек, бойко вытявкивающих цифры на арене цирка, но мои вправленные мозги гудели все меньше, а математические красоты, которыми восторгался Миша, стали намного доступнее и понятнее. Однако, авантюрные папочкины гены подсказывали: если буду хорошо знать математику, мне не понадобится репетитор, а это в планы не входило.

– Линчик, выучи на завтра параграф такой-то, – говорил мой стратегический союзник, пряча в глазах лукавинку. – Буду спрашивать. Готовься.

Я шла учить параграф, думая, что обвела вокруг пальца учителя. На самом деле он перехитрил меня. Заучивая определенные формулы, теоремы, правила, запоминаешь лучше, а если заранее предупреждают довольно часто… Я в самом деле что-то знала и даже участвовала в «гонениях отличников»: их гонял весь класс по всему материалу, а чтобы задавать каверзные вопросы, надо знать на них ответы. Ключ к знанию – понимание. Математику я по-прежнему не любила. Я любила математика!

Я влюбилась в Мишу с пылкостью шестнадцатилетней девочки, в голове которой перемешались алые паруса, заоблачные дали, добрые феи, благородные рыцари, а также математические катаклизмы, музыкальные параллели, шкворчащий Шопен и шпионские страсти вместе с мамиными нравоучениями.

Я любила его одного больше, чем все человечество сразу. Я таяла в лучах его обаяния, как тает мороженое на блюдечке. Он мог бы черпать меня полными ложками, если бы захотел. Это из-за него мне хотелось каждое утро идти в школу. Когда объект моей любви проходил по школьному коридору, у меня начисто отшибало здравый смысл. Я забывала, где нахожусь, а в голове, бушуя, толпились все виды мыслей, кроме математических.

Из каждого человека прет то, чего в нем много. Из меня пёрли явно не логарифмы. Если разрыв гипотенузы не существовал как таковой, что же тогда так трещало в моей голове?..

В Мишином лице не было ни одной правильной черты: подбородок – тяжеловат, брови – широковаты, нос – крупноват, скулы – высоковаты, но все это сливалось в такую удивительную гармонию, что мимо не пройдешь. Обязательно оглянешься, и не раз.

Я не могла на него наглядеться. Ищу слова и не нахожу. Сказать, что он был брюнетом с ранней сединой на висках? Миллионы брюнетов с ранней сединой на висках бреются перед зеркалом, шагают по улицам, читают утренние газеты, смотрят вечерние новости и едят борщ. Сказать, что у него были карие глаза? На свете миллиарды обладателей карих глаз, но от его глаз исходил такой живой теплый свет… А смех? Когда он смеялся, в моей душе расцветал яблоневый сад, а воздух вокруг накалялся, просверкивая электрическими разрядами, вопреки всем правилам противопожарной безопасности.

Влюбляются в лучших. Я наслаждалась каждой минутой общения. Чтобы не наделать глупостей и ничего не испортить, я задумчиво сверлила взглядом ямочку на его подбородке, прокручивая в голове, как он посмотрел, что сказал. И не искала в его словах второй смысл, зная, что не найду. У меня не было возможности показаться предмету своего обожания в самом выигрышном виде. И потом, меня слишком хорошо воспитывала мама. Я не была для Миши яблоневым райским садом. Скорее, подорожником, который рос в том саду. Если бы неприметный подорожник попытался открыть свое сердце, Миша здорово бы удивился: щебечущий подорожник?!

«Чтобы переварить знания, надо поглощать их с аппетитом». (А. Франс)

Миша был за-ме-ча-тель-ным во всех отношениях. Его тоже слишком хорошо воспитала мама. Он обращался к ученикам на «вы»!

– Вы почему опоздали на урок? – безукоризненно вежливо спрашивал он у сопливого шестиклассника Вадика Крутько.

– Гы-ы-ы… – вытирая нос рукавом, стыдливо отвечал Вадик.

– Настоящие джентльмены не опаздывают. А я верю в то, что вы – настоящий джентльмен, – абсолютно серьезно говорил Миша.

Все лоботрясы старались быть настоящими джентльменами и, к всеобщему удивлению, повышали успеваемость. Заржавленные стоячие воды в мозгах хронических двоечников прочищались вантузом ривкинских объяснений, да так, что от зубов отскакивало. Михаил Маркович подавал материал глубже, чем в учебниках, а на уроках информатики и вычислительной техники обучил ребят писать программы на настоящем Фортране, который был в ходу в вычислительных центрах.

Второй школьный математик из-за черной повязки на глазу имел сразу три прозвища: Кутузов, Одноглазый Джо и Циклоп. Объяснял он плохо, а топил и валил – ого-го. Каждый урок начинался мрачным приветствием: «Алло! Народ, я пришел! Топить буду всех!»

