Текст книги "Проклятые в раю"

Она отдала мне фляжку и встала с кровати. Прелестное создание, ничуть не сознающее своей почти полной наготы.

– У нас был старый «форд», – продолжала она, выуживая из сумочки новую сигарету, – который мы разрисовали всеми цветами радуги и расписали всякими сумасшедшими присказками. И ездили по округе, выставив из машины руки и ноги. Как маленькие демоны скорости.

– И вас ни разу не задержали? Ни разу не отобрали лицензию?

Она зажгла сигарету.

– О, у нас не было лицензий. Нам было мало лет.

Вскоре она вернулась ко мне в постель, оранжевый глаз ее сигареты таращился в темноту.

– Мне не следует этого говорить, но... она это любила.

– Любила что?

– Это. Понимаешь – это? Делать это. Мальчишки из нашего поселка, приезжавшие к своим родителям, они приходили в этот большой дом... он был в полном нашем распоряжении... а в полночь мы купались в озере нагишом...

– С мальчиками?

– Ну не с садовником же! Не думаю, чтобы Томми... ничего.

– Что?

– Просто... мне не следует об этом говорить.

– Что-то о ее муже? – спросил я, передавая ей фляжку.

Она сделала глоток, потом сказала:

– Я не видела Тало с тех пор, как они с Томми уехали в Перл-Харбор, это было почти два года назад. Я не имею права ничего об этом говорить.

– О чем?

– Я... думаю, что он ее не удовлетворяет.

– В каком смысле?

– Во всех. Он такой... обычный, скучный, спокойный. А она романтичная, любящая веселье девушка, но ее письма... Ей до смерти надоело быть женой военного моряка. Он все время дежурит на своей подлодке, а ей одиноко... никаких развлечений. Никакого внимания. А теперь это.

– Как мило с твоей стороны, что ты едешь поддержать ее в такое трудное для нее время.

– Она моя лучшая подруга, – сказала Изабелла и еще раз глотнула из моей фляжки. – А кроме того, я никогда раньше не была на Гавайях.

Она уснула в моих объятиях. Я вытащил из ее пальцев мерцавший окурок сигареты, затушил его в стеклянной пепельнице, стоящей на ночном столике, положил рядом фляжку и позволил покачиванию парохода, рассекавшего воды Тихого океана, убаюкать себя.

Но мне очень долго не спалось. Я все думал о Тало и Изабелле, девушках, которые любили веселье и купались нагишом вместе с мальчиками.

А сейчас скучный муж Талии Мэсси помог убить человека, чтобы защитить честь своей жены.

Глава 3

Я стоял, опершись о поручни, на палубе правого борта, с одной стороны от меня стояла Изабелла, с другой – Лейзер. Миссис Лейзер располагалась рядом с мужем, а следом – чета Дэрроу. И вся наша маленькая группа неотрывно разглядывала темно-синие воды. Нежный ветерок ерошил волосы, шуршал одеждой, забавлялся с галстуками. Небо было голубым, как глаза Изабеллы, облака – белыми, как ее зубки. Глупенькая девочка, но я буду вечно любить ее, или, по крайней мере, пока мы не пришвартуемся.

– Смотрите! – закричала Изабелла.

Лет полтораста назад этот крик был бы полон особого смысла, когда увиденная земля означала свежую воду, пищу и твердую почву под ногами после недель или даже месяцев пути.

Но под конец современного путешествия по океану, которое длилось четыре с половиной дня, этот возглас был просто нелепым. Тогда почему же мое сердце совершило прыжок, когда стали видны неясные очертания земли, то там, то тут скрытые утренними облаками? Постепенно выявляя свои очертания, становясь все больше и заполняя собой горизонт, надвигался наветренный берег Оаху, и пока «Малоло» огибал мыс, мы со всех сторон обозрели потрескавшуюся серую гору.

– «Голова Коко», – проинформировал нас бывалый путешественник Лейзер.

Может и так, но на этой голове было не больше естественной растительности, чем на голове лысого старика. Очень скоро на смену серости Коко – разочаровывающему и непривлекательному эмиссару острова – пришла роскошная зеленая долина, включая оправдавшие ожидание пальмы, нежно шевелящие листьями, и редкие всплески ярких цветов.

– Это «Алмазная Голова»! – показывая пальцем, завизжала королева Изабелла, словно сообщала Колумбу о Новом Свете.

