Текст книги "Проклятые в раю"

Глава 6

Наш водитель лимузина остался нашим проводником и тогда, когда нас повели к обветшалому, лишенному команды, жалкому старому крейсеру, вытащенному на мелководье Перл-Харбора – морскому кораблю Соединенных Штатов «Элтон». Водитель подвел нас к двум вооруженным морским пехотинцам, которые стояли на часах у подножия семидесятипятифутового трапа, соединявшего корабль с берегом. Один из часовых сопроводил нас на борт, идя впереди, пока мы приплясывали следом под поскрипывание шатких деревянных ступеней.

Шепотом, но перекрыв скрипучую мелодию, Лейзер произнес, обращаясь к Дэрроу:

– Вам не показалось, что адмирал недвусмысленно высказался за суд Линча?

Если он ожидал, что противник расизма Дэрроу резко обвинит Стерлинга – теперь, когда нашего хозяина не было рядом, – то его ждало разочарование. Но разочарован был только Лейзер. Я достаточно хорошо знал К. Д., чтобы угадать, что скажет он примерно следующее: «Адмирал Стерлинг – военный человек, и южанин, поэтому неудивительно, что его суждения предвзяты».

Именно это он и выдал.

Наш провожатый – морской пехотинец – привел нас на верхнюю палубу.

– «Элтон» используется для общих трапез, – сказал он, перекрикивая гул от шагов по металлической поверхности, – и как офицерский клуб.

Он проводил нас в офицерскую кают-компанию, на корму, сказав:

– Миссис Фортескью и лейтенант Мэсси размещены дальше, в капитанской каюте.

Мы шли мимо большого обеденного стола, за которым сидело несколько офицеров, с любопытством нас рассматривавших. Некоторые узнали тащившегося мимо них Дэрроу. Внутреннее убранство корабля, если судить хотя бы по столовой, не имело ничего общего с его печальным внешним видом. Стены были обиты панелями красного дерева, висели написанные маслом портреты адмирала в рамах, были выставлены трофеи, сияло серебро отделки.

Дэрроу спросил:

– Капитан был настолько любезен, что освободил свое жилье для моих клиентов?

– Нет, сэр... капитан Уортман живет с женой в Гонолулу. Его каюта обычно оставляется для посещающих нас адмиралов.

Для весьма важных гостей. Для обвиняемых в убийстве, к примеру.

Наш провожатый постучал в дверь и позвал:

– Миссис Фортескью? Пришли ваши гости.

– Впустите их, – прозвучал голос образованной женщины, южанки.

Морской пехотинец открыл дверь, и Дэрроу вошел первым, за ним Лейзер и я. Дверь с лязгом закрылась за нами, словно напомнив, что мы оказались в подобии тюремной камеры. Но, черт побери, вот это была тюремная камера!

Панели красного дерева, просторно, в центре комнаты большой стол тоже красного дерева, такой могла быть каюта первого класса на «Малоло» – красивая темная мебель, включая платяной шкаф, комод и односпальную кровать. Расставленные повсюду в вазах и склянках яркие гавайские цветы придавали этому решительно мужскому помещению женского очарования.

И миссис Грейс Фортескью, урожденная Гранвиль, приветствовала нас, подобно элегантной хозяйке. Она протянула Дэрроу руку, словно ожидая, что тот ее поцелует.

Он так и сделал.

– Какое удовольствие и честь познакомиться с вами, мистер Дэрроу, – произнесла она.

Она была такая же утонченная, как ее южный акцент. Высокая, стройная, Грейс Фортескью казалась хозяйкой, принимающей за чашкой чая гостей, – костюм вишневого цвета и такая же изящная шляпка, нитка жемчуга обвивает довольно длинную, стройную шею, в ушах тоже покачиваются жемчужины. Темно-русые волосы, такие же, как у Талии, подстрижены коротко, прическа молодежная, стильная, и лет ей могло быть сорок, а могло – и около шестидесяти, сказать трудно. Но она определенно находилась в том возрасте, когда женщина перестает быть миленькой и становится интересной. И несмотря на яркие глаза, такого же ярко-голубого цвета, как у Изабеллы, на ее тонком лице проступила усталость. Недавние события оставили свой след на этом высокомерном лице.

