Текст книги "Агата и археолог. Мемуары мужа Агаты Кристи"

Некоторые из самых детально раскрашенных статуэток изображали женщин в плотно облегающих, возможно, даже просвечивающих ярко-красных платьях. Груди иногда выделялись пунктиром. Голова всегда представляла собой невнятный пенёк. Её явно опасались делать реалистичной, в соответствии с каким-либо табу или из страха за изображаемого человека. Похожие статуэтки находили также при раскопках толосов, в поселении Ярым-тепе в районе Синджара, где русская экспедиция обнаружила большое количество халафских погребений и жилищ[55]55
  Советская экспедиция занималась исследованием поселений VI–IV веков до н. э. с 1969 года.


[Закрыть]. Интересно, что в Ярым-тепе внутри и вокруг толосов находили значительные следы огня, тогда как в Арпачии подобные следы были замечены только в одном отдельно стоящем толосе, в центральной части поселения их не было.

В противоположность богине, мужское начало в Арпачии символизировал бык. Его изображения мы тоже нашли в большом количестве. Также мы обнаружили фигурки в виде рогатых бычьих голов и два прекрасных маленьких амулета – бычью голову из известняка и изображение копыта. Другие находки свидетельствовали о том, что представители халафской культуры достигли высот в разных видах миниатюрной резки по камню. В числе прочего мы обнаружили некоторое количество искусно сделанных каменных чаш. На керамических изделиях часто встречались рисованные изображения бычьих голов, известных как «букраний». Среди них имелись как грубые натуралистичные и реалистичные изображения, так и стилизованные геометрические орнаменты с рогами, изогнутыми в замысловатом рисунке.

Обсидиан мы находили в Арпачии в изобилии. В основном это были ножи и скребки, и их явно производили на этом самом месте, потому что рядом с готовыми изделиями мы обнаружили крупные куски породы. Ножи отличались особой остротой, и их можно было использовать как бритвы. Уникальной находкой стала высокая обсидиановая ваза – должно быть, вытачивать такую было очень трудно и утомительно. Также мы нашли множество обсидиановых колец, возможно, использовавшихся в поясах, и ожерелье, в котором крупные ромбовидные бусы из того же материала чередовались с резными раковинами каури, что свидетельствовало о дальних торговых связях с севером, с одной стороны, и с Индийским океаном – с другой. Всё это вулканическое стекло происходит с берегов озера Ван в Восточной Анатолии, и чтобы доставить его в Арпачию, необходимо было преодолеть несколько сотен миль в том и другом направлении. Подобные находки свидетельствуют об активной торговле. Мы знаем, что обсидиан, найденный в Арпачии, ванский, так как существуют три разновидности этой породы, в том числе черепаховая, и все три находили как в Арпачии, так и в месте происхождения, Шамирам Альти.

Многочисленные глиняные фигурки коров, быков, овец и птиц, статуэтки уток из мыльного камня и раскрашенный ёж свидетельствуют не только о том, что жители поселения интересовались животным миром, но и о том, с какой готовностью они изображали свою живность. Также представляют интерес фигурки из мыльного камня в форме обоюдоострого топора. Нам неизвестно, что именно они символизировали, но они могли быть связаны с культом мёртвых. Часто в качестве центрального элемента оформления изделий из керамики выступают замысловатые крестообразные узоры.

В числе амулетов я должен упомянуть миниатюрные изделия, изображавшие, как мы решили, машущие веера. Нередко встречались фигурки серпов. Один небольшой кулон особенно интересен: он сделан в виде дома с остроконечной крышей с изогнутым коньковым брусом наверху и даёт нам некоторое представление об облике жилых домов, устроенных проще, чем сводчатые усыпальницы.

