Текст книги "Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 1"

2.4. Анализ государств, движимых интересами элит

Теории о посткоммунистических государствах, которые основаны на презумпции приоритета общественных интересов, неизбежно упускают из вида целый пласт явлений, вызванных наличием таких элементов, как, например, патрональная правящая элита или централизованная / монополизированная коррупция. И то, и другое являются довольно характерными особенностями посткоммунистических режимов. Не обращать внимания на их явное присутствие – это то же самое, что не обращать внимания на мяч при попытке понять футбол: и в том, и в другом случае ключевой элемент, который придает смысл всей остальной игре, неоправданно игнорируется.

В литературе существует целая группа понятий, описывающих посткоммунистические (и другие) государства, которая учитывает допущение о приоритете интересов элит. Проблема, однако, состоит в том, что исследователи в основном используют эти концепты не как части одной целостной аналитической структуры, а отдельно друг от друга. Не секрет, что такие понятия, как «сетевое государство» и «клановое государство» или «хищническое государство» и «клептократия», используются, по сути, как синонимы. И осознание того, что (1) эти определения в действительности описывают разные сущности и (2) что они могут быть объединены в логически упорядоченную структуру, обычно отсутствует.

Чтобы произвести такое логическое упорядочивание, нам необходимо определить набор измерений, которые отражаются во всех этих концептах. В поисках этих измерений обратимся снова к аргументу о жестких структурах, и в частности к Схеме 1.4 из предыдущей главы, на которой показаны особенности посткоммунистического управления [♦ 1.5.1]. На этой схеме представлены две цепочки последовательных явлений, первая из которых касалась личных взаимоотношений. Соответственно, мы можем определить первое измерение, характеризующее государство, которое в форме вопроса будет выглядеть следующим образом:

1. Какова природа правящей элиты?

Вторая цепочка касается институциональных процессов. Так как мы сейчас находимся в сфере принципа интересов элит, то вопрос о втором измерении государственного устройства будет следующим:

2. С помощью каких действий происходит апроприация государственных институтов в интересах элит?

В большинстве случаев эти цепочки явлений привели к появлению системных изменений, в частности – к централизованным и монополизированным формам коррупции (общим определением которой является недобросовестное использование властных полномочий для достижения личных целей [♦ 5.3.2.1]). Это явление можно рассматривать с двух позиций. С одной стороны, можно исследовать сами акты коррупции, когда собственность переходит под контроль правящей элиты (и ее союзников) через злоупотребление государственным аппаратом. Вопрос, позволяющий лучше понять этот процесс, можно сформулировать так:

3. С помощью каких действий происходит апроприация собственности в интересах элит?

С другой стороны, коррупцию можно анализировать с точки зрения отношения к ней государства. Оно может относится к ней либо враждебно, либо поддерживать ее, либо занимать промежуточное положение. Все эти позиции, как правило, отражаются в существующих законах и контроле за их исполнением [♦ 4.3.4–5, 5.3.4.2]. Другими словами, отношение государства к коррупции может меняться от признания ее несовместимости с государственным правовым пространством до ее фактического поощрения, что позволяет нам сформулировать наш последний вопрос об измерениях государственного устройства:

Таблица 2.5: Анализ государств, движимых интересами элит

4. Каковы, с точки зрения законности, действия, направленные на максимизацию интересов элит?

Пытаясь исправить распространенное в существующей литературе случайное и непоследовательное использование терминологии, мы организуем относящиеся к нашему вопросу понятия в соответствии с четырьмя упомянутыми измерениями. Мы действуем следующим образом. Сначала мы даем наиболее общее определение государства. Затем, шаг за шагом мы даем все более развернутые ответы на каждый вопрос, соотнося их с так называемыми уровнями толкования. Это значит, что для каждого измерения мы принимаем «государство» как базовую единицу, а затем добавляем к нему определяющую характеристику, выраженную через прилагательное. Далее мы добавляем еще одно свойство, меняя прилагательное в соответствии с новым качеством. Мы продолжаем этот процесс, пока не достигнем наиболее радикального воплощения государственного устройства, проявившегося в посткоммунистическом регионе (Таблица 2.5).

Пожалуй, метод шкалы обобщения, введенный в сравнительную политологию Джованни Сартори[250]250
  Sartori G. Concept Misformation in Comparative Politics. P. 1033–1053.


