Текст книги "Проклятые в раю"

Судья Дэвис подумал и сказал:

– Мистер Келли, адвокат строит защиту на основании невменяемости и на том, что дающий сейчас показания свидетель произвел роковой выстрел. Это открывает дорогу свидетельским показаниям, которые могут выявить состояние психики подзащитного.

– Я снимаю свое возражение, ваша честь, – сказал Келли. – Однако мы хотели бы узнать, в какого рода состоянии невменяемости, по вашему утверждению, находился лейтенант Мэсси, когда выстрелил.

Дэрроу отозвался:

– Полноте, мистер Келли, вам наверняка известно, что даже ведущие эксперты используют разные термины для одних и тех же психических расстройств. Ваша честь, могу я возобновить допрос свидетеля?

– Можете, – сказал судья.

Келли, растерявшийся, похоже, в первый раз, вернулся на свое место.

Дэрроу шаг за шагом заставил Томми рассказать о том, как зародился и утвердился замысел похищения – от разговора с тещей до первой встречи с Джоунсом и Лордом.

– Целью вашего плана было убийство потерпевшего?

– Конечно нет!

Наконец Дэрроу дошел до того момента в рассказе Томми, на котором прервал его во время первого разговора на «Элтоне».

Теперь наконец, в суде, я услышу «правдивую» историю.

– Я приехал к дому миссис Фортескью, заехал в гараж, – сказал Томми. – Войдя в дом, на кухню, я достал из стола пистолет Джоунса.

– Тридцать второго калибра?

Без всякого выражения, отвечая с автоматизмом машины, Томми продолжал:

– Тридцать второго калибра, да, сэр. Я позвал: «Заходите... майор Росс здесь». Кахахаваи по-прежнему думал, что едет на встречу с майором. Я снял темные очки и перчатки – маскировку под шофера, и все мы прошли в гостиную, Кахахаваи усадили на стул. Вошли миссис Фортескью и Лорд. Он встал в стороне, а я подошел к Кахахаваи. Пистолет был у меня в руке.

– А где был Джоунс?

– Миссис Фортескью попросила его побыть на улице и проследить, чтобы нам не помешали. Я снял пистолет с предохранителя, хотел напугать его. Я спросил: «Ты знаешь, кто я?» Он ответил: «Думаю, да». Тогда я сказал: «Ты солгал в суде, но теперь ты расскажешь всю правду». Он нервничал, дрожал. Сказал, что ничего не знает. Я спросил, где он был ночью двенадцатого сентября, и он ответил, что на танцах в Вайкики. Я спросил, когда он оттуда ушел, а он сказал, что не знает, был пьян. Я спросил: «Где вы подобрали ту женщину?» Он ответил: «Не было у нас никакой женщины». Я сказал, что ему лучше сказать всю правду. «Кто ее ударил?» – «Никто ее не бил». Я сказал: «Расскажи, как ты ехал домой?», и он назвал мне много улиц, но я не знаю их названий, поэтому подождал, пока он закончит, а потом сказал: «Ты, кажется, был боксером-профессионалом?» Он кивнул. Тогда я сказал: «Теперь понятно, откуда ты знаешь, куда ударить женщину, чтобы одним ударом сломать ей челюсть». Тут он по-настоящему занервничал, облизал губы, ему стало не по себе, и я сказал: «Хорошо, если ты не хочешь говорить, мы тебя заставим. Ты знаешь, что случилось с Идой на Пали?» Он ничего не сказал, только дрожал, нервничал. А я сказал: «То, что было с ним, ничто по сравнению с тем, что будет с тобой, если ты прямо сейчас не расскажешь всю правду». Он сказал: «Я ничего не знаю». Тогда я сказал: «Ладно, Лорд, иди и приведи ребят. Мы его обработаем, и он все нам расскажет». Кахахаваи попробовал встать, но я толкнул его обратно и сказал: «Ида заговорил и много чего о тебе рассказал. Сейчас придут ребята и вышибут из тебя дух».

Голос у Томми задрожал.

– Кахахаваи трясся на стуле, – продолжил Томми, – и я сказал ему: «У тебя есть последняя возможность сознаться... ты же знаешь, что твоя банда там была!» Он, должно быть, битья боялся больше, чем пистолета, который был у меня в руках, потому что крикнул: «Да, мы это сделали!»

