Текст книги "Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 1"

До этого мы говорили о несостоятельности существующих моделей и языка политологов и публицистов. Однако существуют другие специалисты в области общественных наук, в первую очередь экономисты и социологи, которые пытались понять суть посткоммунистических феноменов и ввести новые термины для их описания. В то время как эти нововведения, как правило, носят временный характер, более системные из них либо фокусируются на экономике и говорят о «получении ренты», «клиентелизме», «капитализме для корешей» или «клептократии»[53]53
  См.: Szelényi I., Mihályi P. Rent-Seekers, Profits, Wages and Inequality: The Top 20 %. Cham: Palgrave Pivot, 2019; Roniger L. Political Clientelism, Democracy and Market Economy // Comparative Politics. 2004. Vol. 36. № 3. P. 353–375; Åslund A. Russia’ s Crony Capitalism: The Path from Market Economy to Kleptocracy. New Haven: Yale University Press, 2019; Dawisha K. Putin’ s Kleptocracy: Who Owns Russia? New York: Simon & Schuster, 2014.


[Закрыть], либо следуют по стопам Макса Вебера и используют термины «патримониализм», «султанизм», «единоличное правление» и т. д.[54]54
  См. пример метаанализа: Guliyev F. Personal Rule, Neopatrimonialism, and Regime Typologies: Integrating Dahlian and Weberian Approaches to Regime Studies // Democratization. 2011. Vol. 18. № 3. P. 575–601.


[Закрыть] Первая группа терминов отражает плодотворные сдвиги восприятия в объяснении посткоммунистических режимов, но прилагательные, используемые в качестве сложных категорий, обеспечивают лишь ограниченное понимание из-за их предпосылок и основного подтекста. Прилагательное «клиентелистский», к примеру, не отражает нелегитимность отношений, слово «кореш» в контексте коррупционных транзакций предполагает, что стороны или партнеры имеют одинаковый статус (даже если выступают в разных ролях), а транзакции – нерегулярные, хотя и повторяющиеся, – происходят на добровольной основе и могут быть приостановлены или продолжены другой стороной исходя из соображений удобства. При этом ни одна из сторон не принуждает другую к продолжению отношений. А что касается ситуации, обозначаемой понятием «клептократия», этот термин, как правило, не подразумевает агрессивной реорганизации структуры собственности или системы, основанной на постоянных взаимоотношениях патрона и клиента.

Веберианские термины довольно привлекательны для описания посткоммунистических режимов, поскольку разрабатывались для обществ, в которых сферы социального действия не были отделены друг от друга. Тем не менее при их применении часто возникают проблемы. Первая – отсутствие подлинной концептуальной новизны, особенно когда к веберианским терминам просто добавляют префикс, как в случае со словом «неопатримониализм». Получившаяся в результате категория не очень красноречива, поскольку не сообщает, что нового добавляет приставка «нео-» в понятие «патримониализм», при том что использование термина, разработанного для первобытных и средневековых режимов, рискует стать лишь исторической аналогией (напоминающей аналогии, критикуемые выше). Вторая проблема заключается в том, что Вебер не рассматривал ситуации, в которых правовой режим не соответствовал реальной природе управления. Более того, он считал все режимы легитимными не только потому, что они могли поддерживать существование, но и потому, что они были легитимными относительно своих собственных законов и правовых норм. Хотя понятие легитимности Вебера можно плодотворно использовать, что мы и делаем в Главе 4, когда обсуждаем популизм, в посткоммунистическом контексте оно может вводить в заблуждение, если не иметь в виду ключевое различие между легитимностью по традиции и легитимностью по закону (то есть законностью)[55]55
  В анализе режимов, сделанном в рамках теории Вебера, об этом различи забывают. См.: Körösényi A, Illés G., Gyulai A. The Orbán Regime: Plebiscitary Leader Democracy in the Making. London: Routledge, 2020. Ср.: Szelényi I., Mihályi P. Varieties of Post-Communist Capitalism: A Comparative Analysis of Russia, Eastern Europe and China. Studies in Critical Social Sciences. Leiden; Boston: Brill Academic Pub, 2019.