Часто встречались ножи и скребки из кремня, а в одном из домов мы обнаружили фаланги пальцев, выточенные из камня – любопытные объекты, подобные которым были найдены на раскопках доисторического альмерского городища Альмизарак в Испании. Также мы обнаружили наконечник булавы из известняка, возможно, имевший культовое значение, базальтовый топор и четыре куска пемзы, несомненно, предназначенной для чистки и, возможно, шлифовки обсидиана. Были в ходу обычные каменные топоры и резцы, а кроме того, мы нашли множество орудий из кости – шампуров для мяса.

Пожалуй, я ограничусь этим кратким описанием нашей богатейшей коллекции мелких артефактов и расскажу, хотя бы в общих чертах, о найденной в Арпачии прекраснейшей керамике халафского периода и о её значении. Различные типы этой керамики встречаются в многочисленных культурных слоях, охватывающих несколько столетий и расположенных над самаррскими и ранними ниневийскими слоями.

Классическая халафская керамика, в изобилии обнаруженная в недрах телля, больше других привлекала внимание. Она была очень живо раскрашена и частично, возможно, повторяла оформление повседневной одежды. Орнамент использовался исключительно геометрический, даже если подразумевались головы быков, букрании. Лучшие образцы этой керамики отличала красота отделки, качество глины и яркость красок. Среди блюд присутствовали разноцветные произведения искусства, украшенные пунктирным рисунком. Абрикосовый стоило признать самым красивым цветом. Краска, часто блестящая, проходила весь спектр цветов от чёрного до коричневого и красного. В период наивысшего развития халафской керамики, в слоях с восьмого по шестой, если считать сверху (ТТ6–8), попадались блюда огромных размеров, украшенные по центру розетками из множества элементов и замысловатыми крестообразными орнаментами.

Внимательно осмотрев лучшие образцы керамики, я пришёл к выводу – их сделали из тщательно очищенной железосодержащей глины. Я почувствовал глубокое удовлетворение, когда узнал, что совсем недавно молодой археолог по имени Томас Дэвидсон, специалист по нейтронно-активационному анализу, с помощью микроскопа и другого необходимого оборудования научными методами обнаружил то, к чему я пришёл в результате простого наблюдения. Проведя химический анализ, археолог выделил как минимум три основные стадии развития керамики, соответствующие результатам типологического анализа, изложенным в моей первой публикации. Гончары, как выяснилось, добывали глину в каком-то определённом месте, возможно, неподалёку от Арпачии, и не жалели сил на мытьё и очистку. Процесс обжига также проходил под тщательным контролем.

Подобные древние попытки контролировать процесс обжига посуды, несомненно, привели к развитию металлургии. Это случилось вскоре после окончания халафского периода, но я подозреваю, что уже представители халафской культуры ставили первые металлургические опыты. Самыми интересными с этой точки зрения были горшки, которые мы назвали арпачийскими сливочниками. У некоторых «сливочников» были тончайшие стенки, достойные лучшего китайского фарфора, и у всех – скошенные основания, имевшие внутри глубокую круговую выемку, помогавшую перемешивать молоко. В точности такая есть у металлических молочных бидонов, использующихся в современной Арпачии. Исходя из этого, я предположил, что даже в те далёкие времена глиняная посуда могла повторять какой-то металлический прототип. Самые искусные образцы халафской керамики редко находили в других местах. Даже в городище Ярим-тепе, где советская экспедиция раскопала халафский слой толщиной в семь или восемь метров, почти не нашлось этой изысканной посуды, по всей видимости, изготовлявшейся гончарами Арпачии для себя и для какой-то привилегированной группы людей – возможно, даже для Ниневии.

Наша работа в слоях халафского периода достигла кульминации, когда мы добрались до самой середины холма в шестом слое, если считать сверху (ТТ6). Здесь я процитирую исходное описание из отчёта, впервые опубликованного в журнале «Ирак»:

«Всего в мастерской содержалось более ста пятидесяти объектов, имущество гончаров и каменщиков. Многоцветная керамика, каменные вазы, ювелирные изделия, в том числе обсидиановое ожерелье, фигурки, имевшие культовое значение, амулеты, инструменты из кремня и обсидиана лежали вперемешку в одном помещении, там же мы нашли тысячи осколков породы, что характерно для руин мастерской резчика по камню». Существенная часть найденных объектов, в первую очередь керамика и ювелирные изделия, лежали вдоль стен комнаты на слое древесного угля, из чего можно было заключить, что изначально они располагались на полках или, скорее, предметах мебели – возможно, столах.

