Текст книги "Бабочка на булавочке, или Блинчик с начинкой. Любовно-иронический роман"

Невероятный рейтинг блинчиков с начинкой на международном и внутреннем рынке, великолепная восьмерка и археологические раскопки

Заморозить ситуацию или отложить ее «на потом» было невозможно. Мороз, как говорится, крепчал, хотя на календаре был август. Мой римский папа срочно подключал связи, чтобы сплавить «товар» до окончательной утраты кондиции.

Мама скептически хмыкала, поглядывая на падшую дщерь:

– Ни один порядочный человек не свяжет с тобой свою жизнь! Кому ты нужна с ребенком в подоле?

Мама заблуждалась. Желающие нашлись. И не один.

Все дороги ведут в Рим! Витторио Беллини, сын папиной жены Простомарии, обожатель типажа «Мадонна с младенцем» воспылал итальянской нешуточной страстью, подкрепленной серьезнейшими намерениями немедленно увезти меня в Италию! Мозги Ромео-Витторио плавились от любви и жаркого итальянского солнца!

Мама, которая не любила все итальянское, решительно тормознула идею на взлете, кратко отрезав:

– Только через мой труп!

Трупом больше, трупом меньше… Дискомфорта от таких мелочей Витторио не испытывал и, гарцуя, как горячий скакун, цокал копытами в попытках достучаться до моего сердца. Если бы в то время мобильная связь уже вышла на мировую арену, еще неизвестно, чем бы это обернулось. А что? Элина Беллини – звучит!

Маленький нюанс, проясняющий многое. У всех женщин нашей семьи – похожие голоса. Нас легко перепутать, особенно с первых минут разговора. Когда Витторио звонил по телефону, большинство серенад с комплиментами, адресованных мне, доставались моей маме, которая брала трубку, говорила «Алло» и выслушивала потрясающей красоты итальянские певучие майсы:

– Тu sei miglioreу (Ту сей миллиорэ) – ты лучше всех. Mi piaсi (ми пиаки) – ты мне нравишься. Тисоро мио (мое сокровище). Ти амо (ti amo) – я тебя люблю. Sei belissimа (сеи белиссима) – ты очень красивая.

Однако, у него – великолепный вкус! Судя по восторгам Ромео-Витторио, я – лучшее, что есть у человечества. Он даже выучил по-русски «Я тьебья льюблью» и «Я тобой обмираю». Если бы покойный папаша Карло услышал, что сын пытается говорить на запрещенном в семье русском языке… Жуть какая-то. Из-за указаний сумасбродных итальянских родителей бедные итальянские дети парят мозги и ломают языки.

Однажды трубку схватила любопытная тетя Мара и прилипла к телефону на целых полчаса, выдавая в ответ междометия. Видел бы Витторио, кто вместо меня выслушивает его комплименты! Он потерял бы дар речи от ужаса, выбивая зубами дробь, а ногами – чечетку, но какая разница? Дотянуться до меня при такой свите – все равно, что увидеть светлое будущее неведомого итальянцам коммунизма. Ромео-Витторио немножечко не врубился и немножечко недооценил мою железобетонную мамочку. В поединке победила моя мама. Отвергнутая Италия осталась при своих интересах.

А между тем, спрос на «блинчики с начинкой» котировался не только на международном, но и на внутреннем рынке. Жених номер два по фамилии то ли Ведмидь, то ли Вовк, – был двоюродным братом Педро Антоненко-Антониони. В детстве он переболел «свинкой» и не мог иметь детей. Моя начинка была главной приманкой. Завидный парубок придерживался здорового образа жизни: не пил-не курил, пробегал по утрам ровно пять километров, играл на скрипке на деревенских свадьбах и разводил пчел на собственной пасеке.

Я представила милую пасторальную картинку – лужок. Луг. Все натуральное и экологически безупречное. Я, со здоровым румянцем во всю щеку, в кружавчиках-рюшиках, вся такая мальвинистая, попиваю чай с медом из расписного самовара, а Ведмидь-Вовк, как кот Базилио (в черных очках и в шляпе с вуалью!) ходит вдоль ульев, виртуозно выпиливая на скрипке «Полет шмеля». Пчелы прилежно гудят в унисон, а за воротами – односельчане с наличными в руках уважительно выстраиваются в очередь на пчелоужаливание и медовую терапию.

