Электронная библиотека » Мадьяр Балинт » » онлайн чтение - страница 8


  • Текст добавлен: 10 июля 2022, 12:00


Автор книги: Мадьяр Балинт


Жанр: Документальная литература, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Смена режима, помимо того, что позволила выжить обществам, которые через нее прошли, также осуществила трансформацию унаследованных институциональных структур:

• Власть-собственность. Ликвидация монополии государственной собственности при посткоммунистических режимах происходила по-разному. В большинстве из них в результате приватизации доля частного сектора в ВВП к 2000-м годам составляла от 60 до 80 %[171]171
  Lane D. Post-State Socialism: A Diversity of Capitalisms? // Varieties of Capitalism in Post-Communist Countries. P. 13–39.


[Закрыть]
. Однако если на Западе приватизация – это рыночная операция, создающая альтернативный способ инвестиций для богатых слоев населения, в посткоммунистических режимах она была нацелена на то, чтобы создать класс собственников[172]172
  Szelényi I. Capitalisms After Communism // New Left Review. 2015. Vol. II. № 96. P. 39–51.


[Закрыть]
. Так, волны приватизации, которые накрывали эти страны, не всегда представляли собой прозрачный, законный процесс[173]173
  Примеры см.: Hale H. Patronal Politics. P. 95–115; Kryshtanovskaya O., White S. From Soviet Nomenklatura to Russian Elite // Europe-Asia Studies. 1996. Vol. 48. № 5. P. 711–733.


[Закрыть]
. В Главе 5 мы рассмотрим формы приватизации и то, как она влияет на выживание элиты [♦ 5.5.2]. Пока же мы обозначим это явление получившим широкое распространение в 1990-е годы термином «прихватизация», который намекает на произвольный, агрессивный характер процесса[174]174
  Granville J. «Dermokratizatsiya» and «Prikhvatizatsiya»: The Russian Kleptocracy and Rise of Organized Crime // Demokratizatsiya. 2003. Vol. 11. № 3. P. 449–458; Wedel J. Corruption and Organized Crime in Post-Communist States: New Ways of Manifesting Old Patterns // Trends in Organized Crime. 2001. Vol. 7. № 1. P. 3–61.


[Закрыть]
.

В коммунистических режимах государственная собственность была частью политического органа, а значит, принадлежала номенклатуре и управлялась ею. В результате того, что работа носила административный характер, члены номенклатуры распоряжались этой собственностью скорее как бюрократы, чем как частные владельцы. В ходе приватизации, сопровождавшей смену режима, политическая и экономическая сферы были разделены только внешне [♦ 5.5.2]. Политическая сфера не только назначала и обеспечивала первых частных собственников. Политические акторы, используя экономические рычаги, держали друг друга в определенном смысле в заложниках: в постсоветских автократиях экономика с центральным планированием не превращалась в рыночную экономику западного типа, но склонялась по мере транзита все ближе и ближе к «реляционной экономике» (relational economy) [♦ 5]. Система власти-собственности была воспроизведена в новой форме, где экономическая власть невозможна без политической (или, по крайней мере, без обладания небольшим куском политического пирога[175]175
  Мара Фаччио подсчитала, что компании, имеющие политические связи, составляют 7,7 % от общей капитализации мирового фондового рынка, тогда как в России доля таких компаний составляет 86,7 %. См.: Faccio M. Politically Connected Firms // American Economic Review. 2006. Vol. 96. № 1. P. 369–386.


[Закрыть]
), а политическая власть бессмысленна без экономического веса[176]176
  Åslund A. Russia’ s Crony Capitalism.


[Закрыть]
.

• Патримониализация. В докоммунистический период рудиментарное или полностью отсутствующее разделение сфер социального действия приводило к патримониализму в феодальных институтах. То же можно сказать и о наследии коммунистических времен, которое привело к патримониализации недавно созданных демократических институтов. Как пишет Александр Фисун, в России транзит был «процессом прямого патримониального присвоения правящими элитами (партия / руководство; номенклатура второго и третьего эшелонов; региональные республиканские элиты более низкого ранга) аппарата государственного контроля. ‹…› Этот процесс трансформировал элементы патримониального господства полутрадиционного типа, существовавшего в недрах советского режима, в систему обновленного и „модернизированного“ неопатримониализма, в которой ‹…› патримониальные отношения утрачивают свой традиционалистский характер и приобретают современное экономическое измерение. ‹…› Возникшая неопатримониальная система ‹…› стимулировала развитие постсоветского политического капитализма и наделила демократические механизмы неопатримониальной логикой, в которой акторы руководствуются в большей степени финансовыми стимулами вроде получения ренты и в меньшей степени – традиционными или идеологическими мотивами»[177]177
  Fisun O. Neopatrimonialism in Post-Soviet Eurasia. P. 85.