О том, что помещение занимал гончар, а не просто коллекционер, свидетельствуют обнаруженные на полу среди керамики большая куча красной охры и каменные палитры художника.

Эти замечательные объекты дошли до нас благодаря превратностям войны: дом разграбили и сожгли захватчики – предположительно представители убейдской культуры, представленной в последующих слоях. К счастью, враг удовольствовался тем, что разрушил дом и не стал уносить предметы, огромный запас которых и обнаружился под упавшей во время пожара крышей».

Мой российский коллега, работавший на раскопках городища Ярим-тепе, предположил, что, возможно, наше открытие в слое ТТ6 было примером целенаправленного уничтожения имущества хозяев, но я придерживаюсь другого мнения, опираясь на данные более поздних слоёв. Последующий слой, ТТ5, имел переходный характер и мог свидетельствовать разве что о временном захвате территории. Речь шла, если судить по большому размеру комнат, о преубедийском слое. Здесь, я думаю, мы видим следы намеренного уничтожения имущества руками врагов. Врагами, по всей вероятности, были представители убейдской культуры, пришедшие сюда в поисках места для жизни. Позже они уничтожат и поработят северных представителей халафской культуры. Действительно, по всей Арпачии, как и на Ярим-тепе, нашли следы целенаправленного уничтожения керамики, а рядом с ними – склады костей животных. По всей вероятности, для халафского периода это было обычное явление, но я не думаю, что в слое ТТ6 мы наблюдаем его же.

Так или иначе, керамика, найденная в мастерской в слое ТТ6, отличалась непревзойдённым качеством. Среди роскошно расписанных блюд и чаш было одно прекрасное чёрно-красное блюдо, в центре которого размещался узор поразительной красоты, представляющий собой так называемый мальтийский квадрат. Другое замечательное блюдо украшала центральная композиция в виде розетки с тридцатью двумя лепестками. Оно было трёхцветным – красным, чёрным и белым – и очень тонким, с острым краем, и сама его форма больше подходила бы изделию из металла, а не из керамики. Блюдо разлетелось на семьдесят шесть осколков, и нам удалось найти их все до единого. Как я уже объяснял, я считаю, что оно было разбито не хозяином специально, а врагом.

Оглядываясь назад, я думаю, что одним из самых впечатляющих зрелищ стала сеть вымощенных булыжником дорог, встречавшихся в центре холма. Они расходились лучами от толосов в слое ТТ6 и служили ярким свидетельством не только того, что в этих местах когда-то было сыро (их явно соорудили для облегчения пути вьючным животным, доставлявшим грузы к самым важным зданиям поселения), но и того, что здесь была сосредоточена центральная власть.

Представьте себе ряд очень высоких куполообразных построек, хорошо заметных среди ровных просторных полей. Такие дома были не только в Арпачии, но и в других поселениях, до самого Джебель-Синджара. Деревни, состоящие из похожих домов конической формы, сложенных из сырцового кирпича, и по сей день усеивают равнины Северной Сирии. Самая крупная из построек Арпачии, если судить по фундаменту, имеющему не менее двадцати футов в диаметре, могла возвышаться над равниной на двадцать пять – тридцать футов. Это огромное глинобитное сооружение стояло на каменной основе, но было целиком покрыто глиной.