Жить среди практичных пчел мне не хотелось. Мне нравились яркие непрактичные бабочки. Ведмидь-Вовк прислал сватов, и я, недолго думая, вынесла им большого оранжевого гарбуза, который чисто случайно (бывают же такие совпадения!) появился в нашей кладовке накануне сватовства. Гарбуз-тыква означал отказ. Сваты обидчиво поджали губы и демонстративно удалились в свои экологически безупречные края.

Жора, жених номер три, – бывший красавец, бывший комсомольский активист, бывший физкультурник, а ныне новый предприниматель, – рвался срочно изменить место жительства, избрав таковым мою историческую родину. Чтобы сбежать от кредиторов, рэкета и прочего беспредела, Жора, мобилизуясь в предстартовом волнении, готов был променять украинское сало на еврейскую мацу, коммунизм – на сионизм, и даже свою фамилию – на мою.

Жорина фамилия была – Гуля. Размышляя, как ее облагозвучить, я попыталась изменить всего одну букву. У меня получилось: Пуля, Муля, Куля, Дуля. Так много счастья не в состоянии были вынести ни я, ни моя историческая родина.

Если пополнять список женихов такими темпами, скоро яблоку негде будет упасть. Оказывается, еврейская девушка – горячий товар, пользующийся повышенным спросом! Невзирая на высокий рейтинг, я осталась на своей девичьей фамилии. Линчик-Блинчик Сокольская. Блинчик с начинкой. У меня будет ребенок.

– Ты лишила себя будущего! У тебя никогда не будет белого платья и фаты! – заламывала руки мама.

У меня никогда не будет белого платья, похожего на корзиночку с кремом и белой шляпы, похожей на заднюю часть страуса! И на моей свадьбе мой гвардейский папочка не провозгласит свой коронный тост.

– Ты рискуешь остаться за бортом жизни! Ты не узнаешь, что такое студенческая юность! У тебя не будет высшего образования! Я этого не переживу! – причитала мама с валокордином в руках. Запасы валокордина пополнялись и иссякали, иссякали и пополнялись… Бесконечный сей процесс напоминал прилив и отлив морских волн.

– Уборщицы в стране тоже нужны, – гордо и независимо отвечала я, не забывая поочередно откусывать от полуметрового огурца в правой руке и от морковки в левой. Теперь я постоянно что-то жевала: так веселее во рту.

«Тайна – та же сеть: достаточно, чтобы порвалась одна петля, и все расползется». (В. Гюго)

Необъяснимые тайны для того и существуют, чтобы их невозможно было объяснить. Мама свято хранила под семью замками все тайны, кроме моих. А что скрывать? Делиться с родней всем, в том числе и секретами, – священный долг перед семейным кланом. Проще ничего не рассказывать маме, чем убедить ее не держать в курсе моей личной жизни всю мишпуху. Мама призвала к действию старое испытанное средство – семейный совет, он же – вязальный кружок, державший в руках ниточки управления клубочком: связать-развязать, смотать-размотать, жилеточку организовать.

Штаб угнездился на кухне. Присутствовал эскадрон тетушек в полном боевом составе: мамины родные сестры Мара и Сара, мамины двоюродные сестры Дора и Элеонора, а также специально прибывшие из Донецка, Днепропетровска и Запорожья мамины троюродные сестры – дивная Белла, чудная Элла и милая Стелла. Время поджимало. Помимо основного вопроса надо было (раз уж приехали) успеть сварить варенье. Соблюдая строжайшую секретность, великолепная восьмерка заседала за плотно закрытой дверью. Слышимость – стереофоническая: лучше, чем по радио.

Сидя на лавочке под любимой яблонькой, я наслаждалась трансляцией, свежим воздухом и комплексом витаминов в виде крыжовника с копченой колбасой. Ведерко крыжовника и полуметровую палку колбасы презентовал дядя Ваня Шпыгун. Тот самый, напророчивший мое будущее, когда мне было пять лет.

