Текст книги "Все о мире Ехо и немного больше. Чашка Фрая"

Чашка третья
«Книга для таких, как я»

Начиная с названия, это, конечно же, мистификация, причем многоуровневая, как в «Мешке с костями» Стивена Кинга. Зная этого автора, берешь книгу с таким названием и ожидаешь именно что мешка с костями, буквального, а потом на десятой странице тебя поджидает цитата: «В сравнении с самым тупоумным человеком, который действительно шагал по земле и отбрасывал на нее свою тень, – вроде бы сказал Харди, – любой персонаж романа, пусть и идеально выписанный, – мешок с костями».

(Вы это запомните, пожалуйста, насчет любого персонажа, выписанного автором, мы к этому еще вернемся.)

Хм, думаешь ты, кажется, мешок с костями будет не буквален… И живешь в литературном мире, персонажном, книжном, вместе с Майклом, мешком с костями, плодящем такие же мешки.

После чего Кинг, уже ближе к концу книги, вынимает-таки этот мешок с костями, настоящий мешок с неупокоенными костями, как кролика из шляпы. И ты понимаешь, что тебя водили за нос всю книгу.

Так в чем, собственно, мистификация «Книги для таких, как я»?

Прежде всего – в том, что выдуманный когда-то автор-персонаж работает в этой книге читателем. Читателем запойным, ищущим, проживающим множество книг как множество жизней.

Он читал все то же (или почти все то же), что и мы, язык его чтения – русский, следовательно, либо русская проза, либо переводы. Он вырос на тех же сказках в тех же изданиях, на которых выросли мы.

То есть, по сути, «такие, как я» – это все. Любой читатель, взявший в руки этот сборник эссе о читателях, авторах, книгах и литературе вообще, написанный одним из самых страстных читателей на свете. Написанный почти на бегу, урывками, по случаю. Я лично очень легко могу себе представить эти статьи как записи на автоответчике из «Энциклопедии мифов». Надиктовал и дальше помчался.

А теперь минуту внимания. Речь идет о выдуманном персонаже. Выдуманном авторе. Который адресует книгу таким, как он. И много в этом мире наберется таких, как он?

То есть книга, обращенная ко всем, не может быть отдана никому, если точно следовать инструкции. Нет больше таких, как он, выдуманный писатель Персуорден покончил с собой в третьей книге «Александрийского Квартета», хотя вот он бы, мне кажется, оценил красоту этой ленты Мебиуса.

У этой ленты есть еще один виток. Я почти уверен, что автор и создатель сэра Макса либо не знает об этом витке сам, либо прочно о нем забыл.

Еще одна цитата, из «Лекций по русской литературе» Набокова.

Идеальный читатель.

«Он не принадлежит ни к одной определенной нации или классу. Ни один общественный надзиратель или клуб библиофилов не может распоряжаться его душой. Его литературные вкусы не продиктованы теми юношескими чувствами, которые заставляют рядового читателя отождествлять себя с тем или иным персонажем и «пропускать описания». Чуткий, заслуживающий восхищения читатель отождествляет себя не с девушкой или юношей в книге, а с тем, кто задумал и сочинил ее. <…> Ему нравится книга не потому, что она помогает ему обрести «связь с обществом» <…>, а потому, что он впитывает и воспринимает каждую деталь текста, восхищается тем, чем хотел поразить его автор, сияет от изумительных образов, созданных сочинителем, магом, кудесником, художником. Воистину лучший герой, которого создает великий художник – это его читатель».

А раз так, то мы и есть эти самые персонажи, все, кто страстно и запойно читает книги, потому что если каждая очень хорошая книга, гремя своими мешками с костями, в итоге создает хотя бы одного «лучшего героя» книги, читателя этой самой книги, то «для таких, как я» – это как раз для нас.

«Нам-то еще ничего, жить можно. Вот те, которые не придуманные… Тыщу лет на складу пылятся…» – говорит Додо в спектакле по «Алисе в Стране чудес», два виниловых диска моего детства, не слышал их уже лет двадцать, помню каждую интонацию.