Дэрроу представил Лейзера, и миссис Фортескью с теплотою протянула ему свою руку, хотя он лишь пожал, а не поцеловал ее, а затем Дэрроу повернулся ко мне и сказал:

– А это тот молодой человек, о котором мы с вами говорили по телефону.

– Молодой детектив, которого рекомендовала Эвелин! – с очаровательной улыбкой произнесла она.

– Натан Геллер, – сказал, кивнув, Дэрроу, когда я взял протянутую миссис Фортескью руку. Я тоже не стал ее целовать.

– Эвелин? – переспросил я, сильно смутившись.

– Эвелин Уолш Маклин, – объяснила она. – Она одна из самых близких моих подруг. На самом деле, если я могу быть откровенна...

– Вы, без сомнения, среди друзей, миссис Фортескью, – с улыбкой подхватил Дэрроу.

– ...Миссис Маклин помогает финансировать мою защиту. Без помощи Эвелин – и Евы Стотсбери – я просто не знала бы что делать.

– Вы мне не сказали... – начал я, обращаясь к Дэрроу.

Дэрроу пожал плечами:

– Не счел это существенным.

До этого момента я думал, что идея использовать меня в этом деле принадлежит целиком и полностью К. Д. В Вашингтоне, округ Колумбия, я встречался с Эвелин Маклин, – ее муж, отдалившийся от нее, владел газетой «Вашингтон пост», да и сама она была хозяйкой одного из модных журналов. Художник-жулик, знавший о сочувствии Эвелин полковнику Линдбергу – эта женщина сама трагически потеряла ребенка, – вовлек ее в одну из многочисленных бесперспективных историй с выкупом, которыми изобиловало расследование.

Эвелин была очень привлекательной, немолодой уже женщиной, и мы блистательно напали на след. Настолько блистательно, что слух об этом распространился незамедлительно...

– Эвелин предложила, чтобы я поинтересовалась у мистера Дэрроу, не знаком ли он с вами, – сказала миссис Фортескью, – поскольку вы оба из Чикаго и оба по работе связаны с преступностью.

Я не встречал лучшего определения сходства между юристами и полицейскими. По работе связаны с преступностью.

– И вообразите мое удивление и радость, – продолжала она, – когда мистер Дэрроу сказал, что знает вас с детских лет.

Не будучи вполне уверен, что у меня были эти самые «детские годы», я лишь ограничился кислой улыбкой в ее сторону. Вот что значит работать с Кларенсом Дэрроу: что ни час, то новый сюрприз.

– Томми отдыхает, – сказала миссис Фортескью, показав на закрытую дверь. – Разбудить его?

– Думаю, в этом нет необходимости, – сказал Дэрроу, – пока.

– Прошу садиться, – сказала она. – Хотите кофе, господа, или, может быть, чаю?

Мы сошлись на кофе, и она подошла к двери и позвала:

– Стюард!

Матрос из столовой подошел к ней, и она попросила принести четыре чашки кофе с сахаром и сливками. Он ответил кивком, и она захлопнула дверь. Мы все привстали, когда она заняла свое место за круглым столом.

– Итак, миссис Фортескью, – начал Дэрроу, сокрушительно усевшись на свой стул, – мой помощник, молодой мистер Геллер, будет делать записи. Хочу обратить ваше внимание, он не стенограф – лишь некоторые пометки, чтобы подкрепить слабую старческую память. Не возражаете?

Она улыбнулась мне, взмахнув ресницами.

– Это будет просто прекрасно.

Хотел бы я знать, что наговорила обо мне ее подруга миссис Уолш.

– Как вы себя чувствуете, миссис Фортескью? – мягко спросил Дэрроу.

– Теперь, когда худшее позади, – сказала она, – я впервые за много месяцев чувствую себя легко. Мой разум пребывает в мире. Я удовлетворена.

– Удовлетворены? – спросил Лейзер.

– Удовлетворена, – жестко произнесла она, не изменив позы, – что пытаясь добиться признания у этого отвратительного негодяя, мы не нарушали закон, а старались помочь ему. Со дня убийства я сплю лучше, чем за многие предыдущие месяцы.

При слове «убийство» лицо Дэрроу сморщилось, но, потрепав миссис Фортескью по руке, он выдавил добродушную, почти безмятежную улыбку.