Возглавила кворум тетушка Дора Хочу-Все-Знать, славная тем, что всюду совала свой знаменитый нос и всегда была в курсе чужих секретов. Вы думаете, речь идет о заурядной сплетнице? Ха-ха. Как бы не так. Дора была в высшей лиге, на должности главного комментатора БаБаСи (бабского радио), куда стекались все разведданные и откуда вытекала вся информация о чрезвычайных ситуациях и ньюансах всех семейно-бытовых событий. Под бдительным руководством тетушки Доры совершались дворц… дворовые перевороты и референдумы. По части рассекречивания она с успехом заменила бы Мюллера, а по части аналитических способностей заткнула бы за пояс самого Штирлица! «Зи ыз зо клиг, ви майн бабыс циг. Она так умна, как коза моей бабы», – говорил о Доре мой дедушка.

Дорино разведуправление гарантировало стопроцентный результат. И что? Была создана сеть осведомителей, проделана гигантская работа, произведена экспертиза и даже археологические раскопки. Учитывая щекотливость ситуации, был выдвинут ленинский бессмертный лозунг «Промедление смерти подобно».

Информационный поток, прямо скажем, ключом не бил. Ответ не находился. Следственный эксперимент зашел в тупик. Ни-че-го в моих контактах-явках-паролях не дало разгадку тайны, кто отец ребенка. Мое ближайшее и дальнейшее окружение – безупречнее безупречного. Никаких намеков на молодых людей. В порочащих связях не замечена. В депрессию не впадает, руки не заламывает, не рыдает. Как ни в чем не бывало, ходит в детский сад, играет на пианино, водит хороводы, в тихий час отдыхает. От дачи показаний уклоняется. Ах, да. Ест без остановки.

Непорочное зачатие? Помилуйте, круглосуточно перед глазами, на всеобщем обозрении?! Полный бред. А других версий не находилось. С телетайпной ленты всемогущей и вездесущей тетушки Доры не слетело ни единого факта, ни единого слуха, ни единого вразумительного толкования. Ни одной зацепочки! Туманные обстоятельства не прояснялись. Надо же, какое разочарование – никому и никогда не увидеть этого подлеца, беззастенчиво обманувшего бедную наивную девочку. И он, этот негодяй и мерзавец, не понесет ответственности за содеянные злодеяния!!! Кругом кишат кошмары! Разве можно в наше время иметь детей?!

Успешно используя шпионские навыки, я завела расследование в никуда. Облом, дорогая Дора Хочу-Все-Знать и весь эскадрон тетушек, закаленных в боях! Подслушивайте-подглядывайте, хоть в ушко игольное пролезьте, все равно останетесь с носом. Даже моя лучшая подруга Лида Гончаренко не знает, кто ОН.

Лучший способ не расплескать тайну – не доверять ее никому, ведь даже дырку для ключа некоторые используют как подсматривающее устройство. И умудряются что-то увидеть. Очевидцы, вооруженные домыслами, не дремлют!

Продумывая дальнейшие действия, я напевала свежесочиненную песенку на мотив танго:

 
«Ах, какие у Доры обалденные шторы!
Надо взять помидоры и на шторы бросать!
Как расстроится Дора, разглядев помидоры…
И, рыдая от горя, упадет на кровать!»
 

Услышав пение, мама тут же стала на защиту чести обиженной мною Доры.

– Как можно быть такой язвительной? Чему ты научишь своего ребенка? Разве тебе можно доверять детей?! И потом, у тебя низкий гемоглобин! Я купила черную икру. Садись и ешь!

Икра стоила баснословных денег, а в «Двенадцати стульях» Ильф и Петров выдвинули потрясающий лозунг: «Теперь вся сила – в гемоглобине!» Скромно перекликаясь с классиками, я выдвинула встречный лозунг: «Дети (нас теперь двое), кушайте витамины, повышайте гемоглобин, пейте кипяченое молоко и слушайтесь маму!»

Я представила себе стройные ряды тетушек в очереди на педагогическое воспитание младенца и перевоспитание его непутевой мамаши. Мы будем в надежных руках. Нам будут тыкать, что мы – неумехи, незнайки, невежи. «Втыки» прорастут комплексами. Нам будут вытирать носы, нас будут ставить в угол и водить в зоопарк. Нас втиснут в стандарты, как в рамочку. Не дадут скатиться в пропасть! Доведенные до совершенства, мы не окажемся за бортом жизни. Если выживем и доживем.

Жить по маминым правилам означало быть пришпиленной булавочкой, как экспонат. Наверное, так чувствуют себя живые цветы и листья, когда из них делают гербарий.

