Текст книги "Святые русской Фиваиды"

С момента написания этих слов прошло почти 170 лет, но здесь, на пути из Вологды в Кирилло-Белозерский монастырь, мало, что изменилось – те же населенные пункты Кубенское, Новленское, Сяма, Никольский Торжок, та же дорога, что тянется вдоль Кубенского озера, тот же Спасо-Преображенский Каменный островной монастырь на горизонте, вошедший в русскую историю как Спас-Камень. Со временем словосочетание Спас-Камень стало не столько топонимическим термином, сколько метафорой всего северного бытования, своеобразным парафразом знаменитой пословицы: «На Бога надейся, а сам не плошай».

Не оплошать и после неоднократных неудачных попыток добраться до островного монастыря автору этих строк удалось только весной 1990 года. Время электронных навигаторов и сетевой логистики тогда еще не наступило, и потому единственным источником более или менее достоверной информации об удаленных и труднодоступных населенных пунктах были водители междугородных автобусов. О Спас-Камне, разумеется, никто не знал, но выяснилось, что вологодские рыбаки часто ездят в Устье-Кубенское, откуда на моторах выходят в озеро, на котором якобы есть остров. Разумеется, никаких гарантий того, что это именно Спас Каменный, не было, но выбирать не приходилось, и я поехал.

Устье оказалось весьма живописным селом, некогда отстроенным купцами, занимавшимися в этих краях судостроением и гончарным делом, а также торговавшими рыбой, лесом и кружевами (вологодско-кубенскими, надо полагать). На противоположном от села высоком берегу реки Кубены, возвышалась уже упомянутая в прологе этой книги гигантская колокольня Афанасо-Лысогорского погоста села Чирково, та самая, что в годы о́ны переговаривалась с колокольней Антониево-Введенского храма, расположенного на северо-западной оконечности Кубенского озера (пристань Антоний).

Сомнения в том, что Устье – это именно то место, откуда можно добраться до Каменного острова, рассеялись после того, как на доске объявлений, прибитой к наглухо закрытым дверям Вознесенской церкви, давно превращенной в склад, я обнаружил объявление «Вожу на Спас-Камень. Ул. Комсомольская, 4. Сергей».

По указанному адресу располагались лодочный сарай, из-за весеннего половодья наполовину ушедший в воду, баня, более походившая на закопченный блиндаж, да крытый рубероидом навес над верстаком, за которым сидел упомянутый выше Сергей и пил чай, а так как на улице было довольно свежо, то поднимавшийся из алюминиевой кружки пар выглядел весьма живописно.

С мотористом сговорились быстро и протоками вышли в устье Кубены (отсюда и название села), откуда до острова оказалось около двадцати минут. На подходе к острову Сергей заглушил мотор и сел на весла. По абсолютно неподвижной стеклянной глади воды куски льда степенно обтекали корпус лодки, проплывали медленно, как обрывки кучевых облаков, едва слышно ударялись в дюралевые борта, скрежетали, уходили под днище, выныривали, кувыркались, коверкая отражение колокольни, которая словно бы вырастала из обледеневшей груды кирпичей, оставшейся здесь после взрыва Спасо-Преображенского монастырского собора в 1935 году.

Это и был Спас Каменный.

Зрелище немыслимое и фантастическое – чудом сохранившиеся постройки XVI века как бы висели в воздухе, в полной и абсолютной тишине, царившей вокруг…

С той поездки 1990-го года прошло тридцать с лишним лет. За это время здесь многое изменилось. Стараниями Александра Асафова, Александра Плигина, архиепископа Максимилиана (Лазаренко), митрополита Игнатия (Депутатова), игумена Дионисия (Воздвиженского) началось восстановление древней обители. На сегодняшний день полностью восстановлены братский корпус, монастырская гостиница, спасательная станция, Успенская церковь «иже под колоколы», где совершаются службы, ведется разбор руин Спасо-Преображенского собора.

