Текст книги "Проклятые в раю"

Мэр, словно нарядный капельдинер, провел нас на наши места перед оркестром, и шум в зале сменился почти что ревом. Уокер ухмыльнулся и помахал толпе, но публика приветствовала не его, хотя оркестр любезно наигрывал мелодию песни, которую написал сам Уокер – «Будешь ли ты любить меня в декабре, как любила в мае?».

Шум поднялся из-за Дэрроу – его узнали.

Вскоре старик был окружен жаждущими автографов поклонниками – Уокер, похоже, слегка надулся из-за недостатка внимания к своей особе, – и так продолжалось, пока не погасли огни и не началась увертюра.

Я сидел рядом с Дэрроу, который сидел рядом с Лейзером, который сидел рядом с мэром. В течение всего мюзикла, написанного, как я понял, обладателем Пулитцеровской премии Джорджем Гершвином, хотя даже под дулом пистолета я не напою вам из него ни единой мелодии, Дэрроу шептался с Лейзером. Их приглушенный диалог продолжался и в антракте, и так до самого конца. Дэрроу начинял молодого юриста фактами дела Мэсси, равно как и своими теориями и планами в отношении оного.

Мэр Уокер дезертировал до того, как упал финальный занавес. И пока мы выходили на 45-ю западную улицу, где нас сразу начал покусывать прохладный весенний ветерок, Дэрроу говорил:

– Знаете, Джордж, я уже какое-то время не занимаюсь делами и в течение нескольких лет не появляюсь регулярно в суде...

– Никто лучше вас не справится с этим делом.

– Что ж, спасибо, Джордж, но, боюсь, годы берут свое... – Дэрроу остановился, так резко, словно у него внезапно закончилось топливо. – Сказать по правде, мне было бы очень приятно, если бы в этом путешествии меня сопровождал более молодой человек. Скажите... вы сможете отправиться со мной в Гонолулу?

– Почел бы за честь и рвусь в бой, – выпалил Лейзер.

– Я, разумеется, должен предупредить вас, что гонорар не будет высоким. На самом деле, я могу обещать лишь немногим больше ваших расходов... и опыт на всю жизнь.

– Ясно...

– Вы согласны быть моим помощником, сэр?

Лейзер протянул руку.

– С удовольствием!

Мужчины обменялись рукопожатием. Лейзер сказал, что ему нужно будет известить своих партнеров, а Дэрроу предложил, чтобы Лейзер – и его жена, если он пожелает, – присоединились к нему в Чикаго в течение недели, чтобы произвести последние приготовления. Через день или два они созвонятся, чтобы Дэрроу мог заказать билеты.

Вернувшись к Сарди и устроившись уже в другой кабинке, мы с Дэрроу – Лейзер отправился домой – снова заказали кофе, на этот раз без всяких примесей.

– Я потрясен, – сказал я.

– Хорошее было шоу, – сказал Дэрроу.

– Шоу и в самом деле было что надо, только я говорю не про «О тебе я пою», которому, кстати, вы не уделили ни секунды внимания.

Дэрроу прихлебывал кофе и улыбался.

– Сколько из вас собирался вытянуть Дадли Мэлоун? – спросил я.

– Десять тысяч, – признался Дэрроу.

– А вы заполучили одного из ведущих юристов Уолл-Стрит задаром.

– Не задаром. Расходы и, возможно, скромный гонорар. И бесценный опыт.

– Он же не просто клерк, К. Д. – Я тряхнул головой и рассмеялся. – А как вам удалось подстроить, чтобы появился мэр?

– Ты считаешь, что все было подстроено?

– Вы ведь разыграли Уокера, как сосунка, К. Д. Держу пари, бедняга думает, что, если он вам подыграет, вы защитите Его Честь при расследовании деятельности его администрации.

Дэрроу пожал плечами. В пожатии определенно не было напыщенности.

– А Джентльмен Джимми знает, что вы будете на Гавайях, когда он предстанет перед судом?

– Мэр Нью-Йорка составил нам компанию за сырным пирогом и устроил приятный вечер в театре, – сказал Дэрроу, – а ты видишь в этом тайный заговор.

– Сколько вы получите?

– За что?

– За то, что называете... защитой Мэсси.

Он хотел бы оставить вопрос без ответа, но понимал, что лгать мне бесполезно. Я детектив и все равно смогу это выяснить.