Что скажет Марья Алексеевна?! А ей всегда найдется, что сказать. Тетя Маша – дама словоохотливая, слов – как семечек в кармане. Совместно с Радисткой Кэт, Языкатой Феськой и всей сарафанной компанией они будут радировать-транслировать, пока рация не заболит. Коктейль из туманных слухов разбавят большим количеством воды, приправят соком придуманных фактов, смешают с сахаром лести, солью ехидства, перцем зависти, льдом неприязни. Все это взобьют-перемелют и подадут в перекрученном до неузнаваемости виде в меню мифов и легенд нашего двора, нашей улицы и даже (страшно подумать!) нашего города.

А что скажут люди? От того, что скажут люди за моей спиной, мой живот не перестанет расти. А когда о чем-то не говоришь в глаза, то кажется, что этого «чего-то» нет. Суют же страусы голову в песок, думая, что их не видно? А если нет песка, а есть твердый пол, можно просто зажмуриться. Так играют в прятки дети, думая, что раз они никого не видят, значит, их не видно тоже.

«Для людей» моя патологически честная мама выдала ложь, шитую белыми нитками:

– Вы слышали новость? Элина вышла замуж за бизнесмена. Его работа связана с разъездами, с командировками… Мы его почти не видим…

Наивная мама совсем не умела врать.

– Мамуля, не смеши людей. В анекдотах сказано, что самый лучший муж – капитан дальнего плавания! И чем дальше и дольше он заплывет, тем ценнее главное преимущество – мы его ни-ког-да не увидим!!!

Мама так часто рассказывала о зяте-бизнесмене, что даже сама поверила в его существование. Зная мамин пунктик насчет того, «что скажут люди», эти самые люди делали вид, что верят.

ИЗ ТРАНСЛЯЦИИ САРАФАННОГО РАДИО БаБаСи

Тема: «Беседа Радистки Кэт с Языкатой Феськой. ТЕТ-А-ТЕТ НА ВЕСЬ СВЕТ».

– Ну, как там девушка с летающей фамилией? Летела-летела и залетела?! Хи-хи. Прынцесса египетская.

– Она не египетская. Она – палестинская.

…А может, они правы? У меня – другая траектория полетов.

Последствия платонической любви, пятая графа, мировое еврейство и журнал «Огонек» как средство влияния на судьбу ближнего

К моим шпионским навыкам теперь можно было приплюсовать сверхъестественное обоняние. Я могла с точностью до последнего компонента разложить по полочкам, кто куда ходил, каким мылом мылся или (о горе мне!) не мылся, что пил и чем закусывал… Особенно убийственно пахли консервы «Килька в томате», именуемые в народе «Братская могила». Этот «букет», в сочетании с портвейном-биомицином «Бiле мiцне» и «Перлыной степу», исходил от картежников-доминошников во дворе. Я обходила их десятой дорогой, чтобы не врезаться прямо лбом в запах перегара.

Вокруг витали запахи хлорки и дуста, свежего асфальта, подсолнечного масла и жмыха из маслобойни, подсиненного и подкрахмаленного белья. Запахи окружали, наступали, атаковали, преследовали, сбивали с ног. Я понимала, почему врач-гениколог с доблестной фамилией Дозорный хлопнулся в обморок, когда к нему в родильное отделение привезли беременную доярку прямо с фермы.

Это еще ничего! Я читала, что в эпоху Людовика Четырнадцатого мытье-купание считалось вредным для здоровья, и дамы с кавалерами при дворе никогда (вообще никогда!) не мылись, как Наташка Казакова. Хорошо, что я не в эпохе Ренессанса с кринолинами-париками и прочими ловушками для запахов. Не до реверансов! Пахло всё – со всех сторон. Без всяких вспомогательных приборов я могла бы открыть частное детективное бюро и брать любой след вместо собаки. Спасаясь от нашествия запахов, я предусмотрительно носила в кармане флакончик с польскими духами «Быть может» и, приоткрыв пробочку, вдыхала, как институтка на собрании благородных девиц вдыхает нюхательную соль. А теперь догадайтесь, какой запах мне нравился больше всего? Листвы после дождя? Цветущей сирени? Ночных фиалок? Ванильных булочек? Вишневого варенья? Молодой кукурузы? Бубликов с маком? Копченой колбасы? Парникового огурца? Никогда не угадаете. Запах сапожной мастерской!!!

