Текст книги "Бабочка на булавочке, или Блинчик с начинкой. Любовно-иронический роман"

Бабочка на булавочке, или Блинчик с начинкой
Любовно-иронический роман
Мадам Вилькори

«Не гоняйся за счастьем. Оно всегда находится в тебе самом». (Пифагор)

Художник-оформитель Эдуард Бреслер

© Мадам Вилькори, 2017

ISBN 978-5-4485-6242-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Исчадие ада в гречнево-угольном дыму, мухобойка как средство музыкального воспитания, блины с ваксой, замешанные на кодексе прелестей счастливого детства, гусеничка в ожидании крылышек

Когда мне было пять лет, мы играли в «войнушку» и, спрыгивая на зонтиках с крыши старого сарая, высадили парашютный десант. Свернув «парашюты» в шпаги, мы загнали неприятелей в крапиву, но кто ж знал, что в крапиве – осиное гнездо? Р-растревож-женные осы ринулись в атаку! Спасаясь от осиных инъекций, я лихо перемахнула через забор и… повисла на нем, как каракатица. Огромный гвоздь цепко удерживал в плену мое оборочно-рюшечное платьице, не предназначенное для воздушных десантов. И я…

Ах, зачем я написала: «повисла, как каракатица»? Сравнение с каракатицей никуда не годится. Напишу: «Повисла, как кукла Мальвина на гвозде Карабаса-Барабаса»! Настоящая дама в любом возрасте при любых обстоятельствах должна выглядеть красиво.

Пока я барахталась на гвозде, природные очертания моих соратников приобрели аховый вид, хоть снимайся без грима в фильмах ужасов. Мамаши только по одежде признали своих чадушек в распухших до неузнаваемости, завывающих монстриках. Глаза – щелочки, уши – вареники, губы – сардельки. Пропорции – как из-под руки пьяного скульптора: сплошная асимметрия.

Все шишки посыпались на меня, на кого же еще? Во-первых, я была (да здравствует гвоздь) единственная уцелевшая, не ошпаренная крапивой и не ужаленная осами – на фоне багрово-сиреневых ошпаренно-ужаленных. Во-вторых, я дирижировала всеми дворовыми баталиями. В-третьих, в воздушном пространстве витало нечто непонятное – «порхатая» или «пархатая». По малолетству я не поняла, что это означает, но выражение не относилось к осам. Разве осы порхают? Под аккомпанемент воплей возмущенных мамаш я представила себя порхающей бабочкой.

Разбирательство сопровождалось орательно-ругательными выражениями, самым деликатным из которых было мамино – «Исчадие ада». Пытаясь вникнуть, что это такое и с чем его едят, я представила соседку Аду Никифоровну Черновол, всю в густом дыму от гречневой каши, перепаленной в кастрюле до состояния антрацита. Гречнево-угольный чад, заблудившись в Адиной кудрявой голове, искал выход, трансформируясь в черные чадящие рога.

Да уж. «Исчадие ада». Видели бы вы мою фотографию в пять лет. Ясные очи, ангельский лик и оборочно-рюшечное «мальвинистое» платьице. Но прозорливый сосед дядя Ваня, укоризненно качая головой, сказал: «Эта девица себя еще покажет!» С тех пор, уважая общественное мнение в лице дяди Вани и его жены Марьи Алексеевны, мама цитировала сию историческую фразу красной нитью во всех воспитательных моментах.

«Выражая себя, человек растет». (Н. К. Крупская)

Прав был сосед дядя Ваня, по фамилии Шпыгун. Учитывая, что «шпыгун» в переводе с украинского – «шпион», дядя Ваня наверняка знал больше, чем сказал. Просто так ничего не бывает. Все заложено в генах, а воспитание, по словам мамы, – борьба с генами. Если брать в расчет папины гены, ничего особо хорошего я показать не могла. Всю жизнь мама боролась с папиным авантюризмом и кипучим пофигизмом, но разве стихию обуздаешь тормозами? В моем подрастающем организме папины гены беспощадно искоренялись маминым воспитанием. Временами – успешно. Своим упорством мама напоминала дятла, который долбит дерево, очищая его от короедов. Из меня выдалбливалось все, что мама считала нужным выдолбить, и вдалбливалось все, что мама считала нужным вдолбить. Бороться с маминым прямым сильным клювом было так же безрассудно, как выскакивать из поезда на большой скорости. Я чувствовала себя зашнурованной на все шнурки, застегнутой на все пуговицы и знала на собственной шкуре, каково пуговице жить в петле.