[Закрыть]
.

В посткоммунистических режимах, для которых типично использование власти в личных интересах (другими словами, коррупция), эти феномены не являются ни случайно сопутствующими, ни нежелательными. Напротив, они представляют собой неотъемлемую часть режима [♦ 2.4, 5.3]. Из таких системных дефектов вытекают социологически обоснованные структуры управления: патримониализация, с одной стороны, и неформальные патрональные сети – с другой. Иными словами, в этих структурах управления можно обнаружить совершенно новый уровень коррупции, который превосходит коррупцию свободного рынка, случайную и индивидуальную в своем проявлении, а также представляет собой нечто большее, чем присвоение государства, в котором участвуют преступные или олигархические группы и государственные функционеры низшего или среднего уровня. Когда неформальные патрональные сети патримониализируют государственные институты, которые также тесно связаны с посткоммунистической экономикой и отношениями собственности, государство не борется с коррупцией и не рассматривает ее как отклонение от нормы. Напротив, она монополизируется и управляется централизованным образом. Если отдельная приемная политическая семья получает коррупционную монополию на национальном уровне, такое положение дел можно назвать «мафиозным государством», то есть государством, узаконивающим полномочия, которыми наделяется патриархальный глава приемной семьи, то есть мафии, на уровне страны[178]178
  Ср.: Hobsbawm E. Primitive Rebels. New York: W. W. Norton & Company, 1965. P. 30–56. Более точное определение мафиозного государства мы даем в Главе 2 [♦ 2.4.5].


[Закрыть]
. В мафиозном государстве акты коррупции делятся на санкционированные и несанкционированные нелегитимные действия, и от решения главного патрона или лояльности его клиентов зависит, против кого будут применяться законы, а кто будет наслаждаться безнаказанностью [♦ 3.6.3, 4.3.4].

Прежде чем начать рассматривать особенности демократизации в разных регионах, возможно, будет полезно проиллюстрировать три идеальных типа одним примером. Трансформацию патрональных сетей легче всего проследить на примере России, где до Февральской революции 1917 года царь обладал всей полнотой власти, а элита его патрональной сети была сформирована из служилых дворян и аристократии (Таблица 1.3). Революции 1917 года в конечном счете породили новый вид патрональной сети с генеральным секретарем партии во главе и партийной номенклатурой в качестве остальных участников. При президентской республике, которая установилась вслед за крахом коммунистического режима и стабилизировалась к концу 1990-х годов, элита патрональной сети принимает форму приемной политической семьи. Термин «правящая элита» является нейтральным выражением, которое само по себе не отражает ни ее организационную структуру, ни отношения внутри элиты, ни даже ее легитимацию. Однако когда мы говорим о правящей элите патрональной сети, мы главным образом подразумеваем ее иерархическую природу.


Таблица 1.3: Официальная должность главного патрона, государственный орган, принимающий основные решения, и тип патрональной сети в России (Точные определения терминов из таблицы даны в Главах 2–3.)

В царской России члены правящей элиты входили в нее по признаку рождения, благодаря своему дворянскому титулу. Прерогативы элит воплощались в привилегиях индивида, принадлежащего к элитам. Принять кого-либо в этот круг было возможно, но никто не мог быть лишен этого статуса из-за отсутствия лояльности. Для неблагонадежных правоохранительная система предусматривала такие наказания, как лишение жизни, свободы или собственности, но не статуса. В случае коммунистической номенклатуры отношение было обратным: элита состояла из того, что можно было бы назвать безличным реестром должностей. Именно должность, а не статус человека имели здесь значение, и по прихоти генерального секретаря партии на ту же должность мог быть назначен другой человек. Тем не менее правящие элиты как царских, так и коммунистических патрональных сетей, фомирующиеся по принципу личного статуса или безличного реестра должностей, имели фиксированный свод правил для принятия в элиты и исключения из них. Совсем не так обстоят дела в случае с посткоммунистической неформальной патрональной сетью, созданной Владимиром Путиным к 2003 году в России, – пирамиды, в которой формальные и неформальные роли и позиции смешиваются в непрозрачной, не поддающейся отслеживанию конгломерации [♦ 7.3.3.5].