О Спас-Камне заговорили. К нему теперь возят паломников из Москвы и туристов из Вологды, о нем снимают документальные фильмы, его фотографируют, ему посвящают книги. Не оплошали и устьяне – теперь зимой, например, мотористы пересаживаются со своих «Казанок» на снегоходы «Bombardier» и по льду Кубенского озера доставляют всех желающих на остров. А вот раньше зимой туда ходили на санях от села Кубенского, что находилось на Старо-Кирилловской дороге, которая вела из Вологды в Белозерск. Именно в этом селе летом 1854 года и произошел памятный нам разговор весьма представительного господина пятидесяти с лишним лет с местными жителями. Разговор, абсолютно гоголевский по своей сути:

– Выходит, барин, что проехали вы пристань святого Антония, – рассуждали мужики и осеняли себя крестным знамением, а один из них, вида степенного, прибавлял глубокомысленно. – Вам бы надо к Кириллу в монастырь, многим он тут у нас славен.

– Чем же, братец, славен?

– Да так сразу и не расскажешь, – разводил руками степенный и закрывал глаза, словно бы погружаясь в эти свои многочисленные думы об Успенском Кирилло-Белозерском монастыре.

Глава вторая
Кирилл Белозерский

Поездка в Кириллов – Цыпина гора – Гора Маура – Гостиница «Русь» – «Пространное житие» преподобного Кирилла Белозерского – Тимофей Васильевич Вельяминов – Преподобный Стефан Махрищский – Постриг Кирилла в Симоновом монастыре – Невидимая брань – Преподобный Иоанн Лествичник – Собеседование преподобного Сергия с Кириллом – Старо-Симонов скит – Явление Богородицы преподобному Кириллу – Монах Ферапонт – «Положения о монастырях и монашествующих» —1397 год – Камень на горе Мауре – Уход Ферапонта – О бесовских страхованиях – Преподобный Нил Сорский – Преподобные Савватий и Герман Соловецкие – Поездка в Ферапонтово

После Никольского Торжка и поворота на Волокославинское рейсовый автобус Вологда – Кириллов почти опустел. И сразу будто бы наполнился сумерками, какие бывают во время дождевой измороси, которая при движении вперед все более усиливалась, превращалась в ливень, билась в лобовое стекло, борясь с дворниками, выписывала на окнах салона замысловатые траектории, напоминавшие трещины, а еще плевалась в разные стороны.

– В Кириллове сейчас льет, – непонятно кому сказал шофер, сдвинул ветровик в окне водительской двери, закурил и, выпустив в образовавшееся отверстие клокастный дым, сумрачно подытожил, – а на автостанции грязь уже, наверное, по колено…

После моста через Северо-Двинский канал, изъеденный дождевыми зарядами, словно в него откуда-то сверху бросали горсти строительного щебня, шоссе вытянулось как рельс, врезалось в лес и уперлось на горизонте в гору, которую местные называли Цыпиной горой. Отсюда до Кириллова оставалось чуть более десяти километров.

Вообще-то горы в этих равнинных местах издревле считались местами сакральными. Так, например, на заросших непроходимым лесом склонах Цыпины и по сей день можно встретить огромные валуны-капища, якобы имевшие отношение к древним языческим культам. Здесь же, на вершине горы, в 1882 году была возведена каменная часовня в память об убиенном государе императоре Александре II, о которой родившийся здесь писатель, историк и богослов Иван Иванович Бриллиантов (1870–1931) оставил такую заметку: «Невелик и скромен этот памятник, но он виден из далёких окрестностей благодаря горе Цыпине» (в 1920-х годах часовня была снесена).

В 20 километрах на северо-запад от Цыпины, расположена еще одна белозерская вершина, место силы Шекснинской и Кирилловской округи – гора Маура. Именно на Мауру в 1397 году взошел монах Симонова монастыря Кирилл, пришедший сюда из Москвы, и с ее вершины увидел на берегу Сиверского озера место, указанное ему в таинственном видении Богородицей для устроения на нем, по сути, главной обители Русской Фиваиды на Севере – Успенского Белозерского монастыря.

Как ни странно, при въезде в Кириллов дождь перестал, небо развиднелось и при повороте к автостанции взору предстали освещенные клубящимися в обрывках грозовых облаков лучами циклопические сооружения Кирилло-Белозерского монастыря.

Вот и приехали.

Вопреки мрачным предсказаниям водителя автобуса площадка автовокзала оказалась засыпана ровным слоем хорошо утрамбованного песка и после дождя выглядела вполне пристойно.