Искусно сделанные куполообразные здания Арпачии заставляют задуматься, не тот же самый ли архитектурный стиль мы наблюдаем на Крите и на берегах Средиземного моря, в далёких Микенах, примерно три тысячи или более лет спустя. Неизвестно, какая существует связь между этими регионами, и в любом случае связь эта предельно отдалённая, и мы, вероятно, никогда не узнаем, в чём она заключалась. Нет, однако, никаких сомнений, что архитектурный стиль, бытовавший когда-то в сельских районах в этой части Западной Азии, не было полностью забыто. Кто знает, возможно, он послужил основой для нового стиля, появившегося, вероятно, уже в Греции и Микенах. Таким образом, огромные купола Арпачии, отбрасывающие длинные тени на окружающие поля, мистическим образом отбрасывают и другие тени – на гораздо более поздние страницы средиземноморской истории – и таким образом навсегда остаются в людской памяти. Также примечательно, что в Арпачии мы нашли свидетельства использования обоюдоострого топора и существования культа быка, в точности как в минойском Кносе, где именно эти два элемента религиозного символизма занимают важное место в критском пантеоне.

Однако вернёмся к раскопкам. Мне вспомнился ещё один забавный случай. Как-то мы обнаружили, что рабочие приправляют свой улов артефактов глиняными фигурками, высушенными на солнце, в основном людей, но иногда животных. Фигурки были сделаны искусно: многие крестьяне прекрасно лепили, – но, очевидно, их выполняли не в той технике. Очень быстро мы заподозрили неладное, потому что при изготовлении фигурок использовался нож, а ни одну из наших доисторических статуэток убейдского и халафского периодов не вырезали ножом. Я выдал вознаграждение за эти находки, и рабочие, решив, что меня удалось провести, стали приносить всё более смелые фигурки, несказанно нас веселя. Когда неделя подошла к концу, я отложил часть фигурок, сохранить на память, а остальные выстроил в ряд, устроив на раскопе выставку. Произнеся речь и объявив все эти предметы подделкой, я последовательно разбил их кайлом, надеясь произвести впечатление на нарушителей. Вынужден признаться, что, к сожалению, я заодно разбил маленькую ложечку из битума, которая была у нас в единственном экземпляре. Подобные ложечки никому до этого не попадались, но теперь я верю, что она была настоящей: в скором времени две или три таких же нашли в древних культурных слоях холма Тепе-Гавра. Что ж, такие ошибки иногда случаются.

Что бы отметить последне дни сезона в Арпачии, мы решили устроить гонки по пересечённой местности. Участвовать мог каждый, кто принимал участие в работе. Суматоха поднялась невероятная. Всем потенциальным участникам на раскопе объявили правила. Мы постановили, что гонки стартуют от ворот Нергала в Ниневии, на мосульском берегу Хосра, и дистанция, таким образом, будет включать переправу через реку, длина маршрута составит примерно три с половиной мили, а финиш будет в Арпачии, прямо под толосом. Участников ждали серьёзные призы. За первое место полагалась корова с телёнком, за второе – овца с ягнёнком, за третье – коза с козлёнком, а за четвёртое, насколько я помню, солидный мешок фиников. Пятый приз – сотня яиц, а за ним по убывающей следовало ещё девять состоящих из яиц призов. Это не всё: каждый участник скачек, добравшийся до финиша и не выбывший по дороге, получал столько халвы, (то есть, столько сладостей), сколько помещалось в его раскрытых ладонях – весьма щедрую порцию. Нашего повара обеспечили работой на много дней: он организовывал закупку призов на мосульском рынке. Повар был родом из Индии. «Слишком много работы, мэмсахиб», – пожаловался он Агате. Думаю, ему не очень понравилось подбирать призы. В день соревнований их привезли в Арпачию на нашем грузовике, и это зрелище доставило большую радость потенциальным участникам.

К сожалению, Тигр как раз вышел из берегов и понтонный мост закрыли, но мы пригласили Тридцатую эскадрилью Королевских ВВС Великобритании, базировавшуюся в Мосуле, посмотреть на действо с воздуха.