[Закрыть]. Наконец, третья проблема заключается в том, что эти описательные понятия часто используются не систематически, а по случаю, то есть когда исследователь посчитает их достаточно внятными и подходящими для своих целей. Также термины зачастую используются как синонимы, что стирает границы между ними и приводит к концептным «натяжкам» (когда единое гомогенное понятие применяется для описания неоднородного разнопланового феномена)[56]56
  Sartori G. Concept Misformation in Comparative Politics // The American Political Science Review. 1970. Vol. 64. № 4. P. 1033–1053.


[Закрыть]. Чтобы избежать путаницы, неуместных сравнений и обманчивых предположений о схожести различных режимов, необходимо знать точные определения терминов, а также при описании каких феноменов и измерений одно понятие должно сменить другое.

Подводя итоги, следует отметить, что неосторожность при использовании понятий, которую можно видеть в литературе повсеместно, препятствует осознанию ловушки языка либеральной демократии. Для решения этой проблемы были предложены частичные решения, например постоянное обновление понятий в зависимости от одной или двух переменных анализа режимов, однако отправной точкой по-прежнему остается режим западного образца с отделенными друг от друга сферами социального действия. Поверхностные изменения не выходят за рамки теории в целом и не нивелируют расхождения между применяемыми к недемократическим политическим системам названиями и терминами, относящимися к либеральной демократии. Существующие решения не могут приспособить терминологию для описания феномена, принципиально иного в своей основе.

Многомерная аналитическая структура: расширяя концептуальное пространство

Чтобы выбраться из ловушки языка либеральной демократии, необходимо систематически пересмотреть и обновить вокабуляр для анализа режимов. Требуется разработать новую терминологическую базу, которая позволит избавиться от основных допущений, характерных для гибридологии и ее западного «уклона». Новая терминология должна не просто заменить ярлыки, данные режимам, но и концептуально переосмыслить их составные элементы. Она должна учитывать рудиментарное разделение трех сфер социального действия или полное его отсутствие и, следовательно, рассматривать такие феномены, как патрональные сети, неформальность, сращивание власти и собственности или централизованные формы коррупции, в качестве фундаментальных оснований посткоммунистических режимов, а не их побочных эффектов.

Кроме того, новая аналитическая теория должна быть многомерной, представлять собой согласованную систему категорий, выводимых из контекста и охватывающих все значимые уровни (политический, экономический и т. д.) посткоммунистических режимов. Главное практическое преимущество такого подхода состоит в том, что необходимость строить повествования отпадает. Если ученый остается в рамках языка либеральной демократии, он может объяснить отдельные феномены посткоммунизма лишь приблизительно. Он вынужден рассказать историю феномена, то есть описать его специфический контекст и перечислить составляющие, для которых он может использовать западные термины только с уточняющими прилагательными или префиксами. Вместо таких пространных описаний многомерная аналитическая теория предлагает термины, которые учитывают контекст и обозначают характерные черты, отделяя рассматриваемый феномен от похожих феноменов из других контекстов. Это не только делает описание более простым и точным, но и привносит согласованность и порядок.

Самый очевидный способ создать более точные термины – спуститься по «лестнице абстракции», то есть добавить дополнительные характерные черты к существующему определению, приблизив его к конкретному явлению, которое мы хотим описать[57]57
  Mair P. Concepts and Concept Formation // Approaches and Methodologies in the Social Sciences: A Pluralist Perspective. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 2008. P. 186–192.


[Закрыть]. Но это не наш путь. Мы не пытаемся создать термины, которые дают точное описание, поскольку (1) они могут вводить в заблуждение, так как посткоммунистические режимы – это «движущаяся мишень», которую нужно изучать в динамике[58]58
  Bunce V., Wolchik S. Mixed Regimes in Postcommunist Eurasia // SSDD Working Paper Series. 2008. № 1. P. 5–9.