1.5.2. Однопирамидальные и мультипирамидальные системы: определяющие факторы демократизации в трех исторических регионах

Тот факт, что цивилизационная принадлежность и влияние коммунизма определили уровень разделения сфер социального действия, доминировавший после смены режима, не должен приводить к поспешным выводам. Мы не утверждаем того, за что теоретики модернизации часто упрекают Хантингтона: «отношения между экономикой, демократией и культурой являются ‹…› взаимно однозначными, четко определенными и устойчивыми»[179]179
  Kollmorgen R. Modernization Theories // The Handbook of Political, Social, and Economic Transformation. Oxford; New York: Oxford University Press, 2019. P. 59.


[Закрыть]
. Действительно, даже в православном и исламском исторических регионах само по себе присутствие структур, представленных на Схеме 1.4, определило лишь появление патрональных режимов, а не их демократический или автократический характер[180]180
  В целом мы называем режимы, в которых явно присутствуют структуры из Схемы 1.4, «патрональными». Мы выделяем именно эту особенность из четырех, поскольку концептуализируем режимы, определяющими социальными акторами в которых являются правящие элиты [♦ 2].


[Закрыть]
. Кроме того, патрональный режим может быть «однопирамидальным», то есть иметь одну патрональную сеть, подчинившую себе, маргинализировавшую или ликвидировавшую все остальные сети; а также «мультипирамидальным», то есть допускающим конкуренцию множества примерно равносильных сетей, ни одна из которых не обладает достаточной властью, чтобы полностью доминировать над остальными [♦ 4.4][181]181
  Хейл называет мультипирамидальную структуру «конфигурацией конкурирующих пирамид» (competing-pyramid configuration). См.: Hale H. Patronal Politics. P. 64–66.


[Закрыть]
. К какой категории тяготели страны после краха коммунизма, двигаясь по своей «первоначальной траектории» [♦ 7.3.2], зависело главным образом от двух факторов: (1) наличия или отсутствия президентской власти и пропорциональной избирательной системы и (2) западных связей и рычагов влияния.

Первый фактор касается той версии формальных демократических институтов, которые возникли после смены режима. Тип исполнительной власти и избирательная система прямо влияли на то, сколько пирамид лягут в основу нового режима: одна или несколько. Несмотря на то, что изначально эти институты могли принимать случайные формы и иметь множество вариаций в зависимости от сделок элиты и политических возможностей во время смены режима[182]182
  Об опыте Венгрии см.: Széky J. Bárányvakság: Hogyan Lett Ilyen Magyarország? [Дневная слепота: Как Венгрия стала тем, чем стала?]. Bratislava: Kalligram, 2015.


[Закрыть]
, впоследствии их общий тип оказал глубокое влияние на структуру политической конкуренции. Это можно увидеть, если проанализировать политические системы, сложившиеся в странах, включенных в Таблицу 1.4, которая классифицирует режимы в зависимости от степени патронализма и типа исполнительной власти.

Эта таблица свидетельствует не только о том, что парламентская система имеет тенденцию противодействовать доминированию одной сети. Она также означает, что в отличие от президентской система с разделенной исполнительной властью может предложить конкурирующим сетям больше институциональных возможностей для контроля друг над другом, ведь они формируются вокруг позиций президента и премьер-министра как ключевых фигур исполнительной власти, создавая тем самым более «демократические» условия. Тот факт, что, когда патрональная сеть стремится к доминирующей роли в политической системе с разделенной исполнительной властью, она, как правило, пытается перейти к президентскому устройству, не является случайным. И точно так же, когда такие попытки терпят неудачу, другие патрональные сети борются за восстановление разделенной исполнительной власти. Подобные процессы происходили в православных странах, таких как Украина [♦ 7.3.4.2], Молдова [♦ 7.3.4.4], Румыния [♦ 7.3.4.2].