Это про нас. Для нас. И ради нас. Уже придуманных.

Знаете, я недавно, пытаясь рассказать о том, что такое человек и зачем он вообще именно такой, какой есть, сказал: «Есть нравственный закон внутри нас и звездная бездна над нами, казалось бы, что в них общего. У них есть связь. Зависимости нет. А связь – есть. И связь эта – человек».

Человек – это такое удивительное промежуточное звено, которому для получения смысла жизни необходимо заглядывать в бездну, которой, в свою очередь, чтобы обрести смысл, нужно иметь наблюдателя, – впитывающего, воспринимающего, восхищенного, сияющего, выдуманного этой бездной и выдумавшего ее самое.

А автору я задал только один вопрос, но очень важный.

Скажи, что для тебя есть идеальный читатель?

М.Ф.: Правда, по моему опыту, всегда сумма разных утверждений, иногда противоречивых. Хотя лично мне хотелось бы, чтобы было как-нибудь попроще.

Поэтому вот тебе краткий перечень ответов на твой вопрос:

– Идеального читателя, конечно же, не существует, хотя бы уже потому, что реальность, в рамках которой мы все сейчас живем (и, в частности, происходит этот разговор), совершенно не приспособлена для чего-либо идеального. И с чего бы читателю быть исключением.

– Идеальный читатель – это просто читатель, который умеет читать. Я сейчас не о какой-то выдающейся способности хитроумно проникать в потаенные глубины авторского замысла, а о простом умении складывать из букв слова. Сложил из «ж», «о», «п», «а» слово «жопа», а не, к примеру, «вечность» – вот и молодец. Прочитал, что написано!

– Идеальный читатель – это, конечно же, тот читатель, чья жизнь изменилась от прочитанного. Неважно, как именно, неважно, до какой степени. Если читатель прочитал про яблочный пирог и пошел его печь, это тоже годится. Просто в такие моменты (то есть, когда под влиянием текста совершаются поступки) строятся мосты между несбывшимся и сбывшимся. А иногда даже между невозможным и произошедшим, всякое бывает.

А литература (по крайней мере, та ее часть, которая интересует меня) – для этого.

– Когда речь заходит о читателях, я всегда первым делом вспоминаю драму «Враги» Яромира Хладика. Ну, то есть, строго говоря, не саму драму, а рассказ Борхеса «Тайное чудо», персонаж которого, приговоренный к расстрелу, сокрушается, что не дописал еще два акта драмы «Враги», просит у Бога год, чтобы закончить работу, и получает его. Расстрел при этом не откладывают, просто последняя секунда жизни в восприятии Хладика растягивается на год, и автор волен сколько угодно дописывать, переделывать и править свой текст. «Он трудился не для потомства, даже не для Бога, чьи литературные вкусы были ему неведомы. Неподвижный, затаившийся, он прилежно строил свой незримый совершенный лабиринт», – пишет Борхес.

Так вот, мой идеальный читатель – тот, кто понимает, зачем Яромир Хладик дописывал и доводил до совершенства эту свою чертову пьесу.

– Еще мой идеальный читатель – тот Бог (та версия Бога), к которому можно обратиться с такой вот дурацкой просьбой и получить согласие.

– Борхес, кстати, тоже мой идеальный читатель. И не только потому, что умер задолго до того, как мне пришло в голову что-то написать. Хотя это, безусловно, прибавляет ему очков.

– Но гораздо важнее, что я его люблю. Мой идеальный читатель – каждый, кого я люблю. Не обязательно всю жизнь, можно всего пять секунд. Любовь всяко вне времени и измеряется точно не им.

– …У моего идеального читателя карие глаза, коротко стриженные темно-русые волосы с проблесками ранней седины, рост 178 см., вес 71 кг. Ему тридцать четыре года и восемь месяцев. Он живет в Мичигане.