[Закрыть]; (2) мы бы пришли к громоздким неэкономным конструкциям, особенно если они призваны отразить уникальность каждого случая, для которого были созданы[59]59
  Coppedge M. Democratization and Research Methods. Cambridge: Cambridge University Press, 2012. P. 14.


[Закрыть], и (3) это привело бы к тому, что такие понятия были бы не способны «перемещаться в пространстве», то есть они могли бы точно характеризовать конкретные случаи, но допускали бы неточности при описании других стран[60]60
  Sartori G. Concept Misformation in Comparative Politics. P. 1033–1036.


[Закрыть]. Вместо этого мы предлагаем так называемые идеальные типы, которые не описывают реальные явления, но которые можно использовать в качестве отправной точки. Вебер писал, что идеальные типы «не являются гипотезой, но дают ориентиры для построения гипотезы. Они не описывают реальность, но стремятся предоставить непротиворечивые средства для ее описания. ‹…› Когда мы [создаем идеальный тип], мы не строим концепцию ‹…› как нечто среднее для всех наблюдаемых ‹…› в действительности [феноменов]. Идеальный тип формируется односторонней акцентуацией одной или нескольких точек зрения и синтезом множества рассеянных, дискретных, более или менее присутствующих и иногда отсутствующих конкретных отдельных феноменов, которые организованы в соответствии с этими односторонне подчеркнутыми представлениями в единую аналитическую конструкцию»[61]61
  Weber M. The Methodology of the Social Sciences. Illinois: The Free Press of Glengoe, 1949. P. 90.


[Закрыть].

Таким образом, идеальные типы не являются точными описаниями. Они представляют собой «чистые», утопические отображения явлений, которые не существуют в идеальном виде в реальности[62]62
  Ibid.


[Закрыть]. Используя идеальные типы, рассказывающие о том, как явление «должно» выглядеть теоретически, мы можем описать феномены реального мира в терминах соответствия норме и отклонения от нее. Это и есть отправная точка. Нам не нужно придумывать категорию для определенного явления. Мы создаем категорию вокруг явлений реального мира, и эта категория дает слово для определения находящихся в непосредственной близости от нее феноменов. При таком подходе мы не должны принимать во внимание все особенности явлений реального мира, а только некоторые из них, которые затем предстают в чистой и идеальной форме в четкой логической конструкции. Для примера можно взять упомянутые выше веберианские категории. Одну из них – султанизм – Вебер описывает как «господство, по способу управления движущееся в сфере свободного, не связанного традицией произвола»[63]63
  Вебер М. Хозяйство и общество. Т. 1. С. 270.


[Закрыть]. Очевидно, что любая правящая элита имеет многосложную структуру, и ни в одном государстве ни администрация, ни военные не являются «сугубо» инструментами правителя (главы исполнительной власти и т. д.). Но эта утопичная формулировка дает полезный термин для описания таких явлений реального мира, в которых мы можем видеть доминирующее положение правителя, то, что он обладает широким спектром политических инструментов. Такие явления можно интерпретировать как частные случаи султанизма и при этом указывать на конкретные и явные отклонения от идеального типа.

Если у нас есть два таких идеальных типа, мы можем создать концептуальный континуум, который является не чем иным, как непрерывной шкалой между двумя полярными типами, на которую можно поместить промежуточный феномен. Таким образом, упомянутая выше ось Корнаи демократия – автократия – диктатура – это двухчастный концептуальный континуум. Каждый режим можно описать в терминах отличий от идеального типа и поместить на непрерывную ось между демократией и автократией или автократией и диктатурой соответственно.