Ребенок – постоянно на глазах, двадцать четыре часа в сутки, под неусыпным контролем! Записан в библиотеку, изморен-измочален-измытарен четырьмя кружками: кукольным, танцевальным, юных декламаторов и выжиганием по дереву. Плюс музыкальная школа.

Класс фортепиано вела музыкальная мучительница Флора Амбросьевна по прозвищу Трогательная Флора, при малейшей ошибке щепетильно лупившая меня по пальцам длинной деревянной линейкой. Это была в самом буквальном смысле учеба из-под палки. Как только я взлетала, наслаждаясь звуковой гармонией, так Трогательная Флора – бац! – выстреливала указаниями:

– Кисть – округляй! Держи кисть, как яблочко держишь! Мизинец – не оттопыривай! Локоть – выше-е-е! И раз, и два, и три! Куда локоть опустила? Не опускай локоть! И раз, и два… Куда кисть зажала?! Расслабь кисть! И раз… Не втягивай голову в плечи, ты не черепаха! Спина – р-р-ровная! Не горбаться, ты не верблюд!

Да уж. Под такие команды – на плацу маршировать. Чтобы спина была ровная, применялось музыкально-педагогическое средство – мухобойка. Резиновой частью мухобойки Трогательная Флора легонечко (дескать, я на страже) прогуливалась по моей спине, а сама громко топала ногой, так энергично отбивая ритм, что пыль вздымалась столбом. Пылинки кружились в лучах подглядывающего в окно солнца, но ничего хорошего, кроме чопорной зануды Флоры Амбросьевны, солнцу разглядеть не удавалось.

После урока я шла домой. Огромная нотная папка с длинными тесемками волочилась за мной по лужам. Слезы смешивались с дождевыми каплями, комок стоял в горле, а назавтра – снова плестись по тому же маршруту, к той же Трогательной Флоре с той же деревянной линейкой, не говоря уже о мухобойке. А каторжно-ненавистное сольфеджио? Почему бы музыкальной мучительнице не простудить горло, не вывихнуть руку или не заболеть расстройством желудка? Я безнадежно сопротивлялась маминым стремлениям сделать из меня великую пианистку.

Однажды Трогательная Флора была не в настроении и уже на пятой минуте урока выставила в мой дневник гигантскую жирную единицу. Я принесла дневник домой, спрятала под пианино, чтобы попозже переправить на такую же гигантскую четверку, но во время этой секретной операции зацепилась рукавом за педаль. Попробуйте, стоя на четвереньках, быстро извлечь фортепианную педаль из рукава (или рукав из фортепианной педали) при звуке маминых шагов!

Другое дело – папин аккордеон. Тяжелый «Вельтмайстер» папа ставил на мои коленки. Чтобы сориентироваться, в какой октаве я нахожусь, приходилось выглядывать из-за этой громадины, высовывая голову направо. Изгибаться буквой «Ю» – не по правилам классической осанки, но по-другому не получалось. Бархатные звуки аккордеона, растворяя неприятности, на теплых ладонях уносили меня в страну Линляндию, мое царство-государство, где я – сама себе хозяйка и где меня никто не дергал за веревочки, как марионетку.

ИЗ КОДЕКСА ВЗАИМООТНОШЕНИЙ МАТЕРИ И РЕБЕНКА

1. Хороший ребенок должен слушаться маму беспрекословно.

2. Не надо делать из мамы дуру.

3. Мама всегда права.

4. Хорошая мать максимально вникает в интересы ребенка.

5. Хорошо воспитанный ребенок не причиняет хлопот родителям.

6. Чем ребенок загруженнее, тем меньше он дает волю генам.

7. Чем больше давить на ребенка, выжимая все соки, тем больше будет толка в будущем: толк выдавливается из ребенка, как сок из яблока.

8. Твоя задача – учиться! Только получив хорошее образование, можно добиться цели!