Таблица 1.4: Политическое устройство и патронализм в посткоммунистических странах с середины 1990-х годов Переработанный материал на основании работы: Hale H. Patronal Politics. P. 459. (* Страны с прямыми президентскими выборами)

Высокая степень патронализма и президентское правление неразрывно связаны с формированием однопирамидальных систем, и прямые выборы президентов воспринимаются как данность. Это, однако, не означает, что там, где проводятся прямые президентские выборы, президентство обязательно становится ключевым институтом. Конституционное устройство может, например, обеспечить сильный мандат для президента, избираемого прямым голосованием, в то же время предоставляя ему лишь узкую сферу исполнительной власти. Мы можем говорить о реально действующей президентской системе, когда премьер-министр зависит не от парламентского большинства, а от президента. Между тем в странах, где исполнительная власть в значительной степени разделена между президентом и премьер-министром, существуют только прямые выборы президента. При парламентском устройстве препятствием для формирования однопирамидальных патрональных сетей служит в основном пропорциональность избирательной системы. Обычно она способна гарантировать, что ни один политический актор не получает конституционного большинства или исключительную возможность принимать решения о том, кто будет занимать должности в институтах, обеспечивающих систему сдержек и противовесов. В условиях непропорциональной избирательной системы монополия на власть может возникнуть даже при парламентских режимах, открывая путь для формирования однопирамидальной патрональной системы. Венгрии удавалось поддерживать демократию и избегать этой ситуации в течение двух десятилетий после смены режима, но в конечном счете она не смогла противостоять ни патрональной трансформации, ни автократическому сдвигу, который стал возможным благодаря непропорциональной избирательной системе, показавшей себя особенно ярко на выборах 2010 года [♦ 7.3.3.4].

Вторым фактором, влияющим на появление одно-либо мультипирамидальных структур, были западные связи и рычаги влияния, предоставлявшие различные стимулы для развития демократии в противовес авторитарному правлению (см. Текстовую вставку 1.3). Как пишет Хейл, логика патрональной политики в странах, имеющих прочные связи с Западом, предполагает, что «западные акторы действительно могут проявить достаточную власть, чтобы изменить ожидания действующих и оппозиционных сетей относительно того, что нынешний лидер останется у власти после определенного срока. В [таких] странах прозападные силы также способны предоставлять внешнюю материальную поддержку и защиту активов в мере, достаточные для того, чтобы крупные сети не координировали свои действия в соответствии с полномочиями главного патрона. Все это способствует ослаблению тенденций однопирамидальной политики и, в более общем смысле, склонности к режимной петле»[183]183
  Hale H. Patronal Politics. P. 457.


[Закрыть]
. Действительно, каждый из трех исторических регионов – во-первых, западно-христианский регион с социалистическими странами за пределами Советского Союза, во-вторых, православный регион с европейскими государствами – бывшими республиками Советского Союза и, в-третьих, исламский регион с государствами – бывшими республиками Советского Союза в Центральной Азии – демонстрирует в этом отношении индивидуальные особенности и в разной степени стремился адаптироваться к институциональной системе либеральной демократии.

Текстовая вставка 1.3: Западные связи и рычаги влияния

[В странах, имевших] обширные связи с Западом, например в Восточной Европе и обеих Америках, конкурентные авторитарные режимы демократизировались в период после холодной войны. Эти связи увеличили риски для утверждения и поддержания авторитарного правления, повысив видимость автократических злоупотреблений в мире и вероятность ответных действий со стороны Запада, расширив число внутренних акторов, заинтересованных в предотвращении международной изоляции, и изменив баланс ресурсов и престижа в пользу оппозиции. Прочные связи создавали мощные стимулы для того, чтобы авторитарные правители выбирали отказ от власти, а не закручивание гаек в ответ на вызовы оппозиции. Они также создали стимулы для правительств-правопреемников к управлению в демократическом ключе. В странах, имевших прочные связи с Западом, ‹…› почти каждый транзит привел к демократии. Некоторые страны (например, Гайана, Македония и Румыния) приходили к такому результату даже тогда, когда внутренние условия для демократии были неблагоприятными. ‹…› Там, где связи с Западом были слабыми, как в большинстве ‹…› стран бывшего Советского Союза, внешнее демократизирующее давление было менее ощутимым. Следовательно, режим развивался, главным образом, в зависимости от внутренних факторов, например административных возможностей должностных лиц. Там, где государственные и/или правящие партии были хорошо организованы и сплочены ‹…›, должностные лица могли справляться с конфликтами элиты и препятствовать даже очень серьезным вызовам со стороны оппозиции ‹…›, и конкурентные авторитарные режимы выжили. ‹…› В этом контексте уязвимость государств перед западным демократизирующим давлением ‹…› часто была решающей. Там, где стратегическое или экономическое значение стран сдерживало внешнее давление (например, в России), ‹…› выживали даже относительно слабые режимы. Правительства тех стран, где западные рычаги влияния могли работать на полную, были более предрасположены к тому, чтобы сложить свои полномочия. В этих случаях смена власти создала возможности для демократизации. ‹…› Однако в ‹…› случаях, когда связи были слабыми ‹…›, низкая организованность власти была связана с нестабильным конкурентным авторитаризмом[184]184
  Levitsky S., Way L. Competitive Authoritarianism: Hybrid Regimes after the Cold War. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. P. 23–24.