– Мы не станем употреблять это слово – «убийство», миссис Фортескью. Ни между нами, ни, разумеется, при общении с прессой.

– Вы, должно быть, читали интервью в «Нью-Йорк Таймс», – проговорила она, прижав руку к груди, на ее лице читалось отчаяние. – Боюсь, я была неосторожна.

Его улыбка казалась снисходительной, но глаза смотрели твердо.

– Да. Я не ставлю это вам в вину... но это была неосторожность. Больше никаких разговоров об «убийстве». Или о том, что вы сожалеете лишь о «проваленном деле».

– На бумаге это выглядело... неуклюже, да? – спросила она, но это было скорее утверждение, чем вопрос.

– Вы действительно теперь спите лучше? – спросил я. – Простите мне эти слова, мэм, но мне кажется, что тяжесть данной ситуации отразилась на вас.

Она величественно подняла подбородок.

– Гораздо лучше, что все стало достоянием гласности. В первом деле они скрыли имя моей дочери, но только повредили ей. Слухи распространялись безудержно. Люди глазели на ее разбитую щеку, перешептывались, строили догадки. – Лицо у нее напряглось, заострилось, внезапно явственно проступили ее шестьдесят лет. – Лживые сплетни, грязные рассказы... эта кампания имела целью выжить мою дочь из Гонолулу, а если не получится, то очернить ее и заранее настроить против нее присяжных, если она решится на повторное возбуждение дела. Незадолго до... каким словом мне называть убийство, мистер Дэрроу?

На этот раз улыбка у него получилась кривая.

– Давайте использовать слово «инцидент». Она кивнула.

– Незадолго до... инцидента... за несколько дней, я думаю... я пошла к судье Стидману – он был очень добр к нам во время процесса. Я сказала, что боюсь за жизнь дочери. На свободе разгуливали не только эти пять насильников, но и сбежавший преступник Лайман, о котором сообщили, что он в долине Моана.

– Кто? – переспросил Дэрроу.

– Дэниел Лайман, – сказал Лейзер, – Убийца и насильник, который сбежал из тюрьмы Оаху вместе со своим дружком в канун прошлого Нового года. С тех пор они изнасиловали еще двух женщин, одна из которых была белой, и совершили несколько грабежей. Второго схватили, но Лайман все еще на свободе. Это была большая неудача для полиции Гонолулу.

– И подарок свыше для адмирала Стерлинга, – сказал я, – в его усилиях перетряхнуть управление.

Дэрроу кивнул, словно понимал, о чем идет речь. И спросил у Лейзера:

– Это было в материалах, которыми снабдил нас лейтенант Джонсон перед тем, как мы сели на «Малоло»?

Лейзер кивнул.

Я повернулся к нашей клиентке.

– Миссис Фортескью, вы боялись, что этот Лайман может напасть на вашу дочь?

– Нет, – сказала она с горькой улыбкой, – но он мог стать подходящим козлом отпущения, если бы ее нашли мертвой, не так ли? А без Талии нет суда над пятью обвиняемыми. – Морщинка прорезала ее лоб. – Теперь – четырьмя.

Дэрроу подался вперед, его брови взмыли вверх.

– Скажите... как во всей этой истории держится ваш зять?

Она посмотрела в сторону закрытой двери, за которой прилег отдохнуть лейтенант Мэсси. Понизила голос до мелодраматического шепота и сказала:

– Как я опасалась за жизнь Талии, так я опасаюсь за его психику.

Дэрроу выгнул бровь.

– Его психику, дорогая?

– Я боюсь, что он не выдержит напряжения... он стал замкнутым, плохо спит и ест, сделался каким-то отстраненным, что совсем на него не похоже...

Ее перебил стук в дверь, и миссис Фортескью величественно крикнула: «Войдите!», и вошел матрос с камбуза, неся серебряный поднос с кофе, сливочником и сахарницей с кусковым сахаром.

Пока матрос обслуживал нас, я сидел, рассматривая эту гордую, несколько надменную светскую даму, и пытался представить, как она продумывает похищение отвратительного гавайского насильника. Я мог представить ее предлагающей угощение, мог представить ее играющей в бридж. Я даже мог представить ее, правда, смутно, внутри пыльного бунгало на Коловалу-стрит.