9. Тебе придется в пять раз больше трудиться, чтобы не оказаться за бортом жизни!

10. И не забывай о пятой графе!

Я, кажется, забыла представиться. Меня зовут Элина Сокольская. Папина летающая фамилия, имя – в честь актрисы Быстрицкой – эталона красоты всех времен и народов. «Линчик-Блинчик. Сюрприз с начинкой». Так называл меня папа. Мальчишки во дворе дразнились: «Плакса-вакса, гуталин, на носу – горячий блин!» Жутко страдая от блинно-гуталиновой тематики, я размазывала по щекам слезы вместо ваксы, требуя срочно поменять мне имя.

Папа уверял, что все на свете – ерунда по сравнению с мировой революцией. И по сравнению с убийственной дразнилкой про резиновую Зину, которую принесли в корзине из магазина. Бедная, бедная Зина!

Ха-ха-ха. На всякую чепуху обращать внимание? Нервов не хватит! Вскоре мальчишки, кричавшие про блин, были нейтрализованы вместе с зачинщицей Веркой Фесенковой по прозвищу Языкатая Феська.

– Еще раз услышу про блин с ваксой, не выйду на пострашилки, – набравшись храбрости, оскорбленно заявила я. – Сами себя устрашайте. А хотите обзываться, можете красиво кричать «Элина-балерина».

Кто ж откажется от пострашилок? Я обставляла страшные истории, как моноспектакли. О мертвой руке с роковым перстнем. О зловещем незнакомце, коварном душителе девушек. О фиолетовом тумане, из которого выплывали дрожащие призрачные тени тех самых задушенных девушек. Никакой халтуры! Полностью овладев аудиторией, я на разные голоса с устрашающими модуляциями молола об ужасающе ужасных ужасах. Меня несло по волнам фантазии. У слушателей шел дым из ушей плюс ночные кошмары с возможным энурезом. Прелестная картинка, радующая глаз взрослых: девочка из хорошей семьи рассказывает деткам сказки. Мозги деток взрывались, как попкорн на горячей сковородке.

Вещая о блуждающей перчатке, я нагнетала обстановку, применяя реквизит: незаметным движением руки роняла заранее припасенную папину кожаную перчатку и загробно-замогнильным голосом взвывала:

– Вот она, черная перчатка. (Пауза). И откуда она взялась???

Рассудка можно лишиться! Уставившись на невесть откуда взявшуюся перчатку, все деревенели от напряжения и, намертво приклеившись к лавочке, боялись пошевелиться.

– Откуда этот запах? (Пауза). Пахнет покойником. Чувствуете?

Перчатка источала удушливый запах формалина (фокус-покус, ловкость рук и никакого мошенничества). Поглядывая на кота Таньки Дюндиковой, я прикидывала: может, сказать, что он – агент враждебных цивилизаций? Черный, одноглазый и выглядит, как сатана в котовом обличье. Телепатически учуяв направление моих мыслей, кот Циклоп умоляюще скосил единственный глаз: если мои бредни услышат коровы, они с перепугу перестанут давать молоко. Кто ж тогда выдаст ценный продукт? Ладно, оставлю кота в покое. Кроме котов, есть еще собаки, которые воют. Главное, не снижать накала.

– Вы слышите, как воет собака? Она предвещает силы зла. Посмотрите на звезды. Видите черные дыры? Когда звезда сгорает, она превращается в черную дыру. Оттуда инопланетяне посылают электромагнитный сигнал.

Захотят услышать, услышат. Захотят увидеть, увидят. Теперь – финальный аккорд (главное, не сорвать голос):

– А вдруг инопланетяне ка-ак притянут нас межпланетным магнитом!!! И захватят в плен?! (Пауза). А вдруг прямо сейчас, сию минуту из черной дыры по недосмотру выпадет метеорит, шлепнется на землю, накроет нас с головой, и мы все коллективно погибнем?!

На небе крошечными бриллиантиками мерцали звезды, наглядно подтверждая всю эту чушь. Если была перчатка, почему не быть всему остальному?

