Текст книги "Остаться в живых"

Глава 28
В бегах

У кромки деревьев я не заметил ни малейших признаков Лэнки, но, добравшись до места, где мы оставили лошадей, нашел своего друга в добром здравии. Долговязый поджидал меня, удобно вытянувшись на земле.

– Привет! – крикнул он по обыкновению громче, чем следовало. – Вернулся наконец?

– Да, Лэнки, вернулся. Ты слышал, как там, в гостиной, я просил Мида убрать охрану? Я нарочно подошел к самой двери, надеясь, что ты сообразишь: пора уходить.

Он зевнул так же громко, как и окликнул меня.

– Все в ажуре, сынок. А теперь, если ты не против, расседлай лошадок, и мы прямо тут вздремнем.

– Ты хочешь спать здесь? – воскликнул я, оцепенев от изумления. – Послушай, приятель, новости мигом долетят до Кэтхилла, и шериф со своей командой мигом слетятся сюда по наши души. А мы так здорово наследили, что накрыть нас легче легкого.

– Ну-у, не знаю, – протянул Лэнки. – Тут повсюду так много всяких следов, что, по-моему, не так-то просто найти нужные.

Он снова протяжно зевнул.

Я опустился рядом на колени и положил руку ему на плечо.

– Что с тобой, Лэнки? – спросил я. – Ты, часом, не выпил?

– Да нет, просто устал, – проворчал долговязый. – Если тебе моя идея не по душе, отправляйся снова в холмы, а завтра я к тебе присоединюсь.

Я все никак не мог опомниться от удивления. Торчать тут казалось чистой воды безумием, но к тому времени я успел уверовать, что Лэнки едва ли способен принять неверное решение. На моих глазах этот парень провернул такое множество невероятных вещей, что я готов был слепо идти за ним куда угодно, а потому не стал больше спорить и лишь покачал головой, решив просто не думать на эту тему. Возможно, Лэнки забавляла перспектива оставаться тут, на виду, пока охотники обшаривают самые отдаленные уголки по всей округе!

Как бы то ни было, я расседлал лошадей, отыскал для них хорошее пастбище под деревьями и в свою очередь улегся на боковую.

Он храпел как тромбон, и эти звуки вкупе с возбуждением от всего недавно пережитого долго не давали мне обрести покой. В конце концов я подумал, что вообще не сомкну глаз, но, не успела эта мысль мелькнуть в голове, как я уже спал.

Когда я проснулся, солнце стояло высоко над горизонтом, щедро струя свет и тепло сквозь ветви деревьев. Неподалеку заржала одна из наших лошадок, и я тут же вскочил, вспомнив с испугом, где мы находимся.

Но Лэнки, не вставая, приоткрыл всего один глаз.

– В чем дело? – лениво осведомился он.

– Солнце уже высоко, – объяснил я, – и, если мы отсюда выедем, нас почти наверняка заметят.

– А зачем куда-то ехать? – сонно пробормотал Лэнки. – Здесь славное местечко, и можно…

Так и не договорив, мой странный приятель опять уснул, сладко похрапывая.

Я разглядывал его, все больше изумляясь. Правда, мне вчера удалось немного поспать, а Лэнки провел на ногах весь день, но это никак не объясняло той тяжелой усталости, почти оцепенения, что, казалось, полностью охватила его. Не в силах разрешить загадку, я только покачал головой.

Я отвязал лошадей и повел к ручейку, бежавшему среди деревьев, потом привел обратно на поляну, оседлал и, пристроив на спины весь наш скарб, вернулся к Лэнки. Тот все еще дрых.

В таком состоянии мой друг пребывал до самого вечера, похожий скорее на опоенного, нежели на человека, пребывающего в добром здравии.

За это время я успел раз десять прокрасться на опушку и дважды замечал большие группы всадников, отъезжавшие от усадьбы Роберта Мида. Шерифа я среди них не разглядел, но полагал, что это его люди. По тому, как деловито они держались, как внимательно изучали землю под копытами лошадей, чувствовалось, что эти ребята полностью поглощены поставленной перед ними задачей. И это настраивало меня на самый мрачный лад.

Мы не могли тронуться в путь засветло, пока эти шершни тучей висели в воздухе. И вновь меня восхитила проницательность Лэнки, сообразившего устроить привал так близко от места, где нас видели в последний раз и наверняка не додумаются искать.

Днем Лэнки, позевывая, встал, отхлебнул воды из походной фляги и сжевал несколько сухарей. Потом свернул сигаретку, не обращая внимания на мои вопли, что нас могут выдать дым и запах табака, покурил и опять лег почивать.

За столь недолгое время бодрствования мой друг не сказал ни слова, ограничиваясь каким-то невнятным ворчанием, и я не на шутку встревожился. Что, если он каким-то образом поранился или подхватил лихорадку?

Наконец этот один из самых длинных в моей жизни дней сменила ночь, а Лэнки все так же валялся на спине, тихонько похрапывая. Не выдержав, я подошел к нему и положил руку на лоб. Нет, какая бы хворь ни одолела моего друга, лихорадки у него точно не было. Прикосновение мое оказалось слишком легким, чтобы нарушить этот богатырский сон, и я встряхнул соню за плечо.

– Ну-ну… – недовольно буркнул он. – Что еще стряслось?

– Тебе никто не мешает оставаться тут сколько угодно, Лэнки, – сказал я, – но коли я сегодня же не выберусь из этой рощицы и не найду более безопасное укрытие, могу уже никогда не сойти с места.

Он лишь молча посмотрел на меня сквозь вечерний сумрак.

– Все в порядке, друг, – продолжал я. – Лошадь моя уже оседлана, и я собираюсь в дорогу. Прощай, и благослови тебя Господь, Лэнки.

– Погоди минуту! – Долговязый ухватил меня за руку и с ее помощью сел. – Разрази меня гром, если ты не такой же отчаянный непоседа, как бродячие торговцы! Из тебя вышел бы первоклассный коммивояжер, Нелли. Тебя не мучает необходимость срываться с места, нет, тебе это даже по вкусу, а проведя две ночи подряд в одной и той же постели, ты чувствуешь, что вот-вот покроешься ржавчиной и станешь ни на что не годным. Да чем тебе не угодила эта рощица? Или, по-твоему, за холмами земля мягче?

– Да нет, для тебя тут вполне подходящее местечко, – упокоил его я. – Но мне необходимо отсюда убраться. Ты очень умно придумал провести день у самого дома Мидов, где никто не стал бы искать, ведь ни одному здравомыслящему человеку и в голову бы не пришло, что у нас хватит наглости остаться. Это была гениальная мысль, но, коли мы еще немного помедлим, удача от нас отвернется.

– Какая уж тут гениальность, – усмехнулся Лэнки. – Просто до смерти хотелось спать. И я по-прежнему сплю на ходу. Мне до зарезу надо поспать еще пару дней, но, коли ты так упорно настаиваешь, что пора ехать, что ж, я поеду с тобой. Только предупреждаю: далеко нам не ускакать!

И то хлеб. Я радовался и тому, что мне удалось вытащить его из этой рощицы, где нас запросто могли увидеть с крыши усадьбы Мидов. Но едва мы перевалили на другую сторону холма, я приблизился к своему спутнику и начал прощаться:

– Лэнки, ты был для меня лучшим на свете компаньоном, но, сам подумай, оставаясь со мной и дальше, ты точно попадешь в беду. Я теперь вне закона, а всякий, кто помогает преступнику скрыться, насколько я понимаю, расценивается как сообщник.

– Да что ты говоришь? – притворно изумился мой долговязый друг. – Что я хочу знать – так это где мы остановимся на ночь!

Я посмотрел, как он сидит в седле: голова болтается, ноги свободно свисают в стременах, коленки торчат наружу, а шея так вывернута, словно у бедняги внезапно вырос горб!

– Что с тобой, Лэнки? – с беспокойством спросил я.

– Да сплю я, вот и все. Имеет человек право отоспаться, в конце концов? – огрызнулся мой спутник. – Ты напомнил мне историю об одном джентльмене, который так не хотел тратить драгоценное время на сон, что взял да и смастерил себе воротник из колючей проволоки. Ну и как только начинал клевать носом…

Тут Лэнки широко зевнул, да так, что, по-моему, только чудом не вывихнул челюсти, и сонно буркнул:

– Тьфу, совсем из головы вон, что там было дальше…

Мы ехали так, наверное, часа два, пока не добрались до пятачка, заросшего низкорослым кустарником. Здесь Лэнки слез с седла и, клянясь, что не в силах сделать больше ни шагу, заявил: если я, мол, уеду один, бросив его и не дав возможности еще немного понаблюдать за этой игрой, то я просто-напросто лодырь, трус и сквалыга!

С этими словами Лэнки завернулся в одеяло и, вытянувшись на голой земле, мгновенно захрапел.

Я ничего не мог поделать. Когда-то мне приходилось слышать о сонной болезни, и, не зная ее симптомов, я невольно ломал голову, не эта ли напасть снедает моего друга. Плюс ко всему мы разбили лагерь в крайне неудачном месте. Во-первых, тут не было воды, а во-вторых, кустарник не мог надежно укрыть нас от любопытных глаз. И тем не менее за два дня Лэнки бодрствовал не более двух часов (по крайней мере, насколько я мог наблюдать), а все остальное время пролежал на спине, и ни мухи, ни падавшие на лицо листья, ни даже довольно-таки приличных размеров пыльная буря не побеспокоили его ни на секунду.

Наутро после нашей первой здесь ночевки ярдах в двадцати от меня из кустов выскочил молодой олень. Я выстрелил в него прежде, чем успел подумать, что мне нельзя поднимать шум. В результате у нас появился изрядный запас оленины, и Лэнки раз в день поднимался пожевать мяса, а потом вновь заваливался спать бревно бревном.

Я уже начал подумывать, что он уже никогда больше не поднимется на ноги, и совсем загрустил. Вдобавок на таком открытом месте нам никак не следовало задерживаться так долго. Два раза в день мне приходилось водить лошадок на водопой, и, как бы я при этом ни разнообразил маршрут, вскоре вокруг нашего жалкого клочка зарослей появился отчетливый рисунок из отпечатков копыт.

На третье утро я открыл глаза, потянулся, надел ботинки и шляпу и, машинально кинув взгляд туда, где все это время спал Лэнки, так и подскочил от удивления. Мой спутник исчез!

Серые предрассветные сумерки сменил розовый свет зари, потом встало солнце. Лэнки не появлялся. А вместе с ним пропали серая красотка Тома Экера, седло и уздечка.

У меня возникло горькое чувство, что долговязый, должно быть, ускакал ночью, не желая ни оставаться со мной и дальше, ни хотя бы сказать «до свидания». Такой поступок выглядел бы вполне логично, но меня до глубины души уязвила мысль, что Лэнки мог вот так просто взять и уехать.

Ну а потом, этак за пару часов до полудня, в проходе с восточной стороны послышалось ржание. Я скользнул в заросли погуще и, прихватив винтовку, выглянул. По правде говоря, я почти ожидал увидеть цепь всадников с ружьями на изготовку.

Но только я добрался до края заросшего кустарником пятачка, дабы оценить опасность, как снова услышал ржание и в ответ, выдав наше злосчастное убежище, отозвалась «медвежья» лошадь Лэнки! К счастью, не успел я толком струхнуть, как увидел, что по склону холма взбирается кобылка Тома Экера, а в седле у нее подпрыгивает не кто иной, как старина Лэнки!

Глава 29
Враг подбрасывает нам идею

Замечу кстати, что подпрыгивал не только Лэнки, ибо вокруг седла громоздилось множество кое-как связанных тючков и пакетов, а каждый шаг кобылицы сопровождался кошмарным звоном металла.

Заметив меня, Лэнки помахал рукой и громко расхохотался. Сна у него больше не было ни в одном глазу. Напротив, кривая физиономия моего друга так и светилась удовольствием и энергией. Подскакав к пятачку, где стояли мустанги, он спешился и указал мне на кучу свертков.

– Разгружай, братишка, – скомандовал Лэнки. – Я все это упаковывал и взваливал на серую, так что теперь настал твой черед поработать. К тому же внутри найдется немало такого, что согреет тебе душу.

Так оно и случилось!

Развернув все это множество пакетов и свертков, я обнаружил превосходную сахарную ветчину, полбока замечательной грудинки, кофе, сахар, консервированную кукурузу, томаты, свежеиспеченный хлеб, пару увесистых пакетов домашних булочек с финиками, изюмом и тому подобными вкусностями, банки клубничного, сливового и моего любимого черносмородинного джема, лучше которого нет ничего на свете, и еще прорву всякой всячины.

– Господи помилуй, дружище, я отродясь не видал столько прекрасной жратвы! – возопил я.

– Давай раскладывай все это на «стол», – распорядился Лэнки, – да так, чтоб мы могли не просто любоваться, а хорошенько поесть. Эта жратва не для выставки, сынок, а для брюха!

Я уже чертовски долго сидел на одном мясе, и от одной мысли обо всех этих сокровищах у меня слюнки потекли. Я быстренько поджарил на огне несколько кусков оленины, дабы, так сказать, заложить фундамент обеда, сварил кофе, а потом мы уселись скрестив ноги и ели до тех пор, пока наши животы чуть не лопнули. Но и после того, как я уже не мог больше проглотить ни куска, мне все еще хотелось есть.

Лэнки прилег, опираясь спиной на небольшой бугорок, сдвинул на затылок шляпу и ухмыльнулся, ужасно довольный самим собой, мной и целым светом. Убрать за собой остатки трапезы ему и в голову не пришло, но, как я уже говорил, от такой работы долговязый всегда отлынивал при любой возможности. Меня всегда восхищало, с какой изворотливостью он всегда находил предлог уклониться от мелких повседневных дел, и я охотно брал на себя и его часть дневных трудов. Да я бы, по правде сказать, сделал что угодно, лишь бы Лэнки было хорошо!

Тем временем долговязый покуривал, периодически пихая в рот домашние сдобы с финиками. Косточки так и отлетали от его белых и крепких, похожих на лошадиные зубов.

– У кого ты приобрел всю эту снедь, Лэнки? – полюбопытствовал я, тоже глубоко и с наслаждением затягиваясь.

– Не знаю, – ответствовал мой спутник.

– То есть как это? – опешил я.

– Видишь ли, брат, когда я заглянул в бакалейную лавку, было уже слишком поздно и все давно ушли. Так что пришлось открыть дверь отмычкой.

У меня аж челюсть отвисла.

– Господи, Лэнки… – пробормотал я. – Неужели ради нескольких консервных банок ты ограбил бакалейную лавку?

Он снова ухмыльнулся самым добродушным образом:

– Знаешь, сынок, мне уже случалось покупать припасы, и я знаю, что почем. Вот и оставил деньги на прилавке. Или по-твоему, я должен был поднять хозяина в четыре часа утра? К тому же, увидев меня, всякий стал бы задавать кучу ненужных вопросов, на которые я вовсе не жажду отвечать. И так уже люди болтают всякий вздор. Вот, полюбуйся!

С этими словами Лэнки вытащил из кармана газету и протянул мне. Признаться, с первого взгляда на первую полосу и заголовки на развороте у меня глаза полезли на лоб.

Не стану и пытаться передать вам все это слово в слово – пересказ отнял бы у нас слишком много времени. Но все сообщения вертелись вокруг некоего Нельсона Грэя, хорошо известного мне молодого человека, чья судьба волновала меня так же сильно, как моя собственная. В статье сообщалось, что означенный Грэй побывал на ранчо Порсонов и Роберта Мида при самых захватывающих обстоятельствах, что вся округа крайне взбудоражена и разыскивает его. Кроме того, я узнал, что город Кэтхилл на народные пожертвования увеличил награду за голову преступника или сведения, могущие привести к его поимке, до двух тысяч долларов! От такой новости ледяной холод пробрал меня до мозга костей.

С тяжелым вздохом я откинулся назад, обдумывая, что это значит. В те дни первоклассный ковбой, получая сорок долларов в месяц при полном содержании, чувствовал себя вполне счастливым. Он считал бы, что нашел отличное место, и держался за него обеими руками. Две тысячи долларов составляли годовой заработок четырех таких молодцев – людей, способных оседлать любое четвероногое и послать пулю в глаз летящему ястребу. И такие-то бешеные деньги ковбой мог получить, всего-навсего продырявив мою черепушку!

Я достал носовой платок и вытер вспотевший лоб, хотя день стоял довольно прохладный.

Внезапно в памяти всплыл тот вечер, когда мы сидели за столом на ранчо Порсонов и Дэн попросил меня поехать с ним на танцы в Кэтхилл. Мне стало невыносимо горько.

Да, я уже убил человека, но лишь потому, что меня вынудили к этому. Теперь же я хотел прикончить кое-кого, и хотел страстно.

Некоторое время я сидел, стиснув зубы и глядя в пространство, и обдумывал это свое желание.

И тут я вдруг почувствовал себя, как никогда, крепким, спокойным, хладнокровным и собранным.

Понимаете, это было такое чувство, как будто я уже все равно что покойник и терять мне абсолютно нечего. При столь высокой цене за мою голову и таком множестве желающих получить награду едва ли имело смысл размышлять о будущем. Мне в любом случае предстояло вот-вот умереть, так что все, волновавшее меня ранее, утратило значение. Какая разница, что обо мне подумают, если общество собиралось вздернуть меня, как только я попадусь ему в руки? А чувство собственного достоинства? А уважение к себе? – спросите вы. Да, и это вдруг стало абсурдом, как и другие представления, на которых я воспитывался. Меня травили и загоняли в угол, как дикого зверя, и, подобно зверю, а не человеку, я считал, что имею право сопротивляться.

Я свернул сигаретку и, закурив, продолжал читать. Как ни странно, теперь мне удалось составить полную картину и анализировать положение так, будто все это не имело ни малейшего отношения к моей персоне.

О, обо мне много чего понаписали! Какой-то репортер, сыпля множеством невероятных подробностей, рассказывал о моем побеге из кэтхиллской тюрьмы. Другой заявлял, будто на ранчо Порсонов я известен как меткий стрелок. И труп несчастного Джоша Экера вновь вытащили из земли, чтобы настроить людей против его убийцы. Выяснилось, что я годами был самым крутым парнем на Диком Западе, головорезом и прирожденным преступником. Я только диву давался, как в мои годы человек мог стать столь отъявленным злодеем.

Потом они взялись за Лэнки. Он побывал со мной на ранчо Порсонов и предупредил о моем визите Роберта Мида. Репортеры предполагали, что этот бедный, недалекий малый прислуживал мне и стал первым членом сколачиваемой мной шайки бандитов.

Да, вот как все обернулось!

Я не поленился проглядеть и другие статьи.

В одной презабавной заметке рассказывалось, что Том Экер проиграл свою несравненную серую красавицу в покер и настолько опечален этим обстоятельством, что никто не посмел спросить, кто же выиграл знаменитую лошадь.

Я немного посмеялся, увидев, каким образом Том избежал необходимости выкладывать унизительную для него правду и признаваться, что Лэнки взял его в плен, а кобылицу забрал в виде трофея. Мой друг опять оказался прав! Похоже, он вообще не делал ошибок.

Но половина первой полосы полностью посвящалась торжествам в честь великого подвига шерифа Лорена Мэйса. Ему удалось прижать к стенке банду прославленного Дона Педро, свирепого мексиканского дикаря, к югу от Рио-Гранде больше известного как Лютый Дон Педро. Лорен Мэйс и его люди сумели застрелить пятерых бандитов, прежде чем остальные вырвались из западни.

Живых пленников взять не удалось, так как, прежде чем удрать, разбойники позаботились заткнуть раненым рты, прострелив каждому из бывших товарищей голову. В банде Лютого Дона Педро давно стало традицией, что никто из ее членов не должен попадать в руки правосудия живым, ибо он мог бы выдать секреты, опасные для тех, кто еще гуляет на свободе. Вот таким-то образом Дон Педро заботился о безопасности своих подручных.

Так волки, нарвавшись на охотника, в клочья раздирают раненых сородичей.

Я и раньше слыхал об этом ужасном обычае бандитов, но читать написанный черным по белому отчет о недавних событиях такого рода было жутковато.

Однако самого главаря банды среди мертвых не оказалось.

«Но кто бы опознал Дона Педро, будь он и в самом деле убит? – вопрошал репортер. – Известно множество противоречащих друг другу описаний его внешности, но едва ли на всем Диком Западе найдутся два человека, способных описать Дона Педро одинаково».

Обнаружил я в статье и одно крайне любопытное предположение, настолько поразившее меня, что я немедленно решил поделиться им с Лэнки.

– Ты это видел? – спросил я.

– Ну, я кучу всего видал в этой газете, – усмехнулся он. – Так что именно ты имеешь в виду?

– Тут пишут, что, возможно, я свяжусь с Доном Педро. Мол, главарь банды с удовольствием пополнит свой список грабителей и убийц такой темной лошадкой, как я.

Лэнки кивнул, продолжая поглощать финики. Воистину, его возможности беспредельны! Казалось, этот малый, подобно змее, может растягиваться, чтобы освободить место для новых запасов пищи.

– Знаешь, о чем я думаю? – поинтересовался долговязый.

– Давай выкладывай!

Я спокойно поглядывал на него сквозь клубы дыма. В то мгновение сам я размышлял о том, что надежда еще когда-либо увидеть Бобби Мид растаяла навсегда и надо каким-то образом примириться с суровой действительностью.

– Так вот, – начал Лэнки. – Я думаю, что человек, наделенный хотя бы крупицей разума, должен всегда следовать доброму совету.

– И какой же добрый совет ты углядел в этой газетенке? – удивился я.

– Ну а разве тебе не предлагают присоединиться к этой банде отъявленных мерзавцев? – потребовал ответа Лэнки.

Я уставился на него с идиотской ухмылкой, раздраженный самим предположением, что такую чушь можно воспринять всерьез.

– Хватайся за любую хорошую мысль, даже если она исходит от врага, – наставительно заметил Лэнки. – А это, сдается мне, вовсе не плохая мысль! Ты жаждешь вернуться под крылышко закона, верно? Ты чертовски сильно хочешь этого. Но, чтобы тебе позволили вернуться, надо заплатить. Правильно? Ну а тут тебе называют цену. Ты принесешь закону голову Дона Педро на блюдечке с голубой каемочкой, и закон конечно же снова заключит тебя в объятия, назовет славным малым и забудет все прошлые грехи. Разве не так?