Дэрроу помедлил, давая возможность присутствующим прочувствовать момент. Наконец он спросил:

– А потом?

– Это последнее, что я помню. О, я помню то, что встало у меня перед глазами – разбитое лицо жены, как он бьет ее в ответ на мольбу о пощаде и этим ударом ломает ей челюсть.

– Когда вы говорили с ним, пистолет был у вас в руках?

– Да, сэр.

– Вы помните, что вы сделали?

– Нет, сэр.

– Вы знаете, что стало с пистолетом?

– Нет, сэр.

– Вы знаете, что стало с вами?

– Н-нет, сэр.

Томми с трудом проглотил комок в горле, казалось, он сдерживает слезы.

Дэрроу остановился перед жюри присяжных, руки сложены на груди, плечи ссутулены. Он дал своему клиенту несколько мгновений, чтобы собраться, затем спросил:

– Вы помните что-нибудь о поездке в горы?

– Нет, сэр.

– С какого момента вы что-то помните?

– Я сижу в машине на загородной дороге. Подходят какие-то люди и спрашивают о теле.

– Вы помните, как вас отвезли в отделение полиции?

– Не совсем ясно.

Дэрроу вздохнул, кивнул. Подошел к Томми и похлопал его по руке, потом сказал, отходя к столу защиты:

– Свидетель ваш, сэр.

Келли поднялся и спросил:

– Вы гордитесь своим южным происхождением, лейтенант Мэсси?

Дэрроу почти вскочил на ноги:

– Протестую! Несущественно, имеет целью обвинить свидетеля в расистских взглядах.

– Ваша честь, – сказал Келли, – если защита может исследовать состояние ума подзащитного, у обвинения, естественно, есть такое же право.

– Можете спрашивать, – сказал судья, – но не такими словами... вопрос некорректен, так как предполагает, что все южане предвзяты в расовом отношении.

Келли близко подошел к Томми.

– Вы помните, как миссис Фортескью сказала журналисту, что вы с ней «провалили дело»?

– Естественно, нет.

– Джозеф Кахахаваи казался напуганным?

– Да.

– Он умолял о пощаде?

– Нет.

– Он бросился на вас?

– Нет.

Келли принялся медленно ходить взад и вперед перед присяжными.

– А потом миссис Фортескью, Джоунс или Лорд рассказывали вам, как вы себя вели и что делали после того, как выстрелили?

– Миссис Фортескью сказала, что я просто стоял и молчал. Она увела меня на кухню и попыталась заставить выпить, но не смогла.

– А что о сделанном вами сказал Джоунс?

– Он был не очень-то доволен.

– В самом деле? – Келли смело возвысил голос. – Почему? Потому что вы только один раз выстрелили в Кахахаваи?

– Нет. Он сказал, что я вел себя как последний дурак.

Келли притворно изумился.

– Матрос разговаривал с вами в подобном тоне?

– Да... и я обиделся.

Келли вздохнул. Прошелся. Потом повернулся к Томми и спросил:

– Кто-нибудь из ваших товарищей-заговорщиков сказал вам, зачем они взяли вас в горы?

– Да... Миссис Фортескью сказала, что мне нужно подышать свежим воздухом.

Келли закатил глаза и жестом отпустил Томми.

– Свидетель свободен.

Томми сошел со свидетельского места и с высоко поднятой головой направился к столу защиты. Дэрроу кивнул ему и улыбнулся, словно хваля за отлично выполненную работу. Кое-что действительно получилось неплохо, но мальчишеская обида на замечание матроса-подельника и неубедительное объяснение, что его взяли «подышать свежим воздухом», когда поехали избавляться от трупа, были не самыми блестящими моментами.

По правде говоря, Дэрроу нужно было продолжить чем-нибудь очень значительным, чтобы заставить присяжных забыть об этих промахах.

– Защита вызывает Талию Мэсси, – сказал Дэрроу.