– Вижу, ты тоже читала «Нэшнл джиогрэфик», – сказал я, но вывести ее из себя мне не удалось.

Она смотрела широко раскрыв голубые глаза, а улыбка у нее была, как у ребенка, получившего пятицентовик у дверей ломящейся от сластей кондитерской лавки. Она даже слегка подпрыгивала на месте.

«Алмазная Голова» и в самом деле была хороша, даже если городской парень вроде меня и не собирался слишком уж восторгаться в угоду своей милашке. В конце концов, я родился в городе, где изобрели небоскребы, и какое-то ничтожное чудо природы высотой семь или восемь сотен футов, не способно было заставить такого крутого парня, как я, исторгать охи и ахи.

Тогда отчего я стоял выпучив глаза, будто перед носом у меня водил своими руками гипнотизер? В чем заключается волшебство этого давно потухшего кратера? Почему его очертания притягивали взор и заставляли искать сравнений? Почему «Алмазная Голова» казалась мне ползущим чудовищем, покрытым шерстью, которое тихонько приподняло свою плоскую голову сфинкса и спустило в океан лапы? Царственным бдительным стражем древнего острова?

– Видите ту небольшую впадину, у основания кратера? – спросил Лейзер, словно и вправду был нашим гидом.

– Там, рядом со скалой? – отозвался я.

У подножия поросшей зеленью части вулканического склона теснились деревья и горстка строений.

– Точно. Местные жители говорят, что когда-то там лежал огромный алмаз, унесенный прочь разгневавшимся Богом.

– Может, они не нашли девственницы, чтобы принести ему в жертву, – произнес я. – Редкий товар, даже в те времена.

Изабелла ткнула меня в бок локтем. А я-то думал, что она меня не слушает.

Естественная преграда в виде вулкана-часового постепенно уходила в сторону, и нам начал открываться мягкий белый изгиб Вайкики-бич.

– Это отель «Моана», – сказал Лейзер, – самый старый на острове.

Большой изящный белый дом, отходившие от основного здания два крыла создавали почти замкнутое пространство. Перед участком пляжа, который принадлежал отелю, рос огромный баньян и стоял летний павильон. За этим колониальным порождением рубежа веков следовал взрыв поразительно розового цвета в форме массивного оштукатуренного сооружения в испано-мавританском стиле, смеси замка и миссии, шпили и купола которого возносили его над декоративным парком, полным папоротников и пальм.

– Отель «Ройял Гавайен», – пояснил Лейзер. – Также известен под названием «Розовый дворец».

– Счастливчик, – сказал я.

– Ты о чем? – поинтересовалась Изабелла.

– Там я буду жить. В отеле «Ройял Гавайен»...

– А я буду жить с Тало, в ее маленьком бунгало в долине Маноа, – мрачно проговорила Изабелла. – Она говорит, что оно не больше, чем домик садовника у них в Бейпорте.

– В этой розовой ночлежке живет толпа народу. Заходи в любое время. И чувствуй себя как дома.

Лейзер смотрел на меня сквозь свои вечно прищуренные глаза, потом слегка нахмурился и прошептал:

– Вы будете жить в «Ройял Гавайен»?

– Так сказал К. Д.

– Странно, – сказал он, по-прежнему вполголоса. – Мне он сказал, что наша группа будет жить в отеле Александра Янга.

– А чем плох Александр Янг.

– Да, в общем, ничем. Солидное место. В центре города, рядом со зданием суда. Более современный отель.

– Я больше чем уверен, что он назвал «Ройял Гавайен», – пожал я плечами. – Хотите, спрошу у него?

– Нет! Нет...

Вайкики-бич оказался узкой полосой песка, не столь бесконечной, как я себе представлял. Однако места было достаточно и для мазков и пятен купальных костюмов и пляжных зонтиков, расцветивших берег. Тут же, на мелководье, плескались купающиеся. В нескольких сотнях ярдов дальше в океане периодически возникали, как видения, бронзовые фигуры: вздымая брызги и пену, по воде, в направлении к берегу, скользили серфингисты, иногда они внезапно падали на колени, чтобы прибавить скорости, но в основном стояли на своих досках столь непринужденно, будто ждали трамвая. Не показалось ли мне, что рядом с одним из них лежала собака?

– Это так легко, как кажется? – спросил я Лейзера.