Гонки начинались на заре, и никто из приглашённых не появился. Тем не менее в назначенное время по всей длине дистанции стояли судьи, призванные следить, чтобы никто не жульничал. За исключением пары падений при пересечении реки, гонки прошли гладко. Мы с удовольствием наблюдали за огромной толпой зрителей, явившихся посмотреть на представление из окрестных деревень. Зрители наперебой делали ставки.

Ни одно из предсказаний не сбылось: победителем гонок стал совсем бедный селянин, не имевший гроша за душой, оказавшийся прирождённым и не лишённым стиля бегуном по пересечённой местности. Было очень весело наблюдать, как соревнующиеся один за другим приходят к финишу, все, до самого последнего задыхающегося участника, сотого по счёту. Ходили слухи, что кто-то умер от переутомления, но всё оказалось неправдой, потому как никто не потребовал компенсации. В целом представление получилось весёлым и приятным. Вечером закатили грандиозный пир, и я подозреваю, что все призы съели в два счёта. Приглашённых было множество.

По моим воспоминаниям, мы вернулись в Багдад где-то в начале мая и занялись разделом находок. Работа нас измотала, потому что стояла страшная жара, наверное, около ста шести градусов по Фаренгейту[56]56
  Около 41 градуса по Цельсию.


[Закрыть]. Думаю, мы вконец утомили директора, Юлиуса Йордана: делёж продолжался дня два или три, не меньше. К сожалению, местный национализм как раз набирал силу, и хотя мы действовали согласно чётко сформулированному закону, иракцы были полны решимости забрать себе более весомую часть находок, хотя мы уже отдали им вещи, признанные объектами государственной важности. Мы работали на щедрых и выгодных условиях, но скоро такой работе грозил прийти конец.

Когда мы попросили, чтобы нам выдали нашу утверждённую долю находок, произошла заминка, и нам пришлось мучиться ожиданием в течение совершенно неслыханного срока, не меньше пяти месяцев, пока наконец мы не получили разрешение. Дело решалось голосованием в правительстве Ирака и определилось в нашу пользу. Говорят, мы выиграли с преимуществом всего в один голос. Мы до сих пор благодарны тем, кто поступил с нами справедливо. Сразу после этого закон изменился, и я полагаю, что мы были последней экспедицией в Ираке, кому пришлось работать на старых, благоприятных условиях. Тем не менее, как я уже говорил, материалы опубликовали в рекордный срок. Думаю, никто ещё не работал с такой скоростью, но это были наши последние раскопки в Ираке перед многолетним перерывом: мы решили, что разумнее теперь перебраться в Сирию. В следующей главе я расскажу о трёх или четырёх весьма успешных сезонах, проведённых в Сирии до начала войны в 1939 году.

После Арпачии я руководил многими экспедициями на Восток и со многими был тесно связан за прошедшие пятьдесят лет, но первые самостоятельные раскопки, где моими единственными товарищами выступали Агата и Джон Роуз, я вспоминаю как самые счастливые и самые результативные. Они открыли новую увлекательную главу в моей жизни и навсегда останутся важной вехой на пути доисторических исследований.

Глава 6
Хабурская экспедиция

После Арпачии у меня имелись серьёзные причины выбрать для раскопок другую часть Месопотамии. Очень привлекательной в этом смысле казалась Сирия, находившаяся в то время под французским мандатом и предлагавшая выгодные условия для раскопок. Должностные лица, ответственные за работу Службы древностей, радушно принимали всех археологов, и разрешение на раскопки можно было получить без труда.

Пускаясь в новое предприятие, первым делом требовалось выбрать, где именно мы сосредоточим свои усилия. Это было несложно, так как я хотел работать в части Сирии, тесно связанной с Ираком, где я к тому моменту проработал десять лет. Это позволило бы мне более широко изучить уже знакомую область. В Восточной Сирии и Ливане уже велись многочисленные археологические работы, западную же часть страны изучили гораздо меньше. Поэтому я решил искать подходящее место в долине реки Хабур в Северо-Восточной Сирии, по большей части совершенно неизученной: за исключением нескольких непродолжительных исследований Телль-Хамиди Морисом Дюнаном[57]57
  Морис Дюнан (1898–1987) – французский археолог. Специализировался в истории древнего Ближнего Востока, был директором Французской археологической миссии в Ливане. Первым опубликовал памятники библского письма.