Проницательные серые глаза сделались безразличными, когда он как бы между прочим проговорил:

– Тридцать тысяч... но свои расходы я оплачиваю сам.

Я немного посмеялся, потом вышел из кабинки.

– Вот что я скажу, К. Д. Попробуйте выхлопотать мне отпуск, а я подумаю. Но я хочу сто баксов в неделю, помимо моей зарплаты полицейского.

– Пятьдесят, – сказал он.

– Семьдесят пять и все расходы.

– Пятьдесят и все расходы.

– А мне казалось, что вы друг рабочему человеку!

– Так и есть, и оба мы находимся в ловушке дурной, несправедливой системы, распростершейся на этом куске грязи, плывущим под бескрайним небом. Пятьдесят и все расходы – вот мое последнее слово.

– Ладно, ладно, – сказал я. – В конце концов, что вы можете с собой поделать – наследственность, окружение превратили вас в ядовитого и жадного старого ублюдка.

Он попытался напустить на себя оскорбленный вид.

– Разве я не оплатил счет?

И подмигнул мне.

Глава 2

Наше путешествие длиной в четыре тысячи миль началось поездом, и два с половиной дня, пока мы ехали от Чикаго до Сан-Франциско, я отсыпался. Выполнение обязанностей по делу Линдберга вымотало меня до предела, а кое-кто из репортеров, увязавшихся за Дэрроу – для уверенности они прошли на перрон, даже взяли билеты и все такое, – пронюхал, чем я занимался, и пресса уделила мне внимания больше, чем мне того хотелось бы.

– Все это чертовски похоже на специально организованную кампанию, – сказал я Лейзеру в вагоне-баре нашего поезда «Золотые Ворота», наливая ром из фляжки в пустые кофейные чашки.

Жена Лейзера, Энн – привлекательная брюнетка лет тридцати, – и Руби Дэрроу сидели за соседним столиком и играли в карты, в канасту. Руби, с золотисто-каштановыми волосами, оживленная, была полновата, хоть и не грузна, и выглядела молодо в свои пятьдесят с чем-то лет.

– Точно, – согласился Лейзер, кивая в знак благодарности за взнос в его чашку, – на каждом полустанке нас ждут орды репортеров.

Я чуть улыбнулся.

– Но вы заметили, что К. Д. ни слова не сказал им о деле Мэсси.

Я имел в виду Омаху. Мы делали там пересадку, и старик, выйдя на платформу, тут же оказался в окружении журналистов, так и сыпавших вопросами о деле Мэсси. Веские слова и фразы – «изнасилование», «убийство», «суд Линча», «убийство чести» – носились в воздухе, как крупная картечь.

Дэрроу обвел толпу пристальным взглядом своих серых глаз, засунул большие пальцы за подтяжки и, улыбнувшись, сказал:

– Представьте себе, что... отъявленный сторонник отмены сухого закона, такой, как я, сидит на мели в самом сердце «сухой» страны. И не с кем поговорить, кроме высокомерной, нравственной публики.

Несколько газетных ищеек заглотили наживку и, выкрикивая вопросы насчет позиции Дэрроу в отношение отмены сухого закона, стали отталкивать друг друга, пока тот не остановил их, подняв руку.

– Есть ли среди вас человек, который ни разу в жизни не выпивал?

Свора репортеров ухмылялась, глядя на него и друг на друга, но никто из мужчин не ответил утвердительно.

– Ну так в чем же дело? – проворчал Дэрроу. – Разве вы не хотите, чтобы и другие могли повеселиться таким образом?

И сел в поезд.

Я отхлебнул рому из кофейной чашечки, Лейзер хмурился. Шел второй день нашего железнодорожного путешествия, и ему было не по себе.

– Дело в том, – заговорил Лейзер, – что и мне мистер Дэрроу ни слова не сказал о деле Мэсси. У меня такое чувство, будто все, что ему известно о наших клиентах и о ситуации, он нашептал мне тогда, в «Музыкальной табакерке».

– Возможно, вы попали в самую точку.

– Я хочу сказать, что он вполне владеет собой – вы видели, как он обработал репортеров, – но он старый человек, и...

– И вам бы хотелось, чтобы он больше заботился о подготовке.