[Закрыть]
.

В западно-христианском историческом регионе бывшие социалистические страны Центральной и Восточной Европы (в настоящее время включая прибалтийские страны) после того, как попали в цивилизационную область тяготения Европейского союза, оказались связаны с экономиками государств – членов ЕС через бесчисленные каналы. Смена направления во внешней торговле уже началась к 1970-м годам и после падения режимов и переходного кризиса только усилилась. Распад Совета экономической взаимопомощи (Comecon) в 1991 году был лишь еще одним подтверждением того, что уже произошло на практике. Экономическая переориентация укрепилась еще сильнее после приватизации значительной части государственной собственности, в результате чего западный капитал оказался в выгодном положении повсюду (хотя и в разной степени). Последовавшее за этим расширение Европейского союза в период с 2004 по 2013 годы также охватило подавляющее большинство тех бывших социалистических стран, которые находились за пределами СССР, а также все те, которые исторически принадлежали к западной христианской цивилизации.

Предварительным условием для вступления в ЕС (а также в НАТО) было создание либерально-демократической институциональной системы. Поэтому единственным вопросом для этих стран было, кто победит во внутренней борьбе между импортированной и более или менее одомашненной западной институциональной системой, с одной стороны, и тем, что многие воспринимали как восточную культуру, усугубляемую коммунистическим прошлым, с другой. Оптимисты полагали, что недостатки в функционировании демократических институтов, соблюдении прав человека и управлении государственными финансами были лишь временными трудностями, с которыми можно было справиться через контроль со стороны институтов ЕС («кнут») и вожделенный доступ к ресурсам ЕС («пряник»). Казалось, что наиболее инфицированными с точки зрения традиционной коррупции странами были Румыния и Болгария, однако правительства этих стран раз за разом подтверждали свою приверженность Евросоюзу и выполняли свои обязательства перед ним. Напротив, отход от демократии в целом [♦ 7.3.3] и венгерская автократия в частности бросают вызов тем европейским политикам, которые пытаются внедрить ценности ЕС в государство, которое его собственные лидеры считают «дойной коровой» [♦ 7.4.4.2, 7.4.6.2].

В православном историческом регионе для европейских советских республик смена режима означала лишь крах коммунистической структуры власти, за которым не последовало систематического развития либерально-демократических институтов, а возникли президентские республики, которые держали демократические институты на коротком поводке. Даже развитие президентского государственного устройства в некоторых случаях прерывалось или сопровождалось во время различных кризисов ослаблением государственной власти и появлением своего рода «олигархической анархии» в результате массовой приватизации [♦ 2.5]. Цивилизационное тяготение ЕС для них было слабым, и там, где оно имело место (например, в Молдове и Украине), оно скорее использовалось для защиты от предположительно вновь актуальной российской угрозы, связанной с желанием возродить империю, чем как попытка принять либеральные ценности ЕС.

Наконец, в бывших советских республиках Центральной Азии посткоммунистические режимы никогда не входили в цивилизационную область тяготения западных либеральных демократий. Таким образом, они создали свои собственные системы власти и продолжили двигаться по отдельной орбите. И все же было бы ошибкой описывать эти страны только с точки зрения их «недоработок» в отношении идеалов либеральной демократии. Мы должны признать наличие эффекта колеи или, точнее, тот факт, что существуют очень влиятельные, исторически сложившиеся ценностные структуры и цивилизационные модели, которые ограничивают возможности социально-политической трансформации.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации