Текст книги "Лес на карантине"

Лес на карантине

Они остановились перед табличкой. Смехун неопределенно хмыкнул. Иголка оглянулся – позади петляла широкая дорога, приветливо раскинулись поля, а вдалеке высилась темная, внушительная громада Магорода – и прокряхтел напряженно:

– Ставим.

Смехун кивнул, и они бережно опустили тяжелый сундук на землю.

Иголка выдохнул и настороженно осмотрелся. Справа и слева от тропы тянулся дремучий лес: серые искривленные стволы навевали тоску. Просветов между деревьями почти не было. Иголка попытался уловить пение птиц или стук дятла. А еще – звон натянутой тетивы.

– Поганое место. Почему мы не пойдем по главной?

– Место не хуже других, – ответил Иголка негромко, вытирая пот со лба. – По главной мы не пойдем, потому что то, если бы я хотел перехватить груз, я бы ждал именно там. Взял бы нас горяченькими и уставшими… А этой тропы нет на новой карте.

– Потому что умные люди, наверное, обходят ее стороной.

Смехун подошел к табличке вплотную и задумчиво почесал щетину. Табличка стояла давно, надпись едва угадывалась на дереве, а столбик слегка кренился вбок.

– А что такое «карантин», Иголка? И «психическая угроза»?.. Слово «опасно» я знаю.

Иголка кисло усмехнулся.

– Юмор твой мне уже знаешь где… Это значит угрозу распространения какой-то болезни. И что мы не должны туда входить. А что такое «психическая» – хрен пойми. – Он покатал слово во рту. – Может, с магией связана, мы же недалеко ушли. Видишь, там подпись в углу? Вроде глифа какая или руна. На некромантскую похожа.

Смехун обернулся и улыбнулся.

– Я слышу страх в голосе? Штаны-то намокли поди. В Магороде не наложил в них, в поместье том треклятом не наложил, а здесь…

– Заткнись и берись за ручку. – Сказал Иголка хмуро. – Солнце через пару часов сядет, а я к этому времени хочу в какой-нибудь таверне сидеть у огня и супец хлебать.

– Я вот думаю, на кой кому-то понадобилось тут карантин этот ставить, а? В лесу… Ты это, выше подними, мне неудобно. Вот так.

– Не знаю. Может, табличку местные вбили, чтобы браконьеров отвадить от своих лесов.

– Тоже верно… Хотя Магород вон под боком, какие, к демонам, браконьеры? Скорее уродцы, химеры, мертвяки, страхолюдины всякие сюда набежали, для них путники – легкая пожива. Корм.

Иголка не ответил, потому как тоже крутил эту мысль в голове. Он не сводил глаз с безмолвного леса, что тянулся теперь в обе стороны и казался негостеприимным. Наемнику показалось, что, пока он смотрит на деревья, они смотрят на него.

– А не здесь ли Пурпурная чума прошла четыре года назад? – нарушил он тишину.

Смехун сбился с шага.

– Да нет. Вроде верст десять-двадцать отсюда на север – там прошла, – медленно протянул Иголка.

– Слушай, давай прекращай, а. Меня от таких разговоров мутит. И так нервы на пределе после поместья. Вот… что ты будешь делать, когда разбогатеешь? – сменил тему Смехун. – По-настоящему набьешь карманы. Завяжешь с этим всем. – Он сделал неопределенный жест в сторону сундука. – Не все же от пера и решеток уходить. Удача когда-нибудь кончится.

– Какой ты болтун… Ты Болтун, а не Смехун! В который раз спрашиваешь. В столице спрашивал – это раз, в караване спрашивал – это два, в Магороде, пока мы от големов в поместье тикали, тоже спрашивал. Надоело. Ты не забывай, что треть мы, как обычно, отдаем Козырю. И еще треть – Рудольфу.

Смехун отмахнулся.

– Да-да, это понятно, я человек простой, Козырю понятно, за что… С Рудольфом ситуация, конечно, иная, но никуда теперь не деться. Так что там в будущем?

– Сбавь-ка шаг, плечо мне оторвешь… – Иголка прочистил горло. – Ну, для начала уеду из большого города куда подальше, не скажу, куда. Лодку куплю, удочку смастерю. Буду на воду выходить…

– Ты, наверное, и рыбу-то, поди, не умеешь ловить? – хмыкнул Смехун.

– Послушай, я хоть и в большом городе родился, но рыбу еще тогда ловил, когда твой папа тебя промеж ног носил, понятно?