Я сказала маминой мечте о моем поступлении в институт: «Извини! Пока не до тебя!» – и продолжала свою трудовую деятельность. На «заразный» стул, кроме меня, никто не садился, хотя (шикарная идея!) для бездетных пар этот стул мог бы служить новым вспомогательным средством к счастливому отцовству-материнству.

Это просекли наблюдательные детишки:

– Если мама с папой не хотят заводить братика или сестричку, пусть садятся на стул Элины Михалоны! Посидят-посидят… и высидят вот-такусенького младенчика!

– Папе на стуле сидеть не надо, только маме! Это же мама будет покупать ребеночка… По рецепту в аптеке!

– Купить, покупать… Вы что, с луны свалились? Детей не покупают! Их вырАживают! Сейчас покажу, откуда! Я картинки в маминой книжке смотрела!

Стул в музыкальном зале становился предметом паломничества. Дети тащили к нему упирающихся родителей и говорили приказным тоном:

– Садись! И думай: братика или сестричку? А ты, толстяк Андрюшка, отойди от стула, ты и так уже беременный! Смотри, какой большой у тебя живот вырос! Кого себе родишь?

– Не хочу быть беременным! Хочу быть снежинкой! – горько рыдал симпатичный толстячок Андрюшка, завистливо поглядывая на грациозных девочек-балеринок, разучивающих танец снежинок к новогоднему утреннику.

Я скорректировала Андрюшкину мечту:

– Андрюшик, а давай ты не будешь снежинкой? Будешь маленьким снеговичком, а я – Снегурочкой. Договорились?

И Снегурочка, и Снеговичок были друг другу под стать: беленькие, кругленькие, пушистенькие. Дедом Морозом был мой папа, прилетевший из Италии подбодрить меня. С ромеоносным приветом от Витторио и чемоданом роскошных детских одежек, которые мама суеверно (нельзя покупать заранее!) спрятала под кроватью.

А новогодний утренник получился такой веселый, что зрители сползали со стульев, рыдая от смеха. Правда, папа не придерживался сценария и нес жуткую отсебятину, из-за чего Снегурочке, Карабасу-Барабасу и Бабе Яге пришлось хорошенько поднапрячь мозговые извилины, чтобы вырулить в правильную степь, но праздник получился незабываемый для всех. С чудесами, переходящими из сказки в реальность.

Небывалое явление – на празднике новогодней елки присутствовала моя мама. И даже, страннее не бывает, – не сделала ни Снегурочке, ни Деду Морозу ни единого критического замечания. Прониклась гордостью за наше сверхответственное служебное положение? Или впечатлилась, как я художественно разрисовала зубной пастой морозные узоры на окнах музыкального зала? Не доверяя никому, мама гримировала и одевала Деда Мороза перед утренником, а Дед Мороз, пользуясь тем, что у гримера-костюмера заняты руки, проверял, всё ли на месте. И грудь, и все остальное были в полном порядке, но проверка продолжилась в вечернее время в домашней обстановке, а когда я неожиданно вошла в комнату, мама строгим голосом пропилила:

– Веди себя прилично и не болтай лишнего!

Невзирая на положительные результаты проверки и глобальное потепление в отношениях, папа был отправлен назад в Италию маминой чуть дрогнувшей рукой: для поддержки статуса римского папы и укрепления семейного положения Простомарии.

Папа был человеком, который нужен всем, кроме мамы, а на меня мама дулась по поводу и без повода. На всякий случай, чтобы не уронить родительский авторитет.

Меня больше не мутило, кожа светилась, глаза – лучились, я вся сияла, излучая свет. Я радовалась каждому дню, приближающему встречу с будущим ребенком. Невидимый аккумулятор, заряженный ожиданием чуда новой жизни, что росло во мне, давал постоянный заряд оптимизма.

Я – в середине прозрачного стеклянного купола. Все, что снаружи, бьется о стекло, безуспешно пытаясь ко мне пробиться. Не мешайте. Я – вне времени, вне пространства, вне суеты. Я жду ребенка. Ощущения неописуемые. Беседы с малышом ведутся ежедневно. Я рассказываю, он слушает. Я поглаживаю живот, он стучит. Я напеваю, он толкается. Скоро ты выйдешь, и мы познакомимся. Прорвемся. Мы с тобой – прорывучие!