[Закрыть], только барон Макс фон Оппенгейм проводил здесь масштабные раскопки – на крупном городище Телль-Халаф в верховьях Хабура.

В то время я в основном интересовался доисторическими временами и знал, что здесь смогу расширить область изучения, но мне в не меньшей степени хотелось обнаружить письменные, исторические источники: клинописные тексты, найденные в этой части Сирии, можно тогда было сосчитать по пальцам одной руки. Возможность заполнить пустые страницы истории являлась для меня мощным стимулом – как тогда, так и на протяжении всей моей профессиональной жизни. Определяя область новой деятельности, я следовал мудрому совету своего друга Сидни Смита, смотрителя раздела египетских и ассирийских древностей, как он тогда назывался, в Британском музее. Одно время он сам занимал пост директора Отдела древностей Ирака в Багдаде и теперь горячо поддерживал раскопки и хотел помочь мне, молодому археологу, своему бывшему ученику. Сидни Смит был хорошим другом, но и враг из него получался знатный. Всем, кто имел с ним дело, приходилось вести себя осторожно. К счастью, мне удалось избежать ловушек, в которые попали многие из моих коллег.

Итак, нам с Агатой предстояло отправиться на разведку в Сирию в ноябре и декабре 1934 года – самые благоприятные месяцы для подобной работы. Из-за практически полного отсутствия растительности черепки на холмах были прекрасно различимы. Ближе к концу срока, правда, нас начал выживать дождь. Перед поездкой требовалось многое сделать и многое спланировать – и тут я снова благодарен Британской школе археологии Ирака за финансовую помощь и за поддержку моих проектов.

При подготовке к экспедиции нам пришлось продолжительное время провести в Бейруте. Мы поселились в маленькой скромной гостинице под названием Бассул с очаровательной террасой, откуда открывался вид на побережье. Гостям предлагались восточная еда и примитивный сервис. В качестве приглашения к столу официант гостиничной столовой стучал в дверь нашей спальни и показывал рукой себе в рот. Этим красноречивым жестом он давал нам понять, что еда готова.

Испытания, поджидавшие нас при подготовке к раскопкам, компенсировались обществом наших бейрутских друзей, в первую очередь Анри Сейрига[58]58
  Анри Арнольд Сейриг (1895–1973) – французский археолог, нумизмат и историк древностей. Являлся генеральным директором древностей Сирии и Ливана, а также директором Института археологии Бейрута.


[Закрыть]. Будучи одновременно директором Института Франции и директором по охране памятников древности в Сирии, он, не жалея сил, помогал нам преодолевать всевозможные трудности, возникающие в процессе долгой и утомительной подготовки, неизменно предшествующей археологическим исследованиям и раскопкам. После этого первого сердечного сотрудничества Сейриг остался нашим другом на всю жизнь. Он и его жена радушно принимали нас в своей со вкусом обставленной квартире, где помимо прекрасной библиотеки имелась коллекция мобилей.

Сейриг обладал даром заводить друзей и пользовался большим уважением как высокообразованный человек. Он заслужил большой авторитет в области греческой нумизматики и превосходно разбирался в огромном разнообразии монет, имевших хождение при Александре Великом и в эллинистических государствах, на которые распалась потом его империя. Также Анри Сейриг по-настоящему глубоко разбирался в пальмирской религии и, работая над трудом, посвящённым мозаикам Пальмиры, познакомился с арамейским языком.