Глава 16

Дверь суда открылась – за ней стояла Талия Мэсси, освещаемая вспышками ламп фотографов. Все головы в переполненном зале как одна повернулись в сторону на удивление высокой, поразительно молодо выглядевшей женщины в черном креповом костюме. Судья Дэвис не стал бить своим молотком, дабы унять оживление и перешептывание, он позволил им перекатываться по залу, пока Талия неуклюжей походкой двигалась по проходу. Светло-каштановые волосы обрамляли ее немного пухлое, бледное, но миловидное лицо, выпуклые серо-голубые глаза были опущены. Шла она неуверенно, так же, как, по словам свидетелей, шла по Джон-Эна-роуд как-то ночью в сентябре прошлого года.

Муж Талии встретил ее между столами защиты и обвинения. Она остановилась, когда Томми взял ее руку и сжал. Ропот одобрения прокатился по залу, заполненному в основном белыми зрителями. Я заметил, что адмирал Стерлинг, сидевший с женщиной, по всей видимости, его женой, бросил одобрительный взгляд на благородную пару, которая обменялась быстрыми, ободряющими улыбками.

Но даже во время улыбки на лице Талии сохранилось странно застывшее, безжизненное выражение, слегка задумчивый взгляд, какой бывает у людей, принявших наркотики.

Ссутулившись, она подошла к возвышению и попыталась было подняться к свидетельскому креслу, когда судья напомнил, что она должна принести присягу. Талия тут же выпрямилась, подняла руку и поклялась говорить правду. Потом опустилась на сиденье и села, сведя колени и положив на них руки, плечи она так и не распрямила. Всем своим видом Талия напоминала непослушную девочку, которую отправили посидеть в уголке.

Напустив на себя отеческий вид, Дэрроу приблизился к свидетельскому месту и одной рукой облокотился на барьер. С любезной улыбкой он спокойно выяснил все протокольные вопросы касательно ее личности: имя – Талия Фортескью Мэсси, возраст – 21 год, возраст в момент замужества – 16 лет, вышла за лейтенанта Мэсси в День благодарения в 1927 году, детей у них нет, она может сказать, что да, они счастливы. Голос Талии звучал тихо, монотонно, почти такой же безжизненный, как и ее лицо, но сама она не осталась бесчувственной – отвечая, она нервно теребила в руках носовой платок.

– Вы помните, как пошли с мужем в «Ала-Ваи Инн» известным вечером в сентябре прошлого года?

– Да. Мы пошли потанцевать.

– Вы что-нибудь выпили?

– Полстакана «хайболла». Я равнодушна к спиртному.

– Когда вы ушли с танцев?

– Примерно в одиннадцать тридцать пять вечера.

– И куда вы собирались пойти?

– Я хотела немного погулять и вернуться.

– Почему вы ушли?

– Я устала, мне было скучно.

– А где был Томми?

– Когда я видела его в последний раз, он танцевал.

– И куда вы пошли?

– Я направилась к пляжу Вайкики.

– Понятно. Скажите, где вы были, когда случилось... нечто необычное?

Келли снова вскочил.

– Снова, ваша честь, мы здесь не для того, чтобы рассматривать дело Ала-Моана. Я должен возразить против этой линии вопросов.

Улыбка Дэрроу явила собой сочетание доброжелательности и снисхождения.

– Все это имеет отношение к выяснению состояния психики лейтенанта Мэсси.

Келли отрицательно покачал головой.

– То, что случилось с этой свидетельницей, не имеет прямого отношения к вопросу о невменяемости... единственный относящийся к делу вопрос, ваша честь, – что она сказала своему мужу.

В зале зашептались. Судья дважды стукнул молотком и строго призвал к тишине.

– Мистер Дэрроу, – сказал судья Дэвис, – вы ограничите ваши вопросы тем, что миссис Мэсси сказала мужу и что он сказал ей.

– Очень хорошо, ваша честь. Миссис Мэсси, когда вы затем увидели Томми? После того как ушли из «Ала-Ваи»?

– Около часу ночи. Я наконец оказалась дома, лейтенант Мэсси позвонил мне, и я сказала: «Пожалуйста, приезжай домой, потому что случилось...»

Она не смогла продолжать дальше. Закрыла лицо руками, и ее рыдания разнеслись по залу. К Маленькому Театру это не имело никакого отношения – отчаяние было настоящим. Дамы в зале полезли в сумочки за платками.