Мой римский папа был-таки аидише папа. Почти каждый день звонил из Рима и ободрял: «Во-первых, ничего не потеряно. Во-вторых, ура, я стану дедушкой. В-третьих, никогда не нужно сдаваться. В-четвертых, не нужно ждать у моря погоды, а диктовать погоду морю. И в-пятых, – все будет хорошо! Не вешай нос и ничего не бойся. Лучше умереть от смеха, чем от страха, и не терять чувство юмора, тогда никакие потери не страшны!»

Я боялась! А вдруг я умру при родах и уйду на небо, чтобы присматривать за малышом сверху? Я боялась, что ребенок будет похож на Мишу, все сразу догадаются, кто отец, начнут его ругать и обвинять. Начитавшись статей о пьяном зачатии, я боялась, что ребенок родится неполноценным. Об аборте не было даже пол-мысли. Я любила будущего ребенка. Я безумно обожала его за двоих. Потоки моей любви неистово бурлили по открытым шлюзам.

 
И пытливой мысли мой полет
Начал лихорадочный расчет.
Не позволю, чтобы всяка муть
Помешала выбрать нужный путь!
Я же знаю правильный маршрут…
Братцы, помогите кто-нибудь!
 

У меня не выходил из головы жених номер три. Помните, с неблагозвучной фамилией? Он подал идею, которую очень даже стоило воплотить в жизнь. Я снова направилась в читальный зал библиотеки. На сей раз меня интересовал не доктор Спок, а журнал «Огонек», где печатали цикл статей об Израиле. Чтобы дочитать продолжение, я попросила сообщить, когда будет следующий номер журнала. Услышав эту невинную просьбу, моя кузина Лилия Васильевна Иваненко пробормотала нечто невразумительное, побледнела-позеленела, у нее затряслись руки-ноги…

Я удивилась. Что за странная реакция библиотекаря в ответ на рядовую просьбу читателя? Назавтра все разъяснилось. В самый разгар утренней зарядки Лиля позвонила и сказала: «Ты можешь прийти ко мне на работу? Прямо сейчас? Давай побыстрее!»

Решив, что прибыл новый номер «Огонька», я перестала играть свою любимую «Эвейну шолом алейхем»22
  Мы принесли мир вам. Название песни (иврит)


[Закрыть] (дедушка при закрытых дверях слушал «Голос Израиля», а я вечно крутилась у дверей, поэтому все песни знала, как и положено аидише мейдале33
  еврейской девочке (идиш)


[Закрыть]). «Эвейну шолом алейхем» отлично ложился на ритм марша. А что? Классная аранжировка. Детишки обожали маршировать под «Шолом алейхем» не меньше, чем под «Прощание славянки». Кстати, Витька, который ни дня не учился в музыкальной школе, запросто подбирал по слуху любую мелодию и не боялся еврейских штучек. Национальность – не важна, был бы человек настоящий. Забежав проведать меня, Витька увидел процесс в действии: детишки и «Эвейну шолом алейхем».

– Линчик, что играешь? Красивое, но незнакомое.

– Ха-ха. Открою военную тайну: я играю еврейский гимн! – на тот момент я не знала, что еврейский гимн – «Атиква». – Что, испугался?

Одним движением бедра Витька смахнул меня со стула и сыграл «Эвейну шолом алейхем». Моцарт! Не подозревая, что находятся в эпицентре происков мирового еврейства, воспитатели зааплодировали. Назначив Витьку ответственным за музыкальное сопровождение и вручив воспитателям магнитофон с фонограммой для упражнений с мячами-обручами, я отпросилась у Ираиды Максимовны и в срочном порядке прибыла в библиотеку.

Оказывается, шпионскими играми увлекалась не только я. Нервно оглядываясь по сторонам, чтобы нас не увидела ни одна живая душа, Лиля привела меня к кабинету библиотечного начальства. Дверь была заперта. Приложив палец к губам, что означало строжайшую секретность, Лиля второй рукой (тихий ужас!) достала из кармана ключ. Ее руки тряслись от волнения, ключ прыгал в руках, не попадая в замочную скважину. Наконец ключ вставлен, но вот досада, в гробовой тишине (громкий ужас!) раздались чьи-то шаги! Законопослушные граждане должны прятать концы в воду. В панике отскочив от двери, Лиля достала из кармана зеркальце, делая вид, что любуется своей прической. Не врубаясь в размах Лилиных действий, я тоже достала из сумочки зеркальце. Почему бы не полюбоваться моей новой итальянской тушью? Ресницы выглядели потрясающе, но не пришла же я сюда наслаждаться неземной красотой?