Но представить ее рядом с оружием, кровью и голым мертвым туземцем в ванне? У меня это не вырисовывалось.

– Вы не собирались лишать его жизни, – очень мягко спросил Дэрроу, – не так ли, дорогая?

– Разумеется, нет, – ответила она и отпила кофе, жеманно отставив мизинец. – Я воспитывалась на юге, но уверяю вас, я не сторонница суда Линча. Я не могу слишком уж рьяно его поддерживать. Мое воспитание, традиции моей семьи, приобщение с раннего детства к религии сделали для меня немыслимым лишение другого человека жизни. Как и вы, сэр, я выступаю против смертной казни.

Дэрроу кивал и улыбался. Ему понравилась ее речь. Не знаю, поверил ли он хоть чему-то из того, что она сказала, но речь ему понравилась.

– Тогда расскажите, как все случилось на самом деле? – попросил я.

– Постепенно, – сказала она. – Как вы, возможно, знаете, после первого суда, который ничем не кончился, ответчики должны были каждое утро отмечаться в здании суда. Думаю, судья Стидман надеялся, что они нарушат это распоряжение и он сможет посадить их в тюрьму... но они отмечались регулярно.

– Кто вам об этом сказал? – спросил я.

– Сам судья Стидман. Я также была в хороших отношениях со служащей суда миссис Уайтмур. Боюсь, именно она посеяла семя?

– Семя? – переспросил Лейзер.

– Именно миссис Уайтмур сказала мне, что повторный суд откладывается на неопределенное время. В конторе окружного прокурора боялись второго неопределенного решения – после этого обвиняемых уже нельзя будет привлечь к суду... и эти мерзавцы останутся на свободе! Обвинение, сказала миссис Уайтмур, настолько запутало дело во время первого процесса, что будет невозможно добиться обвинительного приговора, если только один из ответчиков не признается.

– Поэтому вы решили, – сказал я, – добиться признания самостоятельно.

Она сделала мягкий жест рукой, словно объясняя, почему сегодня необходимо отменить сольный концерт флейтиста и заменить его выступлением струнного квартета.

– У меня не было никакого внезапного вдохновения, мистер Геллер, – сказала она. – Решение созрело постепенно, как появляется из тумана пароход. Я спросила миссис Уайтмур, по-прежнему ли эти пятеро отмечаются в здании суда, и она сказала, что «да». Она отметила, что большой гаваец отмечается каждое утро.

– Под «большим гавайцем», – вмешался Лейзер, – она подразумевала Джозефа Кахахаваи?

Миссис Фортескью кивнула один раз.

– В ту ночь я пролежала не сомкнув глаз и обдумывала слова служащей суда.

– И пароход, – сказал я, – вышел из тумана.

– С потрясающей отчетливостью, – сказала она. – На следующий день я снова пошла навестить миссис Уайтмур. Я сказала ей, что слышала, будто двое обвиняемых арестованы в Хило за кражу мотора. Она сказала, что навряд ли, но справилась у офицера, отвечающего за отпущенных на поруки, мистера Диксона, который вышел и поговорил со мной, заверив, что Кахахаваи, как обычно, приходил сегодня утром. Я спросила: «А разве они не приходят все вместе?» И он ответил, что «нет, по одному, и в определенный час... он не может допустить, чтобы они приходили, когда им вздумается».

– Таким образом вы установили приблизительное время, когда Кахахаваи отмечается в суде, – подытожил я.

– Да. Потом я пошла в редакцию «Стар буллетин», чтобы взять газеты с фотографией Кахахаваи. Я начала изучать его лицо по вырезке, которую взяла с собой. В тот вечер я рассказала Томми о своем замысле. Он признался, что и у него были подобные мысли. И до него дошли слухи, что Кахахаваи признался в изнасиловании своему отчиму! Я предложила под каким-нибудь предлогом заманить мерзавца в машину, привезти в мой дом и запугать его так, чтобы он признался.

– И какова, – спросил Дэрроу, – была реакция Томми?

– Сначала он отнесся к плану с энтузиазмом. Он разговаривал с майором Россом из заново сформированной территориальной полиции и еще несколькими людьми, которые сказали ему то же, что узнала и я – что без признания не будет второго суда и уж, конечно, обвинительного приговора. Но потом он дрогнул – как, мол, нам удастся заманить его в машину? По правде говоря, я и сама еще не знала, но сказала: «Неужели мы не можем продемонстрировать хоть немного хитрости, как делают эти восточные люди?» И тогда я вспомнила о матросе Джоунсе.

– Джоунсе? – спросил Дэрроу.

– Один из двух матросов, которых мы защищаем, – пояснил Лейзер.

– Ах, да. Пожалуйста, продолжайте, миссис Фортескью.

– В декабре этот молодой матрос, Джоунс, был приставлен своего рода телохранителем к Талии, моей дочери Хелен и ко мне, когда Томми по долгу службы находился в море. Когда Томми вернулся, молодой Джоунс остался поблизости как один из вооруженных патрульных в долине Маноа.

Часть действий адмирала Стерлинга по защите военно-морского персонала от «преступных элементов», разгуливающих по улицам пригорода.

– Джоунс подружился с вашей семьей? – спросил я.

– О да. Когда он охранял нас, то часто садился четвертым при игре в бридж, когда патрулировал улицы, заходил на чашку кофе. Иногда он отдыхал у нас, подремав на кушетке или в кресле. Такой добрый, приятный мальчик, все время рассказывавший о своих приключениях на Дальнем Востоке.

– И поэтому вы включили его помощь в свой план? – спросил я.

– Я просто напомнила Томми, – продолжила она, – что Джоунс часто говорил, что хотел бы помочь нам, любым способом. Я знала, что мы можем ему доверять. И предложила Томми поговорить с Джоунсом, может, он что-то придумает, поможет.

– Продолжайте, миссис Фортескью, – мягко произнес Дэрроу.

– На следующее утро я продолжила, так сказать, изучение местности. В восемь часов утра я припарковалась перед зданием суда, на Кинг-стрит, и ждала до десяти часов. Периодически я открывала сумочку и разглядывала фото Кахахаваи. Я хотела быть уверена, что узнаю его. Как ни противно мне было, я сидела и изучала грубое, отталкивающее черное лицо. Но когда к половине одиннадцатого он так и не появился, я вынуждена была уехать.

– Что так? – поинтересовался Дэрроу.

Она пожала плечами.

– Я ждала гостей на скромный ленч.

Дэрроу, Лейзер и я обменялись взглядами.

– Моя маленькая служанка-японка не могла одна справиться со всеми приготовлениями, поэтому я оставила свой пункт наблюдения и...

– Прошу извинить.

Голос был мужской – мягкий, с южным акцентом, неуверенный.

Мы обернулись к двери, ведущей в смежную комнату, и увидели там лейтенанта Томаса Мэсси. Он был в одной рубашке, без пиджака, руки засунуты в карманы синих брюк гражданского покроя. Его поза, призванная казаться непринужденной, выглядела лишь неуклюжей.

Невысокого роста, худощавый, темноволосый, при обычных обстоятельствах Мэсси мог бы показаться по-мальчишечьи привлекательным, но его овальное лицо с высоким лбом, длинным острым носом и выдающимся подбородком несло на себе отпечаток напряжения. Маленькие глаза обведены темными кругами, лицо бледное, как у заключенного, щеки ввались. Губы плотно сжаты в тонкую линию.

Ему было двадцать семь, но ему легко можно было дать на десять лет больше.

Мы поднялись, и он подошел к нам, представился, а Дэрроу представил нас. Мы пожали руки. Рукопожатие у Мэсси было твердым, но ладонь маленькой, как у ребенка.

Он сел к столу.

– Мне неловко, – сказал он, – что я проспал первую встречу со своим защитником.

Дэрроу сказал:

– Я попросил миссис Фортескью не будить вас, лейтенант.

– Томми. Пожалуйста, называйте меня Томми. Не стоит разводить церемонии только потому, что я военный.

– Приятно слышать, – сказал Дэрроу, – поскольку всем нам надо быть друзьями. Доверять друг другу, полагаться друг на друга. А не будить вас, Томми, я попросил потому, что хотел послушать рассказ миссис Фортескью касательно нашего инцидента.

– Судя по тому, что я услышал, – сказал Томми, – вы продвинулись уже довольно далеко.

– Мы как раз говорим о предшествующем дне, – уточнил я.

– В этот день я привез в дом на Коловалу-стрит Джоунса и Лорда.

Речь Мэсси была странной смесью быстроты и медлительности, твердо произносимых окончаний и южных интонаций.

– Лорд – это второй матрос? – спросил у Лейзера Дэрроу, и Лейзер кивнул.

– В то утро, пока миссис Фортескью принимала гостей, я поехал на базу, – сказал Мэсси. – Я вызвал Джоунса... он помощник механика, на базе мы сошлись на спортивных занятиях – я занимаюсь бегом и предложил ему помощь в тренировке бейсбольной команды. Короче, я вызвал Джоунса и сказал, что слышал, будто Кахахаваи готов расколоться. А Джоунс сказал: «Но ему надо немного помочь, верно?» И подмигнул мне при этих словах. Я подтвердил и спросил, готов ли он помочь? Он раздумывал не больше секунды, потом сказал: «Готов, дьявол меня побери». Если вы простите мне это выражение, миссис Фортескью, но так он сказал. Миссис Фортескью царственно кивнула, снисходительно улыбнувшись.

– Я спросил Джоунса, знает ли он кого-нибудь, кто может помочь, кого-нибудь, на кого можно положиться. И он ответил: «Да, идемте в спортзал...» – Это на третьем этаже в казарме. – «Идемте в спортзал, я познакомлю вас с Эдди Лордом. Надежный парень. Если он вам тоже понравится, тогда, черт возьми, мы и его возьмем на дело!» Извините за язык.

– Я жена военного, Томми, – произнесла миссис Фортескью, рассмеявшись, как настоящая леди. – Меня не так легко смутить.

– Лорд был на ринге, – продолжил Мэсси, – бился с другим моряком. Крепкий парень, в легком весе. Сразу видно, что может за себе постоять. Лорд... это кочегар первого класса Эдвард Лорд. Джоунс подозвал его, и мы немного поговорили. Он показался мне славным малым.

– Вы сразу же посвятили Лорда в суть дела? – спросил я.

– Нет. Сначала я поговорил с Джоунсом, спросил, можно ли ему доверять. А Джоунс сказал: «Мы с Эдди бок о бок на флоте уже пять лет». Это все, что мне надо было знать. Джоунс сказал, что сам объяснит все Лорду, и мы договорились встретиться у миссис Фортескью не раньше трех часов.

– После моего ленча, – пояснила миссис Фортескью.

– Мы остановились в городе, в Христианском союзе молодых людей, – сказал Мэсси, – и переоделись в гражданскую одежду. Потом поехали на Коловалу-стрит, где познакомили миссис Фортескью с Эдди Лордом, и она рассказала нам о своем замысле использовать фальшивое предписание майора Росса, чтобы заманить Кахахаваи в машину.

– Моя маленькая японочка все еще была на кухне, – сказала миссис Фортескью, – так что я на день раньше заплатила ей за неделю и дала на следующий день выходной. А потом предложила Томми и его ребятам поехать к зданию суда.

– Осмотреть место будущего преступления, – с кривой улыбочкой произнес Мэсси. Фраза показалась бы легкомысленной, если бы у него был не такой затравленный взгляд.

– В ту ночь я отправила свою дочь Хелен ночевать к Талии, а мы вчетвером обдумали наш план. Кахахаваи будет привезен в мой дом. Мы добьемся от него признания. Заставим подписать его, и отвезем бумагу в полицию.

– А что, если полиция не приняла бы признание, как добытое под давлением? – спросил я. – Ведь ничего не вышло, когда моряки отделали Хораса Иду.

– Тогда мы отвезли бы его в газеты, – сказал Мэсси. – Они бы наверняка его напечатали, и тогда, по крайней мере, прекратились бы проклятые сплетни о чести моей жены.

– Кто взял напрокат синий «бьюик»? – спросил Лейзер.

– Джоунс и Лорд, – ответил Мэсси. – Я поехал домой, а они вернулись в дом миссис Фортескью, где спали в гостиной – один на кушетке, другой на полу. Так что рано утром мы были готовы.

– А оружие? – спросил Лейзер.