Вдоль сложенного из красного и белого кирпича кубообразного здания диспетчерской и билетных касс, больше напоминавшего трансформаторную будку, стояли бетонный скамейки, рядом с которыми толпились пассажиры в ожидании рейса на Череповец. Садиться, однако, не решались, то ли потому что следы недавнего ливня еще давали о себе знать, то ли потому, что боялись не успеть первыми забраться в автобус и занять сидячие места. Как это водится в таких случаях, с опаской и недоверием посматривая друг на друга.

До гостиницы «Русь» от автостанции пешком было минут пятнадцать. Но поход, что понятно, затянулся, потому как пройти мимо торговых рядов и Казанской церкви как раз напротив Казанских, соответственно, ворот Кириллова монастыря и не остановиться было невозможно. Дойдя, наконец, до «Руси», которая по своему архитектурному решению напоминала здание автостанции (трансформаторная будка, но куда больших размеров) и вступив в переговоры с администратором, я выяснил, что в городе проходит совещание библиотечных работников Вологодской области и свободных номеров в гостинице нет.

После непродолжительных и, откровенно говоря, не слишком энергичных метаний (Кириллов не располагал к ним категорически) на ночлег удалось устроиться в соседнем с «Русью» по улице Урицкого деревянном доме. Одна половина барака была заколочена, а другая принадлежала пенсионерам тете Нине Масловой и ее мужу Ивану Дмитриевичу, всю жизнь проработавшему в Шекснинском леспромхозе, а также их сыну-инвалиду Сереже Маслову.

Тут все было заведено по-старинному – крытая рубероидом крыша, темные сени, обитая войлоком дверь. Две смежные комнаты здесь разделяла занавеска, притороченная к углу русской печи и фанерной перегородке, оклеенной цветными открытками и репродукциями из журнала «Огонек». Окно одной из комнат перекрывал огромный платяной шкаф с помутневшим от времени зеркалом между створками, отчего помещение более походило на темный закут, в котором постоянно горела лампа-дежурка, прикрученная к облепленной старыми газетами потолочной балке. Отражение в зеркале, впрочем, несколько увеличивало объем этого покойца и даже создавало иллюзию длинного, заставленного коробками и посудой коридора, в конце которого подслеповато мерцал экран телевизора.

У изголовья кровати, втиснутой между перегородкой и шкафом, висела самодельная божница с бумажными образками. На одном из них был изображен невысокий, сутулый старец, завернутый в черную мантию. Его несоразмерно большая круглая голова казалась продолжением его почти детского, спеленутого тела, словно бы выступавшего вперед из золотого фона, на котором было что-то написано.

Я всмотрелся и с трудом разобрал – «св. преп. Кирилл Белозерский».

В соседней комнате по телевизору передавали прогноз погоды на завтра – дожди.

* * *

Единственным источником информации о преподобном Кирилле, началоположнике Белозерского монастыря на Сиверском озере, является «пространное житие», составленное в начале второй половины XV века иеромонахом Пахомием Сербом (Логофетом), известным также как автор житий преподобного Саввы Вишерского, святителей Алексия Московского и Стефана Пермского, а также создатель канонов преподобным Сергию и Никону Радонежским. Полное название жизнеописания Кирилла Белозерского звучит так: «Житие и подвиги преподобного отца нашего игумена Кирилла, поставившего на Белоозере преславный монастырь Пречистой Владычицы нашей Богородицы, славного ее Успения, и в нем общежитие составившего».

Житие преподобного ценно тем, что написано со слов «самовидцев», то есть монахов, лично общавшихся с Кириллом – игумена Кассиана и преподобного Мартиниана Белозерского. Также в корпус текста включена духовная грамота Кирилла, что позволяет читателю почувствовать энергетику и стиль великого старца Северной Фиваиды.

Козьма (мирское имя Кирилла) родился в Москве в 1337 году. О его родителях нам, увы, почти ничего не известно, кроме того, что были они «благородными и благочестивыми», воспитали своего сына «во всяком благоговеиньстве и чистоте», обучили грамоте, а перед своей праведной кончиной (причиной которой, скорее всего, была чума) поручили мальчика «сроднику своему Тимофею именем». Речь идет об известном московском окольничем, боярине Тимофее Васильевиче Вельяминове.