Ясно, что это описание может быть заменено любым другим без какого-либо ущерба для смысла сказанного.

– Потому что идеального читателя, как уже было сказано, не существует.

– Но это совершенно не мешает ему быть.

Чашка четвертая
«Власть несбывшегося»

О магии и телесности

Прежде всего, обе книги под этим заголовком – «Возвращение Угурбадо» и «Гугландские топи» – о смерти. Вернее, даже не так: об умирании. Смерть как таковая – не самая худшая штука, а вот умирание как процесс не обрадует никого. Особенно от таких вещей, которые приходят в этих книгах в виде смерти.

Герои этих книг теряют тело. И те, кто попал под действие эпидемии, и Теххи, и даже теплая компания вампиров, засевшая на задворках каторжной тюрьмы: совершенно понятно, что их тело – скорее видимость, чем настоящая плоть, они действуют сознанием куда более внятно, чем физикой.

(При этом колдун Угурбадо расселяется на два тела разом – и всякое его умирание служит ему на пользу, а не во вред, и только от мертвецов он может принять исключительно смерть, а не силу.)

В этих двух книгах не просто много смертей. В них человек вольно или невольно вынужден так или иначе наблюдать собственное умирание – все, вплоть до коменданта Нунды и самого Макса, который вполне вознамерился остаться в том самом болоте, в которое завел коменданта.

Эти книги полны телесности. Страха утраты этой самой телесности – какой бы она ни была, – и медленного, слишком медленного сбывания этого страха.

И вот что мне любопытно. Как связаны телесность и магия?

Ведь насколько по-разному колдуют все маги в Ехо – в зависимости от того, насколько явна их телесность. Джуффин, который, скорее всего, давно уже не имеет человеческого облика, колдует, как свистит. Он смеется, он дурачится, он получает огромное удовольствие. Иногда настолько явное, что за ним теряет суть того, что происходит, слишком увлекаясь процессом.

Кофа – самое плотское существо из всей компании, – колдует обыденностью. Простые волшебные вещи – это о нем. Он курит трубку, он проводит руками по лицу, он появляется в нужном месте в нужное время, информация – очень большая часть его магии.

Магия Лонли-Локли в огромной степени опирается на то пространство, которое он занимает. Именно колдовать ему приходится не так уж часто – как правило, достаточно присутствовать. Он колдует как дышит в буквальном смысле этого слова.

И только Максу необходимо передвигаться, причем очень часто – на очень значительные расстояния. Самое серьезное его колдовство совершается им на ходу, особенно когда ему необходимо кого-то вывести, недаром он едва не гибнет, когда по глупости берется кого-то не вывести, а завести, то есть делает жест, абсолютно противный его природе.

Макс колдует ногами.

Пожалуй, цикл Ехо – самая разнообразная в смысле магии книжка. Один волшебник здесь так же не похож на другого, как не похожи между собой художники разных школ.

В мире Гарри Поттера, к примеру, волшебство более-менее универсально, оно гораздо больше похоже на вождение автомобиля, чем на живопись.

В мире волшебника Земноморья – тоже очень мало что зависит от личной склонности мага, выпускники острова Рок точно так же «сертифицированы», как и выпускники Хогвартса.

Мне всегда представлялось, что настоящий, действительно сильный маг вовсе не пользуется словами, снадобьями или, упаси Боже, волшебной палочкой. Что он действует всем телом разом, всем собой, внося в пространство сбой или поправку, называйте как хотите – которая расходится от него кругами во все стороны разом, все шире и шире, меняя мир навсегда.

Что это всегда усилие, причем не менее физическое, чем на более тонких уровнях.

Что магия идет от него, как звук, как свет, как музыка. Как невидимая взрывная волна. Что если и есть жест в этом движении, то это жест-фиксация.

Если бы я мог колдовать, самые сложные штуки я делал бы, покрепче обхватив себя руками и привстав на цыпочки.

Вопросов по книге всего два, потому что это очень большие вопросы.

Вопрос читателя: «Расплата», ожидающая Макса за переселение в наш мир членов Ордена Долгого Пути, – она уже наступила, еще наступит или вообще давно в прошлом (до событий этой книги, почему бы нет)?

М.Ф.: С таким же успехом можно спросить, какой будет расплата ветра за то, что он хлопнул чьей-то форточкой и разбил стекло (ну или просто страшно выл в печных трубах, доведя до предынфарктного состояния дюжину нервных старушек). Правильный ответ: да не будет никакой расплаты. Хотя стекло стоит денег, а у старушек были другие планы на выходные.

На этом можно было бы и закончить. Дескать, ветер – это ветер, дуть – его природа, а если у нас с ним проблемы, то сами дураки. И с Максом то же самое, такой уж он у нас сэр.

Но это, конечно, будет только небольшая часть правды. А часть правды говорят, когда хотят сбить с толку. Я – не хочу.

Вся правда состоит в том, что расплаты (в смысле наказания в той или иной форме) вообще не бывает. Ни для кого. Это ложная концепция. Мне кажется, она возникла и оказалась столь устойчивой потому, что дрессировать детей и животных проще всего именно в рамках системы «наказание – поощрение». Люди уже много веков используют этот нехитрый метод и думают, будто Бог (судьба, мироздание, собственное бессознательное и т. п.) тоже обращается с ними как с детьми и животными. А это, конечно, не так. Никто нас не дрессирует. Мы тут не в стойле, а в большой игре.

С тех пор как представители так называемой западной культуры, к которой мы все принадлежим, стали интересоваться культурой восточной, в нашем словаре появилось слово «карма», которая представляется западному сознанию аналогом наказания за грехи и поощрения за не-грехи. Поскольку массовый интерес никогда не бывает глубоким, вся многотысячелетняя философия быстренько ужалась до интернетовской шутки «плюсик в карму», которая дурна не потому, что глупа, а потому, что лишает понятие «карма» смысла. Карма – это просто причинно-следственная связь, извините, капитан Очевидность вышел покурить, я пока за него.

Вместо наказаний и поощрений существуют причины и следствия. Это действительно вполне очевидно и обычно не вызывает возражений у человеческого ума. Возражения у него вызывает тот факт, что логика, действующая в поле этих причин и следствий, нам неизвестна. И не потому что страшная тайна, просто в человеческий ум эта логика не помещается. Непостижимая она, такие дела.

И непостижимая логика эта работает, причем только она и работает, нравится нам это или нет.

Все, что можно сделать в такой интеллектуально невыносимой ситуации – внимательно следить хотя бы за одной человеческой судьбой – своей. И стараться не интерпретировать ее в рамках системы «наказание – поощрение», а пробовать нащупать внутреннюю логику этой конкретной игры. Очень трудно, я понимаю. Но интересно же. Я вообще не знаю, что может быть интереснее, потому что, узнавая подлинное устройство и законы функционирования микрокосмоса (себя), мы одновременно получаем информацию о макрокосмосе. То есть об устройстве Ваще Всего.

Я могу подсказать один ключ к этой головоломке, простой, но хороший: жизнь сознания – это непрерывное накопление опыта. Ясно, что любой наш поступок приносит нам дополнительный новый опыт. А любой новый опыт – это вклад в формирование как сознания, так и личности, в которую оно упаковано. Мы непрерывно меняемся вследствие собственных поступков, вот в чем штука. И эти внутренние перемены влекут за собой перемены внешние, потому что внешний мир любого человека – это зеркало (капитан Очевидность докурил, вернулся и взялся диктовать).

Иными словами, если в разгар лета облиться с головы до ног сахарным сиропом, нас немедленно облепят пчелы и другие любители сладкого. Это будет не «расплата», а просто вполне предсказуемое и естественное следствие нашего поведения.

Если при этом наш предыдущий жизненный опыт приучил нас бояться насекомых и не приучил сдерживать свой страх, мы начнем визжать и дергаться. И нас тут же искусают, причем, опять же, не в наказание за грех рукомахания, а следуя своим естественным природным реакциям.

А если у нас есть опыт обращения с насекомыми и опыт, содействовавший формированию механизмов самоконтроля, мы будем стоять ровно, дышать спокойно, и нас не искусают. Это, конечно, будет не «награда», а естественное следствие нашего поведения, причем не просто так внезапно проявившегося, а заранее сформированного опытом всей нашей предыдущей жизни.

Вот так в первом приближении выглядит действие так называемой кармы. Мне кажется, теперь наконец довольно наглядно получилось.

Что же касается отдельно взятого Макса и вампиров, логика его персональной судьбы, как я понимаю, такова, что в мае 1995 года он оказался в Берлине, куда прибыл, по его собственным словам, чтобы навестить неких старых знакомых. Кто такие эти знакомые, догадаться несложно. Особенно зная Макса, который, конечно, тот еще балбес, но с обостренным чувством опекунства. Конечно, рано или поздно он должен был начать беспокоиться, как они там устроились.

А о том, что произошло с Максом в Берлине в мае 1995 года (ну или просто примерещилось ему в ходе того путешествия в Берлин), рассказывается совсем в другой книжке. Угадайте, в какой.

Но повторяю, это не «расплата». Это просто следствие, причем не одного-единственного поступка, а целого множества поступков и некоторых личных качеств, эти поступки определивших.

Вопрос читателя: Были ли в Орденах какие-то принципиальные различия по направлению магии? Скажем, Орден Ледяной руки явно ориентирован на превращение собственного тела в артефакт и действие с помощью этого артефакта. Исходя из рассказов Лонли-Локли, его Орден был ориентирован на накоплении силы внутри себя. Орден Часов попятного времени описан как копящий силу прежде всего на восприятии.

Или все зависит исключительно от того, как действовал первый Великий Магистр?

М.Ф.: Ответ на этот вопрос невозможен без оговорок: «Насколько я знаю», «если я правильно понимаю», «на основании разрозненных сведений» и т. п. Потому что я пока действительно не так уж много знаю как об Эпохе Орденов, так и функционировании каждого Ордена в частности.

И то немногое, что я знаю, свидетельствует о том, что направление развития каждого Ордена действительно целиком и полностью зависит от его Великого Магистра, причем не только от первого, но от любого текущего (по мере их смены). Потому что Великий Магистр – что-то вроде дирижера.

Мне как раз недавно пришла охота послушать вторую Венгерскую Рапсодию Листа, под рукой диска не было, пришлось слушать онлайн. А там, в онлайне, несколько разных оркестров с несколькими разными дирижерами. Некоторые версии, как оказалось, вообще слушать невозможно. Некоторые – хорошо, но непривычно. Потом, с шестой, что ли, попытки, нашелся тот вариант, который мне знаком и поэтому кажется «лучшим», а остальные пошли лесом. Хотя везде одна и та же вторая Венгерская Рапсодия – казалось бы, какая разница. Так вот, разница огромная.

Вторая Венгерская Рапсодия – это у нас, предположим, Очевидная магия. Оркестр – действующие адепты Ордена, Великий Магистр – дирижер. То есть главный интерпретатор. Как он пожелает (точнее, как он сможет), так и будет. Какие музыканты с его точки зрения не тянут, будут изгнаны, новых наберут в соответствии с дирижерскими требованиями. И в результате сколько дирижеров, столько прочтений.

И, кстати, мне кажется, что именно поэтому все так паршиво получилось с Орденами. В смысле, самые толковые Великие Магистры свои Ордена распустили, остальных перебили (в лучшем случае, просто разогнали), а победивший вроде бы всех на свете Орден Семилистника, судя по отзывам сведущих лиц, время от времени мелькающих в разных книгах, здорово снизил качество магической подготовки рядовых участников и на долгое время стал просто дополнительной властной институцией – я имею в виду его мужскую часть, о девочках, которыми дирижирует Сотофа, отдельный разговор.

Так вот, штука в том, что ни один человек не уведет других людей дальше своего человеческого предела. И если для оркестра это не беда, то для магического Ордена – тупик. Вопрос только в том, насколько быстро все в этом тупике окажутся. Если Великий Магистр крут, несколько тысячелетий интересной жизни его окружению обеспечено. Но тупик все равно неизбежен. Потому что смысл магии, строго говоря, в том и состоит, чтобы перешагнуть человеческий предел и идти дальше.

Иными словами, в идеале во главе магического Ордена должна быть сама магия. Ну или человек, давно и прочно вышедший за свои человеческие пределы. Именно поэтому женщинам Семилистника с Сотофой очень повезло, но это – редчайший, уникальный случай.

Чашка пятая
«Жалобная книга»

О трикстерах

Трикстер – «ум без чувства ответственности», антигерой, ловкач, нарушитель установленных законов, джокер.

Некто, для кого процесс игры важнее, чем сама игра, ее ставки и результат.

Самый известный, пожалуй – Локи, породитель конца света, лживый бог, предатель. Основная палка в колесах деяний асов.

Знаете, что есть «Жалобная книга», о которой сам автор говорит, что это «единственная его книга, которую он хотел бы отменить»?

Если не она сама – трикстер среди других книг Фрая, то она, по крайней мере – поиск трикстера. Она ищет его на протяжении всего текста, шарит, как лучом прожектора, перескакивает с персонажа на персонаж, и, что самое интересное, Макса за находку не считает.

А ведь кто есть сэр Макс из Ехо? Джокер, конечно же. Вырванный Джуффином и компанией из очень широкого рукава – вероятности? всего-на-свете-возможности? – осуществленная выдумка.

Во всяком случае, везде он выступает в этой роли. И в большинстве книг его основная миссия – спасти мир вообще или небольшой его участок в частности.

А в «Жалобной книге» трикстер не он. В «Жалобной книге» он как раз – более чем лирический герой, со всеми плюсами и минусами этого амплуа. И что ему совсем несвойственно, в этой книге он живет в одном и том же чувстве постоянно, причем таком сильном, что необходимо пожирать чужие чувства-судьбы, чтобы заглушить это единственное, доминирующее: панику. Всю книгу он паникует (хотя и держится молодцом).

Самое точное описание трикстера, которое я когда-либо видел, звучит вот так:

«Заратустра танцор, Заратустра легкий, машущий крыльями, готовый лететь, манящий всех птиц, готовый и проворный, блаженно-легко-готовый».

И в него превращается Юра-Чингизид.

Причем превращается после того, как отправляется на подвиг во имя всеобщего дела накхов, потягаться с неизвестной ведьмой. То есть встает на классическую позицию героя.

Возвращается он из этого похода в совершенно другом состоянии, он весел, взъерошен, напряжен и расслаблен одновременно, «блаженно-легко-готовый». И то, что он делает, скорее не спасает мир накхов, а подрывает его к чертовой матери, но одновременно – дает выход, то есть все-таки спасение.

В мирах Стругацких есть персонаж, которого я вспоминаю, когда «не идет». Все, что угодно, от текста до настроения. Это Вечеровский. Стильный, язвительный, нарушающий все мыслимые правила кофеман и пижон, для которого ответом на любые неурядицы служит слово «работа», благо таким, как он, для этого нужны только карандаш и лист бумаги.

Абсолютно бесстрашный, веселый, взъерошенный, напряженный и расслабленный одновременно, блаженно-легко-готовый.

Дело в том, что он – тоже трикстер, хотя вряд ли Стругацкие имели в виду именно это. Причем в абсолютно классическом смысле, потому что чем он, собственно, занят: он противостоит отмене конца света, потому что ему, видите ли, не нравится то, как этот конец света отменяют.

То есть по сути Вечеровский гробит мир – в пределе. При этом – противостоит трусости, насилию, панике, да чему только не противостоит. Я как читатель всегда, с самого первого раза, был и остаюсь на его стороне.

То, что на позиции трикстера стоит такой несомненный герой и спаситель мира как Шерлок Холмс, причем в последние годы – особенно на этой позиции, ведь первое, что звучит в его адрес в новейшей экранизации – фрик, – уже даже не удивляет.

Но вот до Холмса я, пожалуй, не могу вспомнить настолько очевидного одновременно «против всех обычаев» и «спаситель и герой».

И даже он, как я читал, на свое время как раз должен был хорошо вписаться в общую картину, потому что это общая картина была «джентльмен-любитель знает и умеет в рамках своего всего лишь увлечения гораздо больше, чем профессионал, которому за это платит государство».

И, кстати, это всегда одиночки. Я хочу сказать, что спасают они не людей, а именно ситуацию, мир. Вечеровский принимает работы, но до душ его коллег и до того, пойдут ли они вместе с ним, ему дела нет. Накх Чингизид взламывает систему, замыкает пространственно-временной парадокс, но уходит один. Холмс – ну, Холмс вообще регулярно заявляет, что его увлечение – просто альтернатива кокаину.

Их эгоизм настолько абсолютен, что становится антиэгоизмом в пределе, в рамках мира, а не каждого отдельного человека.

(И всем троим идеально соответствует Принц Хаоса, Рыцарь Мечей в колоде Таро, если уж на то пошло).

Это совершенно новое в литературе поколение трикстеров, появившееся сравнительно недавно: одиночка, эгоист, мизантроп, чрезвычайно деятельный, очень профессиональный персонаж, который идет вразрез со всеми правилами и традициями, но вскрывая систему изнутри, отменяет конец света, хотя иногда ставит себе цель совершенно противоположную.

При этом, замечу, трикстеры эти живучи настолько, что даже убивший их автор не в состоянии не воскресить своего персонажа. Вечеровского не убрать даже прямым попаданием метеорита.

Процесс игры для них важнее, чем ставки или результат.

И знаете, я как-то им очень верю.

Холмсу, Вечеровскому, накху Юре.

Если конец света и можно чем-то отменить, не в панике, а по-настоящему, то это самой игрой, а не сорванным кушем. Белой рубашкой, чашкой кофе, прямой спиной, работой в любых условиях.

Ну и вопросы.

Вопрос читателя: В околоцигунских кругах я встречал людей, умеющих влезать в чужую шкуру. Правда, с целью лечения, а не для проживания чужой жизни. Книги Фрая эти товарищи всегда воспринимают как суровый реализм. И вообще не понимают, почему на полках они стоят в разделе фантастики.

Возможно ли научиться некоторым техникам накхов или все-таки это некий природный дар?

Макс где-то в середине книги рассказывает о том, что все бытовые проблемы идут у него под грифом «неважное». Именно поэтому деньги как бы сами собой зарабатываются, в его городе почти не бывает пробок, если надо срочно решить какой-то вопрос, нужные люди сразу же попадаются на пути. У меня у самого иногда так получается. Но чаще все-таки увязаю в бытовухе. Меня часто выбивает из состояния игры в состояние серьезной, трудной взрослой жизни. Как научиться задерживаться в игре дольше? Или вообще остаться в этом состоянии навсегда?

М.Ф.: Мне кажется, влезать в чужую шкуру могут довольно многие. В разной степени, конечно. Большинство – эпизодически и, скажем так, не по собственному желанию, а когда «само» накатит. На некоторых «само» не накатит никогда. Но это – вопрос желания, намерения и практики (как вообще все).

Насчет сурового реализма товарищи правы, конечно. Вообще, хорошо, что на свете есть «околоцигунские» и прочие граждане, чей опыт восприятия хоть немного выходит за рамки так называемого обыденного. От этого ощущение, что постоянно разговариваешь с ямкой, которую сам же перед этим и вырыл с целью сообщить ей очередной медицинский факт об ослиных ушах царя Мидаса, сменяется пониманием, что ты на самом деле сидишь на подоконнике распахнутого окна и разговариваешь с людьми, идущими по улице. Это большая радость – полноценный диалог.

А вопрос, как научиться задерживаться в игре дольше – это вопрос всей жизни. Я имею в виду, мы все этот вопрос так или иначе всю жизнь решаем (ну или не решаем и живем очень плохо, скучно и трудно), потому что умение не поддаваться сокрушительной заземляющей силе материального мира – это же не разовый фокус, а процесс, который должен идти всегда. Остановился – ушел на дно, выныривай и начинай все сначала.

Штука в том, что книжному Максу противостоять этой заземляющей силе довольно легко. И не потому, что он книжный персонаж, а потому, что его жизнь действительно наполнена вещами гораздо более важными, чем всякая «трудная взрослая жизнь». Не всем настолько везет – чтобы вот так сразу обрести свои прекрасные сверхценности, на фоне которых меркнет все остальное. Но «не везет» – это вовсе не означает «ничего не получится». Просто на первом этапе будет гораздо трудней. И в такой ситуации очень здорово иметь возможность обратиться за практическим советом к тем же «околоцигунским товарищам», например. Даже простейшие дыхательные практики делают с нами (людьми) такие чудеса, что пару лет спустя сами себя не узнаем. При том, что через пару лет – это по-прежнему будет только самое начало пути. Потрясающая перспектива.

Вопрос читателя: Как сейчас автор думает-видит-чувствует: «слизнуть судьбу» – действительно значит лишить кого-то шанса на бессмертие?

М.Ф.: Хороший вопрос.

Автор сейчас думает, что «Жалобная книга» – единственная его книга, которую он хотел бы отменить. Чтобы она исчезла отовсюду, включая читательские головы – и все.

Потому что эта книжка – неправда. То есть даже хуже – полуправда. Местами настолько достоверная, что вместе с этой достоверностью как по маслу идет и полная чушь – вот про это пожирание людей целиком, вместе с бессмертной душой, в частности. Штука-то в том, что способность «читать» других людей, «слизывать их судьбы» есть у многих; не в таком объеме и не с такой четкостью воспроизведения, как у книжных накхов, но все-таки это довольно распространенное умение. И одновременно вот это состояние полубесчувственности, отстраненности от собственной жизни – оно тоже очень многим знакомо. И у большинства читателей происходит мгновенное, полное узнавание по одному из этих пунктов, а то и по обоим сразу: точно! Правда! Все так и есть!

А оно не «точно» и не «правда». Наше узнавание обоих описанных состояний вовсе не означает, будто одно проистекает из другого. Эти штуки вообще не взаимосвязаны. Никак!

Не то чтобы автор сел на табурет, напряг гениальный мозг и всю эту пугающую хрень зачем-то выдумал, а теперь жалеет, что не выдумал чего-нибудь поинтереснее. Напротив, автор ничего не выдумывал, а радостно записывал все, что с условного неба на него валилось. В итоге автор написал книжку и был ею очень доволен, а какое-то время спустя внезапно пришел в себя, как после тяжелой болезни, отягощенной бредом и галлюцинациями. Просто болезнь эта протекала в пространстве текста, и бред с галлюцинациями (точнее сказать, морок) тоже касались только текста.

С тех пор автор с недоумением смотрит на эту страницу своей биографии и периодически спрашивает себя голосом дебильного мальчика из анекдота: «Мама, фто это было?»

Мама молчит. Не знает.

Пока мне более-менее очевидно только одно: эта книжка стала чем-то вроде выкупа из московского плена. В том смысле, что закончив ее, удалось наконец уехать из Москвы, где мы прожили 11 лет, и стоило только начать смотреть куда-нибудь в сторону с целью навострить лыжи, как обстоятельства тут же складывались таким образом, что уехать не удавалось. Как только вышла «Жалобная книга», так сразу все и сложилось. Мгновенно. И очень легко.