– Сорок пятый – мой, – сказал Мэсси, – а кольт тридцать второго калибра был у Лорда... он пропал. Я не знаю, куда он делся.

Кахахаваи был убит из пистолета тридцать второго калибра.

Я спросил:

– Фальшивое предписание подготовили вы, миссис Фортескью?

Она снова грациозно махнула рукой.

– Да, и я бы предпочла напечатать его на машинке, но она была у Талии. Поэтому я написала от руки: «Территориальная полиция, Управление майора Росса, Явка по предписанию... Кахахаваи, Джо...», поставила его фамилию первой, так мне показалось более официально. Томми дал мне золотую печать от своего диплома о...

– Химической войне, – вставил Мэсси. – Мне он был не нужен, поэтому я просто оторвал золотую печать, и миссис Фортескью прикрепила ее к бумаге.

Миссис Фортескью сделала глоток кофе, потом задумчиво произнесла:

– Но лист бумаги все равно выглядел... как-то неубедительно. У меня на столе лежала утренняя газета за тот день... я нашла параграф нужного размера, вырезала и приклеила его на повестку. Получилось неплохо.

Лейзер спросил:

– Вы заметили скрытую иронию в словах той вырезки?

– Нет, – слабо улыбнувшись, ответила она. – Это была ирония судьбы – философское содержание того параграфа... но эти слова так широко цитировали, что я могу прочесть их вам по памяти, если хотите: «Жизнь – это таинственное и волнующее приключение, и все что угодно может стать захватывающим, если знать, с какой стороны на это посмотреть и что делать, когда момент настанет».

Дэрроу, Лейзер и я снова обменялись взглядами.

– На следующее утро, – с мрачной улыбкой сказал Мэсси, – за завтраком, мы все смеялись над этим.

Лейзер спросил:

– Вы позавтракали перед тем как осуществить свою... миссию?

– Я приготовила для матросов яйца, – сказала миссис Фортескью, – но, похоже, у них не было аппетита. Они выпили только кофе. Я предложила ехать, чтобы быть у здания суда к восьми часам.

– Мы все были в гражданском, – объяснил Мэсси, – на мне была шоферская кепка и темные очки, для маскировки. Я дал Лорду сорок пятый калибр – он должен был прикрывать тылы, – и мы втроем сели в «бьюик» и поехали к зданию суда. Миссис Фортескью следовала за нами в своем автомобиле.

– Я остановилась перед зданием, – сказала она. – Почему бы и нет? Мне нечего было скрывать. Томми припарковался рядом, у почты. Матросы вышли, Томми остался за рулем. Я вышла из машины и отдала Джоунсу фото, которое вырезала из газеты, фальшивая повестка уже была у него. Джоунс пошел к главному входу, чтобы ждать нашего человека там, а я вернулась в свою машину. Меня заметила миссис Уайтмур, и мы немного дружески поболтали.

– Вероятно, через минуту после того как миссис Уайтмур вошла внутрь, – подхватил Мэсси, – мы увидели двух туземцев, идущих к зданию суда. Один из них был невысокий парень, а второй – высокий и крупный. – Кахахаваи, на нем была голубая рубашка и коричневая кепка. Я поехал к зданию, а Лорд пошел навстречу этим туземцам. Он показал Кахахаваи повестку, тот захотел, чтобы и второй парень пошел с ним, но Джоунс схватил его за руку и сказал: «Только ты» и затолкал Кахахаваи на заднее сиденье машины. Джоунс сел вместе с ним, и мы поехали по Кинг-стрит по направлению к Вайкики.

– Я увидела, как Лорд обходит здание суда, – сказала миссис Фортескью. – «Бьюик» уже скрылся. Когда я подобрала его и...

– Простите, что перебиваю, – сказал Дэрроу. – Но мне нужно вернуться немного назад и задать Томми несколько незначительных вопросов.

Почему Дэрроу вмешался, когда все шло так хорошо? Как раз тогда, когда мы вот-вот должны были узнать, что же такое произошло за закрытыми дверями дома на Коловалу-стрит, что вылилось в кончину Джозефа Кахахаваи благодаря любезности пули тридцать второго калибра, попавшей под левый сосок?