Говоря о юном Козьме, Пахомий Логофет сообщал, что «любоучителен и благоговенн бе отрок зело, того ради вскоре священная письмена извык». После смерти родителей, которая потрясла мальчика, он решил уйти в монастырь, однако у его опекуна, человека деятельного и крутого нравом, были другие виды на сродника. По достижении совершеннолетия Козьма был назначен казначеем богатого имения Тимофея Васильевича, что стало фактом высочайшего доверия Вельяминова своему подопечному.

Не без смятения вступил юноша в должность, в которой оставался более двадцати лет. Выполняя все возложенные на него обязанности, Козьма при этом ни на минуту не расставался со своей мечтой – постричься в монашество и уйти из мира. Возможность предоставилась неожиданно, по словам из Екклесиаста: «И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достаётся успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их» (Еккл 9:11).

В Москву прибыл игумен Троице-Махрищского монастыря Стефан, собеседник и сподвижник преподобного Сергия, продолжатель мистической традиции Радонежского игумена. Со слезами, как отрок Варфоломей к таинственному схимнику, Козьма обратился к Стефану с просьбой постричь его в монашество. Вникнув в ситуацию, преподобный игумен принял неожиданное решение – если обратиться к Вельяминову напрямую с просьбой отпустить подопечного, то избежать отказа и гнева московского окольничего не удастся («не попустит тому быти», пишет Пахомий Логофет), и тогда Стефан, не постригая Козьму, лишь нарекает его Кириллом и с тем идет к Тимофею Васильевичу.

– Богомолец ваш Кирилл благословляет вас, – сообщает Стефан и кланяется вельможе со смирением.

– Кто же такой сей Кирилл? – недоумевает Вельяминов.

– Козьма, бывший слуга ваш, ныне решивший стать иноком, Господу работать, о вас Бога молить, – звучит в ответ.

Разумеется, Тимофей Васильевич не может скрыть своего изумления и досады, даже «некая досадительная изрече Стефану» (сквернословит в адрес игумена), но вскоре остывает, просит прощения у преподобного и отпускает Козьму-Кирилла.

Описанный эпизод с наречением мирянина новым именем без пострижения является в русской церковной истории уникальным. По крайней мере, такой вывод можно сделать, читая «Житие и подвиги преподобного отца нашего игумена Кирилла» Пахомия Логофета, где ни слова не сказано о том, что Стефан постриг Козьму в рясофор – первую степень монашества, когда нарекается новое имя без дачи обетов и благословляется носить рясу и клобук.

Таким образом, Стефан Махрищский подходит к делу творчески, избирая путь «благопотребной мудрости», не подвергает Козьму лишним испытаниям и чрезмерным духовным заботам, к которым тот еще не готов, а заодно оберегает от гнева могущественного родственника.

Дальнейшие события Пахомий Логофет описывает так: «Пошел игумен Стефан в монастырь Успения Пречистой, называемый Симонов, взяв с собой Кирилла, и там передал его в руки архимандрита той обители, Феодора именем, мужа великого в добродетели и разуме (архимандрит Феодор – племянник и воспитанник преподобного Сергия Радонежского, Стефан и Феодор были, безусловно, знакомы. – М. Г.), Феодор сразу же с радостью принял его и постриг его по-настоящему и дал ему то же имя – Кирилл».

Новоначальный инок становится келейником старца Михаила, «ведшего великую о Боге жизнь». Кирилл старается подражать подвижнику во всем, наблюдая «проходящую в длительных молитвах безгневную, исполненную трудами философскую жизнь его». Однако было бы ошибкой думать, что жизнь в монастыре безмятежна и совершенно лишена соблазнов и страхований. Может быть, впервые Кирилл сталкивается с тем, что называется дьявольскими кознями, потому как именно в кельи «невидимая брань» достигает наивысшего своего напряжения, оказывается наиболее суровой, даже свирепой и бескомпромиссной. Пахомий Логофет сообщает: «Случалось старцу Михаилу выйти из кельи, тогда Кирилл видел дьявола, принимавшего разные обличья, чтобы устрашить святого всякими чудовищными и страшными образами».

Единственным оружием в этом сражении оказывается молитва.