Выражение лица Дэрроу было бесстрастным, но я знал, что внутри он прыгает от радости. Внешняя холодность Талии взорвалась неприкрытым горем молодой женщины, с которой плохо поступили.

Сидевшая недалеко от меня миссис Фортескью, вздернув подбородок, наблюдала за дочерью ярко сверкавшими глазами. Она взяла стоявшую на столе защиты запотевшую бутылку воды со льдом и наполнила стакан. Пододвинула его к Лейзеру, тот кивнул и поднялся, чтобы отнести стакан Талии. Лейзер постоял около нее вместе с Дэрроу, ожидая пока свидетельница соберется. Это заняло несколько минут.

Затем Лейзер сел, а Дэрроу возобновил вопросы.

– Что вы сказали Томми, когда он приехал домой?

– Он спросил, что случилось. Я... я не хотела ему говорить, потому что это было так ужасно...

Но она сказала ему, а теперь во всех ужасных подробностях рассказала присяжным о том, как ее избили и изнасиловали, как Кахахаваи сломал ей челюсть, как ей не позволили молиться, как один за другим они ее изнасиловали.

– Я сказала: «Вы выбьете мне зубы!» А он сказал: «Ну и что, заткнись, ты...» Он выругался. А остальные стояли вокруг и смеялись...

– Ваша честь, – вздохнув, обратился к судье Келли, но не поднялся, – я не хочу выступать с постоянными возражениями, но ей позволено говорить только то, что она сказала своему мужу. Таково было ваше распоряжение.

Дэрроу повернулся к Келли с поразительной для такого старого человека быстротой и заговорил негромко и жестко:

– Сейчас едва ли подходящее время для возражений.

Келли заговорил таким же тоном:

– Я еще не достаточно много возражаю!

– Мистер Дэрроу, – начал судья, – ограничьтесь...

Но Талия использовала эту возможность, чтобы снова расплакаться. Судья Дэвис и все остальные ждали, пока утихнут ее всхлипывания. А затем Дэрроу осторожно заставил ее рассказать, как, находясь в больнице, она опознала напавших на нее и каким «чудесным» и «внимательным» был к ней Томми, пока она поправлялась.

– Он так хорошо обо мне заботился, – сказала она, и губы у нее искривились. – Он никогда не жаловался, что я часто будила его по ночам.

– Вы заметили какие-нибудь изменения в поведении мужа?

– Да. Он никуда не ходил – на него очень подействовали сплетни, – и не мог спать, ходил по гостиной и курил. Почти совсем не ел. Он так похудел.

– Вы знали, что собирались сделать он, ваша мать и двое матросов?

– Нет. Совершенно ничего не знала. Раз или два Томми сказал, как хорошо было бы получить признание. Я хочу сказать, что его все время это беспокоило. Я хотела, чтобы он забыл об этом, но он не мог.

– В день гибели Джозефа Кахахаваи как вы узнали, что случилось?

– Часов в десять ко мне домой пришел матрос Джоунс.

– До или после убийства?

– После! Он вошел и возбужденно сказал: «Вот, возьмите это, – и отдал мне пистолет. – Убит Кахахаваи!» Я спросила его о Томми, и он сказал, что отправил Томми вместе с мамой в машине.

– Он сказал что-нибудь еще?

– Он попросил у меня выпить. Я смешала ему «хайболл». Он выпил и сказал: «Этого мало», тогда я налила ему еще. Он был бледный как смерть.

Она тоже.

Слезы свидетельницы и зрительниц пошли на убыль, эмоциональный подъем наконец сгладился. Момент для перерыва был самый подходящий, и Дэрроу отпустил свидетельницу.

– Ваша честь, – сказал Дэрроу, – могу я предложить, чтобы мы на сегодня закончили и на этот раз не подвергали свидетельницу перекрестному допросу?

Келли уже направлялся к свидетельскому месту.

– Ваша честь, у меня всего несколько вопросов.

– Мы продолжим, – сказал судья.

Когда Келли подошел к ней, Талия переменила положение на стуле. Ее тело, казалось, застыло, взгляд стал вызывающим, губы изогнулись в слабой, оправдывающейся улыбке. Занявший свое место за столом защиты Дэрроу улыбнулся ей и кивнул в знак поддержки, но я знал, что старик обеспокоен – я заметил, как сузились его глаза.