– Шутейки «за три серебряка» пошли? Ну, рыбу, ясно… А дальше?

– Ну, дом там двухэтажный, с большими окнами, навес, дорожку… у моря.

– А в прошлый раз говорил у леса! – поймал его Смехун. – И говорил, что огород заведешь.

– Да? – Иголка удивленно поднял тонкие брови. – Ну, какая разница… Море, лес – главное, не улочки эти и площади, не кабаки с подвалами.

– Еще какая разница! Рыба – это рыба. Огород – это огород. Ловить каждый сможет, дай только удочку и время. А вот садить, окучивать, полоть и все такое – это другое.

Напарник повел плечами, насколько это позволял сундук.

– Ну, допустим, ты будешь жить у моря, – продолжил Смехун свою мысль. – Станешь мацать этих… – Он пощелкал пальцами. – Русалок! Рыжих. Ну, там не все так просто… Но можно, наверное.

– Думаю, это меня волнует в последнюю очередь.

– Разве? Не важно. Будешь, значит, выходить в море на своей старой лодке… Русалки тебя, значит, обслужат, потом домой поплывешь с уловом… уху делать. – Он вздохнул. – Наваристую. С луком. С морковкой. Картохи накидаешь, риса… Перец черный. Лавровый лист. Лимончик.

– Смехун, ты раньше в учениках повара ходил, что ли? Чего ты тут развел харчевню?

– Не, просто жрать охота. – Он помолчал. – И матушка поварихой была.

– А, вот оно что. А моя прачкой.

– Ну, с лодкой понятно, – продолжил Смехун. – А если будешь у леса, то…

– Да не хочу я у леса уже, – отрезал Иголка. – Давай помолчим.

Лес безмолвствовал. Не было слышно щебета птиц или далекого стука дятла, не шептались ветви и не играл в кронах ветер. Единственными звуками, нарушающими покой тишины, были поскрипывание ручек объемного сундука и тяжелые шаги богатыря Смехуна. Иголка тревожно вглядывался в щели между деревьями – вглядывался до рези в глазах. Кто-то мелькнул вдали или показалось?

– Показалось, – ответил Смехун.

– Чего? – удивленно просипел Иголка, которого мгновенно бросило в пот.

– Ты спросил: «Кто-то мелькнул вдали или показалось?» Показалось. Это мертвый лес.

Иголка остановился, потер свободной рукой прикрытые глаза.

– Устал? – поинтересовался Смехун, у которого даже дыхание не сбилось.

Напарник замотал головой. Ему вдруг подумалось, что мысли в голове стали более путаными, вязкими. Что-то было не так.

– Погодь… Ставим. Чувство у меня…

Они мягко опустили сундук на землю. Смехун коснулся кинжала на бедре и весь подобрался. «Чувство» Иголки однажды спасло их в эти дни и, как Смехун слышал, помогло тому занять место при Козыре.

– Забудь, может, и устал. – Иголка махнул рукой, вытер пот. – О чем мы говорили?

– Ты рассказывал, как будешь жить у моря. – Смехун всматривался в лицо товарища. – Я предложил тебе воспользоваться наивностью русалок. Потом ты сказал, что не хочешь жить в лесу.

– У леса, – поправил Иголка.

– Ну, у леса. А вообще в деревню надо тебе ехать. – Богатырь потянулся сладко, что-то затрещало, захрустело в этом огромном теле. – Там жизнь. Мясо там. Бабы.

– А сам почему уехал тогда, раз такое раздолье?

Иголка решил дать Смехуну поболтать, чтобы усыпить бдительность тех, кто мог бы к ним подкрадываться.

– Да денег там нет, работы нет… Одно мясо и бабы. Самогон. А ты когда при деньгах будешь – езжай… Первый парень на деревне! Звучит. Тебе сколько? Тридцать-тридцать пять? Ну, так это не возраст. Самое время бабенку себе найти, да детей делать! Это я еще могу погулять в свои…

Иголка резко оборвал его жестом. Подобрался, положил руку на грудь, где у него узкими ремнями были привязаны три верных метательных ножа. Смехун вмиг побледнел, сглотнул.

– Что услышал? – спросил он почти одними губами.

Напарник поднял указательный палец вверх. «Тихо».

На них будто пало одеяло звенящей тишины. Смехун смотрел то в одну, то в другую сторону леса. В левой руке он уже держал клинок локтевой длины, который выхватил из ножен. Мгновенье они стояли неподвижно.

– Вроде ничего, – сказал Иголка обычным голосом. – Ой, не нравится мне, что ни звука из леса. Будто чары какие или морок. И словно кто-то идет следом – через лес. Очень тихо… Профессионально.

Смехун кивнул, убрал оружие.

– Шаги слышал?

– Шаги. И даже как бы голос.

– Собаки поганые! Думаешь, из Магорода? Или кодла Рудольфа? Сучьи потроха, трети им мало.

– Думаю, надо быть начеку. Услышу звук тетивы – брошусь на землю. Повторяй за мной.

Они поменялись местами, встав по разные стороны сундука. Какое-то время шли молча.

– Слушай, а что там?

– Где? – рассеянно ответил Иголка.

– Ну, внутри, – пояснил Смехун, ткнув в крышку.

Иголка криво улыбнулся, повернув голову к напарнику.

– Тебе не сказали? Надо же…

– Ну, так ты поведай, – упрямо ответил Смехун. – Чего молчать-то?

– Я тебе так скажу… – Он понизил голос до шепота. Смехун чуть склонил медноволосую голову, чтобы услышать. – Меньше знаешь – крепче спишь.

Смехун скривился.

– Очень смешно. Умник. Оружие, наверное? Магическое.

– Вроде того.

Напарник задумался и презрительно фыркнул.

– Да ты и сам не знаешь! Нагоняешь здесь туману…

– Думай, как хочешь.

Смехун цокнул языком.

– Да ладно тебе, Иголка. Сказал бы уж.

– Брось. Если бы Козырь хотел тебе раскрыть карты, он бы так и сделал.

– Твоя правда, – неохотно согласился богатырь.

– А что ты собираешься делать, когда разбогатеешь?

Напарник повеселел.

– Знал, что рано или поздно спросишь. Ну, у меня целый план! Продуманный.

– Кто бы сомневался.

– Во-первых, раздать долги. А чего удивляешься? Во ведь как: из нас двоих ты скромник, деньги непонятно куда складываешь. А я люблю, когда шумно и весело. Чтобы танцевать на столе, чтобы девки любовались, чтобы выпивка рекой, приходи ешь, уноси с собой… И чтобы одному не сидеть.

– Ну, понеслось.

– Да! Да. Я так люблю. Потом… Вторую треть от заработанного я отправлю батьке в деревню. Пусть хоть скотину себе купит, старик, или рабочих наймет новый сарай построить, раз сын такой непутевый… – Он запустил ладонь в шевелюру, на лице сменялись эмоции. – А вот в третьих… это уже личное дело. Не скажу.

– Пропьешь, – бросил Десятка.

– Не без этого… Ладно, только ты никому! Обещай.

– Чтоб мне всю жизнь воду из корыта свиного пить.

Смехун удовлетворился ответом и шепотом произнес:

– Я хочу жениться.

Брови Иголки взмыли вверх, улыбка зазмеилась на тонких губах.

– А чего ты лыбишься? Ну, гульну напоследок… раза два – и женюсь! Я так решил.

– А девушку-то нашел? – веселым голосом спросил Иголка.

Смехун глубоко кивнул.

– Еще как. Целых две. Только я пока не решил, как я вы…

Иголка в голос рассмеялся, опустив свою сторону сундука. Смехун в сердцах чертыхнулся и тоже бросил свою. Напарник оперся о крышку и затрясся от тихого смеха. Здоровяк попытался хмуриться, но не сдержался и тоже захохотал – высоко, звеняще, ребячески, несмотря на свой рост и вес.

– Целых две! – Иголка вытер слезы от смеха. – А чего не три? С запасом.

– Ну, я хотел, но Шайа – там такая брюнеточка, Иголка, пальчики оближешь и откусишь – не хочет своего дурня-то с Сырной улицы бросать…

Иголка уже не слушал, он ловко прыгнул к ближайшему дереву и перекатился. Когда он сделал кувырок, в руке у него тускло блеснул нож. Не вставая с одного колена, он потребовал командирским голосом:

– Выходи. Я тебя вижу. Лучше выходи сам.

– Выходи, падла! – вторил грозно Смехун голосом медведя. – Мы тебя видим нахрен!

Иголка молча шагнул за дерево. Какое-то время он удалялся, и его фигура виднелась между стволами.

– Чего там? – дрожащим голосом спросил Смехун. – Иголка, ну, чего там?

Тишина. Смехун закусил губу, заозирался.

– Нашел его, – наконец раздалось из леса. – Стой возле сундука.

Смехун сглотнул, облизнул пересохшие губы и поставил ногу на крышку.

Через мгновенье мрачный и собранный Иголка вышел к тропе.

– Ну?.. – сипло поинтересовался напарник. – Прирезал его? Тихо сработал…

– Кто-то сделал это до меня, – признался Иголка. – Труп. В сидячем положении… Глаза выколоты, причем неумело. Дней пять примерно. Оружия нет. Я его за лазутчика принял… Кошелек при нем и кольцо, но я не стал трогать. Мало ли.

Смехун выругался. Иголка не стал пугать парня и говорить, что, судя по всему, глаза мужик сам себе выколол чем-то не очень острым.

– Погано, что кошелек-то не взяли, – протянул богатырь. – Ну, те, кто сделал. Мутно.

– Двинулись. Нечего здесь отсвечивать.

Они взяли сундук и зашагали по тропе. Иголка ощущал, что тишина им вредна, что она сдавливает, дурманит, незримым туманом встает перед глазами.

– Чего молчишь?

– Да ну… Не знаю, боязно так-то. – Смехун поежился. – Ветра даже нет.

– Такой боров и боится? Тю! Ты, я слышал, однажды в… точно, в «Трех свиньях», всех охранников врукопашную вынес? Хотя, наверное, врут, – добавил он медленно. – Не может быть, чтобы всех.

Смехун наивно клюнул.

– В «Борще», а не в «Свиньях»! Да чего там, их всего четверо было! Хлюпики, кроме одного. Прикинь, он меня стулом, гнида, по голове саданул. В затылок. Я едва не откинулся.

– Отключился?

– Обижаешь! До крали своей дополз почти на бровях, она мне голову зашила, да там неглубоко было, кажись, хотя крови натекло… – Он помолчал и добавил негромко, чтобы продолжить разговор. – А ты, я слышал, на настоящей войне был?

Иголка недовольно зашипел сквозь зубы.

– Не люблю эту тему, Смехун, не люблю, но раз поднял… Ну, был.

– И чего? Людей убивал за короля?

Десятка не ответил бы в других обстоятельствах, но хрустальная тишина, которая уже не раздражала, а откровенно пугала, толкала на откровенность.

– Убивал, а что делать. Дают приказ – ты выполняешь. Каким бы этот приказ странным ни был.

– Да, понятно, война… – Смехун как-то вдруг сгорбился, голос стал слабее. – А я трус и боюсь один оставаться. Страшно мне, понимаешь, в одиночку. Не то чтобы смерти боюсь, а так, ерунда.

Иголка удивился, но постарался ответить спокойно.

– Да не трус ты, Смехун. Все ведь одиночества боятся по-своему.

Смехун бросил сундук, Иголка тоже.

– Нахрен ты роняешь, мать твою в душу?!

– Ты чего меня трусом назвал? – сухим голосом спросил здоровяк.

– Ну, ты сказал: «а я трус». – Иголка осторожно шагнул назад, но взгляд не отвел. Он знал, что сейчас нельзя. – Я тебе отвечаю: не трус ты, вор как вор. Как все.

Смехун сузил глаза и – к ужасу Иголки – потянулся к кинжалу.

– Ничего я такого не говорил. Врешь.

У Иголки пронеслась мысль, что такого быка один нож в грудь не остановит. Успеет ударить.

– Сказал… – Он сделал вид, что задумался. – Или мне показалось, что сказал?

– Показалось.

Иголка миролюбиво развел руками.

– Извини тогда. Мой промах. Пошли уж…

Мгновенье напарник сверлил его свирепым взглядом, затем лицо Смехуна вдруг исказилось в гримасе отчаяния, губы задрожали. Он выглядел как ребенок, который вот-вот захнычет.

– Может обратно, Иголка? Место паршивое, сердце не на месте… Вот и на тебя чуть не накинулся.

Он опустил руку.

– Да мы уже полпути прошли! Давай водички попьем и дальше двинем, а?

– Ну, давай… – Здоровяк присел на корточки и почесал шею. – Я бы пожевал чего…

– Лучше только воды. Пока поедим, солнце совсем сядет, ни хрена на видно будет тогда, и атаку не заметим, коли такая будет.