Преподобный Иоанн Лествичник, игумен Синайского монастыря, богослов и философ (579–649) научает иноков: «Не пустыня и мрачность места укрепляет бесов против нас, но бесплодие нашей души; иногда же это бывает промыслительно к вразумлению нашему… Кто сделался рабом Господа, тот боится одного своего Владыки; а в ком нет страха Господня, тот часто и тени своей боится… Когда злой дух приступает невидимо, тогда боится тело; а когда приступает Ангел, тогда радуется душа смиренного. Итак, когда мы по этому действию узнаем пришествие Ангела Божия, то скорее восстанем на молитву: ибо добрый хранитель наш пришел помолиться вместе с нами… бей супостатов именем Иисусовым; ибо нет сильнейшего оружия, ни на небе, ни на земле».

Избегая праздномыслия, которое является главной причиной зарождения греховных помыслов и собеседования с демонами, Кирилл специально просит накладывать на него самые суровые иноческие послушания. Как пишет Е. Е. Голубинский, «преп. Кирилл послан был игуменом на новое послушание в поварню. Продолжая с исполнением нового послушания упражнение в прежних подвигах, преп. Кирилл достиг теперь состояния слезной сокрушенности (если можно так выразиться): жарясь огнем поварни, он говорил себе: “терпи, Кирилл, этот огонь, чтобы сим огнем мог избежать тамошнего огня”, – и получил от Бога такое умиление, что не мог вкушать без слез самого хлеба и сказать одного слова. Слава преп. Кирилла, как подвижника, до того наконец возросла, что он решился сокрыть добродетель, которую имел под видом юродства и начал творить “некая, подобна глумлению и смеху”. За это подобное глумлению и смеху игумен начал наказывать его епитимией поста о хлебе и воде, – иногда сорокадневного, иногда более продолжительного. Преп. Кирилл с радостию исполнял возлагавшиеся на него епитимии, так как они составляли то, чего он именно желал, и вел себя так, чтобы получать все более и более продолжительные, дабы об его добровольном посте думали, как о посте невольном; это продолжалось до тех пор, пока игумен не узнал, с какою целью он ищет епитимий».

О подвигах монаха начинают говорить, слава о нем распространяется за стены Симонова монастыря. Более того, довольно часто посещая монастырь своего племянника, симоновского архимандрита Феодора, преподобный Сергий теперь в первую очередь заходит к Кириллу, дабы, по словам Е. Е. Голубинского, «вести с ним продолжительную беседу о пользе душевной».

Можно предположить, что особое внимание радонежского игумена становится для молодого монаха серьезным испытанием его кротости и смиренномудрия. Мысль удалиться из многолюдной московской обители в пустыню все более и более овладевает им. Людская слава и всеобщее почитание не прельщают Кирилла, ибо в этом видит он прямой путь к тщеславию, которое, по словам святителя Василия Великого есть «доказательство неверия и отчуждения от Бога».

Первым этапом на пути этого исхода становится Старо-Симонов Рождества Богородицкий скит, расположенный в версте на север от монастыря на высоком берегу Москва-реки, где Кирилл находит возможность укрыться от многочисленных своих почитателей, пребывать во внутреннем молчании (исихии) и совершать молитвенное правило с особым усердием и «слезной сокрушенностью».

Читаем у Пахомия Логофета: «Был же у святого обычай глубокой ночью после его большого правила и славословий, сразу же следом, перед тем как чуть-чуть вкусить сна, петь Акафист Пречистой. Так он делал всегда. И в одну из ночей, глубокой ночью, когда он молился и по обыкновению пел Акафист Пречистой перед ее образом, случилось, что, дойдя до места в икосе: “Чудесное рождество видя, отстранимся от мира и мысль обратим к небу”, он услышал вдруг голос, говорящий: “Кирилл, уходи отсюда и иди на Белоозеро, ибо я приготовила там тебе место, на котором ты сможешь спастись”. И тогда же, разом с этим голосом, засиял яркий свет. Отворив оконце кельи, Кирилл увидел свет, указывающий на север, в сторону Белоозера. И тем голосом, словно перстом, ему было показано то место, где ныне стоит монастырь. Святой Кирилл исполнился от этого голоса и видения великой радостью. Понял он по этому голосу и видению, что не отвергла Пречистая его прошения, и всю ночь удивлялся случившемуся видению и голосу, и была для него эта ночь не ночь, а словно пресветлый день».

И вновь случай, который мы можем назвать промыслительным, становится поворотным в судьбе преподобного – в Симонов монастырь с Белоозера приходит некий монах по имени Ферапонт. «И стал блаженный Кирилл спрашивать его, есть ли там, на Белоозере, места, где можно было бы иноку безмолвствовать. Ферапонт отвечал: “Конечно, есть; очень много там мест для уединения”. Блаженный же о видении ему не рассказал, но будто так просто спрашивал его. Но затем, через некоторое время, договорившись, они вдвоем ушли из монастыря» (Пахомий Логофет).

Казалось бы, описанный выше эпизод выглядит вполне обыденным и даже проходным для стороннего наблюдателя. Но это не так – дело в том, что уход монаха (или монахов) из монастыря всегда – событие чрезвычайное, экстраординарное. Такой уход или переход в другой монастырь возможен только по благословению настоятеля (игумена, архимандрита), в противном случае это есть своеволие и самочиние, которое ведет к нарушению обетов, данных при постриге. В «Положении о монастырях и монашествующих» говорится: «Канонами возбранен произвольный переход монашествующих из одного монастыря в другой. Такой переход возможен с письменного согласия игуменов обоих монастырей и благословения правящих архиереев епархий, к которым принадлежат монастыри. В исключительных обстоятельствах, ради пользы Церкви, в частности, при открытии новых обителей, епархиальный архиерей может принять решение о переводе монашествующего в другую обитель».

У Пахомия Логофета ничего не сказано о соблюдении установленной процедуры, что, впрочем, и понятно. Известно, что причиной ухода Кирилла в скит во многом стал конфликт с симоновским архимандритом Сергием, который, «видя, что много людей отовсюду приходит к блаженному Кириллу, и считая, что самим им пренебрегают, начал сильно негодовать на блаженного. Исполнилось на нем сказанное премудрым: “Не умеет злоба предпочитать полезное, а зависть не позволяет познать истину”» («Житие и подвиги преподобного отца нашего игумена Кирилла»).

Не желая вступать с архимандритом в препирательства и оправдываться перед ним, Кирилл, по словам Пахомия, «не оскорбился, не сказал ничего вопреки ему, не разгневался», а просто ушел. Сначала в скит, а затем на Север. С одной стороны, он нарушил субординацию и уставное благочестие (как и преподобный Стефан в свое время, аттестовав Козьму монахом, которым он еще не был), но с другой – проявил решительное смиренномудрие, последовав по пути «узкому» на поиски места, указанного ему Самой Богородицей, а следовательно, исключительно по Божьему благословению.

К сожалению, мы не знаем сколько времени заняло путешествие старцев в Белозерские пределы, известно лишь, что оно было длительным во многом и по той причине, что «нигде святой не мог облюбовать себе место для жития: все искал он то, указанное ему, на которое еще в прежней обители был зван Пречистой».

И вот в один из летних дней 1397 года, взойдя на гору, имевшую название Маурова круча, или Маура, Кирилл, оглядевшись по сторонам, увидел, наконец, место из своего ночного видения. Потрясенный этим, он произнес: «Вот покой мой во веки веков. Здесь поселюсь, ибо выбрала это место Пречистая. Благословен Господь Бог отныне и вовеки за то, что услышал мое моление».

Затем он немедленно рассказал Ферапонту о происшедшем с ним в Симоновом монастыре (интересно, что до этого момента свое Богородичное видение Кирилл держал в тайне от друга, видимо, по смирению своему не доверяя до конца собственным ощущениям и воспоминаниям). Произошло это на вершине Мауры у огромного камня-следовика, упоминания о котором сохранились в «Церковных ведомостях» за 1897 год: «Тут… есть гора Маурка, на этой на Маурке часовня, в часовне крест и камень; тут Христос ножку оставил… На вершине горы стоит небольшая деревянная часовня… В полу часовни лежит огромный камень, каких встречаешь много в северной природе; на нём означен след ступни человеческой». Однако согласно местному преданию, каменная ступня принадлежит именно Кириллу Белозерскому, вставшему на древний ледникового происхождения валун и увидевшему с него место, где надлежало устроить монастырь в честь Успения Божией Матери.

Лежит Кириллов камень на горе Мауре и сегодня, являясь уникальным свидетелем появления Кирилла и Ферапонта Белозерских на берегу Сиверского озера, их молитв и собеседований еще до начала строительства сначала «убогой кущи», а затем и монастыря, ставшего впоследствии символом Русской Фиваиды на Севере.