– Ну, в общем, Нат... да.

– Привыкайте к этому, Джордж.

– Вы о чем?

– К. Д. не из тех, кто просиживает штаны, готовясь к делу. Вам он известен своей репутацией. Я же видел его в действии, множество раз во время споров, несколько раз в суде.

– Он блестяще выступает в суде... я читал его отчеты...

– Блестящи его отчеты... взятые по большей части из головы.

– Это смешно... как может кто-то...

– Поверьте мне. Слова как бы сами собой слетают у старика с языка. Но можете успокоиться: он начинает разрабатывать свою стратегию защиты не раньше, чем увидит обвинение в действии. Он ждет, что они допустят ошибку, и тогда нападет на них.

– Но это же чертовски опасно.

– Но это же чертов Кларенс Дэрроу.

Я никогда раньше не видел Сан-Франциско, а когда приехал, то все равно не увидел. Легендарный туман этого города висел над ним во всей своей красе в тот день, когда поезд подъехал к вокзалу «Ферри Билдинг», где Маркет-стрит упирается в набережную Эмбарка-деро.

Несмотря на туман, а может, и благодаря сообщаемой им таинственности, неясные очертания стоящих у пирса пассажирских пароходов, являли собой захватывающее дух зрелище, даже для пресыщенного чикагского парня. Позвякивание тяжелых цепей, скрип шкивов, хриплые крики портовых грузчиков и рев сирены на маяке, подающей судам сигнал во время тумана, служили звуковым фоном вырисовывающемуся в тумане целому городу пароходов. Сквозь туман пробивались красно-белые регалии французского лайнера, лавина флажков на итальянском судне, ближе всех виднелся белый корпус «Малоло», едва просматривалась только одна из его двух труб с буквой "М", он принадлежал компании «Мэтсон Лайнз».

Голодный кит по имени «Малоло», почти шестьсот футов в длину и восемьдесят с чем-то в ширину, с распростертыми объятиями готовился принять в свои недра состоятельных мистеров и миссис Джонс. И они вереницей поднимались по его трапу, зачастую сопровождаемые слугами и компаньонками. Таких разодетых туристов вы в жизни не видели – смокинги и цилиндры, вечерние платья и меха. В основном старше такого щенка, как я, но были и моего, если не круга, то возраста. Попадались и собирающиеся провести медовый месяц, хотя не обязательно женатые. Фешенебельное общество. Достаточно фешенебельное, чтобы оставаться богатыми даже после двадцать девятого года.

Еще в порту, перед тем как мы собрались подняться на борт, к Дэрроу подошел морской лейтенант в новенькой форме и с нездоровым цветом лица. Он отдал старику честь, чем позабавил его. На самом деле, он позабавил нас всех – Лейзеров, Руби и Кларенса и меня, сбившихся в кучку из опасения потеряться в тумане.

– Вольно, моряк, – сказал Дэрроу. – Насколько я понимаю, вы лейтенант Джонсон?

– Да, сэр. Я прибыл на «Малоло» из Гонолулу сегодня утром. – Молодой лейтенант вручил Дэрроу папку с документами, плотно перевязанную картонку, из тех, что только добавляют работы. Лейтенант держался так строго, словно в ней содержались военные секреты. – Надеюсь, эти документы удовлетворят вашему запросу.

– Уверен в этом, сынок. Ты выглядишь недостаточно молодым, чтобы быть или моряком, или юристом.

– Я сочетаю это, сэр.

– Тем лучше для тебя.

– Адмирал Стерлинг шлет наилучшие пожелания.

Дэрроу кивнул.

– Я поблагодарю его и передам свои пожелания лично, через несколько дней.

– Очень хорошо, сэр.

Лейтенант Джонсон кивнул в свою очередь и исчез в тумане.

– Что-то связанное с делом? – осмелился спросить Лейзер, и в его глазах затеплилась надежда.

Дэрроу небрежно ответил:

– Копия стенограммы слушаний по изнасилованию, дело Ала-Моана, как они его называют. А также кое-какие показания наших клиентов.

Лейзер просиял.

– Великолепно!

– У вас больше веры в документы, Джордж, чем у меня, – произнес Дэрроу. – Мы должны встретиться с нашими клиентами лицом к лицу, чтобы понять, на коне мы или попали в беду. Кстати о беде, давайте поскорее выберемся из этого тумана и окунемся в роскошь.