Приговоренные к смерти пулей мчались по домам. Шизопевтический сеанс окончен. Спокойной ночи, дорогие малыши! Будете вести себя хорошо, завтра получите продолжение убийственных экспериментов на вашей психике. Постарайтесь не «наловить рыбки» в кровати. И забудьте навсегда обзывалку про блин с ваксой и гуталином!

«Трудовой процесс учит ребенка познавать самого себя, измерять свои собственные силы и способности». (Н. К. Крупская)

Направляемая маминой железно-педагогической рукой, я росла примерной девочкой без вредных привычек-«короедов». Прилежно училась, активно участвовала в школьной самодеятельности. Думала о Родине больше, чем о себе. Усердно собирала макулатуру с металлоломом, вникая в задачи, поставленные перед молодежью. Благодаря моей наводке наш класс перевыполнил норму по сдаче вторичного сырья. Мы сдали на металлолом железную кровать дяди Вани Шпыгуна, без всякой (по нашему мнению), пользы ржавеющую во дворе. А поскольку под кроватью дядя Ваня складировал газеты «Правда», «Труд» и «Известия», то вместе с металлоломом (в виде дяди-ваниной кровати) мы сдали и макулатуру (в виде дяди-ваниных газет). Лишенный удовольствия перечитывать газеты на свежем воздухе, полеживая на кровати, дядя Ваня смирился с этой утратой.

Стране нужны были железо и бумага, а еще стране нужна была помощь в сельскохозяйственном труде. К моему глубочайшему сожалению, я ничем не могла помочь стране в сельскохозяйственном труде. Более того, меня нельзя было и близко подпускать к сельскохозяйственному труду! Я не вписывалась туда, как не вписывается астролябия в акционерное общество любителей живой природы. Я не отличала полезные растения от сорняков, помидорные кусты от картофельных, свекольную ботву от кукурузной.

Однажды я, дитя асфальта, перепутала растительные культуры и выполола полтора километра огурцов. А все потому, что инструктирующая нас колхозница, не поверив в мою сельскохозяйственную безграмотность, опрометчиво приказала:

– Чего стоишь? Не придуривайся. Поли давай.

На прополке, когда стройными рядами весь класс шел вперед бороться с сорняками, я, с трудом удерживая в музыкальных руках сельхозинвентарь, двигалась в обратном направлении. Задом наперед. По-другому, хоть убейте, не получалось. Может, отступая назад, я хотела видеть результаты своего труда? Может, опасалась наступить на эти самые результаты, чтобы не растоптать аграрную программу? Вот почему наши колхозы постоянно оставались без урожая.

У меня не с того места росли руки к сельскохозяйственному труду, так нужному Родине. Хотя, согласно анатомии, мои руки росли не с того места, о котором вы подумали, а с того, откуда надо. А откуда надо, написано в анатомии человека. Изучая анатомию, мы помогаем обществу: возможно, я хорошо бы управилась с техникой в виде газонокосилки?

Все население бывшего СССР, включая врачей и учителей, профессионально-автоматически орудовало граблями, сапками, тяпками, поднаторев на прополках и субботниках. Все нормальные дети, выросшие в стране счастливого детства, хотели (или говорили, что хотят) стать космонавтами, передовыми доярками, артистами, врачами и учителями. Сельское хозяйство было важнее всего этого: врачи, учителя, инженеры, – все помогали сельскому хозяйству. Я беспринципно мечтала работать на кондитерской фабрике контролером качества и есть конфеты, сколько захочу. Ах, пряничный домик с мармеладно-шоколадными ставнями! Такая мечта считалась неприличной. Со временем я научилась благоразумно помалкивать, заклеив рот воображаемым пластырем.

Дорогие дети, будущие взрослые! Если бы мечты молниеносно сбывались, к чему же тогда стремиться? Преодолевая преграды навстречу мечте, помните о непредсказуемых последствиях «сбычи мечт». Как у дедушки Ленина, который мечтательно твердил: «Мечты двигают прогресс. Величайшая мечта – социализм».

Иногда, устав от собственной непогрешимости, я позволяла папочкиным генам-короедам размяться, погулять по дереву: движение оживляет. С видом человека, всецело поглощенного уроками (учеба – главная цель в жизни, нет ничего главнее), я прижимала градусник к горячей лампочке от включенной настольной лампы. Температура на поджаренном градуснике взлетала, как пришпоренная лошадь. Аккуратненько сбив ее (температуру, а не лошадь) до 37.3, я предъявляла градусник маме.