[Закрыть], который предполагает добавление все новых специфицирующих определений ко все более сужаемому классу явлений, наиболее близок по значению и духу к предложенным нами уровням толкования. Однако мы предпочитаем «уровни толкования» сарторианскому языку, потому что считаем, что они лучше отвечают нашим целям. Во-первых, в результате мы стремимся получить набор четко разграниченных категорий, используя которые можно описать то или иное государство по всем присущим ему параметрам. Во-вторых, наши категории действительно наслаиваются друг на друга или отталкиваются от других определений внутри аналитической структуры, что означает, что их регрессивное или взаимозаменяемое использование недопустимо. Необходимо избегать использования более абстрактных понятий (состоящих из меньшего количества уровней), если отдельно взятое государство вписывается в рамки определения более конкретного понятия (включающего, соответственно, большее количество уровней).

Первое измерение – это природа правящей элиты. Уровни толкования и относящиеся к ним понятия о государственном устройстве приведены в Таблице 2.6. Разделяя государства по типам, мы опираемся на концепты и определения, приведенные выше в Части 2.2.2.2, прежде всего такие, как неформальность, патронализм и приемная политическая семья.

Нашей концептуальной отправной точкой является государство во главе с правящей элитой, которая владеет монополией на легитимное применение насилия. Дальнейшую дифференциацию этого понятия мы определяем следующим образом:

Таблица 2.6: Уровни толкования категорий, относящихся к правящей элите

♦ Сетевое государство – это государство, в котором функции организации государственного управления берут на себя неформальные сети внутри правящей элиты, в то время как формальные институты отходят на второй план.

♦ Патрональное государство – это сетевое государство, структура управления которого представляет собой неформальную сеть патронально-клиентарного типа, то есть основанную на иерархических цепочках подчинения.

♦ Клановое государство – это патрональное государство, в котором правящая элита представляет собой клановый тип приемной политической семьи, то есть патрональную сеть, основанную на родственных или квазиродственных связях и управляемую патриархальным верховным патроном.

Из трех прилагательных, определяющих тип государства, «сетевое» является самым нейтральным. Возможно, кто-то даже подумает, что оно слишком нейтральное: ведь каждое государство формирует сети, состоящие из членов правящей элиты, которая также очевидным образом связана с государственным аппаратом. Однако тот факт, что мы называем сетевыми не все государства, означает, что именно в этом употреблении слово «сетевое» отражает некое нетривиальное свойство, которое обычно не является частью нормального функционирования государства. Это свойство свидетельствует о неформальном характере правящей элиты и ее неформальных методах отправления власти. Согласно нашему определению, неформальность означает отсутствие законной и открыто признаваемой формы, тогда как в сетевом государстве мы можем говорить о преобладании неформальных институтов над формальными [♦ 2.2.2.2]. Как пишет Вадим Кононенко в книге, описывающей путинскую Россию как сетевое государство, сети следует понимать как «менее формальные средства социального взаимодействия, чем те, что существуют между государственными институтами и внутри них ‹…›. [Такие] сети можно обнаружить как за пределами государственных институтов, так и внутри ‹…› министерств и административных иерархий. В этом отношении сети всегда индивидуальны и связывают людей или группы, которые разделяют общие интересы, убеждения и идентичности» (выделено нами. – Б. М., Б. М.)[251]251
  Kononenko V. Introduction // Russia as a Network State: What Works in Russia When State Institutions Do Not? Berlin: Springer, 2011. P. 6.


[Закрыть]. «Засилье» неформальности подразумевает приоритет принципа интересов элит, поскольку при таком сценарии (1) правящая элита вынуждена скрывать от населения настоящие мотивы своих действий, так как удовлетворение ее интересов – в частности, личное обогащение – ни при каких обстоятельствах не может стать приемлемым для ее электората, а также (2) неформальность позволяет обходить формальные институты, организованные специально для противодействия интересам элит, и допускать эксклюзивное обладание политической властью [♦ 4.4.1], а также возможность злоупотребления государственными должностями в личных целях (коррупция [♦ 5.3]).

Можно утверждать, что неформальность также предполагает элемент секретности, который необходим для удовлетворения интересов элит, таких как стремление к обогащению, поскольку едва ли можно признаться в этом людям (то есть избирателям). Но если речь идет о неформальном патронализме, основной момент заключается в том, что формальная институциональная система профессиональной веберианской бюрократии менее пригодна для постоянных вознаграждений и наказаний по усмотрению правителя, чем неформальные институты и указания [♦ 3.3.5, 3.6.3]. Это приводит нас к термину «патрональное государство», которое Хейл использовал применительно к Молдове[252]252
  Hale H. Patronal Politics. P. 165–174.