Если у нас есть более двух идеальных типов, мы можем определить группу на основе более общего концепта, описывающего класс, – так называемого зонтичного концепта, к которому они все относятся (например, «политические режимы» или «экономические акторы»). С помощью такой группы мы можем создать концептуальное пространство, где феномены можно рассматривать в отношении к более чем двум идеальным типам. Преимущество концептуального пространства заключается в том, что оно не ограничено одним измерением, к которому относятся один или два идеальных типа, но предоставляет возможности для размещения существующих явлений более чем в одном континууме.

Для иллюстрации к вышесказанному рассмотрим Схему 3. Она показывает наше основное концептуальное пространство, созданное для описания посткоммунистических режимов. Оно определяется шестью идеальными типами режимов, включая три полярных типа и три промежуточных. Полярные типы – либеральная демократия, коммунистическая диктатура и патрональная автократия – расширяют концептуальное пространство и формируют три стороны треугольника. Эти стороны не являются осями диаграммы и не отображают потенциальные значения конкретной (количественной) переменной. В действительности это континуумы между конкретными концептами, которые определяются множеством переменных[64]64
  Что именно представляют собой эти переменные и как они описываются отдельными сторонами треугольника, будет объяснено в Главе 7.


[Закрыть]. Верхнюю сторону, то есть континуум между либеральной демократией и коммунистической диктатурой, следует рассматривать как ось демократия – диктатура (или, более точно, ось Корнаи демократия – автократия – диктатура). Однако осознавая, что допущение гибридологии о том, что ядром государственного строя является отдельная политическая сфера, не всегда оказывается верным, мы добавили другие переменные, превратив ось в треугольное пространство. Приведем один пример: три типа режимов на верхней стороне треугольника характеризуются превосходством формальных правил над неформальными. Но чем ниже мы спускаемся по пространству треугольника, тем больше приближаемся к патрональной автократии и преобладанию неформальных правил над формальными. В таких системах главным образом неформальные патрональные сети берут под свой контроль формальные институты, используя их в качестве фасада для накопления власти, а также личного богатства.

На данный момент мы не можем дать точные определения шести идеальным типам. Это будет предметом данной книги. Ее можно рассматривать как исследование анатомии типичных идеальных режимов, то есть характера управления, типичного для этих режимов, а также различий, которые они демонстрируют по сравнению с другими. Но чтобы дать представление о том, к каким режимам относятся идеальные типы, мы включили в Схему 3 двенадцать посткоммунистических стран. Причина, по которой мы концентрируем свое внимание на них и на посткоммунистическом регионе в целом, состоит в том, что, когда рухнула советская империя, все они находились рядом с верхним правым полюсом (коммунистическая диктатура). Иначе говоря, у них у всех была одна и та же отправная точка. Все они характеризовались (1) однопартийной диктатурой и (2) монополией государственной собственности, которые стали ключевыми причинами рудиментарного или вовсе отсутствующего разделения сфер социального действия в рассматриваемом регионе. Как будет показано в Главе 7, каждая из этих стран после смены режима начала движение по особой траектории, что мы проиллюстрируем эмпирически, отслеживая их перемещение из одной точки в другую внутри предлагаемого нами треугольного пространства.

Схема 3: Треугольное концептуальное пространство режимов с 6 идеальными типами и 12 примерами посткоммунистических стран (по состоянию на 2019 год)