Главное – не испортить кадр. Я делала лицо, как у тети Мары, которая вся такая больная, хваталась за горло для пущей достоверности и, обреченно шмыгая носом, гундосила:

– У бедя дасборг. Я дебдожко больдая.

Срабатывало безотказно. Больной ребенок – на особом положении. Мама бросала свой менторский тон, становилась живой и мчалась на кухню взбивать гоголь-моголь, проронив магически-категорическое:

– Ты – не немножко больная. Ты хорошо больная. В школу ты, конечно, не пойдешь!

Кто ж станет возражать? Никаких возражений. Если от школы периодически не отдыхать (особенно перед контрольной по математике), можно поехать крышей. Я повиновалась беспрекословно! Шея ребенка обвязывалась теплым шарфом. Ребенку выдавалась внушительная порция гоголя-моголя. Расстроенная мама шла на работу, а бедный больной ребенок со здоровым интересом извлекал хорошую книгу потолще.

Я обожала не ходить в школу. Училась я хорошо, но математика… С математикой у нас была взаимная невзлюбовь, но об этом – потом.

«Сложивши крылья, трудно лететь и самому орлу». (Г. Сковорода)

И почему я не красавица, как Быстрицкая? Вот бы стать роскошной принцессой с огромными, в пол-лица, глазами, с длинными златокудрыми волосами. И без прыщей на лбу… Стоп! Мечтая, важно не переборщить. Глаза в пол-лица – явный перебор. Вдруг выпадут, не удержавшись в глазницах, да шлепнутся оземь, как тот метеорит?! У меня и свои глаза ничего. И волосы тоже. Изучая в зеркале очередной гигантский прыщ, я терпеливо ждала, когда из гусеничной серости выпорхнет прекрасная бабочка. Тогда все мальчики, сраженные моей дивной красотой, сдохнут от любви, укладываясь штабелями у моих ног. И среди них – ОН.

Вот я иду, вся такая сногшибательная. А он… А я… Мания грандиозо! Умереть – не встать! Витька Петриченко падал – уж точно! Учитывая моду на девушек крепких и увесистых, Витькин безупречный вкус опережал время. Моя стройность граничила с бестелесностью, но Витьке нравилось во мне все, даже мои тонкие ноги. Он сказал, что это самые красивые ноги во всей школе.

Ха-ха. Элина-балерина с ногами, созданными для балетного прыжка. Из-за стелек от плоскостопия носила обувь на два размера больше и с ножками-макарошками выглядела, как лыжник перед стартом. Чтобы нижние конечности казались толще, применялся патент: ноги, экипированные в две пары гольфов или колгот, выглядят вполне прилично. Лучше, чем кривые ножки Таньки Дюндиковой из «Б» класса.

– Хватит вертеться перед зеркалом! Там нет ничего хорошего. Человека красит не внешность, а его душа и поступки. Иди есть вареники с картошкой и со сметаной! Все соседи говорят, что ты худая.

Как всегда, мама прервала меня на самом интересном месте. Я спустилась с заоблачных высот, сбитая на лету палкой. Внизу по зеленой траве бегали сибирские пельмени, гоняясь за варениками с картошкой, как собаки – за зайцами. Поедая вареники с картошкой, я спасала их от сибирских пельменей, себя – от худобы, а маму – от осуждения соседей.

У мамы были постоянные критические дни, но не в плане природы. Мамина кобура никогда не пустовала, курок – на взводе. Снайперской критике подвергалось все, что бы я ни сделала. Я так привыкла к этим обстрелам, что мамо-критика отлетала, как горох от стенки. Быть мамо-копией не хотелось, быть, как все, – тоже. У меня начисто отсутствовал стадный инстинкт.

Трудно шагать в ногу, но еще труднее – выбиваться из общего строя. К чему завидовать школьным красавицам, если мама не разрешала щипать брови, а на всех переменках главной технической принадлежностью был рейсфедер для выщипывания бровей в ниточку? Пока занимались бровями, успевали обсудить три улицы, наряды, кавалеров, кто – с кем, кто – кому, кто – у кого и кто – против кого. Сплетни были скучные, как хозяйственное мыло. Все выглядели, как из инкубатора: одинаковая одежда по стандартной моде, одинаковые, как под копирку, прически. Единый сплоченный коллектив.

Окутывая девчонок шлейфом из табачного дыма пополам с перегаром, парубки выдавали дамам штампованные комплименты, приправленные матом. Самым оригинальным был главный сердцеед, второгодник Пашка Духопел из десятого «Б» с галантными остротами типа «Ой, держите меня четверо». Когда его избранница Зойка Черновол, прихорашиваясь перед свиданием, выглядывала из окна, Пашка романтично взывал на весь двор в предвкушении встречи:

– Зойчик! Выпрями брови, гладь шнурки и шевели гамашами!

Чем не серенада? Приблизившись к Пашке, Зойка получала игривый шлепок по месту, прикрытому мини-юбкой, и загадочный полукомплимент:

– Куда тебе, карамельке, в леденцовые ряды.

У каждой девочки была тетрадь пожеланий с красивыми картинками, вырезанными из журнала «Советский экран». «Что пожелать тебе, не знаю, ты только начинаешь жить. Я от души тебе желаю с хорошим мальчиком дружить». Все сдирали друг у друга тексты, все желали друг другу сибирского здоровья, кавказского долголетия, индийской любви и цыганского веселья. Тетрадки были похожи, как близнецы, а поскольку пожелания писались «на память», то и память у всех была одинаковая.

Никто не жаловался. Все были довольны. У самых избранных разживались «на вечер» красочным заграничным каталогом всяких замечательных товаров. Мечтательно разглядывая чудо-красоту, Зойка Черновол выдавала комментарии:

– Эти розовые занавесочки я повешу в спальне, это розовенькое покрывалко постелю на кровать. Одену вот этот офигенный розовый лифчик «Маркиза» (высший шик, без бретелек), вот эти обалденные гипюровенькие розовенькие трусики, вот эти ажурные черные чулочки, сверху накину вот этот прозрачненький халатик с перламутровенькими пуговичками! И обую вот эти отпадные розовые тапочки с меховыми помпончиками! Придет мой викинг Пашка Духопел, расстегнет на моем халатике перламутровые пуговички… Представляешь?!

Я представила. Розовая Зойка в прозрачном халатике, как подкрашенная анилиновой краской сарделька в целлофане, а викинг Пашка Духопел, вооруженный то ли вилкой, то ли вилами, пытается осилить это блюдо.

Жуть. Какая может быть романтика, если в башке у двоечника Пашки Духопела – замедленный мозговой метаболизм? Если он (Пашка, а не метаболизм) на уроках выдавливает из себя слова, как зубную пасту из тюбика, и мямлит, будто зубную щетку жует?! Впрочем, Духопел только у школьной доски выглядел, как пускающий пузыри утопленник, а по части «стырить-загнать» соображал молниеносно и был способен продать утопающему воду.

«Где нет общности интересов, там не может быть единства целей, не говоря о единстве действий». (Ф. Энгельс)

У школьных красавиц имелись свои понятия о романтической любви, у меня – свои. Красавчик Пашка считался секс-символом благодаря сходству с Юрой Шатуновым из «Ласкового мая», а красавица Зойка – секс-символшей благодаря сходству с Памелой Андерсон. Поэтому Зойкины подружки пытались отбить у Зойки – Пашку, а Пашкины друзья пытались отбить у Пашки – Зойку. Зойка устраивала сцены ревности Пашке и подружкам. Пашка клялся Зойке в верности, для острастки горячо реагируя руками. Поостыв, самокритично признавался: «Я не подарок, но и ты не именинница».

Когда разгул гормонов, разум отступает. Синяки томно маскировались толстым слоем тонального крема, любовь разгоралась с новой силой. Впечатлений – выше крыши! Бьет? Значит, ревнует. Ревнует? Значит, любит. Анти-жизнь.