[Закрыть]. Однако мы понимаем этот термин немного иначе, чем Хейл, в том смысле, что наше определение отталкивается от понятия сетевого государства. Так, мы применяем термин «патрональный» по отношению к особого рода неформальной сети, которой свойственны патронально-клиентарные отношения. Как мы объясняем выше, такие отношения имеют вертикальную структуру и демонстрируют безусловность власти и ее неравное распределение между одним человеком – патроном – и его вассалом или подчиненным – клиентом. Иными словами, если неформальная сеть, управляющая государством имеет иерархическое строение, а акторы нижних уровней (неформально) подчиняются акторам высших уровней или зависимы от них, можно говорить о патрональном государстве [♦ 2.2.2.2].

Понятие «клановое государство» было популяризировано Джанин Ведель[253]253
  Вебер также использовал в своих сочинениях выражение «клановое государство» (Geschlechterstaat) (в русском переводе – «родовое государство», прим. пер.), но в другом контексте и в другом смысле. См.: Вебер М. Хозяйство и общество. Т. 1. С. 287.


[Закрыть], хотя ее определение (неформальная элитная группа, которая управляет во множестве областей политики, экономики и права и, соответственно, размывает границы публичной и частной сфер) легко входит в наше понятие сетевого государства[254]254
  Wedel J. Clans, Cliques and Captured States: Rethinking «Transition» in Central and Eastern Europe and the Former Soviet Union // Journal of International Development. 2003. Vol. 15. № 4. P. 427–440; Wedel J. Corruption and Organized Crime in Post-Communist States. P. 3–61.


[Закрыть]. Добавив к этому определению два дополнительных слоя толкования, мы характеризуем сеть не просто как (1) неформальную, но и как (2) патрональную структуру, (3) члены которой связаны через родственные или квазиродственные отношения и образуют «клан» (см. Текстовую вставку 2.2). Таким образом, клановое государство – это государство, управляемое кланом, то есть неформальной патрональной сетью, построенной на основе родственных или квазиродственных уз [♦ 3.6.2.1]. В посткоммунистическом регионе мы называем такие кланы приемной политической семьей, потому что комбинация патронально-клиентарных отношений и родственных или квазиродственных связей также влечет за собой все антропологически изученные черты расширенной патриархальной семьи. Вебер понимает патриархальную семью в ее традиционной форме, и основная характерная черта, которую он выделяет, – это патриархальное господство. Он пишет, что при патриархальном господстве «именно личное подчинение господину порождает легитимность вводимых им правил, и лишь факт и границы его господской власти вытекают из „норм“, но это не сознательно, рационально установленные нормы, а нормы традиции. ‹…› Власть господина не сдерживается традицией или конкурирующей силой, она используется неограниченно и произвольно и, главное, не подчиняется никаким правилам. ‹…› источником веры в основанный на почитании авторитет является „естественность“ издавна существующего положения»[255]255
  Вебер М. Хозяйство и общество. Т. 4. С. 72–73.


[Закрыть]. Такую модель патриархального господства или «единоличной власти»[256]256
  Guliyev F. Personal Rule, Neopatrimonialism, and Regime Typologies.


[Закрыть] можно наблюдать в нескольких неформальных патрональных сетях посткоммунистического региона, хотя основным связывающим фактором для клана могут быть и другие вещи, помимо традиции. Таким образом, можно выделить как минимум четыре основания для формирования клана: (a) национальность, (b) номенклатурное прошлое (то есть бывшее членство в коммунистической правящей элите), (c) партия и (d) братство[257]257
  Ср.: Wedel J. Corruption and Organized Crime in Post-Communist States. P. 48–49.


[Закрыть]. Другие важные связи включают в себя семейные отношения, а также общий бизнес приемной семьи. В некоторых посткоммунистических правящих элитах связь с клиентом не подкреплена ни организационным духом, ни кровными узами, ни фактическим родством, которые соответствовали бы культурному укладу приемной семьи, но лишь лояльностью к главе этой семьи, верховному патрону [♦ 3.6.2.4].