Итак, у нас есть шесть идеальных типов, в то же время восемь из двенадцати стран на Схеме 3 находятся либо в кластере патрональной демократии (Грузия, Македония, Молдова, Румыния, Украина), либо в кластере патрональной автократии (Венгрия, Россия, Казахстан). Отсюда возникает вопрос полезности наших типов режимов. Является ли состоятельной концепция, в которой Венгрия и Россия, к примеру, оказываются так близко друг к другу? Мы не утверждаем, что эти режимы в полной мере соответствуют идеальному типу или что они одинаково близки к нему. Эти две страны все еще, очевидно, сильно отличаются. Россия – это многонациональная и многоязычная страна, в 180 раз превосходящая Венгрию по территории и в 140 раз – по количеству населения. Россия богата природными ресурсами, Венгрия – нет. Венгрия является государством – членом ЕС с низким уровнем насилия. Эти две страны имеют существенно разные позиции в мировой геополитической системе. Этот список можно продолжать бесконечно. Однако когда речь идет о сравнительном анализе, чрезвычайно важно различать черты, характерные для режимов и для стран. Треугольная концептуальная структура, а также определение идеальных типов режимов основываются на характеристиках, присущих режиму, таких как плюрализм властных структур, нормативность государственного регулирования, доминирующий тип собственности и формальность институтов. Эти черты могут рассматриваться как характеризующие режим, потому что они описывают свод фундаментальных институционализированных правил, регулирующих отношения внутри властных структур (горизонтальное измерение), а также отношения власти и населения (вертикальное измерение)[65]65
  Skaaning S.-E. Political Regimes and Their Changes: A Conceptual Framework. Stanford University: Center on Democracy, Development and the Rule of Law, 2006.


[Закрыть]. Другими словами, специфические особенности режима относятся к фундаментальным, эндогенным элементам системы, которые определяют ее внутреннюю логику. В противоположность этому этнические расколы, размер страны, природные ресурсы и положение в международной политической и экономической системе являются специфическими особенностями страны, которые обеспечивают экзогенную среду для существования рассматриваемого режима. Естественно, существуют черты, которые можно отнести как к режиму, так и стране, поскольку определенные характеристики, свойственные странам, влияют на целостность режимов и могут формировать их локальные особенности. Мы будем отмечать такие моменты в книге, например, когда речь будет идти об описании основного руководящего органа патрональных автократий (двор патрона). Но для понимания сходств и принципиальных различий между режимами и странами фундаментально важно различать эти два набора свойств. Возвращаясь к нашему примеру: мы считаем, что различий у путинской России и Венгрии Виктора Орбана в 2019 году не больше, чем у брежневского Советского Союза и Венгрии времен Яноша Кадара в 1989 году. Несмотря на то, что это две разные страны, политические режимы последней пары можно описать в рамках коммунистической диктатуры, тогда как первая пара находится в рамках патрональной автократии.

Бóльшая часть книги затрагивает характеристики режимов (или анатомии посткоммунистических режимов), но в Главе 7 рассматриваются также особенности стран. Хотя в той же главе будет дана некоторая информация о развитии стран, представленных в треугольной схеме, при анализе особенностей, акторов и явлений мы будем использовать эмпирические примеры только в качестве иллюстраций. Если говорить о жанре, эту книгу лучше всего определить как «концептуальный инструментарий» или структурированный набор категорий, которые можно использовать в качестве «инструментов» для описания и анализа существующих социальных явлений в посткоммунистическом регионе. Соответственно, книга содержит множество определений и пояснений к ним, чем напоминает учебник. Информация представлена в строгом логическом порядке, а текст включает множество таблиц и рисунков, чтобы объяснить понятия и связанные с ними процессы как можно более четко. При этом эмпирическое повествование будет сведено к минимуму. Мы будем прибегать к нему только в той степени, в которой отдельные случаи помогают проиллюстрировать идеальные типы или, вернее, явления, для которых созданы идеальные типы.

Другая метафора, объясняющая, чего мы хотим добиться в этой книге, – это периодическая таблица химических элементов, или таблица Менделеева. Периодическая таблица не сообщает нам, где найти эти элементы и сколько каждого элемента можно обнаружить в мире. Водород занимает одну ячейку таблицы, как и астатин, самый редкий естественный элемент в земной коре. Тем не менее периодическая таблица практична, так как показывает, какие элементы существуют и каковы их свойства (атомный вес, категория элемента и т. д.), а строгий логический порядок, согласно которому элементы размещены в таблице, гарантирует, что категоризация выполняется не спонтанно, а фокусируется на явлениях, составляющих единое целое.