– Миссис Мэсси, вы помните, как к вам в дом пришли капитан Макинтош и другие полицейские?

– Да. – Тон у нее стал надменным.

– В это время раздался телефонный звонок, на который ответил Джоунс?

– Нет. – Ее улыбка превратилась в ухмылку.

Прямо на наших глазах благородная оскорбленная жена превращалась в злобную, стервозную девчонку.

– Вы совершенно уверены, миссис Мэсси? – Келли оставался холодно вежливым.

Она скованно двинулась на стуле.

– Да.

– Что ж, возможно, трубку взяли вы, а Джоунс спросил, кто звонит.

– Нет.

– Кто такой Лео Пейс?

– Лейтенант Пейс – командир подлодки С-34.

– Командир вашего мужа на подводной лодке.

– Да.

– Вы помните, как Джоунс подошел к телефону и сказал: «Лео... тебе придется помочь Мэсси выбраться из этого. Помоги всем нам из этого выбраться». Слова такого содержания.

– Нет! Джоунс никогда бы не обратился к офицеру по имени.

– Но разве Джоунс не называл в присутствии полиции вашего мужа «Мэсси»?

– Он не посмел бы сделать этого в моем присутствии!

Я взглянул на Дэрроу, он сидел с закрытыми глазами. Эта фраза была столь же плоха, как и похожее замечание Томми об обиде на фамильярность со стороны матроса, который помог ему осуществить похищение.

– Миссис Мэсси, разве вы не дали указания своей служанке, Беатрис Накамуре, сказать полиции, что Джоунс пришел в ваш дом не в десять, а в восемь?

– Нет.

– В самом деле. Я могу вызвать мисс Накамуру для дачи свидетельских показаний, если пожелаете, миссис Мэсси.

– Я не это ей сказала.

– А что вы ей сказали?

– Я велела ей сказать, что он приехал вскоре после того, как она пришла на работу.

– И во сколько же?

– В восемь тридцать.

Талия демонстрировала свое замечательное умение изменять время. В конце концов, это была та же самая женщина, которая покинула «Ала-Ваи Инн» – по разным показаниям – в полночь, в половине первого, в час и, наконец, по просьбе копов, которым нужно было свести концы с концами, в одиннадцать тридцать пять.

– Что стало с пистолетом, который отдал вам Джоунс?

– Не знаю.

– Он пропал? Вы полагаете, кто-то украл его из вашего дома?

– Я не знаю, куда он делся.

Келли понимающе улыбнулся присяжным и снова повернулся к свидетельнице.

– Вы показали, миссис Мэсси, что ваш муж всегда был добр к вам, заботился о вас... что вы никогда не ссорились.

– Совершенно верно.

– Будучи сам женатым человеком, не могу не удивиться. Брак без конфликтов – это большая редкость. Вас можно поздравить.

Говоря это, Келли подошел к столу обвинения, где его помощник вручил ему какой-то документ. Улыбаясь себе под нос, Келли пробежал документ глазами и вернулся к свидетельскому месту.

– Вы когда-нибудь обследовались на предмет психопатии в Гавайском университете, миссис Мэсси?

– Да, – ответила она, и взгляд у нее стал напряженным.

– Это ваш почерк? – Келли небрежно передал ей листок бумаги.

Бледное лицо Талии покраснело. Она не разрумянилась или вспыхнула, она засверкала яростью.

– Это конфиденциальный документ! Личное дело! – Она размахивала перед ним листком. – Откуда вы его взяли?

– Я здесь для того, чтобы задавать вопросы, миссис Мэсси, а не отвечать на них. Итак, это ваш почерк?

В ответ на вопрос, заданный негромким монотонным голосом, раздался резкий визгливый крик:

– Я отказываюсь отвечать! Это частные взаимоотношения между врачом и пациентом! У вас нет права обнародовать это перед подобным открытым судом...

– Человек, который дал вам этот вопросник, является врачом?

– Да!

– А разве он не просто преподаватель университета?