– Нет, – ответил он. – Они называют это спортом королей. Коронуются одной из этих тяжелых досок, еще узнаете – что и как.

Кроме серфингистов, но держась от них на расстоянии, по воде скользили несколько длинных, узких каноэ, черных, с желтой каймой. К воинственного вида корпусам с одного бока горизонтально крепились тонкие решетчатые конструкции – как объяснил Лейзер, это были «каноэ с выносными уключинами». Команды, состоящие из четырех человек, гребли слаженно, ударяя по воде широкими веслами с узкими рукоятками.

Слева от Розового дворца сбились в кучку пляжные домики и летние гостиницы. Далее среди пальм проглядывали суровые очертания военного сооружения. Перед ним был устроен нелепый водоем аттракционов, уснащенный плотиками, платформами для ныряния и крутыми горками для съезда в воду, и всем этим в данный момент вовсю пользовались любители поплавать и позагорать.

– Форт де Рассей, – указал Лейзер. – Военные осушили коралловую основу почвы и получили лучший в городе пляж. Гражданским там тоже всегда рады.

– Не всегда.

– Что вы имеете в виду?

– Разве не рядом с этим местом похитили Талию Мэсси?

Путеводная песнь Лейзера внезапно оборвалась. Он мрачно кивнул. Потом сказал:

– Лучше не забывать, зачем мы здесь.

– Эй, не давайте мне испортить нам удовольствие. Мне тоже по душе солнце и океан. – Я кивнул в сторону ослепляющего своим великолепием берега. – Но вы же знаете, как шикарно может выглядеть девушка на расстоянии? А когда подходишь ближе – оспины и плохие зубы.

Пронзительный вой сирены разорвал тишину. Таким вот свистком с придыханием объявляют, наверное, об окончании смены на заводе или о воздушном налете.

– Какого черта...

Лейзер кивнул в сторону берега.

– Нас приветствуют... и объявляют о нашем прибытии. Это сирена башни Алоха, она сообщает местным жителям, что сегодня «день прибытия парохода».

Башня с часами и в самом деле возвышалась над гаванью, как маяк, десятиярусная, вполне стоящая гладкого белого, в стиле «арт деко» шпиля, увенчанного американским флагом. Не все на этом корабле знали, что они прибыли на территорию Соединенных Штатов. Я даже слышал, как один из богатых недоумков наседал на корабельного казначея, требуя обменять валюту США на «гавайские деньги».

Когда свисток умолк, Лейзер спросил:

– Вы видите слово над циферблатом часов?

– Нет.

– На самом деле циферблаты с четырех сторон, и над каждым из них – слово «алоха». Это означает «здравствуй»... и «прощай».

– Ну и выдумка.

Пароход замедлил ход, а потом, когда к нему подплыли небольшие суденышки, остановился.

– Что это значит? – спросил я Лейзера.

Адвокат пожал плечами.

– Лоцман, санитарные врачи, таможенники, представители разных отелей, резервирующие комнаты для пассажиров, которые еще этого не сделали. Пройдет не меньше сорока пяти минут, прежде чем пришвартуемся.

Газетчики с большой земли, которые путешествовали вместе с нами, уже давно оставили всякие попытки вытянуть из Дэрроу что-нибудь, кроме речей против сухого закона. Но небольшая свора местных ищеек, только что вскарабкавшихся на борт, отыскала нас на палубе правого борта.

Мягкие соломенные шляпы, белые рубашки, никаких пиджаков, в руках блокноты и карандаши, глаза горят, загорелые лица освещены выжидательными белозубыми улыбками. Поначалу я подумал, что это туземцы, но, присмотревшись, разглядел, что это белые, потемневшие на солнце.

«Мистер Дэрроу! Мистер Дэрроу!» – только и можно было разобрать в потоке вопросов. «Мэсси» и «Фортескью» – еще два слова, которые я различил, а кроме того, «изнасилование» и «убийство». Остальное было просто шумом, пресс-конференцией у подножия Вавилонской башни.

– Господа! – провозгласил Дэрроу, словно хотел успокоить зал суда. Он отошел от нашей группки, повернувшись спиной к белым зданиям Гонолулу, которые окружали башню Алоха. – Я сделаю краткое заявление, а потом вы позволите миссис Дэрроу и мне подготовиться к высадке на берег.

Они стихли.