– Лиля, в чем дело? – я нетерпеливо забарабанила пальцами по сумочке, изображая игру на пианино. – Меня ждут на работе. Станок, то есть рояль, простаивает, музыкальное воспитание детишек не терпит отлагательства! Мы наш, мы новый мир построим! Лиля, мы долго будем тут стоять? Ты будешь открывать дверь? И зачем ее вообще открывать? Что там, за дверью? Призрак вашей заведующей? А, знаю, там – журнал «Огонек»!

– Тс-с-с… Осторожно! Услышат… – Лиля снова подошла к двери.

Ключ, как назло, не хотел проворачиваться и застрял! Наконец бедная Лилечка отперла дверь, с каждым поворотом ключа пугливо оглядываясь по сторонам, но почему? Из соображений безопасности? Проверяла наличие свидетелей? Боялась бойцов невидимого фронта? Напряжение возрастало вместе с моим любопытством. Детективчик в недрах библиотеки! Свидетели (не приведи Бог!) могут явиться с минуты на минуту! Ключ в дверях скрежетал, возвещая о наших (законных или незаконных?) действиях. Наконец дверь, загадочно поскрипывая (кошмар на кошмаре!), отворилась. Таинственным жестом пригласив меня в кабинет, Лиля юркнула вовнутрь и быстро заперла дверь, теперь уже изнутри. От непосильных переживаний у нее подкосились ноги. Она (Лиля, а не дверь) плюхнулась в кресло заведующей.

Стол был девственно пуст. Вместо «Огонька» на нем сиротливо скучал ключ от кабинета. Я решила, что «Огонек» лежит в одном из ящиков и протянула руку за журналом, но вместо «Огонька» Лиля вручила мне свой паспорт, раскрытый на странице с графой «национальность». Бегло скользнув взглядом по паспорту, я подумала, что в библиотеке – новые правила: библиотекари показывают читателям свои паспорта, дабы очумевшие от обилия книг читатели не возомнили, что попали в другое место, например, в книжный магазин или на книжный склад.

Кстати, в графе «национальность» у Лили черным по белому было написано «украинка». Ничего удивительного: мы живем на Украине, Лилин папа – украинец, мама пишется украинкой… Но Лиля настойчиво тыкала паспортом прямо в мой нос, чтобы я получше разглядела. Я никак не могла сообразить, зачем она это делает и на что в ее паспорте обращать внимание.

– Посмотри мой паспорт, – напряженно выдавила Лиля. – Из-за моего лица все принимают меня за еврейку. Не видишь, что ли? Я – украинка! Израилем не интересуюсь!

От волнения у Лили дрожали губы. Не дай Бог, свалится в обморок, и читатели останутся невежами. Я успокоила Лилю:

– А я – еврейка. Интересуюсь моей исторической родиной, а не твоим паспортом. Ты бы еще спросила, как Шура Халыменда: «А как же вы, некрещеные, живете?!» А Бог его знает, как мы живем. Живем! Лилечка, не горюй. Будет журнал, звони, только не падай в обморок! И без свидетелей, дорогая! Свидетели в любых делах – жуть как мешают. Обычно их убивают, а потом ломают голову, как избавиться от тел. Помни пароль: «В деревне Гадюкино – дожди!»

Лиля так и не позвонила. Новый номер журнала «Огонек» пришлось покупать в киоске «Союзпечать», зато я была полностью оснащена для встреч с агентами Моссада: в одной руке – «Огонек», в другой – израильский флаг. А соблюдать строжайшую секретность, не привлекая к себе внимания, не показывая своих чувств и соблюдая нейтральное выражение лица, – я умела с того самого момента, когда стала компонентом шпионско-любовно-математических страстей.