Во Франции Сейриг считался ведущим ориенталистом в своей области, но это не мешало ему не покладая рук помогать французским, сирийским и иностранным археологам. В какой бы отдалённой точке ни велись раскопки, он непременно их навещал, а по окончании сезона руководил разделом находок, проявляя крайнюю порядочность.

Его жена, Миетт, была человеком весёлым и жизнерадостным. Будучи ещё студенткой афинского филиала Института Франции, она ходила под парусом по Средиземному морю на небольшом судёнышке и завязала дружеские отношения с флагманским кораблём британского главнокомандующего, адмирала Роджера Кейеса. По приказанию адмирала Миетт и двух других девушек, составлявших её экипаж, подняли на борт флагмана и оказали им прекрасный приём, а команда моряков тем временем подкрасила и починила судёнышко. Не сомневаюсь, что этот случай остался любимой байкой как Миетт, так и самого адмирала.

Сейриг достоин наивысшей похвалы за организацию Службы древностей в Сирии между Первой и Второй мировыми войнами. Он смог осуществить этот проект благодаря влиянию Рене Дюссо, могущественного постоянного секретаря Академии надписей и изящной словесности, и убедил французское правительство выделить щедрые средства на сохранение и восстановление сирийских памятников и зданий.

Нашей самой первой и наиболее сложной задачей в Бейруте было раздобыть транспортное средство, пригодное для поездок по пересечённой местности, где нам предстояло проводить разведку. Ничего подходящего мы не видели, и нам пришлось приобрести четырёхцилиндровый «Форд» с мощным двигателем за сумму, насколько я помню, не превышающую ста пятидесяти фунтов. Потратив ещё немного денег в местной мастерской, мы поставили машину на очень высокую ходовую часть. Конструкция вышла крайне неустойчивая, но это было лучшее, что мы могли сделать в Бейруте. Машину сиреневато-голубого цвета за высоту и облик, исполненный достоинства, даже величавости, мы дерзко назвали «Королевой Мэри». Этот необычно компактный грузовичок, заметный издали, славно нам послужил, и нам удалось извлечь его из многих на первый взгляд безнадёжных вади (водяных потоков). Машина была лёгкой, и усилиями шести-восьми человек её можно было вытащить откуда угодно. Мы перевозили в машине четыре палатки: две предназначались для европейцев – членов экспедиции, третья служила кухней и домом для слуг, а в четвёртой маленькой палатке находилась уборная.

Покинув Бейрут, мы отправились в Хомс, а затем прямиком в Пальмиру, так изящно названную Гертрудой Белл «белым скелетом города, по колено занесённым песком». Так неплохо стартовало наше путешествие.

В Пальмире мы остановились в гостинице, носившей гордое имя «Зенобия» в честь знаменитой царицы, побеждённой в конечном итоге императором Аврелианом. Санитарные условия оставляли желать лучшего, а в спальнях стоял ужасающий запах сливных вод. Когда я пожаловался хозяину гостиницы на отвратительную и нездоровую вонь, тот ответил: «Плохой запах – да, вредный для здоровья – ни в коем случае».

Потом мы совершили длительный переезд до берегов Хабура, которым в течение следующих недель предстояло быть объектом наших изысканий, и поставили лагерь возле Хасеке, в месте, где Верхний Хабур переходит в Нижний и встречается с одним из вади – вади Вадж. На первых порах нам пришлось выбрать это место из административных соображений, и нам там крайне не понравилось. Ветер, казалось, дул непрерывно; весь город покрывала пыль. Засвидетельствовав в очередной раз своё почтение французским вооружённым силам и посетив почту, недостатки которой нам приходилось терпеть ради поддержания связи с миром, мы проехали несколько миль на юг и разбили наш первый постоянный лагерь в местечке Меядин, на территории большого постоялого двора.

Ключевой фигурой нашей экспедиции являлся молодой архитектор Робин Макартни, человек, наделённый железным желудком и немногословностью – то есть качествами, необходимыми, по моему мнению, для хорошего экспедиционера.