Дэрроу и Руби первыми поднялись на борт, Лейзеры и я шли следом.

– А что это все разоделись в пух и прах? – спросил я Лейзера.

– Чтобы не переодеваться, – ответил он. – Скоро обед, одежда – вечерняя.

Я скривился:

– Вечерняя одежда?

– Не взяли смокинг, Нат?

– Нет. Но захватил оба свои галстука.

Вскоре мы все оказались на палубе и встали у поручней, но никто нас не провожал, а если бы и провожал, то показался бы тенью в тумане. Никакого вам «счастливого пути». Поэтому я расстался с компанией Дэрроу и с помощью стюарда нашел свое обиталище.

В моей каюте – номер 47, как раз напротив кают первого класса, где разместились взрослые, – на вешалке меня поджидал вечерний костюм – белый пиджак, черный галстук, белая сорочка, черные брюки, и даже пояс и сунутые в карман запонки. Кларенс Дэрроу позаботился. Он, может, и не слишком рьяно приступил к работе, но самые необходимые приготовления были сделаны.

Словно в сказке, моя сумка оказалась на борту раньше меня, она уже лежала на багажной полке. Каюта оказалась вполне сносной, особенно если учесть, что она была больше моей однокомнатной квартиры в отеле Адамса и обставлена гораздо более шикарной мебелью: бамбуковая кровать, бамбуковый письменный стол и стул, срезанные цветы в вазе на бамбуковом столике у кровати. Свет был мягким, золотистым, как в ночном клубе, ненавязчивая декоративная отделка перекликалась с узором из листьев на черно-зеленом ковре, а на окнах – то есть на иллюминаторах – были жалюзи. В отличие от отеля Адамса, где я пользовался удобствами вместе с другими «гостями», здесь у меня была своя ванная комната, с ванной и всем прочим.

Так почему же, черт возьми, мне не принять ванну. Если повезет, никто и не заметит моего отсутствия.

Пароход отчалил, когда я уже лежал в лоханке. Последовал толчок, от которого вода в ванне плеснула, потом механизмы заработали с размеренным урчанием, а я как раз намыливался и ополаскивался и вместе с пароходом наслаждался ласковой водой.

И не прошло и года, как, впервые в своей молодой бурной жизни облачившись в вечерний костюм, я неторопливо спускался по широкой лестнице в ресторан – огромный зал, обитый блестящими панелями, отделанный желтым и выстланный ковром с длинным ворсом.

Здесь собралось больше шестисот богатых пассажиров. И один бедняк. Я сообщил метрдотелю, что плыву в компании Дэрроу, и он перепоручил меня официанту в красной куртке, который предложил следовать за ним.

Никто из Имущих, казалось, не заметил, что среди них затесался переодетый Неимущий. Они сидели, болтая и жуя, за элегантными круглыми столами, накрытыми белыми льняными скатертями и уставленными тонким фарфором, хрусталем и сверкающим столовым серебром.

Я наклонился и прошептал Кларенсу Дэрроу на ухо:

– Вы похожи на старшего официанта на пиру во время чумы.

Дэрроу повернул свою большую грубую голову:

– А ты похож на вышибалу в борделе времен Цицерона.

Руби проговорила:

– Прошу тебя, Кларенс!

Но как всегда, она нисколько на него не сердилась. На ней было расшитое белым шелком платье цвета морской волны с приколотыми к корсажу матерчатыми цветами и суконная шляпка в морском стиле со скошенной тульей. И хоть выглядела Руби очень мило, до этого помещения она недотягивала. Дэрроу одевались у Сирса.

Лейзер, выглядевший в своем собственном белом пиджаке и черном галстуке щеголем, привстал, когда я садился за стол. Его жена была очаровательна в черном шифоновом платье с корсажем из испанских кружев, ее шляпка в виде соответствующего тюрбана была украшена изящным бантом. Супруги Лейзер одевались на Пятой авеню.

А я по-прежнему одевался на Максвелл-стрит, ведь старые привычки изжить трудно.

Однако две привлекательные адвокатские жены не шли ни в какое сравнение с новым членом нашей компании – женщиной-ребенком, чье личико в форме сердечка украшали голубые глаза с фарфоровой белизны белками, носик-пуговка и губки бантиком, и все это осеняло облако светлых, до плеч волос.