Спустившись с горы на берег Сиверского озера (расстояние чуть более пяти верст), старцы выбрали пологий лесистый холм рядом с местом впадения в озеро реки Свияги (Сияги), и, как пишет Пахомий Логофет, «начали они затем копать в земле келью и первым делом установили навес. И за этим делом некоторое время они провели вместе», обустраивая таким образом «кущу», а иначе говоря, землянку, потому как Кирилл «хотел жить тесно и жестко». Через некоторое время Ферапонт покинул своего спостника и сокелейника и в поисках уединения ушел дальше на Север, где на берегу Бородавского озера основал Рождества Богородицкий Ферапонтов монастырь.

Кирилл остался один. О том, с какими трудностями столкнулся преподобный, мы можем судить по традиционно сдержанным комментариям хронографа: «Место же, где поселился святой Кирилл, находилось в глухом бору, в чаще, и не жил там никто из людей… святой же, как мы прежде сказали, выкопал в земле келью и в ней боролся против козней невидимого врага».

Если бытовые невзгоды жизни в земляной «куще» еще вполне могут быть усвоены современным читателем, то о «кознях невидимого врага» и страхованиях, которым подвергался отшельник, стоит сказать особо. Еще в келии Симонова монастыря в Москве новоначальный инок Кирилл, как мы помним, впервые подвергся нападению началозлобного демона, который именно стоящего на молитве монаха делает основным объектом своих яростных атак.

Евангельская история повторяется из века в век, из рода в род: «Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами.

Он же сказал ему в ответ: написано: “не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих”.

Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: “Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею”.

Иисус сказал ему: написано также: “не искушай Господа Бога твоего”.

Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: всё это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне.

Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: “Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи”.

Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему» (Мф. 4:1—11).

Описание поединка между отшельником и дьяволом, принимающим разные обличия, примеривающим на себя разные личины, является неотъемлемой частью структуры жития как литературного жанра. Именно жизнеописания преподобных (монахов, аскетов, отшельников) изобилуют подобными сценами. Достаточно вспомнить жития преп. Антония Великого и преп. Иоанна Лествичника, преподобных Феодосия и Исаакия Печерских, преп. Савватия Соловецкого и преп. Сергия Радонежского. Важно понимать, что речь в данном случае идет не столько о физических страданиях подвижника (хотя о них, разумеется, тоже), сколько о моральных переживаниях, духовных муках, имеющих метафизическое и даже психо-патологическое происхождение.

Преподобный игумен Синайского монастыря Иоанн Лествичник, опытный старец и духовидец, в середине VI века вооружает монашествующих учением «о рассуждении помыслов и страстей, и добродетелей», то есть знанием, позволяющим укрепить себя, не только пребывая в затворе, но и находясь в миру.

На рубеже IX–X веков преподобный Филофей Синаит, писатель и богослов, опираясь на воззрения святого Синайского игумена, идет дальше и выдвигает пять степеней «мысленной брани» – прилог, сочетание, сложение, пленение и страсть, то есть разлагает помысел на составные части, наполняя таким образом глубоким содержанием каждый поступок христианина, заставляя его задуматься над каждым своим умственным движением, над каждым своим шагом.

Наконец, на рубеже XV–XVI веков один из выдающихся подвижников Русской Фиваиды на Севере преподобный Нил Сорский, вдохновленный трудами синайских старцев, пишет «Устав о скитской жизни», по сути, первое русское аскетическое сочинение, в своем роде духовный манифест, в котором анализирует каждую из пяти Филофеевых степеней, являющихся ступенями лестницы – лествицы преподобного Иоанна, автора трактата «Лествица райская, Скрижали духовные».

«”Прилог” есть простая какая-либо мысль, пришедшая человеку на ум, образ какого-либо предмета, нечаянно и независимо от нашей воли являющийся уму и чувствам. Это помысел безгрешный и незаслуживающий ни похвалы, ни осуждения, потому что не от нас зависит.

“Сочетание” есть ответ нашего ума на появление в душе прилога, произвольное удержание его в сознании, собеседование с явившимся помыслом, но без всякой к нему склонности. Это состояние св. отцы почитают уже не всегда безгрешным.

“Сложением” они называют благосклонный от души прием помысла, в нее пришедшего, или предмета, явившегося ей, и затем согласие в уме своем поступить так, как внушает помысел. Вменяемость означенного состояния зависит от степени духовного возраста, в котором находится подвизающийся.