Такая романтика меня не прельщала. Мне не светил переход, по словам Ленина, «от действий одиночек к действиям масс». И не потому, что меня не принимали. Я не хотела быть принятой и притворяться, что мне близки скучные интересы коллектива, где выделяться – некрасиво, где один человек – никто, коллектив – всё, а буква «я» – самая последняя в алфавите. Зачем подстраиваться под всех? Водить хороводы под сарафанное радио? Я не любила, когда из меня образовывали круг. Быть вне коллективной суеты – роскошь, которую не каждый себе позволяет и которую не каждый понимает.

Моя лучшая подружка Лида Гончаренко понимала. У нас была общность интересов, но если бы наши разговоры подслушал коллектив, он покрутил бы пальцем у виска. Мы с Лидой ревностно относились к личному пространству. Зачем тратить время на пустую бабскую трескотню? Ядовито хихикая, мы наваяли детективный рассказ под названием «Роковая любовь шпиона Хантера». Сия «нетленка», отпечатанная на папиной пишущей машинке двумя шестнадцатилетними школьницами, была отправлена в редакцию журнала под псевдонимом Артур Тюнтиков-Тюкавский.

Редакция любезно ответила: «Уважаемый Артур! Мы отдаем предпочтение рассказам на местном материале». Тогда при нашем содействии даровито-плодовитый Артур Тюнтиков-Тюкавский наклепал новую нетленку под названием «Роковая любовь шпиона Хантера и Аполлинарии Филимоновой». Скрупулезная редакция на полном серьезе предложила автору приблизиться к жизни простого народа.

Нет проблем. Под нашим чутким руководством Тюнтиков-Тюкавский переименовал рассказ «Роковая любовь бывшего шпиона, ныне – сталевара Хантера и колхозницы Аполлинарии Филимоновой». Куда уж народнее! Однако новый шедевр о роковой любви не вышел из-под нашего пера по техническим причинам. Перо не повиновалось, сотрясаясь от смеха вместе с нашими организмами! Как можно осуществлять литературный процесс в такой обстановке?

Наплевав на несостоявшуюся карьеру Артура Тюнтикова-Тюкавского, мы с Лидой перешли к киногероям повышенной романтичности. На фильмы с Аленом Делоном и Антонио Бандерасом Лида шла, как на свидание. Я, группа поддержки, ходила за компанию. Количество киносвиданий зашкаливало пределы разумного, но надо же поддержать подругу! Не в силах определиться, кто из красавцев нравится больше, Лида повесила на стенку в своей комнате обоих. Наглядно демонстрируя виртуальные преимущества над земной реальностью, красавцы радовали глаз, не подозревая о Лидином существовании. Увы, Алены Делоны с Антонио Бандерасами не валяются на дороге, как Зойкин Пашка после обмывки мотоцикла. Они летают журавлями в недосягаемо-высоком голливудском небе, а синица – не всегда годится.

Мальчишки были такие обыкновенные, а во всех фильмах киношные мальчики (в промежутках между подвигами!) носили киношным девочкам портфели. Ну, кто из мальчишек понес бы мой портфель? Во всей округе не нашлось бы такого добровольца. Правда, однажды мальчишки торжественно пронесли меня на носилках по всему школьному двору. Вместе с портфелем. На занятиях санитарной дружины, накануне диктанта по русскому языку: речь шла не о пылкости чувств и желании сдувать пылинки, а о желании сдувать диктант.

Впрочем, Витька бы нес и меня, и портфель, только кто ж ему даст? Витька был всегда.

Я была объектом Витькиной любви с детского сада. Под бдительным взором воспитательницы Ираиды Максимовны, между играми в «ручеек» и «третий лишний», мы умудрились договориться о планах на совместное светлое будущее. Предусмотрели все. Когда вырастем, поженимся. У нас будет двое детей – мальчик Валера и девочка Зина. Будем любить друг друга до гробовой доски, никогда не расстанемся…

В детском саду все шло по задуманному. Мы с Витькой прекрасно ладили, даже вывели новую породу жареных рыб в подарок на день рождения Витькиной маме. Ожидая гостей, именинница купила ведерко небольших «ладошечных» карасиков, почистила-пожарила, красиво разложила в глубокой миске и поставила в летней кухне.