– Я бы хотел, милостивые господа, чтобы вы оказали мне услугу, сообщив жителям Гонолулу, что я прибыл сюда защищать своих клиентов, а не белое большинство. У меня нет намерения вести этот процесс, отталкиваясь от расового вопроса. Мне ненавистны расовые предрассудки, равно как и исповедующие их фанатики.

– От чего, в таком случае, вы будете отталкиваться? – выпалил один из газетчиков. – От «неписаных законов», по которым муж обязан защитить честь жены?

Усмешка прорезала лицо Дэрроу.

– Мне достаточно сложно управляться даже с теми законами, которые записаны. Вам не кажется, господа, что их слишком много? Нельзя требовать от людей, чтобы они следовали всем законам, когда их такое множество. На самом деле, я полагаю, что немедленная отмена некоего закона является сущностью данного дела.

Еще один репортер заглотил наживку.

– А что, по вашему мнению, будет достигнуто отменой сухого закона?

– Думаю, будет легче выпить, – серьезно произнес Дэрроу.

Один из журналистов, не поддавшийся на предложенную Дэрроу смену темы, выкрикнул:

– Вы ожидаете оправдательного приговора для миссис Фортескью?

Тот усмехнулся.

– Когда вы в последний раз видели умную и красивую женщину, которой отказали в алиментах, не говоря уже о том, чтобы обвинить ее в убийстве? Больше никаких вопросов на эту тему, господа.

И, повернувшись к ним спиной, он устроился рядом с миссис Дэрроу.

Но газетчик не отставал.

– Вам известно, что ваша автобиография расхватывается здесь, в Гонолулу, как горячие пирожки? Похоже, что местные жители хотят узнать вас поближе. Что скажете?

Выгнув бровь, Дэрроу с насмешливым удивлением глянул на него:

– Все еще продается, говорите? Я бы сказал, что к этому времени она уже распродана!

Еще минуты полторы они сыпали ему в спину вопросами, но старик не обращал на них внимания, и свора гончих удалилась.

Вскоре пароход снова двинулся и, повернув нос в сторону пристани, медленно направился к причалу. С правого борта нам открывался прекрасный вид на город. Он оказался больше, чем я ожидал, и более современным – во всяком случае, не горсткой шалашей. Белые современные здания теснились у покрытых зеленью склонов, испещренных домиками – и все это на неправдоподобном фоне величественных гор. Как будто город двадцатого века по ошибке уронили, возможно, с самолета, на экзотический первобытный остров.

Дальше у поручней пронзительно вскрикивали и смеялись другие пассажиры. Их внимание явно привлекал не только до театральности красивый вид. Заметив это, Изабелла глянула на меня, я кивнул, и мы быстро пробрались туда, чтобы посмотреть в чем дело.

Найдя место у поручней, мы увидели внизу, в воде, коричневых мальчишек. С приближающегося пирса ныряли другие, чтобы присоединиться к этой плавучей ассамблее. В воздухе сверкали серебряные монетки, подбрасываемые и кидаемые стоявшими далеко от нас пассажирами. Металл ярко вспыхивал на солнце, потом плюхался в удивительно чистую синюю воду. Было видно, как монетки опускаются на дно. И ту же сверкали белые пятки – мальчишки ныряли за пяти– и десятицентовиками.

Кто-то тронул меня за плечо.

Это был симпатичный студент колледжа, с которым мы познакомились в бассейне «Малоло». Приятный паренек с острыми чертами лица быстро и уверенно плавал в сооружении, которое вполне подошло бы для римских оргий было украшено колоннами и мозаиками в помпейско-этрусском духе. И привлек мое – и Изабеллы – внимание.

Должно быть, он заметил, что мы за ним наблюдаем, потому что наконец вылез из воды и завязал разговор. Он хотел познакомиться с Дэрроу, который сидел рядом на мраморной скамье, полностью одетый, и наблюдал за плававшими хорошенькими девушками. Руби и Лейзеры куда-то ушли. Вытерев свое загорелое мускулистое тело, вежливый парнишка представился Дэрроу как Кларенс и начавший изучать право студент из Калифорнии. Вырос он на ананасовой плантации на Оаху и взял семестр, чтобы побыть дома.

– С именем Кларенс вам никогда не понадобится прозвище, – сказал ему Дэрроу.

– О, у меня есть прозвище, и оно еще глупее, чем имя Кларенс, – сказал добродушный ребенок.