Но больше Талия ничего не сказала. Вздернув подбородок, с вызывающим видом она разорвала документ на две части. Глаза Келли расширились, но он промолчал, стоя со сложенными руками. Рот его был приоткрыт в подобии улыбки, пока он смотрел, как раздражительная свидетельница продолжает терзать бумагу, разрывая ее на мелкие кусочки. Затем, движением кисти руки, она швырнула клочки в сторону, и они посыпались, как снежные хлопья под аплодисменты зала и одобрительные свистки некоторых женщин.

Судья Дэвис так громыхнул своим молотком, что ручка с треском сломалась. Зал суда затих. В то время как белым женщинам из числа зрительниц понравилась эта сцена, присяжные сидели, застыв в мертвом молчании.

Талия, которую еще не отпустили со свидетельского места, сбежала с возвышения и бросилась к столу защиты в объятия мужа.

Келли, смакуя момент, стоял и смотрел на устилавшие пол обрывки конфиденциального документа.

– Спасибо, миссис Мэсси, – сказал он. – Спасибо, что вы наконец раскрыли свое истинное лицо.

Дэрроу поднялся, взмахнув рукой.

– Вычеркните это из стенограммы!

Недовольно разглядывавший сломанный молоток, который он все еще держал в руках, судья Дэвис сказал:

– Это будет вычеркнуто. Мистер Келли, суд считает ваши выражения нежелательными.

И все было бы хорошо, если бы Талия не испортила все одной фразой, обращенной к мужу, в чьих объятиях она сейчас находилась, и произнесенной так, что она дошла до самого последнего ряда Маленького Театра.

– Какое он имеет право говорить, что я тебя не люблю? – всхлипнула она. – Все знают, что я тебя люблю!

Дэрроу закрыл глаза. Жена его клиента просто-напросто раскрыла содержание уничтоженного ею документа.

А тем временем миссис Фортескью смотрела, прикладывая к глазам платочек, как Томми целует Талию, сплетясь с ней в страстном объятии, которое послужило бы хорошим финалом для фильма, но только эта судебная драма еще не окончилась.

* * *

На следующий день Дэрроу представил суду двух своих экспертов в области психиатрии, которых он выписал из Калифорнии, – доктоpa Томаса Дж. Орбисона и доктора Эдварда X. Уильямса, знаменитых участников суда над Уинни Рут Джадд.

Орбисон, румяный, представительный седеющий мужчина в очках в металлической оправе и со слуховым аппаратом, описал невменяемость Томми Мэсси как «исступление с временным автоматизмом».

Дэрроу улыбнулся присяжным, поднял бровь и повернулся к своему эксперту.

– Переведите это для тех из нас, кто не изучал медицину, доктор.

– Автоматизм – это состояние ослабленного сознания, приводящее к тому, что его жертва ведет себя в автоматической или рефлексивной манере. В случае с лейтенантом Мэсси это было вызвано психологическим напряжением.

– Непрофессиональным языком, доктор.

Губы Орбисона дернулись в нервной улыбке, от которой дернулся уголок его левого глаза.

– Лейтенант Мэсси двигался как во сне, не сознавая, что происходит вокруг него.

– Вы упомянули «психологическое напряжение», доктор, которое послужило причиной такого состояния. Что это было?

– Когда Кахахаваи сказал: «Мы это сделали», эти слова послужили психической бомбой, взорвавшейся в мозгу лейтенанта Мэсси, и послужили причиной шоковой амнезии.

– Он был невменяем сразу перед выстрелом и после него?

Орбисон кивнул и снова скривил губы в своей улыбке.

– Он стал невменяемым в тот момент, когда услышал последние слова Кахахаваи. Дэрроу сказал:

– Спасибо, доктор. Свидетель ваш.

Келли быстро встал, задавая при этом вопрос:

– А разве не может человек, испытывая такое «психическое напряжение», убить в припадке ярости другого человека и помнить об этом?

Снова появилась нервная улыбка.

– Состояние, которое вы называете «яростью», является яростью с исступлением, которое определяется как невменяемость.

– Вы считаете невозможным, чтобы лейтенант Мэсси убил Кахахаваи просто в припадке ярости?

– Да... потому что целью лейтенанта Мэсси было единственно получение признания, и он убил того самого человека, с помощью которого хотел достичь своей цели. Это нерациональный, безумный поступок.

– Он испытал «шоковую амнезию»?

– Совершенно верно.

– Вам известно, доктор, что по закону нельзя опираться на амнезию при защите на основании невменяемости?