«Не падай духом – ушибешься!» (Э. Кроткий)

Итак, травмированная темой еврейства Лилия Васильевна Иваненко старалась держаться как можно дальше от еврейской братии. Несмотря на украинскую фамилию, внешность у Лили была такой ярко-семитской, что в дополнение к паспорту с национальностью «украинка», ей не помешало бы обзавестись большим транспарантом с той же надписью. Чтобы было четко видно, кто есть кто. И чтобы отмежеваться от евреев навсегда.

Впрочем, если под транспарантом с огромными буквами «Я – украинка» поставить Лилю Иваненко, а под вторым транспарантом с надписью «Я – еврейка» – Элину Сокольскую, то самые авторитетные эксперты по вопросам национальной индентификации зашли бы в тупик. Они бы решили, что произошла ошибка, и транспаранты надо поменять местами.

Украинка Лиля Иваненко имела глаза навыкате, брюнетисто-курчавую шапку волос и носик с внушительной горбинкой. У еврейки Элины Сокольской были голубые глаза, прямые светло-русые «блондинистые» волосы и курносый нос. Абсолютно рязанская внешность. Для тех, кто не в курсе, – чистокровная славянка. Для тех, кто в курсе, – «а шейне поним» – красивое лицо. Так говорил на меня дедушка.

О своем еврействе я узнала в пять лет от Таньки Дюндиковой с нашей улицы. Таньке было шесть, и она претендовала на должность специалиста по национальным вопросам.

Танька спросила:

– Ты – жидовка?

И утвердительно пригвоздила:

– Ты – жидовка!

Этого ей показалось мало. Всем, кто стоял рядом, Танька громко разъяснила:

– Они – жиды!!!

Я не знала, что это такое, и на всякий случай сказала Таньке:

– Сама ты это слово!

Потом я прибавила, тоже на всякий случай:

– Подбери свои сопли зеленые, они сейчас заквакают, как жабы!

Потом я пришла с вопросом к бабушке. Бабушка в курятнике проверяла курей: переворачивала курицу хвостом вверх и щупала, есть ли яйцо. Куры, которые не несли яиц, отправлялись в суп.

Услышав мой вопрос, бабушка молча взяла меня за руку, вошла в дом и сказала деду:

– Фармахт ди тир! Ди тир а фармахт?44
  Закрой дверь. Дверь закрыта? (идиш)


[Закрыть]

Дедушка с бабушкой переговорили между собой на идиш, включили телевизор и начали рассказывать и показывать. Вот Иосиф Кобзон. Он – еврей. Вот Эльдар Рязанов, у него мать – еврейка. Вот братья Каневские, Леонид и Александр, один – прекрасный актер, второй – прекрасный писатель. Они евреи. Вот Анатолий Алексин, ты ведь любишь его книги? Он тоже еврей. Фаина Раневская, Аркадий Райкин, Исаак Дунаевский тоже были евреями. А ты знаешь, кто такой Альберт Эйнштейн?

В конечном итоге оказалось, что почти все великие поэты, писатели, артисты, шахматисты, ученые, музыканты и прочие таланты были евреями! Даже святыня советского народа Владимир Ильич Ленин имел в родстве дедушку с еврейской фамилией Бланк. Быть евреями нелегко. Этого не нужно стыдиться. Еврейством можно гордиться, как бриллиантом в короне. Ни один народ не стыдится своего этнического происхождения, так почему мы должны? Бабушка с дедушкой учили меня понимать вещи, о которых говорят только в семье и никому не рассказывают. Спасибо Таньке и всем остальным антисемитам! Если бы не они, как бы росло и созревало мое национальное самосознание?

Вскоре я сказала Таньке Дюндиковой:

– А ты знаешь, что ваш Христос был наш? Не знаешь? А спроси у того, кто знает, тебе расскажут. А ты знаешь, что немцы убивали не только евреев? Они и цыган убивали! Так что не строй из себя русскую, Танька! Мы бы с тобой в одной яме лежали, ведь твой отец – цыган, и он у моей бабушки в прошлом году курицу украл. Ты кушала еврейскую курицу, Танька! И не подавилась! И не стыдно тебе?!

Евреи были талантливы, умны, они создали мировую науку, мировую культуру, но почему-то вместо благодарности получали тумаки и шишки. Почему-то в дружной семье братских народов евреи не были родными детьми Родины-матери, не были ее гордостью. Почему быть евреем непрестижно?