Почти не дрожащей рукой Иголка вынул из заплечного мешка бурдюк, сделал пару глотков и передал Смехуну. Тот вволю попил, немного побрызгал на потное лицо и вернул обратно.

– Пойдем?

Смехун молча кивнул.

– Нам чуть-чуть осталось… А в первой же таверне я проставляюсь! Решил, понимаешь, угостить тебя. Давно ведь, думаю, пора поляну перед Смехуном накрыть. Он-то меня угостил разок.

Здоровяк зыркнул на него исподлобья, лицо его становилось прежним.

– Поедим у камина, а? – продолжал наемник. – Выпьем.

– Зуб дай.

Иголка щелкнул ногтем о зуб.

– Пиво ставишь! – воодушевился Смехун. – И жаркое. Надоели сухари и солонина. И девку хочется.

Иголка мысленно воздал всем богам благодарность, что Смехун в порядке. Может быть, они даже выйдут из леса. Может быть, даже донесут этот треклятый сундук.

– Ну, девку сам себе раздобудь. Но пиво и еду ставлю.

– И шоколад!

– Не наглей! – отрезал он. – Где они ночью тебе шоколад возьмут?

– А мне все равно! Пусть где хотят берут. – Он свободной рукой похлопал по крышке. – Я теперь человек богатый, могу позволить себе привычки богачей. Наверное, и собаку себе заведу мелкую такую, которая все дрожит и на руки просится, знаешь.

Иголка поднял брови.

– Богатый он, как же. Сначала надо товар продать, а потом уже пировать и собак покупать.

– Так я не пировать, я так… Отдохнуть.

– Ну, отдохнуть можно. В таверне. Голову не терять только. И с сундука глаз не спускать.

Смехун покусал губу, подумал мгновенье, отвел глаза, но все-таки сказал.

– Я вот что сказать хочу… Ведь ты ровный, оказывается, человек, Иголка. Неделю с тобой хожу, до этого тоже присматривался – и все удивляюсь, чего пацаны-то болтают в городе…

– А чего болтают? – спокойно спросил тот.

– Ну… – Смехун закусил губу. – Что убийца ты без совести. Что раньше чиновников и купцов резал по заказу старших. А до этого в армии мирных пытал и вешал. Детей. Там один из молодых тебя узнал… И с тобой никто почти не хочет на дело идти, говорят, без сердца ты.

Напарник медленно переваривал это, Смехун молчал.

– Ну, часть из этого правда, – ровным голосом наконец ответил Иголка.

– Да фиг с ним. – Махнул пятерней богатырь. – Нормальный ты… Ну, жесткий, ну, руки готов замарать – так это ведь война была. У меня отец вон рабов гонял через степь, страшный человек был, потом опомнился, женился и в деревню уехал… Ведь прошлое – это прошлое.

– Да. Прошлое – это прошлое.

Помолчали. Медленно на лес наползали вечерние сумерки. У Иголки привычно начало ныть правое колено, но он старался не обращать внимания на боль.

– Слушай, а чего Барсук с тобой не пошел? Он должен был, а не я.

– Барсук… – начал Иголка. – Закраснел он, понимаешь. Козырь ему «медяк» подарил.

Смехун удивленно присвистнул.

– Не слышал такого. При мне «медяк» еще никому не приходил.

– Он в наше отсутствие это сделал, чтобы на меня не подумали, у нас же с ним общие интересы были… Мне перед выходом сказал.

– Понятно. Ты как? Нормально? Он с тобой долго ходил.

Иголка безмятежно повел плечом.

– Ну, как… Жалко, конечно. Но правила есть правила. Вор должен жить ровно. Козырь обещал, что дочку его не тронет и жену. Деньжат чуток подкинет.

– Это главное. – Кивнул Смехун. – Семья не виновата же. Слушай, Иголка, если Козырь захочет тебе правого найти. Ну, из молодых, например, из новых. Ты, это…

– Не сомневайся, шепну за тебя словечко. А ты уверен? Потянешь лямку? Там… другой уровень.

Смехун стукнул себя рукой в грудь. Звук был, как от бочки.

– Не боюсь я власти и других банд, если ты об этом. Крови не боюсь чужой и своей. Только я это… – он понизил голос, – не хочу убивать слабых, понимаешь? Беспомощных. Одно дело – когда либо ты, либо тебя. Ну, со стражником там или с палачевскими ребятами. Но вот так, хладнокровно женщине горло перерезать…

– Никто не хочет. Привыкают.