Перед тем как отправиться в очередную экспедицию на Восток, я взял за правило ходить в Архитектурную ассоциацию и уговаривать одного из молодых архитекторов, недавно закончивших обучение, поехать за наш счёт на несколько месяцев на Восток – ради удовольствия от поездки и ради бесподобного отпуска, что вряд ли повторится снова. Подобные аргументы прекрасно работали. В те времена не представляло особого труда убедить молодых людей отправиться в поездку на таких условиях. Отцом Макартни был сэр Джордж Макартни, известный человек: он провёл примерно тридцать или тридцать пять лет в Кашгаре и дослужился до должности генерального консула. В то время он являлся нашим единственным связующим звеном между правительствами Индии и Китая. Макартни унаследовал некоторые таланты своего отца: способность усердно трудиться, внимание к деталям, выносливость и настойчивость. Он был на редкость молчалив, превыше всего на свете ценил тишину и лошадей. Моя жена поначалу не могла добиться от него ни слова, но эти кажущиеся высокомерие и надменность объяснялись на самом деле обычной застенчивостью. Макартни и моя жена, как два застенчивых человека, с трудом преодолевали барьер в общении. И всё-таки в один прекрасный момент лёд растаял, потому что совместное преодоление грязи, воды и прочих неприятностей рано или поздно разрушает любые преграды.

Эпизод, давший начало новой дружбе, произошёл, когда мы вернулись в лагерь в Амуде после обследования прекрасного телля под названием Мозан. Дул сильнейший ветер, и среди ночи нам пришлось ценой неимоверных усилий удерживать палатки на месте. Мы все собрались вокруг одной из палаток, как вдруг центральный кол переломился с треском и Макартни шлёпнулся в грязь лицом. Подобное несчастье, постигшее нашего архитектора в предрассветные часы при попытке совладать с яростным ветром, стало последней каплей. Природная сдержанность изменила Макартни. Он разразился потоком ругательств – и отныне и навсегда приобрёл человеческие черты.

Макартни был отличным чертёжником, и созданные им планы придавали нашим рисункам черты профессиональной архитектурной работы. Также Макартни имел способности в области топографии, но так и не выучил местный язык и общался с рабочими, несущими за ним следом вешку и рулетку, с помощью свиста. Эта система изрядно веселила арабов и оказалась на удивление эффективной.

Устроив свой первый лагерь в Меядине, в нескольких милях к югу от Хасеке, мы заняли позицию, удобную для проведения первой части разведки – то есть для обследования холмов по обеим сторонам Нижнего Хабура, начиная от самого Хасеке и заканчивая Киркесием, возле которого эта река впадает в Евфрат. Киркесий, любопытное городище, густо населённое комарами, содержало римские и другие культурные слои, выходившие за рамки наших интересов. Вопреки ожиданиям, мы не нашли на этой южной широте следов более раннего поселения. Тем не менее, возможно, когда-нибудь такие следы найдут: вне всяких сомнений, Хабур часто менял свою извилистую траекторию. У нас же не было времени продолжать поиски.

На обоих берегах Хабура мы обследовали ряд внушительных холмов, пестревших ассирийскими черепками. На правом берегу – Аджаджа (Арбан), Шаддади, Шамсания и Маркада, на левом – Фадхгами и Телль Шейх Ахмад, расположенный в сорока милях к югу от Арбана. Всё это крупные телли, раскопки которых принесут когда-нибудь интересные результаты. Ассирийцы не хуже римлян умели выбирать стратегически выгодное место для поселений и гораздо раньше обосновались в этих местах, удобных с точки зрения защиты и управления, вдоль реки, служившей естественной границей. В IX веке до н. э. ассирийцы, несомненно, стремились укрепить торговые связи с богатыми зерном земледельческими районами в верховьях Хабура и отгородиться от причиняющих кучу хлопот арамейских племён, населявших степь у западных рубежей Ассирии.