Текстовая вставка 2.2: Общая характеристика клана

‹…› клан – это неформальная организация, состоящая из сети индивидов, связанных родственными или фиктивно родственными узами. Эти аффективные связи включают в себя идентичность и обязательства перед группой. Родственные связи уходят своими корнями в расширенную семью, которая была характерна для обществ рассматриваемого региона, а также для племенных обществ. «Фиктивно родственные» связи выходят за пределы кровного родства и включают индивидов в сеть через заключение брака, семейные альянсы, школьные контакты, локальные интересы и происхождение ‹…›, соседство, ‹…› и деревню. Как часто отмечали антропологи и историки, кланы характерны для районов проживания племен и коллективистских культур. Кровные узы не всегда имеют место в кланах. Субъективное чувство идентичности и использование принципов родства, необходимых для сплоченности группы и защиты ее членов, таких как взаимный обмен и лояльность, оказываются более важны, чем объективная реальность родства. Хотя границы клана не фиксированы и изменчивы, их трудно преодолеть. Индивиды не могут легко войти в клан или выйти из него ‹…›. Кланы обычно выходят за границы социальных классов[258]258
  Collins K. Clan Politics and Regime Transition in Central Asia. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 17–18.


[Закрыть].

С помощью каких действий происходит апроприация государственных институтов?

Второе измерение – это действия правящей элиты, направленные на использование государственных институтов в интересах элит. Уровни толкования и связанные с ними понятия о государственном устройстве можно найти в Таблице 2.7. Нашей концептуальной отправной точкой снова станет государство, управляемое правящей элитой, которая владеет монополией на легитимное применение насилия. А концепты этого уровня толкования мы определяем следующим образом:

♦ Патримониальное государство – это государство, движимое принципом интересов элит, который проявляется в том, что правящая элита стремится рассматривать общество как свою собственность, вписанную в формальную институциональную структуру.

♦ Султанистское государство – это патримониальное государство, в котором формальные институты не оказывают никакого сдерживающего влияния на правящую элиту (или, скорее, на того, кто ее возглавляет), которая может свободно преследовать свои интересы и расценивать общество как свою собственность, как и когда ей заблагорассудится.

Таблица 2.7: Уровни толкования категорий, относящихся к патримониализации

♦ Неопатримониальное государство – это патримониальное государство, в котором формальная институциональная структура является демократической по виду (то есть предполагает выборы с участием разных партий, разделение ветвей власти, зафиксированное в конституции, а также юридическое признание системы свободного предпринимательства и основных прав человека). Такая институциональная система может частично сдерживать патримониализм правящей элиты или, во всяком случае, оказывать существенное влияние на ее действия, заставляя политиков придумывать все более изощренные схемы (которые, в свою очередь, оказывают разрушающее воздействие на институты).

♦ Неосултанистское государство – это неопатримониальное государство, в котором формальные демократические институты не оказывают никакого сдерживающего влияния на правящую элиту (или, скорее, на того, кто ее возглавляет). При таком режиме правящая элита может свободно преследовать свои интересы и расценивать общество как свою собственность, как и когда ей заблагорассудится, в то время как демократические институты становятся простыми инструментами патримониализма.

Вводя эти понятия, основанные на адаптированной и переформулированной типологии систем управления Вебера, мы пытаемся передать своеобразный характер посткоммунистических режимов. «Патримониальным называется господство, которое изначально традиционно ориентировано, но реализуется в силу полного личного права [господина], – пишет Вебер. – Султанистским [называется] патримониальное господство, по способу управления движущееся в сфере свободного, не связанного традицией произвола» (выделено нами. – Б. М., Б. М.)[259]259
  Вебер М. Хозяйство и общество. Т. 1. С. 270.


[Закрыть]. Мы модифицировали это определение таким образом, чтобы измерение институциональной структуры стало более выраженным. Хотя эти понятия в своей первоначальной форме отражают то, что мы описали выше как принцип интересов элит, именно институциональная оболочка, в которой применяется этот принцип, отличает такие государства друг от друга. В патримониальных государствах господство четко выражено и сдерживается традиционными институтами. В султанистских государствах таких сдержек, которые могли бы действительно ограничивать власть правящей элиты, не существует, и, как правило, глава правящей элиты распоряжается государством согласно своим прихотям (отсюда слово «султан»). Таким образом, даже внутриэлитные ограничительные механизмы, которые в других режимах могут реализовываться в виде какого-либо органа, уполномоченного принимать решения, полностью отсутствуют [♦ 3.6.2]. Именно поэтому многие исследователи называют султанизм радикальной формой патримониализма[260]260
  Guliyev F. Personal Rule, Neopatrimonialism, and Regime Typologies. P. 577–580.