По нашему замыслу, книга в этом смысле аналогична таблице Менделеева. Мы не говорим читателю, насколько широкую применимость имеет конкретное определение в посткоммунистическом регионе (или где-либо еще). Мы только заявляем, что рассматриваемые нами феномены существуют и что они таковы, какими мы их фиксируем. И чтобы это подтвердить, мы ссылаемся на большое количество эмпирических исследований. При определении феноменов, для которых необходимо создать идеальные типы, мы также будем полагаться на литературу. Как и в таблице Менделеева, основная логика нашей конструкции заключается в следующем: чтобы сделать ее внутренне непротиворечивой, для каждого определения необходимо учитывать все элементы конструкции и очертить принципы или, скорее, рамки, которые позволят рассматривать каждое явление как оно есть. Это делает наши определения, а также выбор аспектов, на которых мы фокусируемся при создании идеальных типов, менее произвольными. Каждое определение должно последовательно вписываться в структуру, то есть оно не должно противоречить любым другим нашим утверждениям или определениям. Этот дисциплинирующий эффект дополнительно усиливается целостным характером нашей модели, поскольку каждый идеальный тип должен соответствовать более сложному набору других идеальных типов, охватывающих все сферы социального действия.

Однако наша модель отличается от периодической таблицы своим замыслом: она не призвана объяснить весь мир и создана только для описания посткоммунистического региона. В частности, мы сконцентрируемся на зоне от Центральной Европы до Восточной Азии – от Венгрии до Китая[66]66
  Хотя Китай обычно не является частью посткоммунистических исследований, он включен сюда потому, что в действительности является посткоммунистическим (то есть уже не коммунистическим; о китайском посткоммунизме см.: Szelényi I., Mihályi P. Varieties of Post-Communist Capitalism). Кроме того, Китай также представляет собой хрестоматийный пример одного из наших режимов идеального типа, а именно диктатуры с использованием рынка (см. Главы 5 и 7).


[Закрыть]. В Главе 1 мы подробно остановимся на специфических особенностях этого региона, обращаясь к ряду авторитетных эмпирических исследований о цивилизационных границах, разделении сфер социального действия и явлений, которые из этого следуют. Таким образом, это определит, на каких явлениях мы должны сосредоточиться при описании анатомии посткоммунистических режимов. В Главе 1 мы выстроим общий теоретический каркас, который впоследствии должен быть наполнен упорядоченными элементами для создания целостной картины.

В конце книги мы формулируем нечто среднее между гипотезой и окончательной трактовкой посткоммунистических режимов. Мы убеждены, что ученые спорят не с тем, что представляют собой эти режимы по существу, а с тем, в каких категориях должны быть описаны установленные факты, и большинство дискуссий проистекает из терминологической путаницы, а не из противоречащих друг другу данных. Скептикам мы предлагаем воспринимать нашу книгу как многоуровневый исследовательский план, а предлагаемые нами концепты могут использоваться для более точного сбора данных на посткоммунистическом пространстве, в особенности теми исследователями, которые выберут отказ от скрытых допущений западоцентричной политологии, делающих ее неприменимой для описания посткоммунистического региона. Так, наша цель одновременно скромна и амбициозна. Она скромна, потому что мы предлагаем не конкретное описание, а, скорее, набор непротиворечивых средств для построения такого описания. Но она также и амбициозна, поскольку мы стремимся предоставить инструментарий, который можно использовать для объяснения социальных явлений, представляющих интерес для политологов, экономистов и социологов в посткоммунистическом регионе.

Естественно, несмотря на все наши усилия, наверняка существуют концепты, которые мы определяем неосторожно, или посткоммунистические феномены, которые выпадают из концептуальных пространств, ограниченных нашими идеальными типами. Мы ожидаем, что наша книга будет провокационной и возбудит интерес ученых.