– А я не хочу привыкать. Женщин и детей трогать не хочу. В остальном – готов.

Иголка кивнул.

– Я тебя услышал, подумаю… – Он мысленно выругался: «Нельзя много обещать молокососу! Хватит и того, что один из нас на такое способен, пусть второй не лезет».

Смехун хотел что-то сказать, но лишь прочистил горло. Промолчал.

– Смотри…

У дерева рядком стояли три пары обуви. Высокие мужские сапоги военного образца, женские сапожки из хорошей кожи и синие детские калоши. Они были поставлены аккуратно, словно хозяева отошли на время искупнуться.

– А это?..

Иголка показал опустить сундук, шагнул ближе и внимательно присмотрелся к трем маленьким предметам, которые лежали на земле рядом, покрытые пылью.

– Языки. Три языка…

Смехун поднес кулак ко рту, словно сдерживая тошноту.

– Пойдем дальше. Пойдем…

Они понесли сундук быстрее. Темнота окутывала лес. Чувства Иголки крутились и метались в груди. Он ощущал, что самое правильное – вернуться обратно и выйти тем же путем. Что-то подсказывало ему, что человеку тут не рады… Однако они уже прошли больше половины.

Через сто шагов увидели на дереве грязно-белую полотняную рубаху, прибитую ржавым кинжалом у горла. На рубахе кто-то коряво намалевал красным: «Бериги голаву».

Они молча прошли мимо. Иголка с виду никак не отреагировал, лишь постарался дышать ровно, а Смехун весь словно напрягся, одеревенел.

– Я признаюсь, Иголка: я боюсь одиночества. Не могу надолго один оставаться. С детства так. Поэтому пирушки эти… Бабы. Драки. Пропасть как не хочется одному быть. Понимаешь?

– Да. А я детей на войне в колодцы бросал, чтобы мне сказали, где бунтари прячутся, – неожиданно для себя сказал Иголка. Он ощущал себя словно пьяным, но весело не было.

Смехун вздохнул, его голова медленно затряслась.

– Хорошо, что мне не пришлось воевать.

– Дурак я был, если честно. Можно было пойти длинным путем, не убивать… а я ведь молодой был, не ценил жизнь. Сейчас эти дети могли быть твоего возраста…

– Мы умрем, Иголка?

Наемник вздрогнул от этого вопроса.

– Когда-нибудь все умрут.

– В этом лесу мы умрем? Я же не дурак, вижу, что ты о том же думаешь.

Иголка вытянул свободную руку и указал вперед, радуясь, что рука не дрожит.

– Видишь кромку неба вон там? Она приближается. Я на войне разведчиком был. Нас учили, как по небу, ветру, мху и прочему понять, где мы и как далеко до цели. Лес отдаляется, Смехун. Лес потихоньку остается позади. Даже если вокруг волшба. Нам осталось пройти полчаса. Край – час.

– Солнце село. Темнеет, – пожаловался Смехун слабым, обреченным голосом. – Я не хочу идти…

Иголка слышал – или думал, что слышал? – как в лесу шепчутся. Насмешливо и нагло. Он потряс головой, прогоняя наваждение.

– Смехун, ради отца твоего. Надо идти. Ради будущего, где мы уже не бандиты.

Несколько минут они шли молча. Затем Смехун начал всхлипывать, Иголка старался не замечать этого.

– Мама, прости меня… Мама, прости. Я ведь хотел в тот день приехать, честное слово…

– Сержант, стоять! – донеслось из леса.

Иголка дрогнул, медленно повернул голову вбок, но не сбавил шага. Судя по всему, Смехун не слышал окрика.

Среди деревьев бежал рядовой Бент. Рядовой, которого он приказал убить за дезертирство, чтобы другим неповадно было. Солдаты повернули его лицом к стене и нашпиговали стрелами.

– Сержант! Они придут за вами! Они уже скачут. Слышите?

Бент бежал меж деревьев. Форма на нем была все та же: темно-синяя и грязная. Иголка мог поклясться, что почувствовал запах пота и крови.

– Они придут, – сказал Бент радостно и остановился. Из спины у него торчали стрелы. – Они здесь.

Иголку начало трясти, он сильно зажмурился, повернулся к Смехуну.

– Я так виноват, мама, прости меня, – причитал тот без остановки. – В тот день…

– Заткнись! – он решил привести напарника в чувство. – Успокойся, Смехун!