На какую-то долю секунды, я даже судорожно хватанул воздуху, мне показалось, что на ней ничего нет – атласное платье, обтягивающее ее стройную фигурку с высокой грудью, было бледно-розовым, чертовски совпадая с оттенком кожи ее обнаженных рук, вырез ее одеяния находился у основания шеи и был отмечен рубиновой брошью.

Но что самое приятное, мое место оказалось рядом с этим дивным видением юной красоты.

Насмешливо скривив рот при виде моего неприкрытого восторга, Руби проговорила:

– Изабелла Белл, это Натан Геллер, следователь моего мужа.

– Уверена, он очарован, – сказало дивное создание. На меня она даже не взглянула.

Изабелла Белл изучала меню, на обложке которого была изображена стройная красотка с островов с цветами в волосах. Яркие мазки синего, желтого и оранжевого обещали воплощенную мечту полинезийского рая, по-видимому, ожидавшего нас на Оаху.

Дэрроу сказал:

– Мисс Белл – кузина Талии Мэсси. Я пригласил ее присоединиться к нашей маленькой группе... она едет туда, чтобы оказать своей кузине моральную поддержку.

– Как это здорово с вашей стороны, – бодро обратился я к красавице, которая все еще не соизволила удостоить меня взглядом своих детских глаз. – Вы близки с миссис Мэсси?

– Лангуст под соусом «кардинал», – сказала она, по-прежнему глядя в меню. – Звучит вкусно.

Я тоже бросил взгляд в меню.

– На такой шикарной посудине, как эта, я рассчитывал на омара.

– Лангуст и есть омар, глупыш, – сказала она, наконец-то посмотрев на меня.

– Я знаю, – отозвался я. – Я просто хотел привлечь ваше внимание.

И я его привлек. Притворялась она или нет, что не замечает самого шикарного – одного из немногих – и к тому же свободного мужчину в этом зале, сказать не могу, но внезапно огромные голубые глаза, вокруг которых трепетали настоящие длинные ресницы, внезапно поймали мой взгляд.

– Очень близки, – сказала она.

– А?

С кратким вздохом она вновь обратила свое внимание на меню.

– Тало и я, мы очень близки... Это ее прозвище, Тало. Мы практически росли вместе. Она моя самая лучшая подруга.

– Вы, наверное, места себе не находите.

– Это просто ужасно. О-о-о... кокосовое мороженое! Это должно настроить нас на тропический лад.

В этот момент я мог бы посчитать ее обычной пустой милашкой. Но поскольку ей вряд ли было больше двадцати, и она являлась продуктом своей наследственности и окружения, я решил дать ей небольшую поблажку. Ее очаровательная мордашка и соблазнительная фигурка не имели с этим ничего общего. Или все. Одно из двух.

– На самом деле, – сказал я, – Гавайи – это не тропики.

Она снова взглянула на меня. Возможно она и была пустышкой, но в этих глазах было достаточно глубины, чтобы утонуть.

– А тогда что это? – с вызовом спросила она.

– Ну, в то время как Гавайские острова действительно расположены между Тропиком Рака и экватором, там просто не бывает душно или жарко. Там всегда дует легкий ветерок.

Дэрроу сказал:

– Мистер Геллер прав. Там не бывает ни солнечных ударов, ни изнуряющего зноя... с Тихого океана постоянно дуют пассаты.

– Примерно с северо-востока, – с умным видом добавил я.

– Я в первый раз плыву на острова, – заметила она, словно устыдившись.

– Я тоже.

Она моргнула, вздернула голову.

– Тогда где вы набрались этих знаний?

– В журнале «Нэшнл джиогрэфик».

– Вы надо мной смеетесь?

– А ты как думаешь, сестренка? – спросил я.

За столом все заулыбались... кроме мисс Белл. Больше она со мной во время обеда не разговаривала, но я чувствовал, что она заинтересовалась. Привлекательные и высокомерные малышки любят, когда их поддевают... если только у них напрочь не отсутствует чувство юмора и способность постоять за себя. А в этом случае даже красивые и стройные не стоят того, чтобы тратить на них силы.