Он назвал его нам, и оно и правда оказалось глупым прозвищем, и мы все вместе посмеялись над этим, и больше не встретились с пареньком – он путешествовал не первым классом. А тут он появился, прервав мое наблюдение за нырявшими за монетками туземными мальчишками.

– Сделайте мне одолжение, – попросил он. – Я не могу обратиться ни к кому из этих богатых людей, а вы кажетесь мне нормальным человеком.

– Конечно.

Если бы я сказал «нет», то отказался бы от звания «нормального человека».

И этот сукин сын начал раздеваться.

К этому моменту Изабелла заметила его и с улыбкой дождалась, пока чертов Адонис разденется до красных купальных трусов.

– Будьте другом и сберегите мою одежду, – сказал он. – Я найду вас на берегу.

Сунув мне в руки охапку из рубашки, брюк, туфель и носков, он встал на палубе позади пассажиров, глазевших на туземных ныряльщиков.

– У кого есть серебряный доллар? – громко спросил он.

Все повернулись к нему.

– Я нырну прямо с палубы, – заявил он, – за серебряным долларом!

– У меня! – отозвался усатый тип, роясь в кармане.

Он поднял серебряную монету, и она, сверкнув на солнце, пустила солнечный зайчик.

И будь я проклят, если это ребенок не взобрался на поручень и, удержавшись там и крикнув: «Давай!», не последовал за брошенной монетой в темно-синюю воду. Прыжок был просто великолепен, паренек рассек воду с уверенностью Бога, заставившего расступиться воды Красного моря.

Вынырнул он довольно быстро, отбросил с лица влажные темные волосы и, заразительно улыбнувшись, показал монету. Она снова блеснула на солнце, этот блеск и улыбка ослепили публику на палубе, которая начала аплодировать, раздались одобрительные возгласы. Изабелла сунула в рот два пальца и свистнула так, что ей могла бы позавидовать сама башня Алоха.

Потом он поплыл к причалу, куда по-прежнему направлялась наша посудина.

– Что за выходка, – сказал я.

– Что за мужчина! – вздохнула Изабелла.

– Благодарю, – произнес я, мы обменялись улыбкой и под руку двинулись за всей компанией.

Мягко пришвартовавшийся к девятому пирсу пароход уже ждала толпа. Оркестр в белой униформе играл приторно сладкие обработки гавайских мелодий, летел разноцветный серпантин, сыпались конфетти. Покачивали в танце бедрами фигуристые темнокожие девушки в юбочках из травы и цветастых бюстгальтерах, их стройные шеи были украшены гирляндами ярких цветов. Пришедшие встретить нас горожане являли собой чуть не весь перечень рас и народов: японские, китайские полинезийские, португальские и кавказские лица виднелись в толпе местных жителей, приветствовавшие туристов, за счет которых они и жили.

Когда мы спустились по трапу и оказались в этом безумном коловороте, я подумал, не таилась ли за всем этим именно в наш «день прибытия парохода» скрытая истерия, спровоцированная напряженностью и волнениями из-за самого противоречивого преступления, которое когда-либо случалось на островах.

Не успел Дэрроу ступить на цемент причала, как привлекательная туземная женщина в просторном платье – тропическом варианте широкого рабочего халата, – называемом «муу-муу», переместила одну из полудюжины цветочных гирлянд, висевших у нее на шее, на шею Дэрроу. Орава фоторепортеров была наготове – один из них, без сомнения, и привлек к этому делу женщину, которая торговала гирляндами, – и теперь они боролись за лучшее место, чтобы запечатлеть досаду Дэрроу.

Но К. Д. ничуть не расстроился.

– Держитесь от меня подальше! – сказал он, вешая гирлянду на шею жене. – Вам не удастся поймать меня с этими рождественскими колокольцами... я буду похож на чертову разукрашенную вешалку для шляп.

– Леи, мистер? – бодро спросила меня туземка.

– Нет, спасибо, – сказал я. И повернулся к Изабелле: – И чего она от меня хочет?

– Так называются эти цветы, глупыш, – сказала она. – Леи.

– Неужели? – с невинным видом спросил я, и она поняла, что я ее дразню. И пополняю собой ряды мужских особей с большой земли, которые когда-либо ступали на землю Оаху и попадались на этих цветах.