И опять кривая улыбка.

– Мы объясняем психическое состояние лейтенанта Мэсси не амнезией. Лейтенант попал под влияние неконтролируемого порыва, когда услышал прямое и недвусмысленное подтверждение тому, что Кахахаваи был тем человеком, который надругался над его женой.

– Ясно. Ясно. – Келли указал в сторону стола защиты. – И что же, доктор, сейчас Мэсси вменяем?

– Да, разумеется.

– А, – произнес Келли, словно с облегчением. – Человек одного убийства, в таком случае. Спасибо, доктор.

Второй эксперт Дэрроу, доктор Уильямс, оказался высоким, стройным мужчиной, его седая бородка в стиле Ван Дейка придавала ему вид последователя Фрейда. Он в основном согласился с мнением Орбисона, хотя и добавил химический оттенок в разделяемый ими обоими диагноз.

– Длительная тревога, которую испытывал лейтенант Мэсси, беспокоившие и приводившие в отчаяние сплетни могли привести его в состояние иррациональной активности, вызываемое выбросом в кровь особой секреции. Сильные переживания могут оказать значительное воздействие на деятельность коры надпочечников.

Дэрроу сделал знак в сторону стола защиты.

– Лейтенант Мэсси восстановил свое нормальное психическое состояние?

– Вполне.

– Спасибо, доктор. Свидетель ваш, мистер Келли.

Келли выступил вперед.

– Как по вашему мнению, может ли Мэсси лгать... то есть симулировать, давая показания?

– Полагаю, это возможно.

– Разве это не распространено в делах подобного рода, что подзащитный симулирует невменяемость, а затем нанимает свидетелей-экспертов, которые могут выступить в поддержку его позиции?

Уильямс нахмурился и повернулся к судье.

– Ваша честь, должен ли я отвечать на столь неуважительный вопрос?

– Снимается, ваша честь, – с презрительной улыбкой произнес Келли. – У меня больше нет вопросов.

Дэрроу сделал перерыв, и Келли, который мгновение назад с сарказмом высмеивал показания экспертов в области психиатрии, вызвал своего специалиста, доктора Джозефа Бауэрса из Стэнфордского университета. Однако сделал он это с целью опровержения предыдущих свидетельств. В деле Джадд Бауэрс выступал на стороне обвинения.

Средних лет, бородатый и ученый, Бауэрс говорил около часа и, внеся в слушание дела энциклопедический привкус, подробно описал подноготную Томми и заявил:

– Ничто в касающихся лейтенанта Мэсси документах не указывает на то, что он был подвержен состояниям исступления или потери памяти... по моему мнению, в момент убийства он был вполне вменяем.

Келли закивал.

– Что еще привело вас к такому диагнозу, доктор?

Отвечая, Бауэрс имел обыкновение поворачиваться к присяжным, и, учитывая привнесенный им дух профессиональной экспертизы, это оказывало заметное воздействие.

– На самом деле я не могу представить диагноз, – сказал он, – потому что защита отказала мне в доступе к подзащитному.

Дэрроу проворчал:

– Я возражаю против поведения свидетеля.

Почему он не сидит в кресле прямо, как остальные свидетели? Если он хочет обратиться к присяжным, он может встать и произнести перед ними речь. Это не беспристрастное отношение, которое...

Бауэрс взорвался, возможно, это была непроизвольная реакция.

– Не хотите ли вы сказать, что я нечестен, сэр? Я возмущен!

Нависнув над столом, как медведь гризли над мусорным баком, Дэрроу прорычал:

– Ну и возмущайтесь.

– Пожалуйста, доктор, продолжайте, – голосом, призывающим к благоразумию, проговорил Келли.

– Лейтенант Мэсси и другие трое, – сказал Бауэрс, – зная о последствиях, заранее предприняли шаги, чтобы себя обезопасить. Они действовали, движимые желанием отомстить, что характерно для людей, которые не достигли справедливости законным путем. Такие люди рассчитывают свои действия, учитывая их природу и последствия таких действий. Детали этого плана включали автомобиль, перчатки и темные очки, оружие, попытку избавиться от тела и так далее.

Келли закивал.

– Спасибо, доктор. Это все.