Мы уже наполовину прикончили кокосовое мороженое, когда Лейзер, похоже растерявшийся перед нескончаемой чередой подаваемых блюд, спросил Дэрроу:

– Когда вы ознакомитесь с копией стенограммы и показаниями наших клиентов, могу я с ними поработать?

– Возьмите их сегодня вечером, – сказал Дэрроу, махнув рукой с видом благодетеля. – Зайдите в мою каюту, заберите и погрузитесь в них ради спокойствия своего сердца.

– Мне бы тоже хотелось на них взглянуть, – сказал я.

– Можешь взять их после Джорджа, – великодушно проговорил Дэрроу. – Я люблю, чтобы меня окружали хорошо информированные люди. – Он повернулся к своей жене, сидевшей рядом с ним. – У них здесь настоящий оркестр и ночной клуб, дорогая... и в море нет никакого сухого закона. Нас ждет бар, укомплектованный по всей форме. – Он похлопал ее по руке, и она терпеливо улыбнулась ему. – Какое чудесное, декадентское место. Не хочешь ли потанцевать?

Хотели все.

Коктейль-холл парохода, превосходивший своими размерами любое подобное заведение, был обтекаемых форм современный ночной клуб, в котором царили рассеянный свет и желтая отделка. Учитывая цилиндрические табуреты у стойки и блеск некоторых декоративных деталей, мы, должно быть, находились на первом космическом корабле фирмы «Мэтсон Лайнз».

Танцевальная площадка представляла из себя черное сверкающее зеркало, удержаться на котором в неподвижном состоянии и то было делом нелегким, не говоря уже о том, чтобы демонстрировать степень владения искусством Терпсихоры. Под оркестр солировал эрзац-Кросби. Пока я танцевал с Руби Дэрроу, он пел песню Расса Коламбо «Письма любви на песке», в основном под аккомпанемент укулеле – маленькой гавайской гитары.

– Они, похоже, полны решимости настроить нас на островной лад, – заметил я.

– Когда ты собираешься пригласить на танец мисс Белл? Ты же знаешь, что она здесь самая красивая девушка.

– Самая красивая здесь девушка – вы... возможно, и потанцую.

– Со мной ты танцевал три раза, а с миссис Лейзер – четыре.

– Миссис Лейзер красотка. Пока ее муж по уши погряз в этом деле, я смогу развлечься.

– Ты всегда был негодным мальчишкой, Натан, – с нежностью произнесла Руби.

– А может быть, я прикидываюсь труднодоступным, – сказал я, глянув на мисс Белл, которая танцевала с Дэрроу. Тот кружил ее, попутно наступая на ноги. Она же морщилась от боли и скуки.

Мне стало жаль ее, и поэтому, когда заиграли «Я сдаюсь, дорогая» и якобы Кросби возобновил свои трели, я пригласил ее на танец.

Она сказала:

– Нет, спасибо.

Она сидела за нашим столиком, все остальные танцевали. Я сел рядом с ней.

– Вы ведь думаете, что я еврей?

– Что?

– Фамилия Геллер звучит для вас по-еврейски. Но мне все равно. Я привык к людям с ограниченным умом.

– Кто говорит, что у меня ограниченный ум? – Она оторвалась от созерцания танцевальной площадки. – Вы из их числа?

– Что?

– Из тех, кого обратили в еврейскую веру?

– На самом деле вас никто не обращает. Выбора просто нет. Она у вас с момента рождения.

– Вы все-таки еврей.

– Чисто технически.

Она нахмурилась:

– Как можно быть евреем «технически»?

– Моя мать была ирландской католичкой. Вот откуда у меня ирландская челюсть. А мой отец был евреем-отступником.

– Отступ... что?

– Мой прадед, жил он в Вене, увидел, что евреи убивают евреев... из-за предполагаемых религиозных разногласий... и, ну, он почувствовал отвращение. С тех пор в моей семье иудаизмом и не пахнет.

– Никогда не слышала ничего подобного.

– Это правда. Я даже ем свинину. Сделаю это завтра. Вот увидите.

– Забавный вы человек.

– Вы хотите танцевать или нет? Или пусть Дэрроу окончательно отдавит ваши лапки?

Наконец-то она улыбнулась, широкой, открытой улыбкой, и у нее оказались великолепные белые зубы и ямочки на щеках, в которые можно было запрятать по десятицентовику.