Здоровяк посмотрел на него красными заплаканными глазами. Все лицо его было мокрым от пота и слез, нос покраснел, губы тряслись.

– Ты не слышишь? Она зовет меня! Давай остановимся, Иголка.

– Никто не зовет тебя! Мы тут одни! Это лес. Проклятый лес сводит нас с ума.

– Она в лесу! Она говорит, что простит меня…

– Мы, наверное, единственные, кто выберется из этого леса! – крикнул Иголка. – Мы так долго несли это! Големы в Магороде нас не остановили! А тут какой-то карантин…

– Бери себе все! – громко крикнул напарник. – Мне не нужны грязные деньги!

Смехун резко бросил сундук и побежал в лес. Иголка метнулся за ним.

– Стой, дурак!

Он был быстрее, схватил Смехуна за руку, когда напарник встал на границе дороги и леса. Иголка все боялся, что Смехун снова достанет кинжал. Но тот обернулся и наотмашь ударил кулаком.

Иголка упал на землю, ощущая звон в голове. Смехун посмотрел на свою руку, потом прошептал проникновенно «извини», повернулся и вошел в лес. Иголка шагнул было вслед за ним, но увидел среди деревьев маленькую девочку с волосами, словно плавающими в воде, и замер. Девочка не сводила с него больших грустных глаз. Тогда он, бурча проклятья и ругань, ударяя себя по щекам, чтобы прийти в себя, вернулся к сундуку, схватился за него и потащил, волоча по земле.

– Дурацкий карантин. Сволочи. Это не люди больные, это лес больной. Может, я вообще умер? – бормотал он. – В Магороде, а это мой предсмертный сон? Или я напился в «Трех свиньях» и лежу в луже пива… Нет, не в «Трех свиньях», а в «Борще», точно. Эх, пивка бы! Не виноват я, что на войне так. Не я один… Куда Смехун делся? А девочка эта откуда тут? Пешком шла…

Сундук оставлял на земле глубокую борозду.

– Кто-то сдох тут и теперь распространяет свою ересь, запах или гниль… – ворчал бывший сержант. – Дракон, может, давно тут подох, у них же сердца как артефакты, это все знают…

Потом ему в голову вдруг пришла ясная мысль. Он оставил в покое сундук, вынул огниво и присел у ближайшего дерева. Сложив горку сухих листьев, веточек, попытался развести огонь. Пламя неохотно бралось за материал.

– Ничего, стерва, я тебя всего сожгу. Не лес будет, а так… пепелище. Никто не смог, а Иголка сумеет.

Он вдруг услышал, как кто-то тащит сундук. Поморгал. Оставив огниво на земле, ломанулся обратно, выхватывая на бегу ножи.

– Рядовой Бент, бросить сундук! Ты в армии был вор – и тут вор!

Тот оставил ношу и прыгнул в лес, где мгновенно растворился среди деревьев. Иголка провел рукой по лицу, вытирая холодный пот.

– Что-то я хотел… Зачем я отошел?.. А где Смехун?

Он машинально схватил ручку и потащил сундук. Когда впереди – шагов через сто – он увидел границу леса, позади раздался отчетливый стук копыт.

– Лови его! Вон он! Сержант, стоять! Вас осудит трибунал!

– Вас ждет петля!

– К стенке его и стрелами!

Иголка зарычал, нагнулся, взвалил сундук себе на плечи, ощущая, что в колене что-то хрустнуло или лопнуло, и побежал в лес. Пока его звали, Иголка шагал среди деревьев, стараясь не думать о боли.

– Преследуют! – бросил он. – С собаками, наверное. Ну, меня им не нагнать! Ту девочку любой мог убить… Например, лейтенант. Рохля был, молокосос… Хрен я им дамся. Меня не взять.

Послышался лай собак, затем раздались короткие приказы. Звучали голоса.

– Тяжело бежать… – его дыхание сбилось, плечи горели от усталости. – Что это?

Он удивленно посмотрел на ношу и сбросил сундук на землю, от удара распахнулась крышка.

– Без него легче… Так им меня не догнать! Кто там за мной? Явно новички из Академии. А я – старый волк. Я скроюсь, найду ручей. Схоронюсь в пещерах. Рыбы наловлю… Рыбы. – Он тряхнул головой. – Человек ведь как рыба: все по течению плывет, пока его в сеть не поймают и глотку не перережут.

Иголка все больше уходил в лес, сжимая в руке нож.