Дэрроу прокладывал дорогу сквозь толчею – похоже, старикан знал, что делает и куда идет. Одежда того парнишки все еще была у меня под мышкой, и я озирался, выглядывая его. Его голова вынырнула над толпой, и я постоял на месте, пока он не продрался ко мне, в плавках, но совершенно высохший. Хоть и приятный климат, но достаточно жаркий, чтобы выполнить роль полотенца.

– Спасибо! – улыбнулся он, забирая у меня свои вещи.

– Тот еще прыжок – за доллар-то.

Вспыхнула та же ослепительная улыбка.

– Когда я был ребенком, я вместе с другими мальчишками вот так же нырял за монетками. А стал постарше, так и ставку поднял.

Где вы остановились? Я загляну и угощу вас завтраком на эту монету.

– Да вроде в «Ройял Гавайен».

– На доллар там не разгуляешься, но у меня есть знакомые среди обслуги – может, и скостят немного. Геллер, да? Нат?

Я подтвердил, мы пожали друг другу руки, он бросил мне: «Пока», – и исчез в толпе. Лейзер наклонился ко мне и спросил:

– Вы знаете, кто это был?

– Какой-то ненормальный студент колледжа. Он сказал, что его прозвали «жердь».

– Это Кларенс Крэбб. Огромная белая надежда Гавайев на предстоящих этим летом Олимпийских играх. В двадцать восьмом в Амстердаме он выиграл две бронзовые медали.

– Прыжки в воду?

– Плавание.

– Ха, – поверил я. – Похоже на правду.

У тротуара нас ждал водитель – военный моряк. Его семиместный черный «линкольн» заглотил бы нас всех, но Дэрроу отправил Руби и миссис Лейзер в отель пешком. Идти было недалеко, а багаж должны были доставить. Изабелла, выглядевшая очень мило в «леи», которые я для нее купил, пошла было вместе с женщинами, но Дэрроу мягко остановил ее.

– Не проедетесь ли с нами? – сказал он.

– Хорошо, – согласилась Изабелла.

И мы разместились в лимузине – мы с Изабеллой сели лицом к Дэрроу и Лейзеру. Все, кроме Дэрроу, испытывали неловкость.

– Я думал, мы остановимся в «Ройял Гавайен», – сказал я.

– Там остановишься ты, сынок, – сказал Дэрроу, когда лимузин гладко покатил по дороге.

Странно, что этот город оказался таким... городом. Автобусы, трамваи, дорожная полиция, и только преобладание коричневых и желтых лиц всех оттенков говорили о том, что это не Майами и не Сан-Диего.

– Почему Нат будет жить в «Ройял Гавайен»? – с легкой ноткой зависти в голосе поинтересовался Лейзер.

– По двум причинам, – ответил Дэрроу. – Во-первых, я хочу держать нашего следователя подальше от репортеров, убрать его с линии огня. Они будут только досаждать ему с делом Линдберга, а мне нужно, чтобы у него было место, куда он мог бы приглашать всевозможных свидетелей и других причастных к делу лиц для дружеской беседы за ленчем или фруктовым пуншем и где его не подстерегало бы пытливое око прессы.

Лейзер кивнул. Так или иначе, но в этом был свой смысл.

– Нам не помешает, – продолжал Дэрроу, – богатая резиденция, чтобы склонить к сотрудничеству всю эту публику. И я смогу там укрыться, если мне понадобится с кем-нибудь посекретничать, подальше от надоедливых журналистов.

– Если отбросить все юридические тонкости, – сказал я, – это всего одна причина. А вы сказали – их две.

– О! Что ж, вторая причина такова – в «Ройял Гавайен» мне предложили бесплатный номер, и я не мог не воспользоваться такой выгодной возможностью.

Он просиял, гордый собой.

– Значит чикагские налогоплательщики оплачивают мои услуги, – произнес я, – а «Ройял Гавайен» обеспечивает мое проживание. Вы не могли не привезти меня с собой, верно, К. Д.?

– Пожалуй. Не возражаете, если я закурю, дорогая?

– Нет, – ответила Изабелла. – Но куда мы все-таки едем?

– Я тоже хотел об этом спросить, – сказал Лейзер. Он еще не привык к щедрой манере Дэрроу вести дела.

– Везем вас туда, где вы будете жить, детка? – важно ответил Дэрроу, насыпая табак непослушной старческой рукой из кисета на завиток папиросной бумаги.

– Я остановлюсь у своей кузины Талии, – сказала она.

– Да, – подтвердил Дэрроу. – Она ждет нас.