– Ваша теща отметила, – обратился к Мэсси Дэрроу, – что вы испытывали моральное напряжение не только из-за гнусного преступления, совершенного против вашей милой жены, но и из-за распространившихся грязных сплетен.

Мэсси тоже не понял, почему их перебили. В его голосе звучало смущение, когда он ответил:

– Да, сэр.

– Вы обращались за помощью к врачу? По поводу вашей тревоги, бессонницы...

– Я разговаривал с несколькими врачами, которых обеспокоило мое физическое состояние.

– А психическое?

– Ну, доктор Портер посоветовал мне взять Талию и покинуть остров, ради нас обоих... но я был полон решимости восстановить честь своей жены, а бегство с острова показалось бы подтверждением того, что клевета в ее адрес небезосновательна...

Дэрроу кивал из-за сложенных домиком ладоней, глаза его сузились.

– Если я могу продолжать, – сказал Мэсси, явно хотевший вернуться к своему рассказу и покончить с расспросами, – мы приехали в дом на Коловалу-стрит и...

– До такой степени детали не важны, – произнес Дэрроу, отмахнувшись кистью руки.

Я посмотрел на Лейзера, Лейзер – на меня, интересно, у кого из нас был более озадаченный вид.

– К чему сейчас обременять себя несущественными подробностями... Полагаю, мы все хорошо знаем, что произошло в том доме, – сказал Дэрроу. – Думаю, очевидно, чья рука держала оружие, оборвавшее жизнь Джозефа Кахахаваи.

– Разве? – с удивлением спросил Мэсси.

– Разумеется, это не могла быть очаровательная леди, – проговорил Дэрроу, сопроводив свои слова любезным жестом. – Она слишком утонченна, обладает повышенным чувством собственного достоинства, являет собой слишком яркую картину материнства, отмеченного трагедией. Это не мог быть и ни один из матросов, потому что тогда все свелось бы к убийству, простому и недвусмысленному, разве не так?

– А разве так? – спросил Мэсси.

– Скорей всего именно так. Нам очень повезло, что никто из них не нажал на курок, потому что вы, как офицер, прибегли к их помощи, что может рассматриваться как подстрекательство.

Миссис Фортескью ничего не поняла. Однако Мэсси побледнел еще больше, он стал белее молока.

Дэрроу улыбался, но эта улыбка заставляла нахмуриться.

– Только один человек мог нажать на курок... человек, у которого был мотив, человек, доброе имя жены которого втаптывалось в грязь, словно ее самое уже не втоптали в грязь самым жестоким образом.

Мэсси скосил на него глаза.

– А что... что, по-вашему, произошло в том доме?

– Мне представляется, – заговорил Дэрроу, – что, оказавшись лицом к лицу со справедливыми требованиями человека, которому он причинил вред, Джозеф Кахахаваи сделал признание, но, поступив так, вызвал взрыв неизбежной реакции со стороны оскорбленного им человека, то есть спровоцировал безумный поступок...

– Не хотите ли вы сказать, что я должен придумать... – начал Мэсси.

Глаза Дэрроу вспыхнули.

– Разумеется, нет! Если вы не помните, как застрелили Кахахаваи, то есть все происшедшее для вас, как в тумане, то это вполне отвечает сложившимся обстоятельствам.

Дэрроу хлопнул в ладоши, и мы все слегка подпрыгнули.

– Итак, – проговорил он, – я, естественно, не собираюсь вкладывать в ваши уста свои слова... Почему бы нам не вернуться к событиям в доме во время нашей следующей встречи... скажем, завтра, после того как у вас будет возможность собраться с мыслями... и, возможно, поговорить с миссис Фортескью и двумя вашими приятелями матросами, и сравнить ваши воспоминания... не сводить ваши показания к согласованному рассказу, а просто убедиться, что ваша память не подводит вас.

Мэсси кивал. Миссис Фортескью спокойно улыбалась. Она поняла, теперь она все поняла.

– А теперь, – сказал, поднимаясь, Дэрроу, – давайте повидаемся с этими матросами.

Надо с ними познакомиться. Не думаю, что стану расспрашивать их об инциденте... не сегодня. А потом, полагаю, мы сможем получить в столовой нечто вроде позднего ленча, миссис Фортескью, и вы, если не возражаете, расскажете нам о своих приключениях с полицией.