Именно в такой момент можно влюбиться на всю жизнь... или по крайней мере до конца плавания.

– С удовольствие... Натан, не так ли?

– Нат... Изабелла...

Мы протанцевали остаток «Я сдаюсь, дорогая», потом прижались потеснее во время «Маленькой невинной лжи». На середине «Трех словечек» вышли на заднюю палубу, чтобы подышать воздухом. Мы облокотились о поручни около подвешенной спасательной шлюпки. Туман Сан-Франциско давно остался позади, звезды были похожи на кусочки утра, просвечивающего сквозь дырочки, проделанные в темно-синем покрывале ночи.

– Прохладно, – сказала она. – Почти холодно.

Урчание механизмов и плеск океана о борт рассекавшего его роскошного лайнера не располагали к разговорам. Ну разве что самую малость.

– Возьми мой пиджак, – сказал я.

– Нет... Я лучше прижмусь к тебе.

– Милости прошу.

Я обнял ее и привлек к себе. Ее обнаженная рука и правда была холодной, я почувствовал под пальцами «гусиную кожу». Залах ее духов защекотал мне нос.

– Ты хорошо пахнешь, – проговорил я.

– «Шанель», – отозвалась она.

– Какой номер?

– Номер пять. Но ты ведь и так знаешь?

– Да уж не вчера слез с дерева.

Она рассмеялась, это прозвучало как музыка.

– Ничего не могу поделать – ты мне нравишься.

– Ну и не борись с этим. Чем ты занимаешься?

– Ты о чем?

– Ну, ходишь в школу или... а такие богатые девушки, как ты, вообще работают?

– Конечно, мы работаем! Если хотим.

– А ты?

– Я не хочу... Но может, когда-нибудь придется. Я не так уж и богата. Мы здорово пострадали во время Краха.

– А я так ничего не почувствовал.

Она тут же нахмурилась:

– Нечего быть таким самодовольным. Это не шутки, люди выбрасывались из окон.

– Знаю. Сколько тебе лет?

– Двадцать.

– Ходишь в школу?

– Может, пойду в колледж. Я не собиралась, но...

– И что же случилось?

– Я была помолвлена с парнем.

– Была?

– Он встретил другую.

– Ну уж не красивее тебя. Это просто невозможно.

Она разглядывала темные воды.

– Он поехал в Европу. И встретил ее на «Куин Мэри».

– А. Дорожный роман.

– Может, так это и началось. Теперь он с ней помолвлен.

– Я знаю отличный способ отомстить ему.

– Какой?

Задавая мне этот вопрос, она подняла голову, чтобы посмотреть на меня, и я ее поцеловал. Началось это, как мягкое и нежное действо, но мы воспламенились, действо затянулось, и мы оторвались друг от друга только когда чуть не задохнулись. Я оперся на поручень и успокоил дыхание, глядя на белые барашки пены над чернильно-черными волнами.

– Тебе уже приходилось целоваться, – заметил я.

– Раз или два, – сказала она и снова поцеловала меня.

Ее каюта была как раз напротив моей, но когда мы оказались там, я перестал тискать Изабеллу и выдохнул:

– Мне надо кое-что принести из своей каюты.

Она уставилась на меня.

– Что?

– Ну ты знаешь... кое-что.

– Что... Презервативы? – Она махнула рукой. – У меня есть в дорожном чемодане.

Догадываюсь, что вы догадались, что она не была девственницей. Но она не была и такой уж опытной. Она, казалось, удивилась, когда спустя какое-то время, глубоко войдя в нее, я перекатился вместе с ней, и она оказалась сверху. У меня сложилось впечатление, что ее бывший жених был строгим приверженцем миссионерской позы.

Но она очень скоро смекнула, в чем дело, и ей гораздо больше понравилось ехать верхом, чем быть под седлом. Она закрыла глаза, словно опьянела от желания; в свете, лившемся сквозь иллюминаторы, ее тело казалось выточенным из слоновой кости, тень от полуоткрытых жалюзи покрывала изысканным узором ее гладкую кожу. Она наклонилась вперед, усердно работая бедрами, плавно покачивались ее груди. Эти груди, красивые, совершенной конической формы, не большие и не маленькие, оканчивались большими набухшими бутонами, как у нежных девочек, только что вступивших в пору полового созревания. Однако ее пора полового созревания уже давно осталась позади, и от ее гладкого тепла, принявшего меня, от достойной кинозвезды красоты, нависшей надо мной, я тоже опьянел...

Она выскользнула из постели и исчезла в ванной комнате, а я тем временем схватил с ночного столика салфетку, чтобы освободиться от доспехов, которыми она меня снабдила. Вернувшись через две или три минуты, она облекла изящные изгибы своего безупречного тела в короткую сорочку кремового цвета, достала из лежавшей на бамбуковом стуле сумочки сигарету «Кэмел» и прикурила от маленькой серебряной зажигалки.

– Хочешь сигаретку? – спросила она.

– Нет. Это единственная дурная привычка, которой я так и не обзавелся.

– А мы все время смолили в школе для девочек. – Она затянулась, выдохнула, голубой дымок поплыл, как пар. – У тебя есть выпить?

– Там в кармане пиджака фляжка... нет, в другом кармане.

Удерживая губами подрагивающую сигарету, она открутила колпачок серебряной фляжки и сделала глоток.

– А! Дьявольский ром. Хочешь?

– А то. Неси-ка назад в постель и себя вместе с ним.

Так она и сделала, передав мне фляжку и устроившись рядом со мной под одеялом.

– Ты должен считать, что я жутко порочная, – сказала она. – Немножко шлюха.

Я отхлебнул рому.

– И разумеется, я запрезираю тебя поутру.

Она понимала, что я прикидываюсь, но все равно спросила:

– Да?

– Но только не маленькую проститутку, которая спит с первым встречным симпатичным евреем.

Она взвизгнула от смеха и, схватив подушку, ударила меня. Я защищал фляжку, чтобы не пролить ни капли ее драгоценного содержимого.

– Ты жуткий тип!

– Лучше понять это сразу.

Она вернула подушку на место и снова прижалась ко мне.

– Полагаю, ты думаешь, что мы будем заниматься этим каждую ночь, пока плывем.

– Я больше ничего не запланировал на это время.

– На самом деле я очень хорошая девочка.

– К черту – хорошая. Отличная.

– Ты хочешь, чтобы я снова тебя стукнула? – спросила она, берясь за подушку. Но оставила ее в покое и, устроившись частично на ней, частично на мне, сказала:

– Ты просто нажал на нужную кнопку, вот и все.

Я протянул руку к ее прикрытой шелком груди и очень нежно коснулся указательным пальцем торчавшего соска.

– Надеюсь, ты закричишь...

– Ужасный тип, – заявила она, выпустила дым и наградила меня французским поцелуем.

Он получился дымным, с привкусом рома, но милым. И знаменательным. Забавно, поцелуи этой богатой хорошей девочки походили на поцелуи бедных плохих девочек, с которыми мне доводилось иметь дело.

– Бедная Тало, – вздохнула она, забирая у меня фляжку.

– Ты о чем?

– Половые отношения могут быть такими чудесными. Столько удовольствия.

– Согласен целиком и полностью.

Она сделала большой глоток, вытерла рот ладонью.

– И все рухнуло... из-за каких-то ужасных грязных туземцев. – Она передернулась. – При одной мысли о них, мне хочется убежать и спрятаться...

– Какая она была?

– Тало?

– Да.

– В детстве, когда мы были вместе?

– Да. Нежной, тихой?..

– Тало! Да что ты? Ты думаешь, что быть богатым – так, нечего делать. А между прочим, приходится как-то расти. Не подумай, что я жалуюсь. Те денечки в Бейпорте, это было нечто...

– В Бейпорте?

– Это небольшое местечко на южном берегу Лонг-Айленда. Там у родителей Тало летний дом. Все это похоже на парк, правда... большой дом, озеро, лес... Мы часто ездили верхом без всего... именно без всего.

– И родители ничего не имели против подобных выходок?

Еще здоровый глоток.

– А их почти все время не было... общественный долг, увеселительные поездки. В доме за всем следила филиппинская прислуга, перед которой Тало не отчитывалась. Бесподобные дни, честно.

– В школу вы тоже ходили вместе?

– Да... Хиллсайд в Норфолке, потом Нэшнл Катедрал в Вашингтоне. Строгие школы, но летом мы отрывались, вели распутный образ жизни. Все лето ходили в купальных костюмах.