Не поднимаясь с места, Дэрроу задал только один вопрос:

– Доктор, могу я предположить, что вам неплохо заплатили за то, чтобы вы сюда пришли и дали показания?

– Я ожидаю вознаграждения, – раздраженно ответил Бауэрс.

– У меня все.

Идя к своему столу, Келли повернулся и сказал:

– Обвинение берет перерыв, ваша честь.

– Завтра начнутся заключительные заседания, – сказал судья Дэвис и хлопнул новым молотком. – Перерыв.

На следующий день и в самом деле начались заключительные заседания, но состоялось первое выступление команды запасных. Лейзер построил свою речь, апеллируя к неписаным законам – «Вы, господа присяжные заседатели, должны решить, должен ли мужчина, чья жена подверглась надругательству и который убил человека, совершившего это, провести свою жизнь за тюремными стенами только из-за того, что потрясение оказалось слишком сильным для его разума», а Барри Ульрих, высокий молодой помощник Келли, бросился в атаку на суд Линча – «Вы не сможете сделать Гавайи свободными от насилия, разрешая убийство!»

Поэтому Кларенс Дэрроу должен был выступать лишь на следующий день. Уже с утра радиофицированные полицейские машины окружили здание суда, вооруженные патрули были готовы отразить возможные нападения туземцев, о которых уже стали поговаривать. Зал заседаний был опутан проводами и микрофонами, чтобы транслировать на материк то, что могло оказаться последним образцом знаменитого красноречия Великого Защитника. Зал был набит до отказа, присутствовали адмирал Стерлинг и Уолтер Диллингэм и другие местные шишки. За столом защиты были выделены места для друга Дэрроу доктора Портера, для жены Дэрроу Руби, равно как и для Талии Мэсси, которая сидела, держа мужа за руку. Дэрроу встал со своего места и, неуклюже волоча ноги, направился к присяжным. На нем был темный мешковатый костюм. Седые волосы свисали и беспорядке на лоб. Над головой гудели вентиляторы. За окном шелестели пальмы. Перекликались птицы. Доносился шум транспорта.

– Господа, это дело в гораздо большей степени, чем все остальные мои дела, иллюстрирует то, как совершается судьба человека. Оно иллюстрирует воздействие горя и несчастья на человеческий разум и жизнь, показывает, насколько слабы и бессильны люди, когда они оказываются в руках безжалостных сил.

Говоря, он встал перед скамьей присяжных, основательно поставив свое костлявое тело.

– Восемь месяцев назад миссис Фортескью находилась в Вашингтоне, пользуясь всяческим уважением. Восемь месяцев назад Томас Мэсси дослужился до чина лейтенанта военно-морских сил, уважаемый, мужественный, умный человек. Восемь месяцев назад его милая жена была известна, уважаема и обожаема местным сообществом. Восемь месяцев назад Мэсси с женой, молодые и счастливые, отправились потанцевать. Сегодня они находятся под судом, и все, двенадцать человек, просят отправить их в тюрьму до конца жизни.

Он начал медленно ходить перед ними. – Мы утверждаем, что в течение нескольких месяцев разум лейтенанта Мэсси подвергался воздействию горя, тревоги – день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Что, по вашему мнению, случилось бы с каждым из вас при таких условиях? Что, если вашу жену затащили бы в кусты и изнасиловали четыре или пять человек?

Он помолчал и облокотился на ограждение.

– Талию Мэсси оставили на той пустынной дороге, страдающую от боли и душевных мук. История, которую она рассказала своему мужу разбитыми губами, была не менее ужасна и жестока, чем все, что я слышал за свою жизнь... разве этого не достаточно, чтобы внести разлад в разум любого мужчины?

Он повернулся и пошел к столу защиты, остановился перед Томми и Талией и сказал:

– Нашлись люди, которые начали распространять злостную клевету. Они выдумывали дикие, грязные истории – и какой же эффект это оказало на молодого мужа? Он ухаживал за женой, весь день работал, и даже по ночам не отходил от нее. Он потерял сон. Он потерял надежду.

Широким жестом указав на Томми, Дэрроу снова повернулся к присяжным.

– Наши дома умалишенных переполнены мужчинами и женщинами, у которых было гораздо меньше причин для безумия!