[Закрыть].

Простое добавление приставки «нео-» к веберианским понятиям, возможно, не так хорошо передает смысл обозначаемых явлений, как это могли бы сделать содержательные прилагательные (то есть конкретно выражающие природу новизны этих государств). Однако мы все же выбираем именно такой способ формирования понятий, потому что (1) он отражает тот факт, что свойства политических режимов, описанные Вебером, встречаются не только в его эпоху, но и на других исторических интервалах, также (2) он соответствует тому, как эти понятия уже используются в существующей литературе (см. Текстовую вставку 2.3)[261]261
  Ср.: Gerring J. What Makes a Concept Good?


[Закрыть]. Фактически слово «неопатримониальный» указывает на трансформацию институциональной структуры и означает, что патримониализм больше не так явно выражен и не испытывает на себе действие традиционных (жестких) ограничений, но скрывается за фасадом демократических институтов, которые накладывают на него правовые (мягкие) ограничения. В неопатримониальных государствах правящая элита более или менее выполняет требования существующего правового режима, который она при этом постоянно модифицирует, чтобы он точнее отвечал ее интересам [♦ 4.3.4]. Тем не менее закон все же оказывает воздействие на неопатримониальных правителей, которые вынуждены выискивать все более изощренные способы удовлетворения интересов элит, чтобы скрыть свои настоящие намерения в демократической среде, где правители полагаются на электоральную гражданскую легитимацию [♦ 4.2].

Текстовая вставка 2.3: О понятии неопатримониализма

Гюнтер Рот был первым, кто отметил появление новых современных форм патримониального господства ‹…› в своей знаменитой статье «Единоличное правление, патримониализм и построение империи в новых государствах», опубликованной в 1968 в журнале World Politics. ‹…› Шмуэль Эйзенштадт, разрабатывавший в своих трудах комплексную теорию неопатримониализма, сделал следующий шаг в развитии этого концепта. ‹…› Можно выделить три основных принципа функциональных возможностей неопатримониальных систем:

1) Политический центр отделен и независим от периферии. В нем сконцентрированы политические, экономические и символические ресурсы власти, при этом все другие группы и слои общества лишены доступа к этим ресурсам и контроля над ними.

2) Правящие группы – обладатели государственной власти, которые приватизируют различные социальные функции и институты, превращая их в источники собственной частной прибыли, – управляют государством, как если бы это была их частная собственность (patrimonium).

3) Этнические, клановые, региональные и семейно-родственные связи не исчезают, а воспроизводятся в современных политических и экономических отношениях, определяя методы и принципы их функционирования[262]262
  Fisun O. Neopatrimonialism in Post-Soviet Eurasia // Stubborn Structures. P. 94.


[Закрыть].

Неосултанистские государства, напротив, состоят из формальных институтов, которые используются исключительно в личных интересах. Другими словами, формальная институциональная структура не имеет никакого влияния на правящую элиту и никак ее не ограничивает, а методы управления могут оставаться такими, какие они есть, без необходимости идти на ухищрения. И если закон противоречит принципу интересов элит, он будет либо изменен, либо просто проигнорирован [♦ 4.4.3.3]. Легитимация в таких политических системах – всего лишь шоу: всеобщие выборы проводятся, но в случае неблагоприятных для правящей элиты результатов она без колебаний прибегает к фальсификациям [♦ 4.4.3.2].

Следует отметить, что с концептуальной точки зрения неосултанистское государство можно рассматривать как подтип султанистского, где присутствие демократических институтов – лишь дополнительный контекст, внутри которого осуществляется управление. И хотя такая классификация этих режимов кажется довольно логичной, она имела бы меньше аналитической ценности, поскольку в посткоммунистическом регионе именно неопатримониальные государства, а не султанистские, как правило, эволюционируют в неосултанистские [♦ 4.3.3.3]. Как замечают Хучанг Чехаби и Хуан Линц, использование термина «неосултанистский» «[имеет] преимущество не только потому, что помогает отличать [такие государства] от тех, которые Вебер описывал термином „султанизм“, но также и потому, что соответствует внутренней логике веберианской терминологии; ‹…› точно так же, как переход от патримониализма к султанизму являлся для Вебера „определенно непрерывным“, неосултанистские режимы – это радикальная версия неопатримониальных форм управления»[263]263
  Chehabi H., Linz J. Sultanistic Regimes. Baltimore; London: Johns Hopkins University Press, 1998. P. 6.


[Закрыть].