Свирепый старый Циклоп Кутузович не шел ни в какое сравнение с молодым неженатым Мишей Марковичем, которого я прозвала Винни-Пухом за походку вразвалочку и любовь к постоянным перекусываниям. На симпатичном математике бойкие старшеклассницы оттачивали женские чары, строя глазки по всем правилам глазостроительного искусства. Винни-Пух краснел, смущался, старался вести себя построже, чтобы как-то противостоять энтузиазму девушек, стремящихся овладеть его сердцем, желудком и прочими важными органами. С ним неумело, но настойчиво кокетничала даже учительница биологии, старая дева Бронислава Арефьевна Конопелько, похожая на озабоченную курочку-пеструшку, которая пытается заманить на свой насест самого интересного петушка в курятнике.

Проверяя Винни-Пуха на прочность, мальчишки на уроках подкидывали вопросы типа:

– А как вы измеряете объем окружности у вашей девушки?

Тот ответил автоматически, не задумываясь:

– Для окружности важен радиус. Его меряют циркулем или линейкой, а дальше считают длину окружности по формуле 2 Пи Эр.

Ученики взорвались хохотом и выпали в осадок, съезжая под парты. Что могли иметь в виду такие оболтусы, как Пашка Духопел? Естессно, окружность груди! Измерение оной с помощью бюстгальтера. Без формулы, на ощупь. Винни-Пух быстро пришел в себя, забросав любознательных вопросами, требующими смекалки, в том числе и заковыристыми: как можно измерить у девушки другие окружности. По формуле, без ощупи.

Когда весь пыл уходит на ответы, тут уже не до окружностей девушек, но в школьной программе немало других возможностей поострить. Кроме математики, Михаил Маркович вел физику. Благодатная тема «Сила трения и роль смазки для уменьшения этой силы» вызвала выразительную мимику желающих выяснить, какие виды смазки применяются при тесных телесных контактах с девушками.

Поигрывая гормонами, мужские особи смаковали радость победы, но отвечать на каверзные вопросы для Винни-Пуха – чисто мед из горшка доставать. Сказал, как отрезал:

– Если к делу подходить умело, то смазка не требуется. Не умеете, не беритесь.

М-да-а… Со всей прямотой интеллигента, куда уж яснее. Все равно, что оперной примадонне взять верхнее «ля».

Народ посрамленно скис, но не угомонился, задействовав для оживляжа школьного антуража другие развлекалочки. Умыкнув из подсобки школьной технички Шуры Халыменды живого петуха… Вы спросите, как петух оказался в подсобке? Да очень просто: короля курятника ранним утречком презентовал Шуре вместо букета цветов слесарь-ремонтник Серж Макогоненко. В надежде провести приятный вечерочек в компании с предметом любви Шурой и с петухом в виде кулинарной продукции. В общем, совместив Шуру и холодец.

Чтобы наверняка сразить Сержа, Шура (фурсить так фурсить) разжилась недельчатыми трусами вместо панталонов и даже нацепила капронки. Пока она, прынципияльно пренебрегая служебными обязанностями, бегала в ларек добывать лаврушечку, петрушечку, морквушечку и черный перец горошком, прыткие пацаны умыкнули петуха и, связав ему ноги, затолкали в коробку, оставив щелки для воздуха.

Заклеенную коробку, перевязанную кокетливым бантиком, оставили на учительском столе. Коробка хранила таинственное молчание. Петух, как по заказу, сидел тихо: то ли ошалел от темноты, то ли решил, что ночь на дворе.

Математик явился. Поглядывая на стол, стал рассуждать логически:

– Коробка-то с сюрпризом? Судя по габаритам, не слон. Что там у вас? Не курицу ли подсунули?

В глазах плясали чертики. Казалось, ему хочется покинуть класс, чтобы отсмеяться, но надо же оправдать ожидания и заглянуть вовнутрь. Винни-Пух осторожно приоткрыл крышку. Увидев свет, король курятника с перепугу каканул, выскочил со связанными ногами, как черт из табакерки… И, резво махая крыльями, выдал гладиаторские прыжки. Балет «Спартак» Хачатуряна! Не хватало только фонограммы «Танец с саблями». Впрочем, больше, чем на гладиатора, красно-коричневый петух смахивал на цыганенка Яшку из фильма «Неуловимые мстители» – такой же горбоклювый, только без гитары и серьги в ухе. Со всем боевым запалом королевское высочество рвануло в наступление – мстить за поруганную честь, яростно изрыгая проклятия на петушином наречии. Жаль, что не слышали цыплята: обогатили бы словарный запас новой порцией курино-петушиной нецензурщины.

– Неплохо, но танец маленьких лебедей в одиночку не потянет, – с интересом наблюдая за пляской темпераментного петуха, в экстазе выделывающего все новые и новые па, – сказал Михаил Маркович. – Лебедей бы сюда, а?

Танцор-гладиатор неожиданно затих, склонив голову набок. Математик вышел то ли за директором, то ли за лебедями. Класс молчал, петух – тоже, а я так переживала за Мишу, будто половина курятника крепкими клювами больно клевала зерно прямо на моем темечке.