Витька не терпел речную рыбу из-за множества костей, я вообще питалась одним воздухом, но хвостики и плавники – другое дело! Карасёвая пирамида привлекла мое внимание:

– Вить, а ты знаешь, какие вкусные у рыбок плавники и хвостики? Хрумчат, как сухарики! Попробуй, класс!

Витька попробовал. Одну, вторую, третью…

– И правда, здорово! Ну, давай еще по одной, и все, а то мамка заругает. Она на расправу скорая!

– Вить, а чего ей ругаться? Мы их на самый низ положим, она и не заметит.

Мы с хрустом и с превеликим удовольствием избавляли рыбок от хвостиков и плавников. Обгрызенные рыбешки перекочевывали вниз, сверху – целенькие, хвостато-плавниковые. Шикарная композиция!

Моя еврейская голова предприимчиво выдала новое рацпредложение:

– Слушай, Вить, абсолютно незаметно, как так и надо! А давай все хвостики съедим? Пускай рыбешечки будут одинаковые, овальненькие. Гости подумают, что это – особая порода рыб, а? Бесплавниковая и бесхвостая! Но прежде, чем подумать, гости напьются, потом начнут песни петь. И никто не догадается…

Эффект от новой породы получился со счастьем на место, которое величают мягким. Дедушка говорил: «С нахесом тухеса». За «нахес тухеса» – счастье мягкого места – тоже борются, как за правое дело, но наши старания недооценили. От новой бесплавниково-бесхвостой породы ни гости, ни Витькина мамаша, ни Витькин папаша не пришли в восторг. Витьке досталось, как всегда. Его надранные уши, увеличенные вдвое, пылали, как пионерские галстуки. В ход пошел даже шланг от стиральной машины, применявшийся Витькиными пролетарскими родителями как средство воспитания. Я чинно ходила с бело-розовыми ушками. Моя репутация в глазах Витькиных родителей оставалась стерильно-незапятнанной. Считалось, что девочка из интеллигентной семьи благотворно влияет на их оболтуса, хотя все «шкодные» идеи шли от меня.

Мое влияние на Витьку было безгранично. Кроме меня, Витька не слушался никого: ни родителей, ни соседей, ни воспитательницу, за что получал по полной программе. Все, что я выдавала на-гора, воспринималось на ура. Кто, как не я, додумался вытащить механизм из игрушки «Заяц-барабанщик», обшить его мехом (из дедушкиной шапки) и приклеить резиновый хвост, отрезанный от розовой бабушкиной грелки? Получилась крыса-робот. Деятельный Витька – ка-ак хвать наше техническое достижение за хвост! И тете Маре – под нос. Крыса затряслась, как эпилептик, и загремела. Тетя Мара затряслась и заревела. На вопли прибежала дочь дяди Вани Шпыгуна Катя по прозвищу Радистка Кэт и шандарахнула ее (механическую крысу, а не тетю Мару) сковородкой.

У дедушки появилась новая шапка, у бабушки – новая грелка, у Радистки Кэт – новая сковородка, у тети Мары – новая головная боль.

Кто, как не я, научил Витьку набрызгать тети-марину валерьянку на тети-марины шторы? Боже, как вдохновенно скакал по шторам дюндиковский одноглазый черный кот Циклоп, развывая омерзительнейшие кошачьи арии! Как пронзительно визжала тетя Мара… Как резво гонялся за котом дядя Нюма… Как за пределами цензурной лексики осатанело орали Дюндиковы, отказываясь возместить причиненный ущерб!

У тети Мары появились котобоязнь (по-научному – «котофобия»), новые шторы и новая аптечка для лекарств, с ключом на дверце.

Кругом кишат кошмары, разве современных детей можно воспитать?!

Мы с Витькой были – неразлей-вода. В результате взаимообогащения то ли я его сбила с толку, то ли он наставил меня на путь истинный… В общем, в школе мы поменялись ролями: Витька стал любителем острых ощущений, курил, дрался, хамил учителям, а я из зловредной подстрекательницы стала образцово-показательной девочкой и передумала связывать жизнь с хулиганом и двоечником.

Витькины планы на совместное светлое будущее остались неизменными. Когда мы перешли из первого класса во второй, Витька в знак расположения крепко треснул меня пятерней по спине и сказал: